CC BY
15
Ю. А. Созина
Автор как психологическое, интеллектуальное и нравственное целое в словенском романе последней трети XX века
Построение художественного произведения как совокупности отдельных, вполне самостоятельных элементов, организация его как завершенного целого возможна лишь при наличии определенной связующей субстанции, которой может быть только человек. Это особо выделял еще М. М. Бахтин в начале 20-х гг. прошлого века, в частности, в своем сочинении «Автор и герой в эстетической деятельности», составившем основу его философской эстетики. Согласно концепции Бахтина, этой связующей субстанцией является герой художественного произведения. Вместе с тем исследователь последовательно проводит мысль о том, что «проза, чтобы завершиться и отлиться в законченное произведение, должна использовать эстетизированный процесс творческого индивида - автора ее, отразить в себе образ законченного события творчества его, ибо изнутри своего чистого отвлеченного от автора смысла она не может найти никаких завершающих и архитектонически упорядочивающих моментов»1. По мысли Бахтина, герой, его сознание, чувства и желания, то есть его предметная эмоционально-волевая установка, со всех сторон, как кольцом, охвачены завершающим сознанием автора о нем и его мире. Провозглашенная гораздо позднее Роланом Бартом «смерть автора», на наш взгляд, все же не смогла поколебать постулатов русского ученого. Вслед за М. М. Бахтиным автор для нас - это «единственная активная формирующая энергия».
Взаимоотношения автора и героя многогранны, не всегда однозначны и касаются, как правило, не только так называемых «грамматических» (Барт) аспектов, но и образных, и познавательно-этических. Зачастую при помощи своего героя автор пытается разрешить многие для него жизненно важные нравственные, исторические, философские вопросы. Иногда автор отказывается от позиции объективной вненаходимости2 и сближается с героем настолько, что границы между ними размываются, становятся едва различимыми, как, например, в произведениях автобиографической направленности, где у автора и героя общими являются не только мысли и чувства, но и фактический жизненный материал. Тем не менее, «Я» главного героя все же никогда не станет авторским «Я», так как в нем всегда будет чувствоваться доля вымысла, привкус творчества3.
Фактор «авторской воли» сам по себе неразрывно связан с актом создания произведения. Художественный образ всегда зависит от субъективности своего создателя. В каждом произведении автор решает многие важные для себя или для общества нравственные, исторические, философские и другие вопросы. Даже «чистая» фиксация частных переживаний, эмоций и настроений, выраженные словом, предполагает возможность повторной или вторичной актуализации в своем исходном образном единстве - спустя время в восприятии самого автора или некоего другого человека. Возможность эстетического существования записанного текста изначально обусловлена его внутренним образным единством, определенным автором. Единство это появляется даже тогда, когда, например, отдельные рассказы, сюжеты, образы складываются автором в единый цикл, и читатель уже воспринимает их как образно-эстетическое единство. В этом смысле современный роман, преодолевший рамки и условности жанра, свойственные ему в предшествующие эпохи, обладает действительно широчайшим арсеналом «грамматических» и других формальных возможностей, но вместе с тем организующим мысли и образы началом остается автор, его идея, замысел, воля.
В последней трети XX в. роман остается одним из излюбленных жанров в Словении. Его активному и успешному развитию в эти годы способствовали многие факторы - как внутренние, так и внешние.
Будучи вписанной в общеевропейский контекст, словенская литература никогда не представляла собой замкнутой системы. Благодаря чему роман впитывает в себя новейшие достижения общелитературного процесса практически без задержек. Одновременно идет и собственный художественный, эстетический поиск.
Уверенное, поступательное развитие словенского общества в указанный период, сочетающееся с принятием важнейших, судьбоносных решений, дало писателям возможности для обдумывания и глубокого осмысления действительности. Даже переломные 1990 и 1991 гг., когда словенский народ продемонстрировал завидное единство устремлений, можно назвать естественным переходом на новый уровень развития. И в этом огромная заслуга самих писателей, постепенно разрушавших запреты и стереотипы, обходивших различные политические и идеологические табу, восстанавливающих историческую справедливость, несущих на себе бремя сохранения национального самосознания. Словенский роман выполнял национально образующую функцию и жил предчувствием перемен, и вместе с ним общество приближалось к воплощению своей важнейшей цели - обретение самостоятельного государства, что и произошло в начале 1990-х гг.
Подразумевая в себе полифонию, современный роман располагает широчайшими средствами для исследования феномена человека как такового, постоянно включая в свой арсенал все новые и новые приемы, развивая все
более изощренные стратегии. Читатель приглашается в исследовательскую лабораторию, где может быть свидетелем, а также и ассистентом в «опытах», которые проводит над человеком писатель и сама жизнь.
Современные романисты практически не связаны условностями жанра. На всех уровнях художественного полотна используются все возможные средства, даже считавшиеся прежде несочетаемыми. Словенский роман является ярким тому подтверждением. В нем соседствуют и взаимодействуют вымысел и документ (Драго Янчар «Северное сияние», 1984), массовое и элитарное (Димитрий Рупел «Львиная доля», 1989), проза и поэзия (Йоже Сной «Гавжен Хриб, или роман о военном детстве», 1982), традиция и эксперимент. Так, например, был изначально задуман как эксперимент и выстроен по постмодернистской модели роман-антиутопия с авантюрным сюжетом Андрея Блатника «Факелы и слезы» (1987, переизд. 2004).
Однако словенский роман последней трети прошлого столетия по большей части уже не ставит эксперименты ради экспериментов, за этим стоит желание разобраться в действительности, зачастую в собственной жизни.
Как, наверно, и в других современных литературах - в современном словенском романе весьма распространены так называемые гибриды, совмещающие в себе признаки различных жанров и играющие с ними. «Чистых» - так сказать - образцов того или иного романного жанра практически не осталось. Все это свидетельствует о полной свободе писателя в выборе форм и средств, а также и о зрелости воспринимающей стороны -читателя, которому уже не нужны жанровые так сказать «условности», а наоборот - ему интересны новые, необычные сочетания, дающие дополнительную пищу уму и, конечно, сердцу.
Таким образом, через частные истории, личные проблемы и узкие задачи современный роман позволяет понять общее развитие общества и культуры Словении на пути к демократическим преобразованиям конца 1980-х-начала 1990-х гг. и в период укрепления нового государства.
Пристальное внимание словенских романистов к внутреннему миру человека повлек за собой расцвет так называемого автобиографического романа4, который пришелся как раз на указанный период.
Автобиографические романы таких писателей, как Лойзе Ковачич, Витомил Зупан, Марьян Рожанц и другие, стали уже классическими. Из писателей среднего поколения к этому ряду можно добавить Франьо Франчича, Андрея Моровича.
Если рассмотреть специально роль автора в словенских автобиографических романах, то можно заметить следующие типы5. Во-первых, это романы, где особо важную роль как организующее начало играет образ автора, действующий в произведении наряду с образами других персонажей. В таких романах автор намеренно демонстрирует свое присутствие, свою волю и
знания. Для него человеческая жизнь на любой стадии ее развития неисчерпаемо богата, и потому он сам и его герой - это скрупулезный исследователь того, что происходит в человеке и мире. Эмоционально-волевая реакция автора задает единый ритм6 всему произведению и зачастую подкрепляется четкой аргументацией с использованием литературных цитат, примеров из истории, размышлений философов, различных отступлений, дополняющих образ героя и пр. Ярким примером этому могут служить трилогия Ви-томила Зупана («Менуэт для двадцатипятизарядной гитары», 1975; «Левитан», 1982; «Комедия человеческой плоти», 1980).
Иные взаимоотношения автора и героя выстраиваются в тех романах, где писатель скрывается за образом повествователя или же самого героя, являющегося одновременно рассказчиком, как, например, в автобиографических романах Марьяна Рожанца («Бабочка», 1981; «Сентиментальные времена», 1985). Автобиография здесь служит писателю лишь конкретным материалом. Открытость чувств, глубина внутреннего самоанализа еще более подчеркивают желание автора поставить во главу угла не анализ собственного развития как человека и писателя, а исследование человеческого общества, активную гражданскую позицию.
' Главный герой автобиографического романа Андрея Моровича (р. 1960) «Bomba la petrolia» (1989), также не принимает существующей системы ценностей. Поэтому пытается найти себя и свое место в underground. Рассказ о блужданиях главного героя полон иронии и даже сарказма в отношении к реальному миру и к собственной жизни (наркотики, конфликты с властями, странствия и т.д.). Подобно аккумулятору он собирает в себе визуальные и звуковые сигналы и передает их читателю, который должен самостоятельно расставить акценты.
Известная российская исследовательница литературы JL Я. Гинзбург в своей работе «О литературном герое» (Ленинград, 1979) говорит о том, что повышенный интерес к документальности (а следовательно, расцвет автобиографического жанра), как правило, происходит в «периоды разомкнутых границ»7. Это подтверждает и словенский роман. К жанру автобиографии обратились и авторы, ранее не писавшие в нем. Так, вслед за романом «Гав-жен хриб», в котором весьма сильна автобиографическая составляющая, но преобладает мифопоэтическое начало, и другими, далекими от автобиографизма произведениями, Й. Сной в 1999 г. завершает роман «Господин Пепи, или ранний поиск имени» (вышел роман в 2000 г.). В нем писатель при сохранении своей индивидуальной манеры поэтического видения продолжает лучшие традиции творчества словенского классика автобиографического жанра Лойзе Ковачича. Для последнего характерно отсутствие в его романах вымысла как такового, материалом для художественного творчества является сама жизнь, исключений весьма мало. Творческое кредо писателя можно
было бы обозначить так: не надо ничего выдумывать, не существует ничего более насыщенного, многозначного и интересного, чем сама жизнь. Это верно как для романов Ковачича, где форма подчинена принципу верности правде жизни (трилогия «Пришлые» 1984-1985 гг. или роман «Детские дела», 2003), так и для произведений, представляющих собой настоящие формальные эксперименты модернистского толка («Пять фрагментов», из которых были опубликованы лишь первые два, 1981).
Своим творчеством Лойзе Ковачич доказал, что чистая автобиография, простое бытописание собственной жизни может из паралитературного жанра превратиться в настоящее художественное произведение высочайшего уровня, сохраняя при этом ценность исторического свидетельства. Особое эстетическое наполнение приобретает описание реально виденного и слышанного самим автором, обладающим настоящим даром художественно точного и смыслоемкого видения факта.
В автобиографических романах8 Ковачича можно наблюдать особый тип взаимоотношений автора и героя, отличительной чертой которых является та, что несмотря на желание автора взглянуть на себя при помощи героя глазами другого, с позиции вненаходимости создателя художественного произведения, как, например, это делает Рожанц, он всегда возвращается в своего героя как в самого себя, он не может найти какой-либо более-менее устойчивой точки опоры вне своего героя и продолжает оценивать события жизни героя все еще изнутри. Даже при использовании ^нейтральной формы повествования от третьего лица («Действительность», «Пять фрагментов») писателю никак не удается отдалиться от внутреннего «я» своего героя. В этих произведениях особо наглядно проявляется роль ав: тора как психологического центра, объединяющего вокруг себя различные проявления действительности в целое. !,
В основе сюжета романа «Действительность» - реальные события из жизни писателя, который во время своей службы в армии шесть месяцев провел в штрафном батальоне. Здесь Ковачич не берет на себя ответственность напрямую заявить о идентичности своей собственной судьбы и судьбы своего героя, как он делает это в других романах. Вместе с тем, отдалиться от своего героя ни внешне, ни внутренне писатель не захотел.
События романа, характеристика других персонажей, описания обстановки и прочее - всё в романе дано через индивидуально-конкретное, субъективное восприятие главного героя, отнюдь не беспристрастное. Вся информация дается строго в пространственно-временном контексте жизни главного героя.
Безликий повествователь последовательно подчеркивает, что герой «ни секунды не верил в существование... действительности от начала до конца» (106), возможно, поэтому в романе и не разработана эта объек-
тивная действительность. Концепция образа героя представляется, нам как чисто субъективное восприятие мира, зачастую ошибочное, но реальное для отдельного человека.
■ На протяжении романа главной темой является тема человеческих страха и свободы, которая по ходу действия конкретизируется более частными темами - взаимоотношения между осужденными, порядки в армии, изменение общества в связи с историческими событиями и катаклизмами, межнациональные отношения. При этом в романе нет специального намерения разработать эти темы более или менее объективно, хотя и есть претензия на всеобщность. Отдельные замечания и рассуждения на общие темы все равно даны через контекст героя, именно здесь проявляется тот самый всеобъемлющий автор, чья творческая энергия так необходима для завершения художественного образа героя. В иронии, от легкого подтрунивания до полного желчи сарказма, также проявляет автор.
Подобные взаимоотношения автора и героя, а именно автора, который не стремится обособиться от своего героя, и героя, с позиции внутреннего видения которого создается все художественное пространство произведения отнюдь не уникальны. Например, их можно наблюдать в автобиографическом романе «Родина, бледная мать» (1986) писателя, принадлежащего совсем другому поколению, Франьо Франчича (родился в 1958 г.). - Общим началом в творчестве Лойзе Ковачича и Франьо Франчича стала их верность автобиографическому жанру и тяжелая судьба в начале жизненного пути. Позволим себе предположить, что такой тип взаимоотношений автора и героя в некоторой степени обусловлен наличием в сознании писателя некой психологической травмы, которую он хочет преодолеть в своем творчестве.
Особая чуткость к окружающей действительности, поиск и осознание себя в этом мире, своего предназначения, бегство от обыденности, характерные для современного словенского романа, предполагают наличие в нем особого психологического наполнения, склонности к внутреннему напряжению. Отметим, что психологичность для словенского романа традиционна. Вместе с тем, с развитием современной науки, в частности, психоанализа, с усилением влияния восточных философий и учений, с повышением общего уровня осведомленности в подобных вопросах не только писателей, но и читателей — традиционная психологическая составляющая словенского романа выходит на новый уровень9.
/ Миссия автора как психологического единства важна и в романах, написанных отнюдь не в реалистическом ключе, как, например, «Гавжен хриб» Йоже Сноя или антиутопической дилогии Берты Боету. В ее романах «Фи-лио нет дома» (1990) и «Птичий дом» (1995) писательница описывает изолированные от внешнего мира две системы агрессивно-патриархального
общества и пытается развенчать это общество, в котором человек унижен и бесправен, в первом случае - это остров, во втором - край, затерянный в горах. Автор не появляется на страницах дилогии, не влияет на ход повествования открыто. Само повествование состоит из разнородных и разрозненных частей, используются формы рассказа от первого, второго и третьего лица; Однако кроме сюжета и главных героев, здесь чувствуется некая сила, связующая все эти отдельные элементы в единое психо-эмоциональное целое. Главные героини романов вряд ли способны на активный бунт против существующих порядков. И все же дилогия сама становится таким бунтом. Страдания и унижения, бездушие окружающих являются серьезным испытанием для людей, ищущих преданности и чистоты отношений и терпеливо ждущих конца своим мучениям. Через их судьбы автор пытается доказать читателю, что любовь побеждает страх, что духовность более ценна, чем внешняя красота, что и ныне продолжается спор между властью и знанием, как двумя силами, способными менять мир.
Иная ипостась автора, а именно как интеллектуального целого, наиболее выдвигается вперед в произведениях • постмодернистского толка, яркими примерами чему служат романы Андрея Блатника «Факелы и слезы» (1987) и Димитрия Рупела «Львиная доля» (1989)10. Поэтика романов основана на многопластности (полимпсестности), иронии, игре с литературным материалом на глазах у читателя, принципе уже виденного и слышанного, свободе всех возможных связей, равноценности высказываний и интертекстуальности. Используются всевозможные составляющие общеевропейского культурного контекста: одни из них являются краеугольными камнями нашей цивилизации, другие - простыми стереотипами, как положительными, так и отрицательными. Авторы оперируют и сиюминутно значимыми идеями, высказываниями; актуальными в данный конкретный момент. Так, позже Блатник для переиздания решил несколько переделать свой роман, в частности, чтобы убрать некоторые ассоциации и аллюзии, актуальность значения которых была со временем утеряна.
.. Вместе с тем и в этих произведениях чувствуется стремление писателей апеллировать не к интеллектуальной, а духовной сокровищнице читателя, своего современника.
В романе Драго Янчара «Звенит в голове» (1998) благодаря воле автора в единое повествование сливаются свидетельства живого участника восстания заключенных в Ливаде и молчание древних камней. Тюремное восстание сравнивается с осадой иудейского города-крепости Масады, произошедшей более двух тысяч лет назад и окончившейся самоубийством жителей города. Сама тема преступления, бунта против несправедливости и наказания выдвигает на первый план морально-нравственный аспект. Установившееся в тюрьме «самоуправление» переродилось в тиранию новой вла-
сти, захлебнувшейся в собственной низости, жестокости и разврате; нередко чувства и поступки персонажей сравниваются с животными. Но'в этих же людях присутствуют и иные силы. Автора интересуют не исполнение или необходимость внешних норм человеческого поведения, устанавливаемых общепринятой моралью, объектом его внимания становится внутренняя сила, сила воли, сила убеждения, стремление к справедливости, в частности, главного героя-преступника-Кебера.
: В словенском романе последней трети XX в. преобладает личностная структура, вместе с тем проблема художественного «я» неразрывно связана с развитием общего понятия о личности в общественном самосознании. Через художественное произведение происходит постановка морально-этических проблем перед читателем и как следствие перед обществом. Через образы авторов в различных словенских романах, через то психологическое, интеллектуальное и нравственное начало, которое заключено в них, можно выявить отражения менталитета романиста как выразителя общенациональных устремлений, индикатор состояния современного общества и культуры. От любого произведения тянутся нити аналогий, соответствий, контрастов, родственных связей по всем направлениям - и в глубину литературного прошлого, и в ширину современной жизни.
Период последней трети XX в. стал для словенского романа счастливым временем преодоления всевозможных табу как идеологических, так и эстетических, но отнюдь не смерти автора. Наоборот, после долгой эпохи ограничений и борьбы с внешними препятствиями он принес словенским писателям ощущение полной свободы, наслаждения творческим полетом.
Примечания
1 Бахтин М. М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб, 2000. С. 11. ^Этоттермин был введен в научный обиход М. М. Бахтиным в работе «Автор и герой в эстетической деятельности» в кн.: Бахтин М. М. Автор н герой... С. 41.
'Примечательно, что Бахтин не видел принципиальной разницы между биографией и автобиографией.
4 Понятие это многозначное, разные исследователи вкладывают в него зачастую противоположный смысл: для одних достаточно простого совпадения имен автора и главного героя, даже при определенной фантастичности сюжета; для других - наличие в повествовании реально происходивших событий из жизни автора. Вопрос - что же считать автобиографическим произведением - требует специального досконального исследования, и такие исследования уже ведутся, в частности, в Институте истории словенской литературы и литературоведения САНИ, где в апреле 2009 г. состоялась международная конференция «Словенская автобиография». 'О некоторых из них мы подробно писали в: Mi/a A. Sozina, Avtor in glavna literarna oseba v slovenskem avtobiografskem romanu sedemdesetih in osemdesetih let 20. stoletja// Slavistiina revija. Ljubljana, 2002. St. 2. S. 199-217.
'Единый ритм - придает некоторый единый тон всем высказываниям, приводящий их все как бы к одному эмоционально-волевому знаменателю.
'Вероятно, современная разомкнутость эстетических границ отразилась и в дискуссиях о кризисе (смерти) автора.
'Кроме названных, также «Мальчик и смерть», 1968; «Действительность», 1972; «Базель», 1989; «Хрустальное время», 1990 и другие автобиографические произведения. 'Психологичность сохраняется - естественно, не везде, - но даже во многих так называемых «массовых», а лучше, наверное, будет сказать - «кассовых» опусах.
"Подробнее об этих произведениях см. наши статьи: СозинаЮ. А. Постмодернизм в романе Андрея Блатника «Факелы и слезы»// Утопия и утопическое в славянском мире. М., 2002. С. 180-188; Она же. Творческая личность: созидатель или разрушитель культурных стереотипов? (на примере творчества словенского писателя Димитрия Рупела)// Пауки о культуре в новом тысячелетии: материалы I Международного коллоквиума молодых ученых. М-Ярославль, 2007. С. 69-73.
