CC BY
204
ОТ РЕДАКЦИОННОЙ КОЛЛЕГИИ
5 ноября 2011 года не стало нашего дорогого друга и коллеги, члена редакционной коллегии «Нового филологического вестника», ведущего современного литературоведа с мировым именем Натана Давидовича Тамарченко.
Мы посвящаем настоящий номер его светлой памяти и публикуем последний текст, подготовленный им к печати непосредственно перед смертью. Эго словарная статья о том, кому Натан Давидович следовал на протяжении всей своей научной жизни и кому была посвящена последняя, вышедшая незадолго до его смерти, книга: «“Эстетика словесного творчества” М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция» (М., 2011).
БАХТИН
БАХТИН Михаил Михайлович [04.11. (16.11) 1895, г. Орел -07.03.1975, Москва], крупнейший философ-эстетик, культуролог и литературовед. Родился в семье банковского служащего. Учился в Виленской гимназии, на историко-филологическом факультете Новороссийского (ныне Одесского) университета; с 1916 г. - в Петроградском университете, вольнослушателем на кафедрах классической филологии и философии. Участвовал в студенческом кружке и посещал собрания Петербургского религиозно-философского общества.
В 1918-20 гг. в Невеле началась, а затем в 1920-24 гг. в Витебске продолжилась чрезвычайно активная творческая - научная и общественная - деятельность Бахтина. Это не только достаточно замкнутый философский кружок («Невельская школа философов»), в который входили М.И. Каган и Л.В. Пумпянский, и общество друзей (М.В. Юдина, В.Н. Волошинов, Б.М. Зубакин), в числе которых в Витебске были также П.Н. Медведев и И.И. Соллертинский. В Невеле Бахтин был председателем научной ассоциации, а в Витебске работал в пединституте. Народной консерватории и музыкальном техникуме: преподавал всеобщую литературу, эстетику и философию музыки. Наряду с этим были многочисленные лекции, доклады и выступления на диспутах. В их темах заметны попытки связать и соотнести религиозно-философские (этические и эстетические) проблемы с социальными («Бог и социализм», «Искусство и социализм», «Нравственный момент в культуре», «Нравственная идея Толстого»). Два доклада были посвящены Ницше: его отношению к христианству
и в целом его философии. В Витебске, в отличие от Невеля, резко увеличивается количество выступлений Бахтина на конкретные темы будущей «эстетики словесного творчества»: «О слове», «Новая русская поэзия», «Поэзия Вячеслава Иванова», «Символизм в новой русской литературе» и т.д. В 1920-1924 гг. Бахтин работает над трактатами «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности», которые остались незаконченными и были опубликованы впервые через много лет (1986 и 1979).
С мая 1924 г. по март 1930 г. М.М. и Е.А. Бахтины живут в Ленинграде. Здесь получает продолжение работа философская кружка, к которому присоединяются востоковед М.И. Тубянский, биолог И.И. Канаев, поэт К.К. Вагинов. Свойственная ему атмосфера и характеры участников отразились, по мнению биографов Бахтина, в романе Вагинова «Козлиная песнь». Внешние условия культурно-просветительной деятельности Бахтина изменились: лекции и доклады по философии (о Канте, «Проблема обоснованного покоя»), эстетике («Герой и автор в художественном творчестве») и по истории русской литературы (курс дошел до нас в записи Р.М. Миркиной) он читает дома - у себя или у своих друзей. Об этом же говорят неудачная попытка ученого опубликовать статью «К методологии эстетики словесного творчества. I. Проблема формы, содержания и материала в словесном художественном творчестве», написанную для журнала «Русский современник», вскоре закрывшегося, и публикация под именами друзей (В.Н. Волошинова, П.Н. Медведева и И.И. Канаева) трех книг Бахтина - «Фрейдизм» (1927), «Формальный метод в литературоведении» (1928) и «Марксизм и философия языка» (1929), а также ряда статей по поэтике, лингвистике и биологии. Единственный большой труд этого периода, вышедший в свет под собственным именем ученого и получивший сочувственный отзыв А.В. Луначарского, -книга «Проблемы творчества Достоевского» (издательство «Прибой», 1929 г.). Наряду с нею написаны и напечатаны в том же году несколько небольших статей об Л. Толстом (для Полного собрания его художественных произведений).
К этому же времени относятся начало преследования Бахтина властями и ухудшение состояния его здоровья. В конце декабря 1928 г. он был арестован по делу религиозно-философского кружка А. А. Мейера «Воскресение», признанного «антисоветской организацией», но вскоре освобожден из-под стражи по болезни. С лета по конец того же года лечился в ленинградских больницах и получил инвалидность 2 группы. 22 июля следующего, 1929 г. присужден к 5 годам исправительно-трудовых лагерей (место отбывания срока - Соловки), но благодаря
- -
хлопотам Е.П. Пешковой 23 февраля 1930 г. это наказание было заменено высылкой в г. Кустанай (Казахская ССР).
Весной 1930 г. начинается второй период деятельности Бахтина, который заканчивается в начале осени 1945 г. Его жизнь в эти 15 лет в еще меньшей степени, чем прежде, насыщена внешними событиями. Он работал экономистом в Кустанайском райпотребсоюзе и писал об изучении спроса колхозников. Затем один учебный год (1936-1937) вел курсы по всеобщей истории литературы и методике ее преподавания на кафедре литературы Мордовского пединститута, но был уволен вначале за «буржуазный объективизм», а по новому приказу - «по собственному желанию». Потом Бахтины жили в Москве у его сестры и в Савелове, где в больнице ему ампутировали ногу. Работал Бахтин в сельской школе и в школе г. Кимры. Преподавал русский язык и литературу и немецкий язык.
Но эти же годы оказались самыми плодотворными в научном отношении. Они были вплотную посвящены главному делу жизни Бахтина: изучению истории и теории романа, а также теории и истории гротескных форм в европейской литературе и культуре. В этот период написаны работы «Из предыстории романного слова» и «Слово в романе», книга «Роман воспитания и его роль в истории реализма» (материалы сохранились в архиве друга Бахтина Б.В. Залесского), статья «Сатира» и книга «Франсуа Рабле в истории реализма», а также ряд связанных с этими темами фрагментов, в том числе - «К философским основам гуманитарных наук». К нему же относятся попытки Бахтина найти свое место в современном ему академическом литературоведении. 14 октября 1940 г. в секторе теории литературы ИМЛИ он сделал доклад «Слово в романе», а 24 марта следующего года там же - доклад «Роман как литературный жанр» (впоследствии - «Эпос и роман»). Обе работы были опубликованы лишь через десятилетия (в 1970-х гг.).
С осени 1945 г. начался третий период творческой биографии Бахтина. В августе он был назначен Наркомпросом РСФСР и.о. доцента по всеобщей литературе Мордовского пединститута и, вновь оказавшись в Саранске, вскоре стал заведовать кафедрой всеобщей литературы. Через год с небольшим, в ноябре 1946, в ИМЛИ состоялась защита кандидатской диссертации Бахтина на тему «Рабле в истории реализма», причем на основании отзывов трех официальных оппонентов (А.А. Смирнова, А.К. Дживелегова и Н.М. Нусинова), двое из которых - известнейшие специалисты по литературе европейского средневековья и Ренессанса, было выдвинуто ходатайство в ВАК о присуждении автору докторской степени. 9 июня 1951 г. ходатайство
было отклонено на основании резко отрицательного политизированного отзыва профессора Р.М. Самарина, а 30 мая 1952 г. Президиум ВАК разрешил выдать Бахтину диплом кандидата наук.
Весной 1958 г. Бахтин возглавил кафедру русской и зарубежной литературы историко-филологического факультета недавно созданного Мордовского государственного университета. Осенью 1960 г. он получил письмо от группы молодых московских филологов, сотрудников ИМЛИ (В.В. Кожинова, С.Г. Бочарова, Г. Д. Гачева и др.), которые посетили его в Саранске летом следующего года, перед самым его выходом на пенсию. Но за перепиской и очным знакомством последовало, благодаря усилиям названных лиц (особенно первых двух), возвращение Бахтина в официально признаваемую науку и к читателю. В 1961-62 гг. он перерабатывает книгу о Достоевском, которая выходит в свет в сентябре 1963 г. под новым названием: «Проблемы поэтики Достоевского». В 1965 г. в издательстве «Художественная литература» опубликована книга «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса».
Последние годы жизни Бахтин провел в Москве, где ему разрешили построить кооперативную квартиру, и Подмосковье (в писательском доме отдыха и доме для престарелых), пользуясь вниманием и заботой молодых друзей и знакомых (в первую очередь В.Н. Турбина и его ученицы Л.С. Мелиховой), будучи уже тяжело больным, но успев все-таки узнать, что многие его считают самым выдающимся литературоведом XX в. Умер он, всего на 4 года пережив жену, в марте 1975.
В этот третий период Бахтин писал в основном методологические работы по металингвистике: «Проблема речевых жанров» (1953, опубликовано впервые в 1979), «Проблема текста» (1959-1960; опубликовано в 1976 г.), а также весьма продуктивно работал в форме фрагментарных интеллектуально насыщенных записей. В ряду же изданий, переизданий и переработок им прежних исследований, кроме двух главных книг, находится сборник «Вопросы литературы и эстетики», вышедший уже посмертно, для которого автор переделал большой фрагмент из несохранившейся книги о романе воспитания в работу «Формы времени и хронотопа в романе». Разграничение «события, о котором рассказывается», и «события самого рассказывания» в концовке этой работы, дописанной в начале 70-х гг., служит одним из основополагающих концептов современной нарратологии.
Если к 1960-м - 1980-м гг. относится бурный рост популяризации и влияния идей Бахтина, возникновение и расширение его мировой славы, появление переводов его работ на множество языков, а
также многочисленных исследований его биографии и творчества, то рецепция Бахтина в России и отчасти на Западе в 1990-е - 2000-е гг. отличается не просто «критическим», но скорее разоблачительным пафосом. Очевидней всего это проявилось, во-первых, в отрицании смысловых связей между его работами и их научного значения; во-вторых, в попытках не только утвердить «подлинность» авторства В.Н. Волошинова и П.Н. Медведева по отношению ко всему, что издано под их именами, но также представить их в качестве главных «генераторов» идей, которые содержатся в основных исследованиях Бахтина, опубликованных под его собственным именем. И сама сущность наследия ученого, и его идентичность стали, таким образом, предметом сомнений и сознательной дискредитации.
Бахтин принадлежал к числу русских философов эпохи символизма и «постсимволизма». Многие развиваемые им идеи продолжали важнейшие и устойчивые традиции мировой философской мысли, одновременно отличаясь глубоким новаторством, сближающим его с интеллектуальными исканиями М. Бубера, Ф. Розенцвейга, О. Розенштока-Хюсси, Э. Левинаса, Ю. Хабермаса и других представителей «философии диалогизма». Основополагающей категорией обобщающего мышления Бахтина от ранней рукописи по философии поступка до фрагментарных записей последних лет жизни оставалась категория «другого»: «У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе <... > Я не могу обойтись без другого, не могу стать самим собою без другого; я должен найти себя в другом, найдя другого в себе (во взаимоотражении, во взаимоприятии)»1.
Основные и вполне законченные труды мыслителя - в первую очередь книги о Достоевском и Рабле - относятся к области «эстетики словесного творчества», т.е. философски обоснованной поэтики, теоретической и исторической, а также, по его собственному определению, «металингвистики» (термин был подсказан заглавием книги Б. Уорфа 1952 г.). Задача создания научной поэтики была сформулирована Бахтиным еще в 1924 г.: «Настоящая работа является попыткой методологического анализа основных понятий и проблем поэтики на основе общей систематической эстетики». И далее: «Поэтика, определяемая систематически, должна быть эстетикой словесного художественного творчества»2.
Главная идея монографии о Достоевском заключалась в том, что этот писатель создал совершенно новую форму в истории европейского романа - «полифонический» роман. О том, как соотносится исследование о Рабле с изучением исторической поэтики романа, и о взаимосвязи между развитием романа и историей гротескных форм в
литературе Бахтин говорил, выступая на защите своей диссертации: «Литературоведение, и историческое, и теоретическое, в основном ориентировалось на то, что я называю классической формой в литературе, то есть формой готового, завершенного бытия, между тем как в литературе, в особенности в неофициальной, мало известной, анонимной, народной, полународной литературе господствуют совершенно иные формы, именно формы, которые я уже назову гротескными формами.
Такие формы, главная цель которых заключается в том, чтобы как-то уловить бытие в его становлении, неготовности, незавершенности. Они <...> не укладываются в те каноны, которые сложились на основании изучения классической литературы <...> можно пересчитать по пальцам количество страниц, посвященных истории этого своеобразного жанра | сатиры -11.Т. |. в то время как у нас завершителем его тысячелетних традиций является Достоевский. <.. .> И когда я по этой области блуждал, я натолкнулся на Рабле, в котором этот мир незаконченного, незавершенного бытия, мир гротескных форм очень последовательно раскрыт...»\
Система идей Бахтина в области «эстетики словесного творчества имеет «двойной центр», строится на взаимодополнительности взаимоисключающих, казалось бы, категорий «завершения» и «незавершенности». Если «общая формула основного эстетически продуктивного отношения автора к герою» заключается в том, что «сознание героя, его чувство и желание мира - предметная эмоционально-волевая установка - со всех сторон, как кольцом, охвачены завершающим сознанием автора о нем и его мире: самовысказывания героя охвачены и проникнуты высказываниями о герое автора»4, то тут же сообщается и о «трех типических случаях отклонения от прямого отношения к герою», связанных с утратой «ценностной точки вненаходимости». К одному из них («герой завладевает автором») «относятся почти все главные герои Достоевского»5. И это отнюдь не случайно: в книге о творчестве романиста, написанной вскоре после трактата об авторе и герое, утверждается, что сознание героя охвачено не завершающим сознанием автора, а его же (героя) самосознанием.
В последующих трудах ученого соотнесение двух эстетических норм многократно воспроизводится в многообразных вариантах, что придает ему поистине универсальное (в рамках творчества Бахтина) значение. В книге о Рабле оно проявляется в противопоставлении «классического» и «гротескного» образов тела как двух равноправных эстетических норм («канонов»); в статье «Эпос и роман» - в характеристике «зоны максимально близкого контакта» при построении
- -
образа героя в романе по контрасту с «абсолютной эпической дистанцией» и самого этого героя как несовпадающего с собой (именно в структуре «целого героя») по сравнению с тождеством себе героя эпического. Наконец, такова же и логика противопоставления романа другим жанрам: «в установке на завершенность выражается классичность всех нероманных жанров»6.
Приняв за исходный пункт логического развертывания «эстетики словесного творчества» новую концепцию «языка и речевого произведения» (оригинальную трактовку категорий формы, содержания и материала, автора и героя, а также принципиальных различий между словом в поэзии и прозе), мы видим, что его следующий пункт - решение проблемы типических вариантов художественного целого, т.е. жанров, в особенности жанра романа (понятия «стилистической трехмерности», «незавершенного настоящего» и «зоны контакта»). Каждое из этих понятий раскрывается у Бахтина также в аспекте исторической поэтики: в работах о слове и о хронотопе в романе. Наконец, в исторической перспективе ученый осмысливал судьбы романа в категориях философии культуры, устанавливая взаимосвязи между жанром романа и гротескной образностью («гротескный реализм» и « карнавализация»).
Эта система идей может быть адекватно воспринята лишь в контексте исторического развития русской и европейской философии и филологии. «Эстетика словесного творчества» была ориентирована ближайшим образом на формализм в европейском искусствознании рубежа веков и при этом в значительной степени критически - на «молодую русскую поэтику», как выражался Бахтин, т.е. на «формальный метод». Но она учитывала также эстетику и поэтику русского символизма с его ориентацией на классическую традицию от Платона и Аристотеля до Гете, Шиллера и Гегеля, а также на идеи Ницше. В статье «Проблема формы, содержания и материала в словесном художественном творчестве» сказано о невозможности «построить науку об отдельном искусстве» (в данном случае - поэтику) «независимо от познания и систематического определения своеобразия эстетического в единстве человеческой культуры». Имеется в виду соотношение эстетического с познавательным и этическим, рассмотренное Бахтиным вслед за Кантом и А. Белым. Создававшаяся Бахтиным новая научная дисциплина, скорее всего, имела одной из своих задач синтез достижений «молодой русской поэтики» с эстетикой символизма.
Отсюда в статье о форме, содержании и материале установление закономерной и взаимокорректирующей соотнесенности анализа ценностной структуры эстетического объекта с анализом композиции
(организации речевого материала). А именно - специально декларированная необходимость строгого разграничения двух видов форм -«архитектонических» и «композиционных», организующих эстетический объект и организующих материал. По отношению к содержанию литературного произведения художественная форма - строй, иерархия или порядок ценностей мира героя. По отношению же к материалу она - строй и порядок только словесных элементов или единиц.
Предложенная Бахтиным концепция произведения была полемически направлена не только против «материальной эстетики» русских формалистов, но в равной мере и против эстетики потебнианской. В статье «Слово в жизни и слово в поэзии» (1926) сказано о необходимости «отрешиться от двух ложных воззрений, которые крайне сужают пределы искусства, изолируя только отдельные моменты его»: от «фетишизации художественного произведения-вещи», при которой «Творец и созерцатели остаются вне поля рассмотрения», с одной стороны, и, с другой, - от точки зрения, которая «ограничивается изучением психики или творца, или созерцателя (чаще же просто ставят между ними знак равенства). Переживания созерцающего или творящего человека для нее исчерпывают искусство»7.
Отсюда разработка Бахтиным взаимоотношений «творца и созерцателей» с героем в трактате «Автор и герой в эстетической деятельности». Здесь находим антитезу двух подходов к произведению искусства: «экспрессивной» и «импрессивной» эстетик. Если первая (Фолькельт, Вундт, Липпс, Коген и др.) пытается «вывести форму из содержания», то для представителей второй (Фидлер, Гильдебранд, Ригль и др.) «форма выводится из особенностей материала: зрительного, звукового и проч.»8. Вторая, разумеется, - не что иное, как «материальная эстетика», а имена К. Фидлера и А. Гильдебранда и характеристики их работ мы встречаем в книге о формальном методе, в разделе, посвященном западноевропейскому формализму. Обоим подходам Бахтин противопоставил религиозно-философскую трактовку взаимоотношений автора-творца с героем, спроецированную на решение проблемы Богочеловечества у Вл. Соловьева и Е.Н. Трубецкого.
Выделив два противоположных и односторонних подхода к произведению, Бахтин в то же время стремится показать относительную правоту и обоснованность каждого из них, доводя и тот, и другой до предела. Благодаря этому обостряется и проблема эстетического единства: осваиваемые взаимоисключающими методами аспекты произведения оказываются настолько разнородными, что презумпция пресловутого «единства формы и содержания» удовлетворить исследователя и читателя уже не может. В качестве ключа к природе ху-
- -
дожественного целого неожиданно выступает известная богословская формула «нераздельности и неслиянности»: «содержание и форма взаимно проникают друг друга, нераздельны, однако, для эстетического анализа и неслиянны, то есть являются значимостями разного порядка...»9. Вся эта концепция вместе со способом решения проблемы целого чрезвычайно близка идеям П. А. Флоренского в его книге «Анализ пространственности и времени в художественноизобразительных произведениях» (1924, опубликована в 1993).
Концепция «полифонического романа» развивала высказанную еще в «Авторе и герое» идею отклонения от «нормального» взаимоотношения этих двух участников эстетического события: отсутствует «объемлющий» авторский кругозор, в котором было бы показано надсюжетное (осуществляемое в «большом диалоге» героев) событие испытания идеи и «искания истины»; это событие раскрывается целиком изнутри обращенных друг к другу их самосознаний. Трактовка художественного целого романов писателя у Бахтина была ориентирована на противоположные подходы к проблеме: с одной стороны, на традицию «софилософствования» читателя с героями при игнорировании художественной формы; с другой - на такое исследование поэтики романов Достоевского, при котором они рассматривались в основном как вариация обычного для европейской литературы социально-авантюрного романа. Отсюда необходимость для Бахтина специального рассмотрения проблемы авантюрного героя и сюжета в произведениях русского романиста, которое во второй редакции книги было преобразовано в очерк истории гротескных форм в романе, предшествовавшей проявлению тех же эстетических принципов в области уже не объекта изображения, а субъектной структуры жанра. При этом учтены идеи о форме романа у Достоевского, выдвинутые такими философами-филологами, как Розанов, Мережковский и Вяч. Иванов.
Изучение взаимосвязей между романом и гротескными формами привело Бахтина к открытию значения книги Рабле в истории романа и к выходу за пределы литературного ряда в область народной «сме-ховой культуры», лишь одна из форм которой - собственно карнавал. Ядро исследования - концепция «гротескного тела» и «гротескного реализма», в разработке которой, помимо имевшихся в науке результатов изучения гротеска и народной комики, важную роль сыграли трактовки противоположного гротескному «классического» (свойственного зрелой античности и высокому Возрождению) образа тела у Винкельмана, Гете, Гегеля и Шпенглера. Источник же идеи гротескного тела как тела «родового» (народного) - розановская «Метафизика
христианства» и критика христианского аскетизма у Ницше, а также философия тела и пола у Фрейда.
В «Проблемах поэтики Достоевского» была высказана мысль о трех «корнях» европейского романа - эпопейном, риторическом и карнавальном. Первые два лежат в основе «монологической» стилевой линии. В ее рамках в литературе второй половины XVIII в. произошел переход от романа испытания к роману становления человека, включая «роман воспитания» (ВШшщвготап). Предыстория и история этой разновидности жанра составляли предмет не сохранившейся монографии о ней Бахтина, где в центре внимания была дилогия Гете о Вильгельме Мейстере.
Изучение в книге о Рабле исторического соотношения и взаимодействия народной культуры с официальной было стимулировано кризисом христианской этики на рубеже столетий и противостоянием двух исторически сложившихся тенденций в религиозной философии. Одна из них восходила к шопенгауэровскому понятию «воли» как подлинной «вещи в себе», связанной с нашим телом (своего рода «внеэтический» и объективированный в теле мировой субъект). Полемика с «бестелесностью», с беспочвенной (с такой точки зрения) идеальностью христианства ведет далее к Ницше, Розанову и Фрейду. Акценты и оттенки меняются, но неизменен общий пафос своего рода «реализма». Другая - стремление, сохраняя исключительный акцент как раз на духовной, идеальной сфере, сблизить друг с другом Бога как этического субъекта мировой жизни и конкретную человеческую личность. Так мыслятся у Вл.С. Соловьева и его последователей (среди которых наиболее важен для Бахтина наименее «правоверный» из них Е.Н. Трубецкой) и конечная цель истории, и роль в ней Софии, и значение в ней любви. Тело как первостепенно и самостоятельно значимая общечеловеческая проблема здесь не фигурирует.
Для Бахтина аналогичные тенденции в духовной жизни средневековья и Ренессанса не исключали, а дополняли друг друга. Их взаи-мообогащающее сосуществование обеспечивало, с его точки зрения, равновесие и многовековую стабильность культуры. В свете этого опыта современный ему кризис христианства (как и кризис авторства) - не конец, а лишь момент глубокого обновления. В данном случае - веры как основы духовной жизни европейского человечества.
Другую линию научного творчества Бахтина составляет его металингвистическая теория высказывания, обращение к которой в начале 1950-х гг. совпало по времени и по направленности с «воскрешением» риторики в англоязычном (А. Ричардс) и франкоязычном (X. Перельман) ареалах западной культуры. Однако коммуникативная
проблематика живого слова как социального взаимодействия троих (автора-субъекта, героя-объекта и адресата) занимала Бахтина уже в 20-е гг., что нашло отражение в публикациях под именем В.Н. Волошинова (ставшего учеником Бахтина еще в невельско-витебский период): статье «Слово в жизни и слово в поэзии» (1929); книге «Марксизм и философия языка» (1929). Меру соавторства учителя и ученика установить невозможно, но несомненной остается одна закономерность: Бахтин не открывал своего авторства в тех работах, где вступал в лояльный диалог с марксизмом.
Бахтин одним из первых подверг критическому пересмотру дихотомию Ф. де Соссюра раго1с/1агщис: помимо общего языка и индивидуальной речи необходимо учитывать и исследовать высказывание как коммуникативное событие интерсубъективного взаимодействия сознаний. Впоследствии этот аспект исследований был осмыслен М. Фуко, А. ван Дейком и др. как дискурс (Бахтин сожалел об отсутствии в лингвистике его времени адекватного термина) и широко распространился в гуманитарных науках. Возвратившись в начале 50-х гг. к данной проблематике, Бахтин создал одну из ключевых своих работ «Проблема речевых жанров», а в конце 50-х продолжил свои металингвистические размышления в работе «Проблема текста». Распространив свой опыт изучения литературных жанров на всю сферу вербальной коммуникации, Бахтин сформулировал целый ряд фундаментальных положений, составляющих аксиоматику современного гуманитарного мышления.
(при участии В.II. Тюпы)
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 312.
Bahtin М.М. Jestetika slovesnogo tvorchestva. М., 1979. S. 312.
2 БахтинЫМ. Собр. соч.: в 7 т. Т. I. М.. 2003. С. 265. 268-269.
Bahtin ММ. Sobr. soch.: v 7t. Т. I. М.. 2003. S. 265. 268-269.
3 Пашков НА. Вопросы биографии и научного творчества М.М. Бахтина. М., 2010. С. 170-171.
Pan'kov N.A. Voprosy biografii i nauchnogo tvorchestva M.M. Bahtina. М., 2010. S. 170-171.
4 Бахтин ММ. Собр. соч.: в 7 т. Т. 1. С. 95-96.
Bahtin ММ. Sobr. soch.: v 7t. Т. 1. S. 95-96.
5 Там же. С. 99-101.
Tamzhe. S. 99-101.
6 Бахтин ММ. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 464.
--------------------------------------------------------------------------------------
Bahtin М.М. Voprosy literatury i jestetiki. М., 1975. S. 464.
7 Бахтин под маской. Вып. 5 (1). Статьи круга Бахтина. М., 1996. С. 63-65 Bahtin pod maskoj. Vyp. 5(1). Stat'i kraga Bahtina. М., 1996. S. 63-65.
8БахтинММ. Собр. соч.: в 7 т. Т. I. С. 143, 168.
Bahtin ММ. Sobr. soch.: v 7t. Т. I. S. 143. 168.
9 Там же. С. 291.
Tam zhe. S. 291.
