CC BY
350
2012
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Серия 6
Вып. 3
ПРИЧИНЫ И ПОСЛЕДСТВИЯ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»
УДК 94(19) К. К. Худолей
БАЛТИЙСКИЙ НЕЙТРАЛИТЕТ И СОВЕТСКИЙ ФАКТОР В 1920-1930-е годы
Версальско-Вашингтонская система международных отношений, возникшая после окончания первой мировой войны и пытавшаяся воплотить в жизнь идеалы демократического мира, скоро показала свою слабость и внутреннюю противоречивость. После короткой передышки вспыхивает серия крупных кризисов и конфликтов, зарождаются очаги новой мировой войны. К числу государств, заинтересованных в сохранении послевоенного статус-кво, относились не только США, Великобритания и Франция, но и ряд малых государств, образовавшихся в результате краха Российской и Германской империй и монархии Габсбургов. Естественно, что великие державы и малые страны действовали при этом различными методами и средствами. Это в полной мере относится к Эстонии, Латвии и Литве.
Цель данной статьи — показать, что в межвоенные годы основой внешней политики всех трех балтийских государств было стремление к нейтралитету с ориентацией во многом на скандинавский опыт, и рассмотреть влияние советского фактора на развитие международных отношений в Прибалтике в 20-30-е годы.
Внешнеполитические ориентиры балтийских государств
Основные тенденции развития Литвы, Латвии и Эстонии в 20-30-е годы. были такими же, что и у других стран Центральной и Восточной Европы, получивших независимость после окончания Первой мировой войны. Первоначально в них были установлены режимы парламентской демократии, оказавшиеся слабыми и неэффективными. На смену им пришли диктатуры — первоначально в Литве (1926), на которую несомненно оказали воздействие события в соседней Польше, а затем в Латвии и Эстонии (1934), где внутриполитическая борьба резко обострилась под влиянием мирового экономического кризиса конца 20-х — начала 30-х годов.
Режимы А. Сметоны, К. Ульманиса и К. Пятса возникли в то время, когда в Коминтерне господствовали установки, согласно которым почти все некоммунистические политические силы характеризовались как фашистские или социал-фашистские [1, с. 12, 448]. Несостоятельность таких подходов стала вскоре очевидной. Уже в 1934-1935 гг.
© К. К. Худолей, 2012
88
Коминтерн отказался от оценки социал-демократии как социал-фашизма [2, с. 9]. Впоследствии и к правым стали относиться более дифференцировано. Так, многолетний руководитель венгерских коммунистов Я. Кадар никогда не называл диктатуру М. Хор-ти фашистской. Пересмотр старых подходов, однако, не коснулся предвоенных правителей трех балтийских государств.
Естественно, что официальные оценки коммунистического движения были полностью восприняты советской историографией [3, с. 88]. Они иногда встречаются и в трудах современных отечественных авторов. С этим нельзя согласиться.
Основным аргументом тех, кто считает режимы, установившиеся в Эстонии, Латвии и Литве в 30-е годы, фашистскими диктатурами, является то, что в них предпринимались попытки создания корпоративного государства. Действительно, такая тенденция наблюдалась во всех трех странах, особенно в Латвии. Однако корпоративизм — важный, но не единственный признак фашистского государства. По другим параметрам балтийские диктатуры качественно отличаются от фашистских.
Во-первых, идеологией всех трех диктатур был национализм. Наиболее сильным он был в Литве, где А. Сметона постоянно апеллировал к богатому культурному наследию и красоте природы [4, р. 54-55]. Однако официальная пропаганда никогда не говорила о национальной исключительности литовцев, латышей и эстонцев или об их принадлежности к высшей расе. Шовинизм присутствовал у крайне правых критиков диктаторов, но не у самих диктаторов. Культурные и образовательные возможности национальных меньшинств были ограничены, но последние не подвергались целенаправленным преследованиям. Следует также подчеркнуть, что личность диктатора прославлялась (особенно это было заметно в Латвии), но не обожествлялась, как в тоталитарных государствах.
Во-вторых, диктатуры А. Сметоны, К. Ульманиса и К. Пятса не стремились к внешней экспансии. Если нацистская Германия и фашистская Италия считали ревизию Версальского мира одной из своих первостепенных задач, то правящие круги Латвии и Эстонии были довольны итогами Первой мировой войны. Литва оказалась вовлеченной в конфликты с Германией из-за Клайпеды (Мемеля) и Польшей из-за Вильно. Однако нельзя не признать, что позиция Литвы была более обоснованной, чем германская или польская. Следует подчеркнуть, что ни один из балтийских диктаторов не стремился включить свои страны в коалиции, ставившие своей целью агрессию и захваты.
В-третьих, балтийские диктаторы существенно ограничили демократические права и свободы. В Эстонии и Литве выборы проходили под контролем властей, а в Латвии не проводились вообще. Оппозиционные политические партии и печать постепенно прекратили свое существование. Однако ни один из трех режимов не стремился к ликвидации гражданского общества и полному подчинению властям всех сторон жизни каждого гражданина.
В-четвертых, ни одна из балтийских диктатур не проводила массовых репрессий против своих политических противников. Смертная казнь в отношении противников режима применялась только в Литве в первые годы правления А. Сметоны. В Эстонии и Латвии в период диктатуры не было вынесено ни одного смертного приговора по политическим делам. Количество политзаключенных во всех трех странах было незначительным по сравнению с другими авторитарными диктатурами Европы, не говоря уже о тоталитарных режимах.
89
Следует отметить, что наиболее острую борьбу диктаторы вели с нападками справа от действительно профашистских элементов, компартии были слишком слабы, а против демократической оппозиции применялись умеренные методы.
Вряд ли А. Сметона, К. Ульманис и К. Пятс планировали восстановление демократии, но и становиться «маленькими Гитлерами» они явно не собирались.
Таким образом, балтийские диктатуры представляли собой правые авторитарные режимы, причем достаточно умеренные по сравнению со многими другими диктатурами 30-х годов, и их ценностные ориентиры существенно отличались от таковых нацистской Германии.
При оценке внешней политики Эстонии, Латвии и Литвы того времени следует иметь в виду, что их политическую элиту составляли в основном выходцы из деревни, причем, как правило, в первом поколении. Поэтому они далеко не всегда представляли себе сложность международной политики, по ряду сюжетов имели примитивные или просто наивные представления. Именно этим во многом объясняется их пассивное поведение в ряде сложных ситуаций, ошибки и просчеты, которых не сделали бы более опытные политики и дипломаты.
В 20-30-е годы государства Балтии находились на периферии европейской и мировой политики. Идеалом их правящих кругов был нейтралитет. Примечательно, что уже в первом международном договоре, подписанном Эстонией с иностранным государством — Советской Россией, — провозглашалось желание Эстонии стать нейтральной страной и добиваться нейтрализации Финского залива [5, с. 342-343].
Симпатии правящих кругов Латвии, Литвы и Эстонии были на стороне, в первую очередь, Великобритании и других западных держав. Однако Лондон действовал в том регионе достаточно осторожно. Влиятельные круги во внешнеполитическом ведомстве Великобритании считали, что страны Балтии не смогут сохранить свою независимость. Но главное, пожалуй, заключалось в том, что Великобритания не имела здесь сколько-нибудь серьезных интересов. Главным ее военным и политическим партнером была Польша. Хотя по оценкам (точных данных нет) британские капиталовложения занимали первое место в Балтии, но в общем объеме зарубежных инвестиций Великобритании их доля была незначительна. Важно подчеркнуть, что в сфере валютной политики балтийские страны также ориентировались на западные державы. Так, курс эстонской валюты был привязан к британскому фунту стерлингов и шведской кроне, латвийской — к французскому франку, литовской — к доллару США.
Большие надежды балтийские страны возлагали на Лигу Наций, членами которой они стали вскоре после завоевания независимости и в которой пытались играть достаточно активную роль. Именно механизмы Лиги Наций балтийские страны рассматривали как гарантию своего нейтралитета и безопасности. В первую очередь это относилось к Эстонии и Латвии. Примечательно, что когда в 1936 г. скандинавские страны заявили об отказе от обязательств по статье 16 Устава Лиги Наций, балтийские государства не последовали их примеру.
В начале 20-х годов западные соседи советского государства обсуждали вопрос о создании блока с целью противостояния коммунистической экспансии. Это соответствовало планам Франции о «санитарном кордоне». Однако договориться не удалось. Дело ограничилось подписанием военного пакта между Эстонией и Латвией (1923). Но его эффективность оказалась минимальной: план совместной обороны составлен не был, а единственные маневры прошли в 1931 г. [4, р. 64-65]. В сентябре 1934 г. Латвия, Литва
90
и Эстония подписали договор, вошедший в историю как «балтийская Антанта». Это стало ответом на заключение в январе 1934 г. договора о ненападении между Германией и Польшей и активизацией прогитлеровских элементов в Клайпеде. «Балтийская Антанта», однако, опять же сводилась к политическим консультациям, а механизм военного сотрудничества отсутствовал. О том, какое значение правящие круги балтийских государств придавали договорам 1923 г. и 1934 г., лучше всего свидетельствует тот факт, что их участники не провели ни одной встречи на высшем уровне.
Причин, по которым Латвии, Литве и Эстонии не удалось договориться о сотрудничестве, несколько. Структура экономики всех трех стран была сходной, что стимулировало конкуренцию, а не взаимодействие между ними. Пропаганда диктаторами национализма также вела к определенным трениям между странами.
Малоуспешными оказались попытки Латвии, Литвы и Эстонии наладить сотрудничество со странами Северной Европы. Норвегия не проявила к этому сколько-нибудь заметного интереса. Обмен визитами на высшем уровне между Эстонией и Швецией в 1928-1929 гг. привел лишь к кратковременному оживлению отношений [6, с. 133]. В начале 30-х годов Эстония и Финляндия договорились о военном взаимодействии (речь шла о прибрежных батареях двенадцатидюймовых орудий, оставшихся с царских времен на побережье Финского залива), но никаких политических обязательств о том, как будет осуществляться это взаимодействие, принято не было. В дни кризиса об этом никто и не вспомнил. К. Пятс стремился переориентировать внешнюю политику на Финляндию, пытаясь представить Эстонию, как скандинавскую, а не балтийскую страну. Почти по всем международным вопросам Эстония занимает ту же позицию, что и скандинавские страны. Ради этого К. Пятс идет на сокращение связей с Латвией, а «балтийская Антанта» рассматривается скорее как отягощение, чем помощь [7, р. 251]. Однако сближения с Финляндией не получилось. Одной из причин этого была поддержка финнами демократической оппозиции, использовавшей для публикации своих документов и обращений финскую прессу. Это, естественно, вызвало раздражение официального Таллинна.
Таким образом, государства Балтии не смогли установить прочных связей ни с Великобританией и другими западными державами, ни со странами Западной Европы, ни между собой. Надежды на Лигу Наций были явно преувеличены. Все это ослабляло позиции Эстонии, Латвии и Литвы на международной арене.
Отношение к Германии в балтийских странах было весьма настороженным. В результате аграрной реформы 20-х годов крестьяне Латвии и Эстонии получили землю, ранее принадлежавшую немецким помещикам. Основная масса крестьян испытывала глубокую неприязнь к старым хозяевам, а также опасалась потерять землю в случае их возврата. Так как крестьянство было главной социальной опорой К. Ульманиса и К. Пятса, резкий поворот в пользу Германии был чреват для обоих диктаторов серьезными внутриполитическими последствиями. В Литве антигерманские настроения под-питывались конфликтом из-за Клайпеды (Мемеля). Опасения потерять единственный глубоководный порт были среди литовцев достаточно сильны. Наконец, в балтийских странах продолжало проживать немецкое меньшинство, также вызывавшее у властей определенные подозрения.
Политика Германии в отношении балтийских государств претерпела в 20-30-е годы существенную эволюцию.
Веймарская республика рассматривала Эстонию, Латвию и особенно Литву как своеобразный противовес Польше. Считалось также, что Латвия может стать связующим
91
звеном между Германией и СССР. В условиях оживления германской экономики во второй половине 20-х годов торгово-экономические связи с балтийскими странами возросли. Одним из проявлений этого стало подписание торгового договора с Латвией (1926). В ряде случаев германский капитал стал теснить британский. Однако влияние Германии по-прежнему оставалось ограниченным. Это проявилось и в начале 30-х годов, когда мировой экономический кризис сильнее всего ударил по Германии.
С приходом Гитлера к власти германская политика в Балтии активизировалась, а выход Германии из Лиги Наций привел к усилению разногласий с балтийскими странами в сфере международных отношений. Одновременно Германия стала прямо вмешиваться во внутренние дела балтийских государств. В 1934 г. гитлеровцы поддержали попытку государственного переворота в Литве. Она провалилась, но нажим по всем направлениям постепенно усиливается. Германское население Клайпеды скоро оказывается под влиянием гитлеровцев и действует достаточно провокационно в отношении литовских властей. Пронацистские настроения укрепляются среди немецких меньшинств в Латвии и Эстонии. В 1938-1939 гг. Гитлер неоднократно говорил своему окружению о том, что балтийские страны должны войти в германское «жизненное пространство».
Таким образом, политика нейтралитета, проводимая балтийскими государствами в 20-30-е годы, могла быть успешной только в условиях относительно мирного развития международных отношений.
Советский фактор в Прибалтике: мировая революция и имперские амбиции
Ключевое значение для балтийских государств имели взаимоотношения с СССР — единственной великой державой, с которой Латвия и Эстония имели общие границы. Эти отношения почти всегда были сложными.
Во внешней политике Советского государства постоянно (кроме периода его распада в 1989-1991 гг.) присутствовало две тенденции: одна — это стремление к мировой социалистической революции или, как стали говорить позднее, переходу от капитализма к социализму и коммунизму во всемирном масштабе, вторая — имперская, частично унаследованная от царизма. В различные периоды на первый план выходила то одна, то другая, но ни одна из них полностью не исчезала. В 20-30-е годы в основном доминировала первая тенденция, в полной мере затрагивавшая и Прибалтику.
Провозглашение независимости Эстонией, Латвией и Литвой в 1918 г. было негативно воспринято руководством большевиков, поскольку противоречило планам мировой социалистической революции. Так, в начале января 1918 г. сельскохозяйственный съезд Эстонии, большинство делегатов которого составляли большевики, принял резолюцию, где говорилось, что «идея создания эстляндского самостоятельного государства раздута в эстляндских буржуазных кругах германскими империалистами и что осуществление этой идеи было бы ударом по эстляндскому рабочему правительству и завоеваниям революции», и поэтому «в будущем эстляндские трудящиеся должны оставаться в самом тесном государственном единении с рабочим правительством России» [8, с. 23]. В подготовленном тогда же проекте конституции эстляндской рабочей коммуны прямо заявлялось, что она «является автономной частью Российской Советской республики» [8, с. 23]. Эти планы не были реализованы, так как в соответствии с Брестским миром и другими советско-германскими соглашениями Прибалтика была занята германскими войсками.
92
В ноябре 1918 г. — после Компьенского перемирия и аннулирования Брестского мира — Красная Армия вступила в Прибалтику. В Эстонии, Латвии и Литве было объявлено о создании Советских республик, но они оказались недолговечными. В советской историографии главной причиной поражения советской власти в Прибалтике (как и в Финляндии, Венгрии и других странах) называлась иностранная военная интервенция. В действительности размеры военной интервенции были достаточно ограниченными.
Главную роль в поражении красных сыграла их собственная политика.
Во-первых, полностью игнорировалось стремление эстонцев, латышей и литовцев к созданию собственных независимых государств. Руководители большевиков и Советского государства всегда воспринимали Прибалтику как свою территорию, лишь меняя обоснования этого в зависимости от политической конъюнктуры. Так, Г. Зиновьев в декабре 1918 г. публично заявлял, что «теперь Советская Россия расширяется. Нам принадлежит Псков, почти вся Эстляндия, и наши войска уже подходят к Ревелю, падение которого ожидается со дня на день. Скоро наши войска будут и в Красной столице Латвии — Риге» [9]. И. Сталин, по воспоминаниям В. Молотова, вскоре после окончания Второй мировой войны говорил, что «Прибалтика — это исконно русские земли» [10, с. 14]. Это проявлялось и в конкретных шагах. Советское правительство Эстонии состояло из членов большевистской партии, строго выполнявших указания ЦК РКП(б). Советское правительство Латвии в первом же манифесте объявило о взятии власти «именем мировой революции», подчеркнув свою связь с Советской Россией «не только внешними узлами» и «уверенность, что коммунистическая революция в самом скором времени приведет к всеобщему Союзу Советских Социалистических Республик, составной частью которого будем и мы» [11, с. 43, 45]. В феврале 1919 г. Литва и Белоруссия — без какого-либо доже формального выяснения мнений их граждан — были объединены в одну советскую республику. Все это происходило в соответствии с курсом В. И. Ленина на создание «всемирной федеративной советской республики» [12, с. 275-276], но противоречило национальным чаяниям большинства эстонцев, литовцев и латышей.
Во-вторых, на территориях, оказавшихся под властью красных, стали проводиться социалистические преобразования, причем довольно радикальные даже по сравнению с Советской Россией. Так, изымаемая у помещиков земля не отдавалась крестьянам, а становилась базой для советских хозяйств. В этих условиях именно решение правительства К. Пятса о раздаче помещичьих земель крестьянам позволило привлечь их в эстонскую армию и остановить наступление красных на Таллин в казавшейся почти безнадежной ситуации [13, с. 56].
В-третьих, это красный террор, который обрушился не только на политических противников, но и на многих людей из высших и средних слоев общества, чья вина заключалась лишь в их социальном положении. Преследованиям подвергались церковь и священнослужители.
Таким образом, именно отвращение большинства населения Прибалтики к советским порядкам стало главной причиной поражения красных и во многом определило отношение Латвии, Литвы и Эстонии к Советскому Союзу в последующие годы.
В феврале 1920 г. Советская Россия и Эстония подписали мирный договор. В соответствии с ним Россия не только признавала независимость Эстонии, но и передавала ей все имущество Российской империи, находившееся на ее территории, выплачивала
93
15 млн рублей золотом, соглашалась на установление выгодных для Эстонии границ с включением в ее состав ряда районов с преобладающим русским населением [5, с. 339354]. Как справедливо отмечает немецкий историк Г. фон Раух, о таких условиях эстонские националисты в 1917 г. не могли даже мечтать [14, р. 73].
Главной причиной уступчивости Советской России было, конечно, желание лишить белогвардейцев базы в Эстонии для продолжения военных действий на Северо-Западе. Действительно, советско-эстонский мирный договор предусматривал скорейший роспуск и разоружение всех воинских формирований, не подчиненных правительствам этих стран [5, с. 342-343], т. е. белогвардейцев. Хотя гражданская война на Северо-Западе шла на спад, Советской России было очень важно иметь какие-то гарантии против нового вторжения белогвардейцев, чтобы перебросить свои войска на другие фронта. Эстонский историк Э. Маттисен считает, что главную роль играли два других фактора — желание Советской России вознаградить страну, первой подписавшую с ней мирный договор, и как-то компенсировать ущерб от вторжения Красной Армии [15, с. 73]. С первым доводом нельзя не согласиться. В. И. Ленин публично заявлял, что мирный договор Советской России с маленьким буржуазным государством имеет «громадное всемирно-историческое значение» [16, с. 90]. Это было, конечно, преувеличение, но отражало настроения верхушки большевиков. А вот второе утверждение Э. Маттисена спорно. По нашему мнению, дело обстояло совсем наоборот. В одном из писем того времени В. И. Ленин заявлял о возможности территориальных уступок Польше с целью ускорения советского переворота [12, с. 354]. Думается, что подобная линия проводилась большевиками и в отношении других стран, включая Прибалтику. Такие территориальные уступки должны были стать (а в ряде случаев и стали) своеобразными ловушками для государств, принявших их.
В 1920 г. Советская Россия подписала также мирные договоры с Латвией и Литвой. При этом явно проявилась попытка Советского государства дифференцированно подходить к балтийским странам. Так, Советская Россия полностью встала на сторону Литвы в споре с Польшей из-за Вильно.
Руководство большевиков рассматривало эти договоры, как и соглашения с рядом других стран, как временные. И это относилось не только к началу 20-х годов, когда победа мировой революции казалась скорой, но и к более позднему времени. Руководство большевиков исходило из того, что как только соотношение сил между Советским государством и капиталистическими странами изменится в пользу первого, все договоры и другие обязательства можно будет пересмотреть. В. Молотов достаточно откровенно сказал об этом эстонской делегации в сентябре 1939 г. [17, с. 137].
Более того, СССР всерьез никогда не выполнял обязательств по мирным договорам с балтийскими странами. Так, статья 7 советско-эстонского мирного договора предусматривала обязательства обеих сторон воспрепятствовать пребыванию на своей территории «организаций и групп, ставящих своей целью вооруженную борьбу с другой договаривающейся стороной», а также не допускать образования и пребывания на своей территории «организаций и групп, имеющих своей целью низвержение правительства другой договаривающейся стороны» [5, с. 143-145]. Аналогичные пункты были и в договорах Советской России с Латвией и Литвой [5, с. 103-104]. Однако если деятельность белогвардейцев, пусть и с задержкой, была прекращена, то компартии, официально являющиеся секциями Коминтерна, продолжали свою работу, в том числе и нелегальную, получая финансирование от советского правительства. Следует подчеркнуть, что
94
в 20-30-е годы Коминтерн считал возможным осуществление социалистической революции и взятие коммунистами власти только путем вооруженной борьбы. В сфере межгосударственных отношений дела шли тоже не просто. Осенью 1920 г. В. И. Ленин обратился к заместителю председателя Реввоенсовета Э. Склянскому с запиской, в которой в частности говорилось: «Принять военные меры т[о] е[сть] постараться наказать Латв[ию] и Эстл[яндию] военным образом (на пр[имер], "на плечах" Балаховича перейти где-нибудь границу хоть на 1 версту и повесить там 100-1000 их чиновников и богачей)» [12, с. 399]. Такое указание главы советского правительства почти через 10 месяцев после подписания мирного договора само говорит за себя. К этому надо добавить, что Балахович задолго до написания этой записки покинул Прибалтику и перебрался в Польшу.
Улучшение отношений с Великобританией в начале 1921 г. привело к некоторому сдвигу в советской политике. Так, 21 июня 1921 г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло постановление, в котором коммунисты Эстонии, Латвии и Литвы предупреждались, что «им необходимо сообразовать свою политику с особенностями международного положения РСФСР в настоящих условиях» и что «в настоящий момент не может быть и речи о военной помощи им со стороны РСФСР» [18, с. 83]. Однако как только международная обстановка вновь изменилась и осенью 1923 г. в Германии, по мнению руководителей СССР и Коминтерна, сложилась революционная ситуация, политика вновь была изменена и стал рассматриваться вопрос о советской поддержке, в том числе и военной, германской революции. При этом опять предполагалось использовать Прибалтику. «Латышей — утверждал И. Сталин в сентябре 1923 г., — можно запугать, припереть к стенке и пр.» [18, с. 208]. Революция в Германии провалилась, но Коминтерн попытался добиться успеха в Эстонии. В декабре 1924 г. коммунисты подняли мятеж в Таллине. Эта акция была хорошо подготовлена и несомненно пользовалась советской поддержкой [19, с. 32]. Однако и тут у коммунистов ничего не получилось. Естественно, что это сказалось на отношениях СССР не только с Эстонией, но и с другими балтийскими странами.
Конечно, было бы неправильно считать, что советские руководители постоянно думали о революции в Прибалтике, но то, что подобные намерения у них имелись, не вызывает сомнения. К этому надо добавить, что главным противником СССР считалась Польша, а балтийское направление рассматривалось до конца 30-х годов как второстепенное. В 1925 г. Западный фронт был реорганизован в военный округ. Это был явный сигнал, что СССР не ожидает скорого революционного кризиса. Однако в 1930-1931 гг. в коммунистической печати Германии и Польши появились статьи о том, что в случае войны СССР и Польши Красная Армия быстро займет Эстонию, Латвию и Южную Финляндию. Эти публикации вызвали сильное раздражение руководства ВКП(б) и Коминтерна. Политбюро ЦК ВКП(б) в специальном постановлении осудило их [20, с. 476]. Примечательно однако, что недовольство вызвало не заявление о возможности вторжения СССР в малые балтийские страны, а то, что как отмечалось в справке, подготовленной аппаратом ИККИ, противнику раскрываются направления наших ударов [21, с. 760-764].
Подписание СССР договоров о ненападении с Литвой (1926), Эстонией (1932) и Латвией (1932), пакта Бриана-Келлога и вступлении в Лигу Наций не привело к качественному изменению в политике. Как признавал позднее М. Унт, ставший в июне 1940 г. министром внутренних дел Эстонии, он получал революционную литературу для
95
нелегального распространения от советских дипломатов начиная с 1932 г. или 1933 г. [22, с. 266]. Раздражение Москвы вызвал отказ выдать военных летчиков, бежавших в 1938 г. в Эстонию (возвращен был только самолет). Одним из проявлений ухудшения отношений стало закрытие консульств балтийских стран в Ленинграде.
Следует отметить, что отношение СССР к «балтийской Антанте» было скорее положительным. Так, «Правда» сообщила о подписании тройственного договора в подчеркнуто нейтральных тонах [23], что было резким контрастом с информацией о других соглашениях европейских государств, которые неизменно назывались «реакционными», «сговором империалистов» и т.д. В работах советских ученых второй половины 30-х годов «балтийская Антанта» почти не упоминается: в СССР всерьез она не воспринималась.
Экономические связи СССР и стран Балтии постоянно сокращались и во второй половине 30-х годов были незначительными.
Во второй половине 30-х годов стала очевидной слабость компартии Эстонии, Латвии и Литвы. В своих странах они оказались в состоянии политической изоляции — их влияние даже среди беднейшей части населения было ограниченным, практически никто не хотел вступать с ними в союзы, несмотря на неоднократные призывы к единому рабочему и народному фронту. Многие коммунисты балтийских стран, находившиеся в эмиграции в СССР, стали жертвами сталинских репрессий. В середине 30-х годов в руководстве ВКП(б) сложилось мнение, что именно аппарат Коминтерна является главным каналом проникновения шпионов в Советский Союз. 3 января 1936 г. представитель ВКП(б) в исполкоме Коминтерна Д. З. Мануильский обратился к секретарю ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову с предложением «закрыть так называемые «зеленые переправы» через границу не только для поляков, но и для финнов, латышей, литовцев, эстонцев как партий, неблагополучных по провокации» [18, с. 728]. Заметим, что наличие подобных нелегальных каналов для систематической заброски агентов через государственные границы также противоречило обязательствам советского государства по договорам с указанными странами. В дальнейшем компартия Польши была распущена решением Коминтерна в 1938 г., несколько ранее было арестовано практически все руководство латышской компартии, а также многие активисты компартий Эстонии и Литвы [24, с. 474]. Для и без того слабых компартий это было сильным ударом. В январе 1939 г. руководитель Коминтерна Г. Димитров писал секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву, что связь Коминтерна с компартиями Эстонии, Латвии и Литвы прервана и что в Москве нет ни одного товарища из этих партий [25, с. 210].
При анализе советской политики в Прибалтике нельзя не отметить ряд важных моментов в деятельности внешнеполитических структур.
Сильной стороной деятельности советских разведчиков и дипломатов было умение подкупать (а иногда и прямо вербовать) высокопоставленных политиков, военных, дипломатов балтийских государств. В той или иной степени с советской агентурой сотрудничали К. Ульманис, К. Пятс и ряд других деятелей. Особенно сильным советское проникновение было в Латвии [26, с. 113-114]. Это позволяло успешно проводить крупные спецоперации, в результате которых достигались важные, конкретные цели.
Однако в целом советский внешнеполитический аппарат работал с большими сбоями, причиной которых оказался сам государственный строй СССР.
Во-первых, советские дипломаты, разведчики, журналисты, сотрудники всех других организаций, занимающихся международной деятельностью, руководствовались
96
в своей работе марксистско-ленинскими догмами, установками И. Сталина и руководящих органов партии большевиков. «Классовый подход» приводил их к упрощенным, а иногда и просто примитивным схемам. В соответствии с ними только Советский Союз и коммунистические партии могли выступать от имени народов всего мира, а все, кто выражал хоть малейшую критику в их адрес, автоматически относились к лагерю реакции. Тезис о враждебном, капиталистическом окружении Советского Союза воспринимался как аксиома.
В отношении балтийских государств данный подход осуществлялся достаточно последовательно и жестко. Так, в 20-е годы Особая комиссия, проверявшая одно из советских полпредств в Прибалтике, зафиксировала в итоговом документе, что дипломатическая миссия должна представлять из себя военную крепость, а в «каждом постоянном участнике работ миссии необходимо предполагать возможного предателя, а в каждом "госте" — возможного шпиона». Далее говорилось: «Советский дипломат и всякий честный советский работник за границей — это непримиримый и беспощадный враг всех официальных властей и всех частных лиц из числа собственников земли и средств производства. Враг даже в том случае, если он подписывает какой-либо договор или заключает сделку, безусловно, выгодную другой стороне в данный момент. Здесь более чем где-либо рука, подписывающая договор или сделку, конвульсивно сжимается в ожидании момента, когда можно будет схватить "другую сторону" за горло и душить, душить насмерть как урода, как "извращение законов природы и всякой правды"» [27, с. 231-232]. В последующие годы данный настрой сохранялся. Если посмотреть донесения советских дипломатов, разведчиков, пограничников, журналистов, то простые люди балтийских государств всегда поддерживали советскую политику и восхищались И. Сталиным, а правящие круги рисовались однозначно черной краской — они полностью зависят от Англии или Германии, являются-де поджигателями войны и организаторами антисоветских заговоров и провокаций. Того, что маленькая страна хочет быть нейтральной и пытается избежать вовлечения в конфликт великих держав, советские внешнеполитические работники просто не понимали.
Во-вторых, информация, получаемая советским правительством от своих зарубежных представителей, была низкого качества. Во второй половине 30-х годов это начало беспокоить и часть советского руководства. Показательно выступление наркома иностранных дел М. Литвинова на закрытом заседании февральско-мартовского (1937) Пленума ЦК ВК(б). После положенных в таких случаях слов о том, что работа НКВД «поставлена на должную высоту», что «она лучше чем в каком-либо другом государстве», М. Литвинов дал весьма критический анализ информации, поступающей от разведки. «Очень часто, — заявил М. Литвинов, — приходилось иметь дело с липовыми документами. Видно было, что есть такие сотрудники секретные, которые просто имеют задание давать информацию, но не имеют возможности доставать ее, они либо копируют передовицы буржуазных газет, компилируют их, либо в этом направлении строят свои выдумки. Такие липовые документы наводили на мысль, что НКВД был не особенно разборчив, но назначал агентами кого угодно, и в результате получалось много ненужной макулатуры, а то и дезинформации» [28, с. 6-7]. М. Литвинов привел и ряд конкретных фактов, что вызвало недовольные реплики К. Ворошилова, П. Постышева и Л. Берии.
Критика, которой подверг разведку М. Литвинов, могла быть с полным основанием отнесена и к другим ведомствам, включая Наркомат иностранных дел. Приведем
97
несколько примеров из опубликованных донесений советского полпреда в Таллинне К. Никитина. Так, 7 апреля 1939 г. он докладывал: «Имеются сведения, что Эстония заключила с Германией тайный договор о пропуске германских войск через Эстонию. В связи с этим идет реорганизация направления эстонских железных дорог» [29, с. 224]. Данная информация никогда не подтверждалась. В течение 1939 г. К. Никитин неоднократно сообщал, что эстонское правительство тайно подстрекается Англией к пропуску германских войск через свою территорию, причем писал об этом даже 15 сентября, когда Германия и Великобритания находились уже в состоянии войны [30, с. 45].
Таким образом, советское руководство попало в плен той системы, которую оно создало, оказавшись отрезанным от реальной информации о происходящем в мире.
Итак, советское руководство рассматривало потерю Прибалтики как временное явление. Однако в течение почти всего рассматриваемого периода (от поражения коммунистического путча в Эстонии в декабре 1924 г. до обострения международной обстановки весной 1939 г.) Советский Союз не предпринимал сколько-нибудь активных шагов, выжидал появления более благоприятной ситуации для вовлечения балтийских государств в орбиту своего влияния, а если удастся, то и советизации.
Прибалтика и СССР в дни предвоенного кризиса
В 1938 г. британский посол, характеризуя ситуацию в Эстонии, писал в своем ежегодном отчете: «Эстонцы любят русских, но боятся коммунизма; они не любят и немцев, и нацистские доктрины» [7, р. 251]. Практически аналогичные оценки настроений в Латвии содержались и в докладе, направленном в декабре 1938 г. чехословацким послом в Риге своему руководству [31, с. 90-92]. Можно с большой долей уверенности сказать, что именно эти настроения во многом определяли политику балтийских государств во время предвоенного кризиса.
Предвоенный кризис стремительно вовлекал в водоворот событий все новые и новые страны. Не могли остаться вне его и государства Балтии.
Мюнхенский сговор вызвал в балтийских государствах смешанные чувства. Официальные круги поддерживали Мюнское соглашение, но вместе с тем усиливалась их озабоченность тем, что великие державы решают судьбы малых стран без их участия и что надежд на создание системы коллективной безопасности практически нет. В этих условиях в балтийских странах еще более усилилась линия на укрепление нейтралитета. В феврале 1939 г. министры иностранных дел Эстонии, Латвии и Литвы заявили еще раз о приверженности политике нейтралитета. Латвия пошла еще дальше — сразу после Мюнхена она объявила, что не может выполнять свои обязательства по статье 16 Устава Лиги Наций.
Одновременно начал возрастать нажим Гитлера на Литву. В середине марта 1939 г. Германия захватила Клайпеду. Было ясно, что на этом она не остановится. Почти сразу — 28 марта 1939 г. — Советский Союз направил Латвии и Эстонии свои предложения о предоставлении гарантий безопасности [29, с. 282-283]. Их принятие вовлекало бы оба государства в орбиту советской политики, чего они не хотели, поэтому советские предложения были отклонены. Вскоре после этого Красная Армия демонстративно провела маневры в нескольких километрах от эстонской границы [17, с. 17-18].
В ходе дальнейших консультаций между СССР, Великобританией и Францией основным был вопрос о Польше. Однако проблемы включения в планируемую систему
98
безопасности ряда малых стран, включая Финляндию, Эстонию и Латвию, также занимали немаловажное место. То, что Советский Союз добивался предоставления балтийским государствам гарантий вне зависимости от того, согласны ли они их принять, и был готов вести переговоры об их судьбе только с Великобританией и Францией, не могло не вызывать у балтийских государств подозрений в отношении действительных советских намерений. Тем более, что многие советские инициативы (как, например, определение «косвенной агрессии») были сформулированы столь неопределенно и нечетко, что давали возможность вмешательства во внутренние дела этих стран. Это беспокойство особенно усилилось после того, как 2 июня 1939 г. нарком иностранных дел В. М. Молотов передал послам Великобритании и Франции проект пакта, в котором говорилось (ст. 3), что механизм взаимопомощи и порядок его применения будет установлен независимо от какой бы то ни было процедуры прохождения вопросов в Лиге Наций [29, с. 432-433]. Это искушало Латвию и особенно Эстонию, продолжавшую сохранять верность статье 16 Устава Лиги Наций. 7 июня 1939 г. Латвия и Эстония подписали с Германией пакты о ненападении. Как отмечал с тревогой британский министр иностранных дел лорд Галифакс в телеграмме послу в Анкаре, свой политикой СССР толкает балтийские страны в объятия Гитлера [32, р. 430].
При оценке событий весны-лета 1939 г., как представляется, необходимо учитывать несколько факторов.
Во-первых, опасения балтийских государств в отношении намерений СССР навязать им коммунистические порядки были обоснованными. Надвигающаяся военная угроза не изменила намерений Сталина и его окружения. «На стальных штыках и ворошиловских залпах, на могучих крыльях Советов, — инструктировал 4 апреля 1939 г. начальник Политуправления РККА Л. Мехлис партийный актив Киевского особого военного округа, — мы понесем освобождение рабочему классу капиталистических стран и водрузим знамя коммунизма на остальных пяти шестых земного шара!» [33, с. 87]. В этом плане показательно отношение к русским войскам на Балканах и во Франции в годы Первой мировой войны, где их радостно встречали как друзей и союзников (никому и в голову не приходило, что они попытаются восстановить во Франции монархию!) и резко отрицательное отношение к Красной Армии, с приходом которой советизация считалась неизбежной.
Во-вторых, у них не было убежденности в том, что Советский Союз будет реально выполнять принятые на себя обязательства. И дело было не только в общей негативной репутации Советского государства, которое с первых шагов на международной арене (например, Брестский мир 1918 г.) считало возможным в любое время нарушить договор или соглашение с «буржуазным государством». Несмотря на грозную риторику, на практике СССР действовал очень осторожно. Это в частности проявилось во время «траснинкайского инцидента» в марте 1938 г., кода Литва была вынуждена уступить ультимативным требованиям Польши, не получив поддержки ни одной из великих держав [19, с. 56]. Между тем в Литве во второй половине 30-х годов были большие надежды, что в момент опасности СССР окажет им помощь [31, с. 72]. Не получила четкого ответа и Эстония, запросившая мнения Москвы перед принятием решения о подписании договора о ненападении с Германией [17, с. 68-69]. К этому надо добавить, что уже летом 1938 г. появились слухи о том, что Сталин договорился с Гитлером. Первым об этом написал Л. Троцкий, хорошо знавший внутренние механизмы Советского государства. Аналогичные предположения появлялись в печати Финляндии [34, с. 169], и политики балтийских государств не могли не знать об этом.
99
В-третьих — и это играло тогда важную роль, — в Прибалтике, как и во многих других странах, считали, что СССР и его вооруженные силы сильно ослаблены в результате острой внутренней борьбы и массовых репрессий 1937-1938 гг.
В-четвертых, подписание договоров с Германией было ошибкой Латвии и Эстонии. Это не давало им какой-либо дополнительной безопасности, так как циничное отношение Гитлера к международным обязательствам было уже хорошо известно. Финляндия, отказавшаяся от аналогичного германского предложения, выиграла в глазах мировой общественности.
В-пятых, определенную долю ответственности несут западные державы. Сконцентрировав все свое внимание на Польше, Великобритания и Франция еще больше усилили неустойчивость балтийских государств.
Параллельно с переговорами с Великобританией и Францией Москва вела диалог и с Германией, и в нем в частности затрагивался вопрос о судьбе балтийских стран. 3 августа 1939 г. Риббентроп сказал советскому полпреду Астахову, что «от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой» [35, с. 27].
23 августа 1939 г. СССР и Германия подписали пакт о ненападении и секретный протокол, в соответствии с которым Литва становилась зоной германских интересов, а Латвия, Эстония и Финляндия — советских.
Пакт Молотова-Риббентропа оценивался в советской историографии практически всегда как вынужденный шаг (наличие секретного протокола замалчивалось или отрицалось). В современной российской литературе диапазон мнений очень велик. Встречаются даже утверждения, что без этого пакта «полноценной победы над нацизмом могло бы и не быть» [36, с. 94].
Наш подход к этому договору крайне критический. В 30-е годы мир стал свидетелем многочисленных нарушений международного права и элементарной человеческой нравственности. Это и Мюнхенский сговор 1938 г., и многие другие соглашения. В них в той или иной степени было замешано большинство государств. Однако даже на этом фоне пакт Молотова-Риббентропа отличается особым цинизмом.
Дело не только в том, что СССР грубо нарушил мирные договоры (они предусматривали отказ Советского государства от каких-либо особых преимуществ и признания суверенитета и независимости этих стран) и договоры о ненападении (они включали обязательство не подписывать договоры, направленные против другой стороны) почти со всем своими западными соседями — Польшей, Литвой, Латвией, Эстонией, Финляндией, а также пакт Бриана-Келлога, Устав Лиги Наций и ряд других обязательств. В Мюнхене было нарушено также немало ранее данных обязательств по международным договорам. Сделано это, правда, было открыто, а не путем подписания секретных протоколов. И даже не в том, что Советский Союз и гитлеровская Германия подписали договор о ненападении, а не простые декларации, как это сделали Н. Чемберлен и Э. Де-ладье. Главное отличие состоит в другом. Великобритания и Франция, отдав Гитлеру Чехословакию, ничего для себя не потребовали — ни новых территорий, ни экономических преимуществ, ни военных баз или смены общественного строя. Действие Польши, использовавшей тяжелое положение Чехословакии для присоединения Тешина, осуждаются сейчас почти всем польским обществом. Советский Союз, во-первых, получил по соглашениям с Гитлером свою долю, причем весьма существенную (на II съезде народных депутатов СССР это совершенно справедливо определялось как проявление имперской политики) [37], и, во-вторых, стал де-факто членом гитлеровского блока.
100
Советско-нацистский пакт 23 августа 1939 г. не был, конечно, единственной причиной Второй мировой войны, но он снял последние препятствия на пути к ее началу.
Балтийские государства помимо своей воли вовлекались в водоворот событий, где от них уже мало что зависело. Они оказались в прямом смысле слова заложниками особенностей развития международных отношений того времени. Проведение политики нейтралитета и обеспечения безопасности с помощью механизмов Лиги Наций не дало результата, как ввиду слабости Лиги Наций, так и ввиду того, что две ближайшие державы — Советский Союз и гитлеровская Германия — руководствовались в своей внешней политике хотя и отличными друг от друга, но совершенно иными принципами.
Литература
1. Коммунистический интернационал в документах. 1919-1932. М., 1933.
2. Димитров Г. Избранные произведения: в 2 т. Т. II. М., 1983.
3. История Коммунистической партии Советского Союза: т. 1-5. Т. 5, кн. 1. М., 1970.
4. Hiden J., Salmon P. The Baltic Nations and Europe: Estonia, Latvia and Lithuania in the Twentieth Century. London; New York: Longman, 1994.
5. Документы внешней политики СССР. Т. II. М., 1958.
6. Лаар М., Валк Х., Вахтре Л. Очерки истории эстонского народа. Таллин, 1992.
7. British Documents on Foreign Affairs: Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print. Part II. Series F. Europe, 1919-1939. Vol. 66 Scandinavia and Baltic States. January 1938-Decem-ber 1938. University Publications of America, 1996.
8. Социалистические революции в Эстонии и ее вхождение в состав СССР. 1917-1940. Документы и материалы. Таллин, 1987.
9. Северная Коммуна. 1918. 29 декабря.
10. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.
11. Восстановление Советской власти в Латвии и вхождение Латвийской СССР в состав СССР. Документы и материалы. Рига, 1986.
12. Ленин В. И. Неизвестные документы. 1891-1922. М., 2000.
13. Смолин А. В. Белое движение на Северо-Западе России. 1918-1920. СПб., 1999.
14. Rauch G. von The Baltic States. The years of independence. Estonia, Latvia, Lithuania. 1917-1940. London, 1974.
15. Маттисен Э. Эстония-Россия: история границы и ее проблемы. Таллин, 1995.
16. Ленин В. И. Доклад о работе ВЦИК и Совнаркома 2 февраля 1920 г. // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 40.
17. От пакта Молотова-Риббентропа до договора о базах. Документы и материалы. Таллин, 1990.
18. Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) и Коминтерн. 1919-1943. Документы. М., 2004.
19. Чапенко А. А. История стран Балтии (Эстония, Латвия, Литва) в первый период независимости и годы второй мировой войны. Мурманск, 2008.
20. Кен О. Н., Рупасов А. И. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами. Ч. 1. 1928-1934. СПб., 2000.
21. Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998.
22. Варес П. На чаше весов: Эстония и Советский Союз. Таллин, 1999.
23. Правда. 1934. 13 сентября.
24. Коммунистический Интернационал. Краткий исторический очерк. М., 1969.
25. Известия ЦК КПСС. 1989. № 12.
26. Судоплатов П. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год. М., 2001.
27. Волкогонов Д. А. Семь вождей. Кн. 1. М., 1997.
101
28. Материалы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП() 1937 г. 3 марта 1937 г. Утреннее заседание // Вопросы истории. 1995. № 2.
29. СССР в борьбе за мир накануне второй мировой войны (сентябрь 1938 — август 1939) Документы и материалы. М., 1971.
30. Полпреды сообщают... Сборник документов об отношениях СССР с Латвией, Литвой и Эстонией. Август 1939 — август 1940. М., 1990.
31. Прибалтика и геополитика. 1935-1945 гг Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации. М., 2010.
32. Documents on British Foreign Policy (1919-1939) Ser. 3, vol. VI. London: HMSO, 1953. 430 р.
33. Мехлис Л. На штурм капитализма, к мировой коммуне // Исторический архив. 2005. № 3.
34. Вунш C. «Красная угроза». Образ СССР в финской прессе 1939-1940. СПб., 2011.
35. СССР-Германия: 1939-1941. Сборник документов: в 2 кн. Кн. 1: Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля по октябрь 1939 г. Кн. 2: Ноябрь 1939 — июнь 1941. Вильнюс, 1989.
36. Дюков А. «Пакт Молотова-Риббентропа» в вопросах и ответах. М., 2009.
37. Правда. 1989. 24 декабря.
Статья поступила в редакцию 15 марта 2012 г.
102
