CC BY
69Ольга Игоревна АГАНСОН
Балканы в 1914 году:
сработала ли «Фукидидова модель»?
В нынешнюю эпоху нестабильности и перманентных региональных конфликтов, в которые оказались вовлечены некоторые великие державы, американские политологи всё чаще обращаются к творчеству древнегреческого историка Фукиди-да. Описанный им более 2,5 тыс. лет назад алгоритм возникновения большой войны между великими державами не теряет своей актуальности и по сей день.
Локальное противостояние Коринфа и Керкиры из-за статуса Эпидамна (каждая из сторон считала его своей колонией) сопровождалось вмешательством двух лидеров эллинского мира — Афин и Спарты. Фукидид, за которым закрепилась слава не только первого профессионального историка, но и предтечи политического реализма, в своем труде по истории Пелопонесской войны обозначил такие базовые категории международных отношений, как соперничество великих держав (полисов) за гегемонию и проблема перераспределения мощи на международной арене, военно-политические союзы и механизмы их функционирования, трансформация регионального конфликта в мировой (в случае с Грецией V в. до н.э. — общеэллинский)1. Таким образом, вражда между Афинами и Спартой, находившимися во главе соответствовавших союзов полисов, кажется универсальной матрицей, которая одинаково применима как к биполярному взаимодействию СССР и США в эпоху «холодной войны», так и к разрастающимся противоречиям между США и потенциальной «сверхдержавой» современности — Китаем. В связи со столетним юбилеем Первой мировой войны увидел свет ряд статей, в которых «Фукидидова модель» экстраполировалась на реалии начала XX в.2. Эти теоретические дискуссии и излишняя схематизация событий американскими коллегами (Г. Эллисон, Ч. Мэйер) побудили нас на
216 <><|<><Х><Х><>0<>С>!Х*>^^ О. И. Агансон ооо<х*х><х>ооос>ос^^
конкретно-историческом материале исследовать такой важный сюжет, как региональное, т.е. балканское измерение функционирования двух военно-политических блоков — Тройственного союза и Антанты — в преддверии Первой мировой войны.
Военно-политические объединения Древней Эллады классического периода — Пелопонесский союз и Делосский морской союз, трансформировавшийся к 454 г. до н.э. в Афинскую морскую державу, — скорее служили прообразом для НАТО и ОВД — блоков, сложившихся после Второй мировой войны, — нежели для Тройственного союза и Антанты. Возникшие как ответ на угрозу, исходившую от могущественной Персидской империи, древнегреческие симмахии (союзы) постепенно эволюционировали, превратившись в доминанту межэллинских взаимодействий. Полисы увязывали достижение своих внешнеполитических целей с поддержкой того или иного союза, частью которого они являлись. Спарта и Афины были безусловными гегемонами, «полюсами» силы греческого мира: именно они определяли структуру симмахий и принципы военно-политического и экономического сотрудничества между его членами, что коренным образом отличалось от роли Германии и Великобритании в рамках Драйбунда и Антанты. Две последние группировки держав сформировались в эпоху, не испытавшую общеевропейских потрясений3, и скорее являли собой новый механизм поддержания баланса сил на континенте вместо отходившего в прошлое «европейского концерта». Австро-германо-итальянский союз и франко-русский альянс носили оборонительный характер и уравновешивали мощь друг друга на европейской политической сцене. В этом контексте принципиальным фактором, от которого зависел баланс сил, была Великобритания, последовательно проводившая политику «блестящей изоляции». Занимая уникальное положение в рамках международной системы и являясь, по сути, мировой державой, Англия никогда не стремилась принимать на себя «бремя лидерства» и сопутствовавшие ему международные обязательства: она вмешивалась в события на европейском континенте только в случае возникновения угрозы нарушения сложившегося баланса сил4. Однако взятый Германией курс
на завоевание «своего места под солнцем» при Вильгельме II привел к деформации существовавшей международной системы, которая не могла одновременно совмещать в себе «Pax Britannica» и «Weltmacht» Германии. Стремясь вернуться к «эластичному» равновесию XIX века, британские правящие круги сочли целесообразным упорядочить свои противоречия на колониальной периферии с Францией и Россией, заключив с ними соответствующие соглашения в 1904 и 1907 гг., ознаменовавшие окончание многолетней вражды и открывшие эру «Сердечного согласия» (Антанта). Поскольку жизненно важные интересы участников Тройственного союза (Австро-Венгрия) и Антанты (Россия) концентрировались на Балканах, то их межблоковое противостояние проецировалось на этот региональный уровень.
Таким образом, в начале XX в. система международных отношений приняла вид структурированной многополярности: функционирование двух военно-политических блоков не исключало наличие нескольких центров силы на мировой арене. Современники событий, политики, дипломаты, эксперты, мыслившие категориями традиционного баланса сил, не воспринимали появление соперничавших группировок держав как сугубо негативное явление международной жизни. В этом русле известный британский журналист Дж. Гарвин рассматривал становление «Сердечного согласия» как «дипломатическую реконструкцию», в основе которой лежала система гарантий, направленная против слома европейского статус-кво5.
Весьма любопытной представляется оценка, данная со стороны существовавшей в Европе системе союзов. Так, в августе 1912 г., незадолго до начала Первой Балканской войны, турецкий посол в Вене Александр Мавройени-бей, отпрыск старинной фанариотской фамилии, последний христианин, представлявший Османскую империю за границей, писал, что хотя многочисленные Антанты и союзы усложняли международные отношения, они в то же время способствовали сохранению мира между народами и существенно снижали вероятность возникновения войны6. Ведь, формируя союзы, великие державы и «подражавшие» им балканские страны были вынуждены
213 <>ххх><х>000с>0000<^^ О. И. Агансон ооо<х*х><х>ооос>ос^^
согласовывать свои интересы, которые подчас противоречили друг другу, а также умерять свои территориальные амбиции7. Проницательный турецкий дипломат подметил и другую важную тенденцию мировой политики того времени — способность той или иной великой державы притягивать к себе потенциальных союзников («союзническая привлекательность»). Ведь даже столь мощная держава, как Германия, обладавшая сильнейшей в мире армией, «стремясь сохранить мир, вдохновленная гением Бисмарка, искала кого? новых союзников»8.
И всё же реальность оказалась более одноцветной и прозаичной, чем теоретические выкладки публицистов и дипломатов, будь они британские или османские. Размежевание великих держав на военно-политические группировки сопровождалось обострением гонки наземных и морских вооружений и ростом численности армий, которые, как справедливо отмечают американский историк Д. Херманн и его английский коллега Д. Стивенсон, оказывали существенное воздействие на дипломатию начала XX в.9.
Вряд ли можно назвать напряженность во взаимоотношениях между великими державами и постоянную политическую турбулентность на Балканах абсолютно взаимообусловленными процессами, ибо их генезис имел различную природу. В первом случае речь шла о динамике соперничества между великими державами в «эпоху империализма», движущим фактором которого было стремление ключевых игроков упрочить свои военно-стратегические, экономические и политические позиции в рамках тогдашней системы международных отношений. Если же эти рамки оказывались тесны для аспираций той или иной великой державы, то она рассчитывала на их «раздвижение», вплоть до возможности обрушения всей международно-политической конструкции. Что же касается нестабильности на Балканах, то она была обусловлена более «долгоиграющими» факторами: задачами завершения национального освобождения балканских народов, строительством ими своей государственности, а также адаптацией к новым региональным границам и в связи с этим выработкой modus vivendi со своими соседями. Однако в тех внешнеполитических реалиях блоковое противо-
стояние великих держав и нестабильность на Балканах начали «подпитывать» друг друга, что наглядно продемонстрировали вспыхивавшие в регионе кризисы — Боснийский кризис 1908—1909 гг. и Балканские войны 1912—1913 гг. Этот второй конфликт (характер ведения боевых действий, почти патовая ситуация, в которой оказалась европейская дипломатия из-за желания Австро-Венгрии сломить сопротивление Сербии и Черногории во время Адриатического и Скутарийского кризисов, а также последующие территориально-политические изменения в регионе) создал крайне тревожную атмосферу в Европе10.
Развернувшаяся между балканскими государствами борьба на региональном уровне спровоцировала новый виток гонки вооружений и вела к дальнейшей милитаризации международных отношений. Хотя вряд ли можно говорить о том, что опыт и уроки Балканских войн в полной мере были учтены стратегами в европейских столицах, налицо были очевидные вещи: балканские союзники и Турция воевали с оружием, изготовленным на оборонных предприятиях великих держав, военные доктрины которых также были частично адаптированы местными игроками. По этому поводу корреспондент британского журнала «Экономист» писал: «Винтовки, амуниции, морское вооружение, осадные и скорострельные орудия, выпущенные разными заводами, так часто обсуждались и сравнивались некоторыми журналистами во время Балканской войны, что временами какой-нибудь циник мог подумать, что эта была война саморекламы и взаимной брани между большими компаниями-производителями вооружений, а не национальная и религиозная борьба за контроль над территорией»11.
Военные успехи балканских союзников подтолкнули Берлин к принятию нового военного закона. Представляя рейхстагу его проект в феврале 1913 г., рейхсканцлер Т. фон Бетман-Голь-вег констатировал, что «в результате событий, разразившихся на Балканах, соотношение сил в Европе резко изменилось»12. Ситуация, на взгляд германского военного командования, всё больше приближалась к апокалипсису ввиду проводимых российским руководством мер, направленных на усиление армии
империи13. Столь мрачные прогнозы позволяли германскому Генштабу обосновать в глазах правительства и различных политических партий необходимость пополнения состава армии и увеличения расходов на укрепление обороноспособности страны. В итоге, в июле 1913 г. рейхстаг вотировал очередной военный закон, предусматривавший увеличение численности армии на 1/6, что обходилось государственной казне в 884 млн марок (кроме того, из бюджета выделялась дополнительная статья расходов на военные нужды в 183 млн). Военный министр России В.А. Сухомлинов в общем-то с пониманием относился к этим мероприятиям, инициированным его немецкими коллегами, признавая в разговоре с французским военным атташе генералом де Лагишем, что «Германия находится в критическом положении. Она со всех сторон окружена врагами: Францией — с Запада, Россией — с Востока»14.
Реакцией на наращивание германских вооруженных сил стал закон о трехлетней военной службе во Франции. «Германские военные законы, как бы то ни было, ставили нас перед необходимостью вотировать собственные (военные законы. — О. А.)», — вспоминал президент Французской республики Р. Пуанкаре15. Одобренный в июле 1913 г. Национальным собранием Франции закон о трехлетней военной службе предусматривал увеличение французской армии на 1/6 в мирное время — зеркальный ответ немцам.
В России же после бурных межведомственных дискуссий относительно дальнейших планов реорганизации русской армии и объемах ее ассигнований Думой в июне 1914 г. была утверждена так называемая «Большая программа», нацеленная, по докладу военного министерства, на «укрепление существующих и создание новых войсковых частей в соответствии с теми увеличениями армий, которые ныне осуществляются во всех западноевропейских государствах после войны на Балканском полуострове»16. Предполагалось завершить выполнение данной программы к ноябрю 1917 г.
Балканские войны обозначили не только новый виток гонки вооружений, но и придали импульс укреплению внут-риблоковых связей по военной линии. Особенно интенсивно
велись переговоры о военно-политическом сотрудничестве Центральных держав. Манифестацией союзнической солидарности и показателем эволюции Цвайбунда в сторону еще большей сплоченности и скоординированности действий являлись регулярные встречи венценосных особ, совещания глав Генеральных штабов и командующих флотами17.
Одной из таких демонстраций единства австро-германского фронта стало свидание Вильгельма II и австро-венгерского эрцгерцога Франца Фердинанда, состоявшееся в Конопиште в середине июня 1914 г., за полмесяца до трагической гибели наследника австро-венгерского престола в Сараево. Поскольку в состав германской делегации входил статс-секретарь по делам имперского флота гросс-адмирал А. фон Тирпиц, обозреватели могли сделать вывод о том, что кайзер посвятил свой визит «не только созерцанию розария эрцгерцога, но и обсуждению иных проблем, помимо, садоводческих»18. Австро-венгерская пресса, по донесению британского посла в Вене М. де Бансена, придавала большое значение встрече в Конопиште, ибо для местной общественности было важно в очередной раз убедиться в незыблемости германской поддержки. На страницах ежемесячного венского издания «Милитэрише Рундшау» констатировалось, что после Балканских войн международная обстановка для Центральных держав в результате «махинаций» Антанты резко ухудшилась: они оказались со всех сторон замкнуты в кольце врагов. Военные приготовления России, жажда реванша Франции, вхождение Румынии в сферу влияния Антанты — всё это требовало от Германии и Австро-Венгрии наращивания вооружений, в том числе и военно-морских19.
Политическое и военное командование стран «Сердечного согласия», хотя и не в таких масштабах, как их оппоненты из Тройственного союза, также пыталось наладить военное взаимодействие в рамках блока. Например, британские морские офицеры в большинстве своем полагали, что военные приготовления должны осуществляться, исходя из «глобального» охвата будущей войны («Universal War»), в которой друг другу будут противостоять две коалиции держав20. Британский военный атташе в Вене майор Т. Каннингем рапортовал послу де Бансе-
ну: «На протяжении всего прошлогоднего кризиса (Балканских войн. — О. А.) военные атташе Сердечного согласия обменивались взглядами, информацией, обсуждали возможное развитие событий, и я имею все основания думать, что нечто подобное происходило в противоположном лагере, а потому кажется странным, что идея совместных действий не должна стать наиболее вероятным способом проведения военных операций как на суше, так и на море»21. В этом же духе Лондону и Парижу в ходе консультаций 1912—1913 гг. удалось достичь договоренности о базировании британского и французского флотов22. Кроме того, весной—летом 1914 г. в обстановке строгой секретности велись переговоры о заключении военно-морской конвенции между Россией и Великобританией23.
Более глубокими были военные контакты в рамках франко-русского альянса. В 1912—1913 гг. состоялись совещания начальников русского и французского Генеральных штабов, на которых сторонами были согласованы планы стратегического развертывания войск; принято решение о реновации и строительстве железных дорог, призванных обеспечить концентрацию русских войск вдоль границы с Германией (для реализации этого замысла французская сторона предложила русскому правительству разместить крупный заем на парижском рынке); заключена военно-морская конвенция24.
Между тем, Тройственный союз и Антанта по составу участников и характеру взаимосвязи между ними являлись весьма непохожими друг на друга военно-политическими комбинациями, что вело к некоторому дисбалансу сил на мировой арене и вносило элемент непредсказуемости в международную жизнь. Отношения Германии и Австро-Венгрии вполне соответствовали описанной Фукидидом модели: более слабое государство было вынуждено следовать в фарватере политики более сильного игрока, чтобы защитить свои интересы. Еще в начале 1912 г., когда за геополитическим горизонтом не была видна «перестройка» существовавшего на Балканах регионального порядка, депутат австрийского рейхсрата К. Крамарж критиковал правительство Габсбургской монархии за чрезмерно «тесные узы» с империей Гогенцоллернов, заявляя, что «Австрия была
привязана к Берлину телеграфным кабелем, будто железной проволокой»25. Эта тенденция только усилилась после Балканского кризиса 1912—1913 гг.
Воспринимая себя в качестве лидера Тройственного союза, Германия была вынуждена поддерживать своего ближайшего партнера в Европе — Австро-Венгрию, ибо Берлин рассматривал ослабление Двуединой монархии (прежде всего, на Балканах, где она была наиболее уязвима) как удар по Драйбунду, а, следовательно, как откат его позиций на международной арене. Любая акция, направленная на восстановление влияния Австро-Венгрии в Юго-Восточной Европе, на взгляд германского руководства, могла быть записана в актив австро-германского альянса.
На заседании военного совета 12 декабря 1912 г. глава германского Генерального штаба Г. фон Мольтке-мл. заметил: «...война неизбежна и чем скорее она начнется, тем лучше»26. Убийство Франца Фердинанда в Сараево, как доносил Каннин-гем, создавало для этого почти «идеальный» антураж. Во-первых, смерть эрцгерцога от рук серба, пусть и подданного Австро-Венгрии, в какой-то степени оправдывала желание Вены начать, выражаясь современным языком, антитеррористическую кампанию против соседнего государства, на территории которого якобы организовывались антигабсбургские диверсии. Во-вторых, вновь всплывшие на поверхность застарелые разногласия между сербским и хорватским населением Австро-Венгрии делали момент весьма подходящим для «сведения счетов» с Белградом. В-третьих, истощение ресурсов Сербии после Балканских войн, а также сложности, связанные с интеграцией новых земель со значительным болгарским и албанским элементом в ее состав, временно понижали резистентность страны относительно внешней угрозы27.
Германия безоговорочно солидаризировалась со своей союзницей в ее решимости сокрушить Сербское королевство. Встречаясь 5 июля в Потсдамском дворце с австро-венгерским послом графом Л. Сегени, Вильгельм II побуждал правительство Двуединой монархии к энергичным действиям28. Однако австро-венгерское руководство, как указывал британский воен-
ный атташе в Вене, колебалось атаковать Сербию, не добившись прежде ее международной изоляции, т.е. не устранив риск вмешательства России в австро-сербскую войну29. Известно, что начальник австро-венгерского Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф и покойный Франц Фердинанд стремились избежать военного конфликта с Россией, которая по своим людским и материальным ресурсам значительно превосходила Габсбургскую монархию. Фон Гетцендорф признавался: «Из всех возможных войн меня больше всего беспокоит перспектива войны с Россией, и я не хочу, чтобы она началась»30. Наиболее предпочтительным исходом Июльского кризиса для правящих кругов Австро-Венгрии явилась бы локализация австро-сербского конфликта на Балканах.
Вместе с тем, современники событий отмечали нетождественность внешнеполитических целей Берлина и Вены в рамках Тройственного союза. Для Германии, как справедливо указывал российский правовед С.А. Котляревский, осмысливая «по горячим следам» события Первой мировой войны, вопросы, имевшие жизненно важное значение для Австро-Венгрии были сравнительно чужды: проблемы взаимоотношений с Сербией, Болгарией и Черногорией ей казались довольно провинциальными и весьма поверхностно затрагивавшими ее ближневосточные интересы31. Такая разноуровневость интересов партнеров по Драйбунду вела к тому, что в восприятии державы-лидера проблемы регионального порядка, от которых зависел великодержавный статус одного из союзников, стали неотделимы от глобальной повестки дня — «^екроШк».
Что касается Тройственной Антанты, то нестабильность на Балканах высветила неопределенность и непредсказуемость механизма ее функционирования в качестве военно-политической группировки. Основной нюанс заключался в понимании сущности и предназначения «Сердечного согласия». Как писал в январе 1911 г. Э. Кроу, высокопоставленный чиновник Форин оффис и один из наиболее последовательных приверженцев англо-франко-русской «дружбы», «фундаментальным фактом, конечно, является то, что Антанта — это не союз... Поскольку Антанта представляет собой не что иное, как направление, об-
щий взгляд на политику, который разделяют два правительства, но который может быть или стать столь расплывчатым, что лишится всякого содержания»32. Антанта была соглашением, направленным на упорядочивание взаимодействия Великобритании с ее партнерами на периферии системы. Такая «эластичность» Антанты, отсутствие фиксированных обязательств между ее участниками придавали гибкость британской внешнеполитической стратегии. В свете этого сотрудничество с державами Драйбунда воспринималось руководителями британской дипломатии как совершенно естественная внешнеполитическая практика. Тесное же партнерство с Россией в Юго-Восточной Европе, напротив, не рассматривалось Форин оффис как «блоковый императив». В разгар проводившихся в первой половине 1912 г. англо-германских переговоров по вопросу об ограничении морских вооружений, о судьбе португальских колоний, Багдадской железной дороги, а также возможности заключения двустороннего соглашения о нейтралитете, британский статс-секретарь по иностранным делам Э. Грей доказывал германскому послу в Лондоне графу Меттерниху необходимость достижения соглашения между Веной и Петербургом по балканским проблемам, ибо оно удержит их от войны, которая «будет очень неудобна для их друзей и союзников»33.
Во время работы Лондонского совещания послов (декабрь 1912 г. — лето 1913 г.) Великобритания позиционировала над-блоковость своей политики, заявляла о себе, как о модераторе, стремившемся привести конфликтующие стороны, т.е. Россию и Австро-Венгрию, к общему знаменателю. Реагируя на эту новую тенденцию британской дипломатии, французский посол в Лондоне П. Камбон сетовал главе Форин оффис на то, что занятая им позиция в период Лондонского совещания послов была скорее нейтралистской, чем проантантовской34.
Обеспокоенный перспективой смещения баланса сил на Балканах в сторону Центральных держав, российский министр иностранных дел С.Д. Сазонов телеграфировал послу в Англии А.К. Бенкендорфу о желательности «установления в Лондоне не только общих взглядов, но и вытекающих из них совместных выступлений по существу и по форме». Ссылаясь на австро-
итальянский демарш в Афинах относительно эвакуации греческих войск из Южной Албании, Сазонов констатировал, что ультимативный тон Вены и Рима проистекал из уверенности в поддержке Германии даже при отсутствии у нее прямых интересов в этой части Европы, а также из их убежденности в слабости Тройственного согласия35.
Обнаруженная Англией склонность сочетать политику укрепления Антанты и «разрядку» напряженности во взаимоотношениях с Германией порождала некоторую неопределенность на международной арене и затрудняла процесс принятия внешнеполитических решений другими великими державами, иллюстрацией чего могут служить события Июльского кризиса 1914 г. Так, эклектичность «Сердечного согласия» не позволяла, с одной стороны, выработать России, Франции и Великобритании согласованного подхода к австро-сербскому конфликту, с другой — создавала ложное впечатление у Центральных держав относительно недееспособности Антанты как фактора европейской политики. В связи с этим призывы России трансформировать Антанту в военно-политический союз зазвучали еще более настойчиво в дни Июльского кризиса. Уже после нападения Австро-Венгрии на Сербию С.Д. Сазонов убеждал английского посла в том, что «единственный способ избежать войны заключается в четком заявлении британского правительства о том, что в случае ее начала Великобритания выступит на стороне Франции и России»36.
Однако в июле 1914 г. Лондон сознательно «отслоил» австро-сербский конфликт от глобального контекста. Грей, как казалось германскому канцлеру Т. фон Бетман-Гольвегу и другим современникам, делал ударение на том, что с чисто международной точки зрения австро-сербское столкновение не имело к Англии никакого отношения37. Более того, 23 июля в разговоре с австро-венгерским послом А. Менсдорфом глава Фо-рин оффис, указывая на катастрофические последствия войны четырех великих держав (России, Франции, Австро-Венгрии и Германии) для европейской цивилизации, ни словом не обмолвился об участии в этом конфликте Великобритании38. В том же духе Грей заявил германскому послу К. Лихновскому, что
ультиматум Сербии его не будет волновать лишь в том случае, если он не приведет к столкновению между Россией и Австро-Венгрией39. По словам германского статс-секретаря по иностранным делам Г. фон Ягова, Грей «совершенно верно» разделял два конфликта: австро-сербский и австро-русский40. Сазонов указал британскому послу Дж. Бьюкенену на иллюзорность подобной точки зрения, ибо сербский вопрос, по словам главы русского МИД, являлся частью вопроса европейского41.
Позиция Великобритании касательно австро-сербского спора и ее усилия, направленные на то, чтобы Вена и Петербург урегулировали свои противоречия в ходе двусторонних переговоров, трактовались правительствами Германии и Австро-Венгрии как подтверждение нежелания Англии быть втянутой в общеевропейский конфликт. Неучастие Великобритании в войне существенно повышало шансы Центральных держав на успех в противостоянии с франко-русским союзом. Благоприятная, с точки зрения Берлина, ситуация подтолкнула германское руководство к развязыванию европейской войны.
Думается, что среди главных действующих лиц июльской драмы сработал феномен, получивший в психологии название «эвристика доступности» («availability heuristic»), т.е. выборочный учет прошлого опыта, искажаемого сознанием в процессе принятия решений в новой кризисной ситуации, которая поверхностно, при первом приближении, оказывается похожей на предыдущую42. Так, почти во всех европейских столицах не теряли надежду на мирное разрешение кризиса, спровоцированного сараевскими событиями. Э. Грей, обращаясь к «дипломатическому наследию» Балканских войн и практике «концертного» урегулирования международных кризисов, констатировал, что организация конференции послов, подобно той, которая проводилась в Лондоне в 1912—1913 гг., в тех условиях была самым верным способом сохранить мир в Европе — «достойный мир», «без победителей и проигравших»43.
В определенной степени и Петербург, и Лондон рассчитывали на повторение сценария Боснийского кризиса, только без германского ультиматума, который был бы равнозначен дипломатическому поражению России. В 1908—1909 гг. аннексия
22^ О. И. Агансон ооо<х><х><х>ооос>о<^^
Боснии и Герцеговины, а также лишение Сербии и Черногории территориальных компенсаций не привели к подрыву позиций Антанты на Балканах, а также к дисбалансу сил в Европе (Тройственное согласие и Тройственный союз продолжали уравновешивать друг друга). В 1914 г. британская и русская дипломатии были готовы пойти на значительные уступки Австро-Венгрии, в том числе за счет Сербии, чтобы склонить Вену к компромиссу и лишить Германию повода оказать своей союзнице военную поддержку. Весьма показательной явилась реакция Лондона и Петербурга на так называемый «план залога», выдвинутый Вильгельмом II после объявления Австро-Венгрией войны Сербии 28 июля. Предусматривалась временная оккупация австро-венгерскими войсками Белграда и части Сербии с целью гарантировать исполнение сербами условий ультиматума44. Соглашаясь с «остановкой в Белграде», Грей исходил из того, что войска Габсбургской монархии в кратчайшие сроки должны были занять сербскую столицу. Единственное условие, на котором настаивал глава Форин оффис, был отказ Австро-Венгрии от дальнейшего продвижения в глубь территории Королевства45. Россия, как впоследствии отмечал Сазонов, «не возражала и против этого нового предложения, хотя оно и превышало по своей уступчивости всё, чего можно было от нее ожидать»46. Внешнеполитические инициативы кайзера свидетельствовали о том, что Берлин также предпочитал «отделаться малой кровью», рассчитывая на дипломатический триумф Центральных держав.
Так каков же ответ на основной вопрос, вынесенный в заглавие статьи: сработала ли «Фукидидова модель» на Балканах в 1914 г.?
Представляется, что универсальная формула, выведенная древнегреческим историком, довольно органично проецируется на характер взаимодействий Лондона и Берлина накануне Первой мировой войны — внешнеполитические амбиции империи Гогенцоллернов наталкивались на нежелание Великобритании допустить преобладания Германии в рамках существовавшей системы международных отношений. В сентябре 1912 г. Грей в секретном меморандуме, перечисляя причины, которые могли подтолкнуть Великобританию к вступлению в европейскую
войну, называл попытку Германии, опиравшейся на свою «беспрецедентную мощь», сокрушить Францию. Доминирование Германской империи на континенте, по мнению главы Форин оффис, привело бы к изоляции Англии47. Решимость германского руководства осуществить «план Шлиффена», предполагавший вторжение в Бельгию и молниеносный разгром Франции, предопределила выступление Британии на стороне Антанты. Грей считал неприемлемыми заверения Бетман-Гольвега о том, что Германия не собиралась присоединять дополнительные французские земли, а также отверг его предложение заключить англо-германское соглашение о нейтралитете48. Военное поражение Франции обернулось бы ее потерей статуса великой державы (к тому же Берлин не гарантировал неприкосновенность французских колоний), а, значит, германской гегемонией в Европе, а затем и в глобальном масштабе. Решение европейского вопроса позволяло Германии направить свои усилия и ресурсы на достижение преобладания в Азии, что угрожало безопасности британской колониальной империи. В июле 1914 г. германское руководство, прежде воспринимавшее Англию в качестве главного соперника империи на международной арене, ошибочно рассчитывало на британский нейтралитет в надвигавшемся конфликте, в случае если поводом к войне между франко-русским альянсом и австро-германским союзом послужат события на Балканах.
Отечественный антиковед И.Е. Суриков высказал интересную мысль о том, что, исследуя тот или иной исторический сюжет, мы стремимся показать не только его «точки соприкосновения с современностью», но и его своеобразие49. Так, погружение «Фукидидовой модели» в «балканский раствор» позволяет проявить многоцветный и сложный снимок межблокового противостояния великих держав накануне Первой мировой войны и его уникальный мирополитический контекст. Заинтересованная в поддержании стабильности на системном уровне, Великобритания считала возможным дистанцироваться от балканских коллизий, в которые были вовлечены ее союзники. Иными словами, Лондон пытался комбинировать на региональном (балканском) уровне старую «концертную
дипломатию» и новую блоковую политику. Однако проблема заключалась в том, что с завершением процесса поляризации системы международных отношений, т.е. с размежеванием великих держав на Тройственный союз и Антанту, система могла функционировать только при условии поддержания силового равновесия между двумя военно-политическими блоками. Кажущееся ослабление связей в рамках одного из блоков истолковывалось соперниками как благоприятный момент, дабы изменить баланс сил в свою пользу. Отстраненность Англии от балканских проблем, ее непротиводействие (на уровне конкретных шагов) «ультимативной дипломатии», практиковавшейся Австро-Венгрией в отношении Сербии, позволили правительствам Центральных держав увериться в британском «согласии» на локализацию австро-сербского конфликта на Балканах.
Вместе с тем, поддержка, оказанная Германией Австро-Венгрии на Балканах, вполне вписывалась в очерченную Фу-кидидом иерархию межсоюзнических отношений, когда держава-гегемон рассматривала содействие младшему партнеру как средство консолидации собственной сферы влияния. В историографии до сих пор не утихают дискуссии о том, что же произошло летом 1914 г.: «балканизация» или «глобализация» австро-германского союза?50 Думается, что нужно ставить вопрос в несколько иной плоскости: «^екроШк» Германии базировалась на ее преобладании в Центральной и Юго-Восточной Европе (проект «Срединной Европы»)51, а потому Берлину было важно контролировать то геополитическое пространство, которое занимала монархия Габсбургов. Распад Австро-Венгрии или откол от нее территорий, в том числе балканских, мог затруднить реализацию «мирополитической программы» Германии, которая была готова начать континентальную войну, чтобы продлить жизнь своему союзнику.
Примечания
1 Фукидид. История / Отв. ред. Я.М. Боровский. Л., 1981. С. 14. На взгляд Фуки-дида, глубинной причиной начала Пелопонесской войны была борьба Спарты и Афин за лидерство в Элладе: «Истинным поводом к войне (хотя и самым скрытым), по моему убеждению, был страх лакедемонян перед растущим могуществом Афин, что и вынудило их воевать».
2 Allison G. The Thucydides Trap // The Next Great War? The Roots of World War I and the Risk of U.S.-China Conflict / Ed. by R.N. Rosecrance and S.E. Miller. Cambridge, MA, 2015; Maier Ch. Thucydides, Alliance Politics, and Great Power Conflict // Ibidem.
3 Крымскую войну (1853-1856) и серию войн, сопутствовавших объединению Италии и Германии, в том числе франко-прусскую войну (1870-1871), следует классифицировать как конфликты регионального масштаба.
4 См. подробнее: Schroeder P.W. Austria, Great Britain, and the Crimean War: The Destruction of the European Concert. Ithaca, NY, 1972.
5 Calchas (Garvin J.). The Triple Entente // The Fortnightly Review. 1908. Vol. 84. P. 16.
6 Dépêches D'Alexandre Mavroyéni Bey, ambassadeur de Turquie à Vienne au ministre ottoman des affaires étrangères (décembre 1911 - octobre 1912). Istanbul, 1989. P. 100. A Assim Bey. 28.07/10.08. 1912.
7 Ibid. P. 22. A Assim Bey. 11/24.01.1912.
8 Ibid. P. 80. A Assim Bey. 2/15.02.1912.
9 Hermann D.G. The Arming of Europe and the Making of the First World War. Princeton, 1997. P. 3; Stevenson D. Op. cit. P. 158.
10 Писарев Ю.А. Великие державы и Балканы накануне первой мировой войны. М., 1985.
11 Armament Firms and the Balkan War (10 December 1912) // The Economist. Vol. 75. P. 1015.
12 Hermann D.G. Op. cit. P. 182.
13 Ibid. P. 183.
14 Ibid. P. 189-190.
15 Poincaré R. Au service de la France. Vol. III (L'Europe sous les armes, 1913). Paris, 1926. P. 210.
16 Цит. по: Шацилло К.Ф. Россия перед первой мировой войной (вооруженные силы царизма в 1905-1914 гг.). М., 1974. С. 99.
17 См. подробнее: Tunstall G.A. Jr. Planning for War against Russia and Serbia: Austro-Hungarian and German Military Strategies, 1871-1914. Boulder, Colo, 1993.
18 The National Archives, Kew, UK (далее - TNA). FO 120/916. De Bunsen to Grey. 19.06.1914.
19 Ibidem.
20 TNA. FO 120/915. T. Cunningham to de Bunsen. 29.12.1913.
21 Ibidem.
22 Halpern P.G. The Mediterranean Naval Situation 1908-1914. Cambridge, 1971. P. 86-110. Предполагалось, что в случае войны Англии и Франции с Драйбундом французский флот проводил бы операции в Средиземном море, а британский отвечал за защиту Ла-Манша и атлантического побережья Франции.
23 Правда, из-за утечки информации Грей был вынужден откреститься от этого факта, дабы избежать оппозиции со стороны радикальной части кабинета, резко критиковавшей британское сближение с Россией. Вопрос о том, насколько серьезное значение придавал Лондон данным переговорам, остается дискуссионным. По мнению А.Дж.П. Тэйлора, Грей согласился пойти на некоторые уступки России только под влиянием настойчивых просьб французов // См.: ТэйлорА.Дж.П. Борьба за господство в Европе. М., 1958. С. 514.
24 Шацилло К.Ф. Указ. соч. С. 87-88.
25 TNA. FO 371/1296/19. Cartwright to Grey. 30.12.1911.
26 Цит. по: Clark Ch. The Sleepwalkers. How Europe Went to War in 1914. London, 2013. P. 329.
27 TNA. FO 120/916. Cunningham to de Bunsen. 16.07.1914.
28 Geiss I. German Foreign Policy, 1871-1914. London, Boston, 1976. P. 165.
29 TNA. FO 120/916. Cunningham to de Bunsen. 16.07.1914.
30 Цит. по: Maurer J. The Outbreak of the First World War: Strategic Planning, Crisis Decision Making, and Deterrence Failure. Westport, CT, 1995. P. 25.
31 Котляревский С.А. Австро-Венгрия в годы мировой войны. М., 1922. С. 76-78.
32 Цит. по: Hamilton K.A. Great Britain and France // British Foreign Policy under Sir Edward Grey / Ed. by F.H. Hinsley. Cambridge, 1977. P. 324.
33 TNA. FO 120/917. Annual Report on Germany, 1912 / Relations with Great Britain.
34 Grey E. Twenty-Five Years, 1892-1916. Vol. I. New York, 1925. P. 264.
35 Архив внешней политики Российской империи. Ф. 192 (Миссия в Софии). Оп. 527. Д. 37. Л. 57. С.Д. Сазонов - А.К. Бенкендорфу, 30.01.1914 г.
36 TNA. FO 120/918/348. Decypher FO 29 July 1914.
37 Bethmann Hollweg Th. Reflections on the World War. London, 1920. P. 108.
38 British Documents on the Origins of the War (далее - BD) / Ed. by G.P. Gooch and H. Temperley, Vol. XI. London, 1926. № 86. Grey to de Bunsen. 23.07.1914.
39 TNA. FO 120/918. Decipher of tel. from F.O. to de Bunsen. 24.07.1914.
40 Documents allemands relatifs à l'origine de la guerre: collection complète des documents officiels / Rassemblés... par Karl Kautsky. T. I. № 192. Jagow à Lichnowsky. 25.07.1914.
41 BD. Vol. XI. №101. Buchanan to Grey. 24.07.1914.
42 См.: Tversky M., Kahneman D. Extensional versus Intuitive Reasoning: The Conjunction Policy in Probability Judgement // Heuristic and Biases: The Psychology of Intuitive Judgement. Cambridge, 2002. P. 19-48.
43 Grey E. Op. cit. P. 304.
44 Фей С. Происхождение мировой войны. Т. II. М., 1934. С. 268-272.
45 BD. Vol. XI. № 285. Grey to Goschen. 29.07.1914.
46 Сазонов С.Д. Воспоминания. Мн.: Харвест, 2002. С. 214.
47 TNA. FO 800/363/128-129. Copy of Memorandum by Grey. 24.09.1912.
48 BD. Vol. XI. № 303. Grey to Goschen. 30.07.1914.
49 Суриков И.Е. Античная Греция: политики в контексте эпохи. Время расцвета демократии. М., 2008.
50 См.: Агансон О.И. Англо-американская историография о балканских предпосылках Первой мировой войны: актуальные тенденции и подходы // Славяне и Россия: исторический контекст и проблемы историографии / Отв. ред. С.И. Данченко. М., 2015. С. 247-268.
51 Hewitson M. Germany and the Causes of the First World War. New York, 2004. P. 175.
