CC BY
94
--rfi^f^SS^--
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА Russian Literature
А.Е. Агратин (Москва)
УГРОЗА В СОЗНАНИИ ЧЕХОВСКОГО ГЕРОЯ
(на материале произведений 1880-1887 гг.)
Исследование выполнено при финансовой поддержке
Российского научного фонда (проект № 17-78-30029).
Аннотация. Статья посвящена проблеме изображения угрозы в произведениях А.П. Чехова 1880-1887 гг. Новизна авторского подхода состоит в том, что предмет настоящего исследования не эмоциональное состояние персонажа (о мотиве страха в творчестве писателя немало интересных наблюдений в литературоведческих работах), а сама угроза, рассматриваемая как продукт имагинативной деятельности героя. В ходе анализа текстов Чехова делаются следующие выводы. Угроза в художественном мире писателя утрачивает статус реальной возможности, порождается сознанием персонажа. Он идентифицирует угрозу в зависимости от типологической принадлежности своего сознания (наивно-мистическое, обывательское, социальное и др.). «Вымышленные» истории о столкновении с врагом или наступлении катастрофы отвлекают героя от угроз экзистенциального порядка. Только они являются действительными в чеховском универсуме - эта идея подробно раскрывается в прозе Чехова 1888-1900 гг.
Ключевые слова. А.П. Чехов; угроза; опасность; страх; сознание; нарратив.
A.E. Agratin (Moscow)
The Threat in the Conscience of Chekhov's Character (on the Material of the Works of 1880-1887)
Abstract. The article is devoted to the problem of depicting a threat in the works by Anton Chekhov in the years of 1880-1887. The novelty of the author's approach is that the subject of this study is not the emotional state of the character (literary studies contain a lot of interesting ideas about the motif of fear in the writer's works), but the threat itself viewed as a product of the character's imagination. The analysis of Chekhov's texts brings the author to the following conclusions. In the writer's fictional world the threat loses its status of a real possibility, it is generated by the character's consciousness. He identifies the threat, depending on the typological affiliation of his consciousness (naive-mystical, philistine, social, etc.). "Fictional" stories about a collision with the enemy or the coming catastrophe distract the character from existential threats. They are valid only in Chekhov's universe - this idea is revealed in detail in Chekhov's prose from1888 to 1900.
Новый филологический вестник. 2018. №1(44). --
Key words: Chekhov; threat, danger; fear; consciousness; narrative.
Слово «угроза» имеет два основных значения: 1. обещание причинить какое-либо зло, неприятность («Я не поверил его угрозам»), 2. возможность какого-либо бедствия, опасность («угроза наводнения», «социокультурная угроза»). Угроза как потенциальное нарушение должного порядка или благоприятного положения дел нередко становится предметом изображения в литературном тексте и обеспечивает развитие сюжета (поступки персонажей обусловлены наличием некой опасности). При этом угроза должна быть постулирована автором как реальная, т.е. способная при определенных условиях актуализироваться в форме крайне нежелательного (или даже катастрофического) события. В прозе А.П. Чехова объективность угрозы проблематизирована: зачастую она оказывается результатом имагинативной деятельности героя. В настоящей статье речь пойдет о произведениях 1880-1887 гг., в которых можно найти большое количество примеров, иллюстрирующих выдвинутый нами тезис.
Феномен угрозы в художественном мире Чехова почти не изучен. Конечно, следует принять во внимание работы, посвященные мотиву страха в чеховской прозе [Долженков 1995, 66-70], [Петракова 2010, 79-81], [Терехова 2011, 32-40], [Зайцева 2009, 856-861]. Однако исследователи сосредотачиваются на зрелом творчестве писателя (мы придерживаемся периодизации, предложенной А.П. Чудаковым: по мнению ученого, 1888 г. является переломным в развитии повествовательной манеры Чехова [Чудаков 1970, 61]), где эмоциональное состояние героя все же имеет реальные причины (приближение смерти в «Скучной истории»), хотя и не всегда объяснимые («Страх»). Нас же интересуют именно те ситуации, когда опасность, констатированная персонажем, в той или иной степени мнима.
В юмореске с весьма красноречивым названием «Угроза» у барина украли лошадь. Он помещает объявление в газете: «Если лошадь не будет мне возвращена, то необходимость заставит меня прибегнуть к тем крайним мерам, к которым когда-то в подобном же случае прибег мой отец» [Чехов 1974-1982, III, 428]. Вор пугается и выполняет требования пострадавшего. Однако впоследствии тот признается, что его отец не принимал никаких «мер», а наоборот, примирился со сложившимися обстоятельствами: «Когда на постоялом дворе у него украли лошадь, он надел седло себе на спину и вернулся домой пешком. Клянусь, я сделал бы то же самое, если бы вор не был так добр и обязателен!» [Чехов 1974-1982, III, 428]. Угроза приобретает ясные очертания лишь благодаря воображению похитителя. Вероятно, на его «творческие» способности и рассчитывал потерпевший, применяя свою коммуникативную «ловушку».
Склонность человеческой психики домысливать угрозу рассматривается писателем более подробно - с учетом различных типов сознания.
Так, наивно-мистическое сознание порождает целый ряд угроз, которые не имеют ни малейшей связи с действительностью.
В рассказе «Страшная ночь» Панихидин делится со слушателями та-
инственной историей. Вернувшись после спиритического сеанса, он обнаруживает у себя дома гроб. Герой в ужасе мчится к другу, однако узнает, что такой же гроб появился и в комнате Упокоева. Тем не менее, присутствие потусторонних сил не подтверждается. Гробы отправил приятелям Челюстин, испытывая финансовые трудности и опасаясь за сохранность своего имущества.
Состояние героя после общения с духами описано и в произведении «Нервы». Ваксин боится встречи с призраками и, беспокойно ворочаясь в постели, дает волю фантазии: «В воображении его промелькнул перевернувшийся в гробу труп, заходили образы умершей тещи, одного повесившегося товарища, девушки-утопленницы...» [Чехов 1974-1982, IV, 12]. Вызов гувернантки (персонаж ожидал увидеть Осипа и не предполагал, что появится она) оборачивается совсем не таинственным курьезом. Розалия Карловна уверена, что хозяин разбудил ее с хорошо известной целью - тот долго убеждает немку в обратном, однако портит и без того плохое впечатление о себе, придя в ее комнату из-за неутихающего страха, и засыпает в конце концов на сундуке рядом с кроватью гувернантки, где Ваксина находит вернувшаяся домой супруга.
В «Ночи на кладбище» герой-рассказчик, напившись, случайно забредает на кладбище. Он испытывает ужас, очевидно, навеянный «Депре, Бауэром и Арабажи» [Чехов 1974-1982, IV, 294], затем слышит чьи-то шаги и представляет себе страшную картину в готическом духе: «Мне казалось, что если я открою глаза и рискну взглянуть на тьму, то увижу бледно-желтое, костлявое лицо, полусгнивший саван...» [Чехов 1974-1982, IV, 295]. Персонаж теряет сознание, почувствовав у себя на плече «холодную, костлявую руку» [Чехов 1974-1982, IV, 296]. Но в финале выясняется, что он был напуган «чьим-то псом» [Чехов 1974-1982, IV, 296], случайно появившимся рядом.
Угроза божественного наказания в рассказах Чехова также носит наивно-мистический характер. Во «Встрече» Кузьма, укравший деньги у Ефрема, испытывает страх перед неизбежной небесной карой: «Кузьма поглядел на образ, на небо, на деревья, как бы ища бога, и выражение ужаса перекосило его лицо» [Чехов 1974-1982, VI, 127]. В конце рассказа герой, узнав от Ефрема о действиях, которые необходимо выполнить, чтобы нейтрализовать угрозу - «.. .нужно покаяться попу, наложить на себя епити-мию, потом собрать и выслать в Малиновцы украденные и пропитые деньги...» [Чехов 1974-1982, VI, 129] - успокаивается и снова идет в кабак. Сюжет наказания и раскаяния разворачивается в фантазиях персонажа: ничто не помешало Кузьме вернуться к прежней модели поведения.
Представление о грехе как угрозе иронично переосмысляется Чеховым в рассказе «Без заглавия». Монах под влиянием упреков горожанина решает уйти из монастыря проповедовать людям христианские истины. Вернувшись в обитель после длительного пребывания на воле, старик рассказывает братьям о всех ужасах, повстречавшихся ему: вине, сквернословии, блуде. Однако угроза грехопадения, очевидная в контексте рели-
гиозной картины мира, но бессмысленная за ее пределами, меняет свою функцию на противоположную - не отпугивает слушателей, а наоборот, привлекает: «Когда он на другое утро вышел из кельи, в монастыре не оставалось ни одного монаха. Все они бежали в город» [Чехов 1974-1982, VI, 458].
Рассмотренные угрозы объединены в первую очередь их принадлежностью к сфере сверхъестественного. Не углубляясь в дискуссию об отношении Чехова к религии (см., например, у И.Н. Сухих [Сухих 1987, 171-172]), следует констатировать, что угроза, не имеющая ни одного эмпирического подтверждения, расценивается автором как иллюзия - будь то привидение, разгуливающее по кладбищу, или некая высшая сила.
Излюбленным предметом наблюдений Чехова является обывательское сознание. Его специфическая черта - невежество и упрямство, приводящие к ложной трактовке различных явлений. Если наивно-мистические представления героя обусловлены его впечатлительностью, определенным мировоззрением или чрезмерной увлеченностью развлекательной литературой, то ошибки мещанина - недалекостью, настойчивым стремлением объяснить непонятное с помощью готовых когнитивных образцов (суеверий, стереотипов и т.д.). Заметим, что познавательная инертность, по наблюдению В.Б. Катаева, - одно из наиболее характерных свойств чеховского героя [Катаев 1979]. Кроме того, обывательское сознание можно назвать «хоровым» [Тюпа 2010, 102], в том смысле, что его носитель, лишенный критического мышления, чаще всего выражает безличную позицию большинства.
Дьячок из рассказа «Ведьма» уверен: его жена - «чертиха» [Чехов 1974-1982, IV, 377], наколдовавшая снежную бурю, чтобы у них дома остановился молодой почтальон, ищущий ночлега. Савелий «аргументирует» свою точку зрения, вспоминая несколько аналогичных ситуаций, когда супруга якобы заманила к себе мастера, урядника и охотника. Герою невдомек, что его жена несчастна, брак для нее - тюрьма. По замечанию повествователя, после отъезда почтальона она шагает по комнате «как в клетке» [Чехов 1974-1982, IV, 385].
Дамам («Из записок вспыльчивого человека») невозможно объяснить, что такое солнечное затмение, в чем и убеждается герой-рассказчик. Научные доводы встречают резкий отпор: «Всё это вздор <.. .> вы ни разу не были на небе, почему же вы знаете, что будет с луной и солнцем? Всё это фантазии» [Чехов 1974-1982, VI, 299]. Куда более убедительной обывателю кажется «апокалиптическая» интерпретация природного феномена. «Ах, как страшно! - визжат разноцветные девицы. - Ах! Это ужасно!» [Чехов 1974-1982, VI, 299], в толпе раздается возглас «Спасайся, кто может!», люди срочно покидают свои жилища, прячутся.
В «Злоумышленниках» Чехов тоже обращается к теме солнечного затмения. Однако здесь выразитель мещанского сознания - сам рассказчик. Он разделяет всеобщую панику, вызванную таинственным исчезновением светила. На этот раз угрозой становятся предполагаемые виновники
происходящего, а именно - астрономы-иностранцы. Подозрение героя подкрепляется гипотезой, согласно которой ученые на самом деле австрийские шпионы. Угроза вырастает на пересечении двух когнитивных шаблонов: суеверия, с одной стороны, и «авантюризации» социально-политических новостей - с другой.
Обывательское сознание несложно перепутать с обыденным (практическим), хотя Чехов достаточно четко их разделяет. Первое основано на расхожих стереотипах или мистических предрассудках, второе - на «уроках» повседневности. Оно ограничено «тем уровнем знаний, который используется человечеством повседневно, на основании которого обеспечивается приспособление к действительности» [Андрюшкова 2017, 91]. Поэтому обыденное сознание более гибко: его носитель способен постичь ирреальность угрозы посредством все того же житейского опыта. Заблуждения обычного человека, руководствующегося здравым смыслом, рассматриваются Чеховым не в саркастическом, а скорее юмористическом ключе.
Семейная жизнь - важнейший контекст, в котором функционирует обыденное сознание. Основной угрозой здесь становится ссора или (в самом крайнем случае) развод. Вот почему Путохин из рассказа «Беда» боится возвращаться домой после многодневного кутежа и увольнения с работы. Мрачные прогнозы Николай Максимыч подкрепляет ссылками на собственный опыт: «В их (женских. - А.А.) глазах бедность хуже всякого порока <.. .> Я этих баб прекрасно изучил... Пятидневное беспутство простится мне, но голодуха не прощается» [Чехов 1974-1982, V, 438]. Опасения героя были напрасны. Жена искренне посочувствовала мужу, «покормила его, дала опохмелиться и уложила в постель» [Чехов 1974-1982, V, 439]. Уже через неделю Путохин нашел новое место.
Представление о смертельной угрозе естественного происхождения является условием выживаемости человека в экстремальных ситуациях. Однако и здесь возможны «перегибы» и преувеличения, что наглядно демонстрирует чеховский герой.
В произведении «Волк» Нилов, выйдя на улицу, встречает дикого зверя, который после напряженной борьбы кусает героя. Побывав у нескольких врачей и наконец повторно приехав к доктору Овчинникову, помещик делится с ним своими страхами: «Каждую минуту мне кажется, что я начинаю беситься. <...> У меня вот револьвер в кармане. Я каждую минуту его вынимаю, чтобы пустить себе пулю в лоб!» [Чехов 1974-1982, V, 44]. Доктор же компетентно успокаивает пациента и читает главу из книги по беспокоящей помещика проблеме. Тот разубеждается в существовании угрозы, вспомнив о том, что на самом деле он совершенно здоров: от радости Нилов «обнял доктора левою рукой ниже талии, поднял его и пронес на плече из кабинета в столовую» [Чехов 1974-1982, V, 45].
В сходном положении оказывается чиновник из «Неосторожности». Стрижин, вернувшийся с праздника и побуждаемый неугасшим желанием налить себе рюмку водки, путает в темноте бутылки и случайно выпивает
керосин. Теперь лишь мысль о приближающейся смерти занимает героя: «Каждую минуту ему казалось, что конец его уже близок, что сердце его уже не бьется...» [Чехов 1974-1982, VI, 68]. Но на следующее утро Стри-жин чувствует себя хорошо и понимает, что опасность миновала.
Угроза, исходящая от человека, в определенном контексте видится вполне реальной (скажем, встреча с незнакомцами в темном переулке ночью, скорее всего, вызовет беспокойство). Но и здесь чеховский герой ошибается. Хороший пример - известный рассказ «Пересолил», в котором землемер и возница принимают друг друга за кровожадных преступников и оба ошибаются - Чехов рассматривает в произведении довольно интересный случай взаимного «отражения» иллюзий героев.
Как показывают персонажи рассказов «Волк» и «Неосторожность» естественный страх при определенных условиях легко может перейти в параноидальный. И такой случай тоже встречается в чеховской прозе.
В сценке «Психопаты» Гриша вспоминает политические и криминальные новости, словно специально пугая и себя самого, и своего собеседника - отца: «<...> душу обоих наполняет какой-то неопределенный, беспредметный страх, беспорядочно витающий в пространстве и во времени: что-то будет!!.» [Чехов 1974-1982, IV, 60]. Вероятно, именно новостной дискурс, провоцирующий в адресате тревогу и в то же время желание обсуждать и дополнять услышанные/прочитанные сообщения, становится наиболее благоприятной почвой для развития патологического сознания, носитель которого ищет лишь подходящего повода, чтобы вообразить какую-либо опасность.
Большое внимание Чехов уделяет угрозам, порожденным социальным сознанием.
Червяков из «Смерти чиновника» не может успокоиться после инцидента в театре и считает себя обязанным извиниться перед генералом, поскольку, с точки зрения Ивана Дмитрича, высокопоставленное лицо - это прежде всего угроза. «Маленький человек» уверен: Бризжалов сердится, а значит, намерен каким-то образом ему навредить. Представления Червяко-ва ложны, уже хотя бы потому, что генерал не его начальник, т.е. не имеет никакой возможности испортить жизнь Ивану Дмитричу (да и в противном случае не стал бы ничего делать из-за мелкого, ничего не значащего происшествия). Но такова психология чиновника, который привык, что им всегда недовольны (не просто так Чехов наделяет Бризжалова говорящей фамилией), привык бояться.
Допустима и обратная ситуация: в качестве угрозы (представителя власти) чеховский герой рассматривает самого себя. Посудин из «Шила в мешке», подобно гоголевскому ревизору, планирует нагрянуть с проверкой в городишко К, повергнув в ужас местных чиновников. Чтобы лишний раз убедиться в собственном авторитете персонаж, говоря о себе в третьем лице, выясняет у возницы, как к нему относятся горожане. Ответ собеседника вначале воодушевляет Петра Павловича: многие отмечают его неподкупность, воспитанность, образованность. Но дальнейшие слова
кучера совершенно обескураживают Посудина. В городе у него сложилась репутация пьяницы и распутника. Более того - инкогнито героя крайне ненадежно. По косвенным признакам - «зимой спрашивает цыплят и фрух-тов», «говорит смотрителю «милейший мой» и гоняет народ за разными пустяками» [Чехов 1974-1982, IV, 257] - его очень легко узнать. Всем заранее известно, что Петр Павлович вскоре прибудет в город, и это не вызывает ни у кого ни малейшего страха: «Приедет он, чтоб их на месте накрыть, под суд отдать или сменить кого, а они над ним же и посмеются» [Чехов 1974-1982, IV, 257]. В результате герой приказывает вознице повернуть назад.
Угроза бывает не в полном смысле иллюзорной, замкнутой в рамках одного сознания (пусть и «типичного», характерного для представителя той или иной страты), как у Червякова, а условной, постулированной целой группой субъектов (классом, обществом, нацией и т.д.) и регулирующей их взаимоотношения. Такая угроза имеет смысл постольку, поскольку существует некоторое представление о ней в коллективном сознании.
В этом плане любая мелочь может считаться угрозой. В сценке «Пережитое» чиновник, от лица которого ведется повествование, чрезвычайно аккуратно (с конечным «ером», которого он обычно не использует) расписывается в листе, очевидно, адресованном начальнику. Неожиданно герой слышит из-за спины голос Петра Кузьмича: «Хочешь, я тебя погублю?» [Чехов 1974-1982, I, 468]. Выясняется, что для этого достаточно поставить кляксу рядом с подписью чиновника. Осознание чудовищной возможности вселяет в него непреодолимый страх. В финале Петр Кузьмич говорит, что всего лишь подшутил над коллегой, но ощущение опасности продолжает витать в воздухе: «Пошутил... А все-таки могу... Помни... Ступай... Поке-дова пошутил... А там что бог даст...» [Чехов 1974-1982, I, 469].
Столь же конвенциональна угроза, изображенная в рассказе «Маска». В читальню общественного клуба врывается один из участников благотворительного бала. Лицо нарушителя порядка закрыто маской. Его неподобающее поведение раздражает присутствующих: «Вы обращаете читальню в кабак, вы позволяете себе бесчинствовать, вырывать из рук газеты! Я не позволю!», - восклицает «господин в очках» [Чехов 1974-1982, III, 86]. Однако отношение к хулигану кардинально меняется, когда он срывает маску, и все узнают «местного миллионера, фабриканта, потомственного почетного гражданина Пятигорова» [Чехов 1974-1982, III, 88]. Теперь нежданный посетитель клуба представляет угрозу для «интеллигентов», спешно покидающих читальню. Неожиданная перемена в их поведении объясняется внутренним запретом на пресечение незаконных действий со стороны высокопоставленных особ. «Негодяй, подлый человек, но ведь -благодетель!.. Нельзя!..» [Чехов 1974-1982, III, 89] - подытоживает Ев-страт Спиридоныч в финале произведения.
Условная угроза теоретически способна реализоваться и повлиять на судьбу персонажа. Вероятно, клякса негативно сказалась бы на отношении начальника к подчиненному. Пятигоров лишил бы интеллигентов матери-
альной поддержки в случае неисполнения последними его требований. Однако эти события нельзя поместить в один ряд с природными катастрофами или эпидемиями, т.к. последние могут произойти независимо от действующих в обществе законов и правил, осознанное принятие которых только и делает почетного гражданина или испорченную подпись опасными. Социальное сознание базируется на «императивной картине мира» [Тюпа 2010, 233], в которой попрание некой общепринятой нормы и есть самая большая угроза.
Иллюзии персонажей, рассмотренные в данной статье, имеют одно общее свойство: они нарративны. Угроза - потенциальное событие, а значит, ее существование обусловлено повествовательным контекстом. Чеховский герой чрезвычайно склонен сочинять истории, в которых опасностью является либо конкретное событие, либо совокупность действий, которые способен при определенных условиях совершить тот или иной субъект -«актор» (вот почему возможны метонимические выражения типа «Генерал - угроза для Червякова»). Используя термины когнитивной нарратоло-гии, можно утверждать, что писатель снабжает свои тексты «встроенными нарративами» [Ryan 1986, 319-340], мысленными, невербализованными повествованиями, при помощи которых герой ориентируется в окружающей действительности.
Проблема, по Чехову, заключается в том, что такая «маршрутная карта» легко может оказаться ложной. Персонаж, увлеченный своим «сценарием», не уделяет внимания угрозам, выходящим за его пределы. Герой не желает встретиться с опасностью лицом к лицу («Беспокойный гость»), делает вид (убеждает себя), что ничего не происходит / не происходило либо происходит / происходило нечто другое («Несчастье», «Длинный язык», «Мечты», «Задача», «Шампанское», «Ненастье»), не замечает угрозы («Беда»), считает себя полезным / пострадавшим, а на самом деле является для окружающих угрозой («Необыкновенный», «Беззащитное существо»). Исключение среди героев Чехова составляют только ребенок или склонный к философской рефлексии рассказчик, которые боятся не каких-то конкретных событий, но экзистенциальных феноменов, предшествующих акту сознания (лишь они безусловно реальны в чеховском универсуме): смерти, одиночества, самого присутствия в бытии («В приюте для неизлечимо больных и престарелых», «Страхи», «Беглец»). В последнем случае персонаж совершает принципиально важное гносеологическое открытие: «.жизнь не более понятна, а потому не менее страшна, чем мир привидений и мертвецов» [Долженков 2003, 65]. Совладать с этой мыслью предстоит герою чеховской прозы 1888-1900-х гг.
ЛИТЕРАТУРА
1. Андрюшкова Н.П. Категория «обыденное сознание» в психологии // Вестник Кемеровского государственного университета. 2017. № 1. С. 90-93. DOI: http://dx.doi.org/10.21603/2078-8975-2017-1-90-93
2. Долженков П.Н. Тема страха перед жизнью в прозе Чехова // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 66-70.
3. Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. М., 2003.
4. Зайцева Т.В. Концепт «страх» в рассказах А.П. Чехова (к антологии «Художественные константы русской литературы») // Проблемы истории, филологии, культуры. 2009. № 24. С. 856-861.
5. Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М., 1979.
6. Петракова Л.Г. «Страшное» и «непонятное» в контексте рассказов А.П. Чехова «Страхи», «Страх» и «Дом с мезонином» // Вестник Воронежского государственного университета. (Сер.: Филология. Журналистика). 2010. № 2. С. 79-81.
7. Сухих И.Н. Проблемы поэтики Чехова. Л., 1987.
8. Терехова Г.Х. Специфика игрового начала в творчестве позднего А.П. Чехова // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2011. № 4. С. 32-40.
9. Тюпа В.И. Дискурсные формации: очерки по компаративной риторике. М., 2010.
10. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. М., 1974-1982.
11. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. Л., 1970.
12. Ryan M.-L. Embedded Narratives and Tellability // Style. 1986. Vol. 20. № 3. P. 319-340.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Andryushkova N.P. Kategoriya "obydennoe soznanie" v psikhologii [The Category of "Ordinary Consciousness" in Psychology]. VestnikKemerovskogo gosudarst-vennogo universiteta, 2017, no. 1, pp. 90-93. DOI: http://dx.doi.org/10.21603/2078-8975-2017-1-90-93. (In Russian).
2. Petrakova L.G. "Strashnoe" i "neponyatnoe" v kontekste rasskazov A.P. Chek-hova "Strakhi", "Strakh" i "Dom s mezoninom" ["The Scary" and "the Incomprehensible" in the Context of Chekhov's Stories "Fears", "Fear" and "The House with the Mezzanine"]. Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta, Series: Filologi-ya. Zhurnalistika [Philology. Journalism], 2010, no. 2, pp. 79-81. (In Russian).
3. Ryan M.-L. Embedded Narratives and Tellability. Style, 1986, vol. 20, no. 3, pp. 319-340. (In English).
4. Terekhova G.Kh. Spetsifika igrovogo nachala v tvorchestve pozdnego A.P. Chek-hova [The Specificity of the Base of Play in the Late Works of A.P. Chekhov]. Izvestiya Yuzhnogo federal'nogo universiteta. Filologicheskie nauki, 2011, no. 4, pp. 32-40. (In Russian).
5. Zaytseva T.V. Kontsept "strakh" v rasskazakh A.P. Chekhova (k antologii "Khu-dozhestvennye konstanty russkoy literatury") [The Concept of "Fear" in the Stories of A.P. Chekhov (for the Anthology "Art Invariables of Russian Literature")]. Problemy istorii, filologii, kul'tury, 2009, no. 24, pp. 856-861. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
6. Dolzhenkov P.N. Tema strakha pered zhizn'yu v proze Chekhova [The Theme of Fear of Life in Chekhov's Prose]. Chekhoviana: Melikhovskie trudy i dni [Chekho-viana: Works and Days in Melikhovo]. Moscow, 1995, pp. 66-70. (In Russian).
(Monographs)
7. Dolzhenkov P.N. Chekhov i pozitivizm [Chekhov and Positivism]. Moscow, 2003,
8. Chudakov A.P. Poetika Chekhova [Chekhov's Poetics]. Leningrad, 1970. (In Russian).
9. Kataev V.B. Proza Chekhova: problemy interpretatsii [Chekhov's Prose: Problems of Interpretation]. Moscow, 1979. (In Russian).
10. Sukhikh I.N. Problemy poetiki Chekhova [Problems of Chekhov's Poetics]. Leningrad, 1987. (In Russian).
11. Tyupa VI. Diskursnye formatsii: ocherki po komparativnoy ritorike [Discourse Formations: Essays on Comparative Rhetoric]. Moscow, 2010. (In Russian).
Агратин Андрей Евгеньевич, Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина.
Кандидат филологических наук, старший преподаватель. Научные интересы: история русской литературы XIX в., творчество А.П. Чехова, нарратология.
E-mail: [email protected]
Agratin Andrey E., Pushkin State Russian Language Institute.
Candidate of Philology, Senior Lecturer. Research interests: the history of Russian literature of the 19th century, the works by A.P. Chekhov, narratology.
E-mail: [email protected]
