CC BY
117
УДК 82
ББК 83.3(2=411.2)53
АВТОРИТЕТНЫЙ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ-АГНОСТИК В ПРОЗЕ А.П. ЧЕХОВА 1880-1890-х гг. (на примере рассказа «Пари»)
А.Е. Агратин
390
Аннотация. В статье анализируется трансформация притчевой стратегии повествования в прозе А.П. Чехова. Писатель обращается к традиционным нарративным моделям, однако деконструирует образ повествователя, который в чеховском тексте формально сохраняет прежние опознавательные признаки, но утрачивает статус носителя абсолютных истин и больше не является нравственным ориентиром для читателя и главного героя.
Ключевые слова: А.П. Чехов, повествователь, герой, притча, дискурс, нарратив, агностицизм.
Summary. The article deals with the transformation of narrative strategy of parable in the prose of A.P. Chekhov. The writer uses the traditional narrative patterns, but he deconstructs the image of narrator, that formally preserves the earlier identification signs in Chekhov's text, but loses the status of exponent of absolute truths and he is no longer a moral guide for the reader and the main character.
Keywords: A.P. Chekhov, narrator, character, parable, discours, narrative, agnosticism.
Классическая культура сформировала целую систему ограничений, накладываемых на любые высказывания, в том числе и художественные. Наиболее точно данное явление характеризует А.В. Михайлов: «Такова культура, которая основывается на готовом слове и пользуется только им. Я думаю, что даже для поэтики в такого типа культуре все дело отнюдь не в нормативности правила, но именно в том, что слово,
которым пользуется поэзия, есть готовое слово. Это — слово, которое заранее дано поэту (или ученому, или оратору, и т. д.), — слово, данное как готовый смысл. Не нормативное правило задано, а именно готовый, уже готовый смысл, форма понимания и обобщения всего, что есть» [1, с. 510]. Однако авторитетность и незыблемость артикулируемых в ходе общения смыслов неизбежно предполагает, по выражению В.И. Тюпы, «ком-
муникативную прерогативу говорящего, не допускающую взаимообратимости метапозиций субъекта и адресата» [2, с. 106]. Первый является носителем и транслятором непререкаемой, безусловной истины. Вот почему в литературных текстах этика «готового слова» реализуется с помощью образа повествователя-наставника. Следует подчеркнуть, что «нормативно-риторическая» [1, с. 106] стратегия общения доминировала в русской прозе XIX столетия и довольно долгое время оставалась для нее образцовой. Писателем, который отказался от традиционных идейно-эстетических установок, был А. П. Чехов.
Общеизвестно утверждение, согласно которому нарратор в произведениях Чехова избегает резких характеристик, не выражает напрямую мнения относительно изображаемых событий, не предлагает читателю нравственных уроков. В этом плане интересен переходный период в творчестве писателя — 1880—1890-х гг. Именно тогда Чехов разрабатывает совершенно новую, почти не встречавшуюся в его ранних текстах манеру рассказывания, которую А.П. Чудаков называет «объективным повествованием» [3, с. 51].
Действительно, выносимые чеховским нарратором моральные оценки единичны и выполняют побочную функцию. Автор уточняет с помощью них пределы возможных интерпретаций произведения. В рассказе «Спать хочется» (1888) повествователь вполне однозначно комментирует намерение героини убить ребенка: «Ложное представление овладевает Варькой» [4, т. 7, с. 12]. Оценочный элемент включается в описание группы эпизодических героев, чей облик, манера
поведения намеренно типизируются, сводятся к нескольким ярким деталям. Дома у Ольги Ивановны из произведения «Попрыгунья» (1892) собирается «артистическая, свободная и избалованная судьбою компания» [4, т. 8, с. 8]. В чеховских рассказах встречаются афористические обобщения, но возникают они обычно по ходу повествования и выглядят скорее как замечания «между прочим». Вспомним знаменитое высказывание из повести «Степь»: «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить» [4, т. 7, с. 64].
Тем не менее, следует обратить особое внимание на рассказ «Пари» (1888). В.И. Тюпа ставит его в один ряд с такими произведениями, как «Сапожник и нечистая сила» и «Без заглавия», и подчеркивает, что «авторское определение жанра этих [указанных выше. — А.А.] текстов («сказки»)... сближает их с народнической и щедринской сказкой-притчей 18701888 гг.» [5, с. 15]. А в притче нарра-тор не может «замолчать», отказаться от оценки поступков персонажей: „_. данный жанр обязывает его выступать в качестве судьи. Попытаемся понять, каким образом императивно-дидактическая стратегия повествования, столь не свойственная прозе Чехова, проявляется в рассказе «Пари».
Необходимо отметить, что произведение соответствует периферийным формальным требованиям, предъявляемым к притче. В тексте отсутствуют ярко выраженные «хронологические и территориальные приметы» изображаемой реальности, а также «прикрепление к конкретным историческим именам действующих лиц» [6, с. 808]. Нельзя сказать наверняка, где главный герой устраивает вечер с
1 / 2014
Преподаватель XXI
ВЕК
392
участием многочисленных гостей. О временных границах происходящего мы узнаем из условий пари: «Договор предусматривал все подробности и мелочи, делавшие заключение строго одиночным, и обязывал юриста высидеть ровно пятнадцать лет, с 12-ти часов 14 ноября 1870 г. и кончая 12-ю часами 14 ноября 1885 г.» [4, т. 7, с. 231]. Но констатация хронологического отрезка, на протяжении которого история постепенно движется к развязке, не сообщает об особенностях эпохи. Теоретически мы можем их реконструировать на основе довольно скупых сведений о профессиональных статусах персонажей (банкир и юрист). Последние не конкретизированы, безымянны.
«Природа или вещи упоминаются» нарратором «лишь по необходимости, не становятся объектом самоцельной экфразы» [7]. В произведении практически нет пейзажей, запоминающихся предметных деталей и подробностей. Исключение составляет случай, когда пространственная точка зрения передается банкиру. При помощи тревожных визуальных, тактильных и звуковых образов выражается душевное состояние персонажа, решившегося на убийство: «В саду было темно и холодно. Шел дождь. Резкий сырой ветер с воем носился по всему саду и не давал покоя деревьям... Заржавленный замок издал хриплый звук, и дверь скрипнула» [4, т. 7, с. 233].
Действующие лица в произведениях занимающего нас жанра «предстают. не как объекты худож. (художественного. — А. А.) наблюдения, но как субъекты этич. (этического. — А. А.) выбора» [7]. Путь героя - преодоление «заблуждений и ошибок» и поиск «единственного верного пути»
[3, с. 150]. Причем повествователь знает, что есть истина. Следовательно, он вправе интерпретировать историю «в свете безусловно авторитетных этических норм» [8, с. 187].
В произведении «Пари» нарратор негативно оценивает договор персонажей: «.дикое, бессмысленное пари состоялось!» [4, т. 7, с. 230]. Негодование повествователя как будто продолжают слова банкира-«искусителя», пожалевшего о содеянном (именно он соблазнил юриста возможностью заполучить крупную сумму): «Какая польза от того, что юрист потерял пятнадцать лет жизни, а я брошу два миллиона?.. Вздор и бессмыслица. С моей стороны то была прихоть сытого человека, а со стороны юриста -простая алчность к деньгам... » [там же, с. 230]. Но концепция чеховского текста намного сложнее.
Чрезвычайно важен эпизод, в котором персонажи дискутируют по поводу разных способов наказания, используемых в судебной практике. Хозяин считает, что смертная казнь гуманнее, чем многолетнее заточение преступника в темнице. Один из гостей убежден: «То и другое одинаково безнравственно. потому что имеет одну и ту же цель - отнятие жизни. Государство — не бог. Оно не имеет права отнимать то, чего не может вернуть, если захочет» [там же с. 229]. По мнению молодого юриста, «жить как-нибудь лучше, чем никак» [там же]. Несмотря на различия во взглядах, герои объединены верой в ценность человеческой жизни.
Несомненно, ситуация пари противоречит убеждениям собеседников: банкир предлагает оппоненту на спор пожертвовать достаточно большим отрезком жизни, фактически — про-
менять его на деньги; юрист соглашается. Казалось бы, нарратор осуждает героев за преступление против нравственности. И в соответствии с жанровыми установками они должны были бы раскаяться, осознать свои ошибки, идейно приблизиться к повествователю, что ознаменовало бы собой конец истории. В произведении Чехова дела обстоят иначе.
В финале банкир чувствует не вину, а досаду из-за того, что юрист, который провел пятнадцать лет в полной изоляции от общества, скоро выиграет пари и окончательно разорит беспомощного соперника : «Он возьмет с меня последнее, женится, будет наслаждаться жизнью, играть на бирже, а я, как нищий, буду глядеть с завистью... Нет, это слишком!» [там же, с. 232]. Слезы банкира после чтения письма и его поцелуй — не жест раскаяния, а знак благодарности за спасение отчаявшегося человека, который продолжает существовать в мире мелочных забот о собственном комфорте. Герою стыдно. Но он не отворачивается от своих прежних идеалов, рад вновь обретенному мещанскому спокойствию и стремится лишний раз себя обезопасить: персонаж «вместе со слугами. тотчас же отправился во флигель и удостоверил бегство своего узника» а, «чтобы не возбуждать лишних толков. взял со стола лист с отречением и, вернувшись к себе, запер его в несгораемый шкап» [там же, с. 235].
Узник же делает вывод вовсе не о том, что награда не стоит перенесенных им мучений, или о вреде материальных богатств и духовной пользе аскезы. В прошлом — безрассудный молодой человек, а теперь — старец, умудренный почерпнутым из книг
опытом, герой приходит к мысли о бесполезности любой жизни и неотвратимости смерти, бросает вызов всему человечеству: «. я презираю и свободу, и жизнь, и здоровье. И я презираю ваши книги, презираю все блага мира и мудрость. Все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж. Пусть вы горды, мудры и прекрасны, но смерть сотрет вас с лица земли наравне с подпольными мышами, а потомство ваше, история, бессмертие ваших гениев замерзнут или сгорят вместе с земным шаром» [там же, с. 236]. Богатству здесь отводиться последнее место. Бунтарь заявляет: «. я отказываюсь от двух миллионов, о которых я когда-то мечтал, как о рае, и которые теперь презираю» [там же, с. 235].
Монолог персонажа логически завершает рассказ и, как ни парадоксально, передает в той или иной степени чеховское отношение к миру. С точки зрения нарратора, корыстные желания не столько порочны, сколько бессмысленны. В гибнущем универсуме материальные блага просто не нужны. Человеческое существование мимолетно, цель его неясна и уж точно не сводится к накоплению богатств. Сомнению подвергается предпосылка спора о наказаниях, с которого начинается произведение, — ведь неизвестно, обладает ли жизнь безусловной ценностью и, если да, то в чем она состоит.
Подведем итоги. Герой притчи у Чехова не обнаруживает абсолютной правды, потому что и нарратор, который служит ориентиром для «субъекта этического выбора» не претендует на обладание «премудростью» религ. [религиозного. — А.А.] или мо-ралистич. [моралистического. — А.А.]
393
1 / 2014
Преподаватель XXI
ВЕК
394
порядка» [7]. Повествователь формально остается авторитетом, доминирует в художественном тексте, не отступает от избранной коммуникативной стратегии, но при этом не располагает знанием о нравственном законе. Добавим, что позиция нарра-тора воплощает основные принципы философии Чехова. В.Б. Катаев [9] выводит ее из представлений писателя об ограниченности познавательных возможностей человека, И.Н. Сухих сравнивает с сократическими идеями [10], а П.Н. Долженков отождествляет с философией агностицизма. Мнение последнего из перечисленных исследователей, как нам кажется, наиболее адекватно отражает специфику метафизический исканий автора: «Чехов в конечном итоге верил в то, что люди узнают «настоящую правду» о жизни, но произойдет это в далеком будущем, утверждал он. Современный же писателю человек живет в мире, который ему неведом» [11].
Таким образом, в исследованном рассказе разворачивается нехарактерная для притчи история: в ней герою, по воле далеко не всеведущего нарратора, больше не предоставляется выбор из двух альтернатив (хорошо или плохо). Чехов деконструирует не внешнюю композиционно-речевую организацию притчи, а образ повествователя, лежащий в ее основе. Писатель выявляет серьезные изменения, происходящие на культурно-историческом уровне: «готовое слово» [1, с. 150] утрачивает однозначность, исубъект« нормативно-риторического» там же, с. 106] дискурса лишается своей главной функции — хранителя истины, а поэтому больше не воспринимается серьезно.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Михайлов, А.В. Языки культуры. Учебное пособие по культурологии [Текст] /
A.В. Михайлов. - М. : Языки русской культуры, 1997.
2. Тюпа, В.И. Дискурсные формации: Очерки по компаративной риторике [Текст] /
B.И. Тюпа. - М. : Языки славянской культуры, 2010.
3. Чудаков, А.П. Поэтика Чехова [Текст] / А.П. Чудаков. - М. : Наука, 1971.
4. Чехов, А.П. Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. [Текст] / А.П. Чехов. - М. : Наука, 1974-1982.
5. Тюпа, В.И. Художественность чеховского рассказа [Текст] / В.И. Тюпа. - М. : Высшая школа, 1989.
6. Гладкова, О.В. Притча [Текст] / О.В. Гладкова // Литературная энциклопедия терминов и понятий. - М. : Интелвак, 2001.
7. Аверинцев, С.С. Притча [Текст] / С.С. Аве-ринцев // Краткая литературная энциклопедия. - М. : Советская энциклопедия, 1962-1978. Т. 6 [Электронный ресурс]. -URL: http://feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke6/ ke6-0203.htm (дата обращения: 18.11.2013).
8. Тамарченко, Н.Д. Притча [Текст] / Н.Д. Та-марченко // Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий. - М. : Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008.
9. Катаев, В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации [Текст] / В.Б. Катаев. - М. : Изд-во МГУ, 1979 [Электронный ресурс]. - URL: http://www.chekhoved.ru/ index.php/library/chekbov-books/114-kataev (дата обращения: 18.11.2013).
10. Сухих, И. Н. Проблемы поэтики Чехова [Текст] / И.Н. Сухих. - Л. : Изд-во Ленинградского университета, 1987 [Электронный ресурс]. - URL: http://apchekhov.ru/ books/item/f00/s00/z0000039/st009.shtml (дата обращения: 18.11.2013).
11. Долженков, П.Н. Чехов и позитивизм [Текст] / П.Н. Долженков. - М. : Скорпион, 2003 [Электронный ресурс]. - URL: http : //lit. lib .ru/d/dolzhenko w _p_n/chekho v. shtml (дата обращения: 18.11.2013). ■
ЕК
