CC BY
20
А.Н. ГОРБУНОВА (Екатеринбург)
АВТОБИОГРАФИЗМ В СТРУКТУРЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ А.И. ГЕРЦЕНА 1840-1850-х гг.
Рассматривается автобиографическое начало в произведениях Герцена, выраженное в формах повествования, субъектной организации, стилистике и интонации наррати-ва. Анализ показывает усложнение повествовательной структуры от раннего творчества к позднему за счет внутреннего полифонизма, создающегося в ходе столкновения разных точек зрений, и свидетельствует об эволюции авторского сознания от социально-психологического к историческому автобиографизму.
Ключевые слова: автобиографизм, А.И. Герцен, формы повествования, авторское сознание.
Литература для А.И. Герцена была не только областью самовыражения, но и областью самопознания и самоконструирования. Во многом это было связано с романтическими увлечениями Герцена периода 1830-х гг., когда складывались основы его миросозерцания и творчества, и Герцена более всего занимало познание и утверждение собственной личности через взаимодействие с другим «я». О жизнетворчестве Герцена этого периода свидетельствуют его письма и такие автобиографические сочинения, как «День был душный...» (1833), «О себе» (1838), «Записки молодого человека» (1840), в которых граница между образом автора и нарратором, повествующим и повествуемым «я» весьма тонка. Уже исходя из этого, следует признать автобиографизм одной из центральных проблем в творчестве Герцена.
Автобиографизм определяет степень присутствия авторского «я» в тексте, своего рода модальность повествования и характеризует прозу писателя на протяжении всей его жизни. Это не раз отмечалось в классических трудах Л.Я. Гинзбург [6] и в последующих исследованиях И.Л. Савкиной [13], Е.К. Сози-ной [15], Е.Н. Дрыжаковой [7], а также в более поздних работах И.Ж. Сарсеновой [14], У.С. Кузнецовой [10] и др. Среди теоретиков автобиографизма, на работы которых мы опираемся, можно назвать имена Е.М. Болдыре-
вой [2], Г.О. Винокура [4], А.О. Большева [3], И.П. Карпова [8], М. Медарич [12], К.А. сУн-дуковой [16] и др. По словам Медарич, определением которой мы воспользуемся в дальнейшем, автобиографизм - это «стилистически маркированный прием» [12, с. 5], сигнализирующий о присутствии в художественном произведении образа автора. К таким приемам исследовательница относит, например, лирические маски поэтов, авторский выбор местоимений и т. д.
В пространстве художественного текста свидетельством автобиографизма являются в первую очередь биографические факты из жизни автора, которые могут быть результатом неосознанного или сознательного творческого отбора, направленного на создание необходимого образа, концепции и хронотопа. Актуализация автобиографизма зависит от читательской рецепции, особенно от степени погруженности читателя в биографический и исторический контексты произведения. Автобиографизм, являясь продуктом работы авторского сознания, «интенциональной, осмысленной особенностью стиля» [Там же], проявляется на всех уровнях художественного произведения: жанровом, композиционном, мотивно-тематическом и субъектно-образном, в частности посредством включения автобиографического нарратора в повествование.
Цель нашей работы - проследить эволюцию типов повествования в произведениях Герцена 1840-х-1850-х гг. через призму автобиографизма, т. е. отразивших эволюцию сознания самого писателя. Мы полагаем, что автобиографизм в повествовании актуализируется через субъектов повествования, ироническую интонацию нарратива, коммуникативную обращенность, присутствие элементов биографии (прямых или косвенных), параллели с судьбами реальных людей, входивших в окружение Герцена, и судьбой самого писателя.
В 1840-е гг. в творчестве Герцена формируются принципы рационалистического и аналитического изображения мира, а также соответствующая им концепция личности («Личность теперь должна быть воспитана для трезвого познания и практического действия» (т. 8, с. 26)*), которой стремится соответствовать сам писатель. На смену романтическому автобиографизму 1830-х гг. приходит автобиогра-
* Сочинения А.И. Герцена здесь и далее цитируются по источнику [5] с указанием тома и страницы в круглых скобках.
О Горбунова А.Н., 2021
физм социально-психологический, направленный на критическую и реалистическую оценку мира и общества. Идеальным воплощением личности, соответствующей новому мировоззрению, для Герцена становится образ доктора, который ставит диагноз умирающему миру. Он проходит через все творчество Герцена: его вариации мы находим в повести «Записки одного молодого человека» (1841), романе «Кто виноват?» (1842-1848), повести «Доктор Крупов» (1847), книге «С того берега» в главе «СошоЫю» (1849), в повестях «Поврежденный» (1851), «Aphorismata по поводу психиатрической теории д-ра Крупова» (1868), «Скуки ради» (1869), «Доктор, умирающий и мертвые» (1869). Более того, доктор Герцена почти всегда выступает в роли нарра-тора и/или резонера.
В повести «Доктор Крупов» повествование ведется от лица доктора по имени Семен Иванович. Событийная канва состоит из рассказа доктора о его пути к психиатрии и его практических наблюдений, оформленных в виде выписок из журнала, описывающих галерею «поврежденных» людей, за которыми он наблюдал в период своей врачебной практики. Исследуя современное общество и убеждаясь в его моральном разладе, доктор, как и сам автор, приходит к скептицизму и саркастическому юмору. Повествовательная форма я-рассказчика, высказывающего свое мнение, с одной стороны, отсылает нас к роману «Кто виноват?» с дискурсом «автора-рассказчика», который комментирует и оценивает происходящее внутри повествования. Этот повествовательный тип мы встречаем и в повести «Сорока-воровка». В то же время тип рассказчика повести «Доктор Крупов» является своеобразным продолжением повествовательной формы «автора-резонера», сформированной в критических статьях Герцена 1840-х гг., которую Е.К. Созина в своем исследовании назвала голосом «автора-моралиста и защитника прав личности» [15, с. 259]. Точка зрения автора-моралиста выражается также через саркастический тон повествования, посредством которого Герцен обличает пороки современного общества. В поле его критики попадают «все жители города» - и чиновники, и купцы, и простые портные с сапожниками: «от чиновников я перешел к прочим жителям города, и в скором времени не осталось ни малейшего сомнения, что все они поврежденные» (т. 4, с. 258).
В нарративе повести актуализируется комплекс тем и мотивов, входящих в область интересов и размышлений самого Герцена, ко-
торый, как известно, учился на физическо-ма-тематическом факультете и чрезвычайно интересовался естественными науками: «Я избрал физико-математический факультет, потому что в нем же преподавались естественные науки, а к ним именно в это время развилась у меня сильная страсть» (т. 8, с. 109), - отмечает Герцен в «Былом и думах», что также подтверждается проблематикой циклов его критических статей 1840-х гг. - таких, как «Дилетантизм в науке» (1842-1843), «Письма об изучении природы» (1845). Как сам Герцен тяготел к исследованию природных явлений, а затем социальной жизни, так и его доктор занимается тем же, но с еще более научной, медицинской позиции: Герцен в нем утрирует естественно-научные ориентации эпохи, своих современников и самого себя. И образ доктора Крупова, созвучный с личностью автора, согласуется с задачей обличения пороков времени и общества.
Прототипом Крупова, по версии Э. Бабаева, мог стать доктор, которого Герцен встретил в Вятке: «Герцен вспоминал о нем и на склоне лет, когда писал "Былое и думы". Вспоминал, потому что этот доктор был похож не только на Крупова, но и на него самого» [1, с. 94]. Речь идет о докторе с завода, Чеботареве, который, как и Герцен, после окончания университета был «заперт в болото провинциальной жизни» (т. 8, с. 237). Характеристики доктора во многом совпадают с образом, созданным в «Докторе Крупове». В вятских главах «Былого и думах» Герцен так описывает своего знакомого: «Поставленный довольно независимо в этой среде, он все-таки сломился; вся деятельность его обратилась на преследование чиновников сарказмами. он хохотал над ними в глаза, он с гримасами и кривлянием говорил им в лицо самые оскорбительные вещи. Так как никому не было пощады, то никто особенно не сердился на злой язык доктора» (т. 8, с. 237). художественную рефлексию на этот образ мы также встречаем в повести «Записки одного молодого человека»: «Сам доктор - лицо примечательное <...> ироническая улыбка и яркие глаза показывали, что он на многое мог бы сказать и что ему дорого стоит прилепить язык к гортани» (т. 1, с. 300). В этом же эпизоде Герцен подчеркивает схожесть доктора с автором-рассказчиком, ведь они оба принадлежали к академической университетской среде, они чужие в закрытой среде провинциального города Малинова. Герцен сравнивает их с «храмовыми рыцарями»: «...свой своего узнает по трем-четырем словам» (т. 1, с. 300).
В повествовании «Доктора Крупова» также подчеркивается исключительность героя-рассказчика, доктора Крупова. он предстает перед читателем человеком добрым, честным и любознательным, он единственный, кто располагает к общению деревенского «глупорож-денного» левку, дружба с которым и определила его дальнейший профессиональный выбор: противопоставляя «глупорожденного» левку «здоровому» обществу, он приходит к выводу о том, что «нельзя отказывать в безумии людям, не только считающим себя здоровыми (самые бешеные собою совершенно довольны), но признаваемым за таких другими» (т. 4, с. 253). Таким образом создается рецептивный парадокс, в котором «глупорож-денный» противопоставляется обществу со знаком плюс. Крупов симпатизирует левке, он видит в нем честную и свободную личность, которая не прикрывается социальными условностями и общественным мнением: «он вжился в природу, он понимает ее красоты по-своему - а для других жизнь - пошлый обряд, тупое одно и то же, ни к чему не ведущее» (т. 4, с. 246). Более того, в одном из эпизодов Герцен сближает своих героев: «Не один, видно, пономарь посещен богом, недаром с дураком валандаешься вечно: свой своему поневоле брат» (т. 4, с. 241), - говорит отец Крупова на желание сына оставить духовную семинарию и уйти в медицину.
В ходе повествования Крупов акцентирует внимание на тех качествах и проговаривает те мысли, которые Герцен неоднократно прописывал в разных текстах. Идея здоровой личности, по мысли писателя, лежит в возвращении к человеческому началу: «Быть человеком в человеческом обществе, - заключает Герцен в финальной статье цикла «Капризы и раздумье» («Новые вариации на старые темы», 1847), - вовсе не тяжкая обязанность, а простое развитие внутренней потребности. Человек, дошедший до сознания своего достоинства, поступает человечески потому, что ему так поступать естественнее» (т. 2, с. 94). Портреты «поврежденных», как и в статье «По разным поводам» («Капризы и раздумье», 1845), представлены в повести эпизодически и объединяются мыслью смещения или утраты ценностных ориентиров общества: «...вглядитесь, из-за чего льется кровь, из-за чего несут крайность, что восхваляют, что порицают, -и вы ясно убедитесь в печальной на первый взгляд истине - и истине, полной утешения на второй взгляд, что все это следствие расстройства умственных способностей» (т. 4, с. 263).
Умозаключения доктора о родовом безумии из-за высокой эмоциональной составляющей и настойчивости мысли оборачивают его теорию против него самого: он становится ее заложником и воспринимается читателем как сумасшедший. Помешательство доктора имеет приобретенный характер и, с одной стороны, противопоставляется номинации «глупо-рожденный», которая обосновывает врожденное поведение левки, а с другой, - наоборот, бросает отсвет на фигуру Крупова, тоже ведущего себя не по обычной логике, нарушающего общепринятые нормы. На языке обыденного сознания он «глупорожденный», на языке литературы, науки и пр. - безумец, сумасшедший; народ в таких случаях говорит о «юродивых». Судя по позднейшей записи Герцена в «Былом и думах», все эти определения были для него синонимичны. Так он пишет о докторе Гаазе: «Память об этом юpoдивoм и пo-вpeждeннoм (курсив наш. -А.Г.) не должна заглохнуть в лебеде официальных некрологов, описывающих добродетели первых двух классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела» (т. 8, с. 211).
Именно «юродивость» дает Крупову право говорить правду. «Глупорожденный» мало говорит или не говорит вовсе. Сумасшедшие, юродивые вещают и проговаривают истину, идут против всех и расплачиваются за это. Этот оксюморон - говорить о значимом словами сумасшедшего - отсылает нас к традиции сме-ховой древнерусской культуры, где смех имеет «раздевающую, обнажающую правду» [11, с. 16] функцию. Помешательство доктора подкреплено его рациональным медицинским знанием. Смех же автора Герцена направлен не только на смеющегося, но и на самого доктора, ведь сам он уверен в своей правоте, в той «истине», которую открыл и несет миру в своих записках. он выступает в роли безумца с точки зрения других лиц: таковыми становятся отец Крупова, читатель, рецептивная позиция которого подразумевается в тексте, и сам автор (через авторскую иронию). Это отсылает нас к вопросу о скрытой диалогичности текста, возникающей за счет со- и противопоставления нескольких сознаний. Повесть получает форму иносказания, имеющего в данном случае саркастическое основание, снижающее образ рассказчика, вызывающее иронический эффект: «Я не пленить хочу своими сочинениями, а быть полезным, сообщая чрезвычайно важную теорию, доселе от внимания величайших врачей ускользнувшую» (т. 4, с. 240). За саркастическим смехом скрывается отчая-
ние Герцена, который не видит возможности изменить и принять этот мир, он тщетно пытается повлиять на него. «Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования, - а между тем наши страдания - почка, из которой разовьется их счастие» (т. 2, с. 226-227), - с долей отчаяния восклицает он в дневнике 1842 г. В книгах «С того берега», «Былое и думы» он предложит позицию отстранения от мира, ухода в осознанное «аутсайдерство». В «Докторе Крупове» этот вариант существования представлен достаточно иронически - его герой укрывается от реальности с помощью искусственно измененного сознания: «Для меня тут ключ к психотерапии, и вот я десятый год, не щадя ни издержек, ни здоровья, занимаюсь постоянно изучением действия на умственные способности вышеозначенных медикаментов (шампанское и бургундское вино. - А.Г.) и разных других» (т. 4, с. 299). У Герцена нет полного сочувствия позиции Крупова. Сложность позиции автора связана с его авторефлексией и автоиронией.
Честность и радикальность мнения сближает Крупова с Евгением Николаевичем, «поврежденным» из одноименной повести Герцена 1851 г., который в разговоре с докторами приходит к выводу о гибели всего рода человеческого: «Мы погибшие люди, мы жертвы вековых отклонений и платим за грехи наших праотцов, где нас лечить!» (т. 7, с. 375). Ситуация доктора Крупова зеркально отражается и моделируется Герценом с позиции сумасшедшего пациента. Сумасшествие главного героя, как и сумасшествие доктора, имеет один корень - исключительность восприятия мира. Но если доктор Крупов остается в рамках натуралистской логики, то Евгений Николаевич доводит свое отрицание «до последнего предела, до поэзии отчаяния» (т. 7, с. 247), что связано с личной драмой героя. Евгений Николаевич является носителем романтического сознания (еще одна болезнь поколения 1840-х гг.), которое теперь становится объектом исследования самого Герцена, расставшегося с романтизмом на рубеже 1830-1840-х гг.
Рассказчик в повести «Поврежденный» -путешествующий доктор, встретивший Евгения Николаевича и его лекаря в Италии. Е.Н. Дрыжакова утверждает, что «...в повести господствует форма от "я"; причем о встрече с "поврежденным" рассказывает не вымышленный герой или лицо, передающее содержание, а сам Герцен» [7, с. 40]. Во многом это связано с тем, что Герцен публикует повесть парал-
лельно с книгой «С того берега», написанной в рефлективной манере дневниковых записей, отличающихся поступательным движением рассуждений, которую можно охарактеризовать как диалогизированный (за счет столкновения противоположных мнений) дневник эмигранта-путешественника, обращенный к публике, где Герцен много говорит о себе и от себя. Именно в книге «С того берега» формируется персонологический антропоцентризм Герцена, который предполагает познание общечеловеческого через опыт отдельной личности. Социально-психологический автобиографизм в этом тексте Герцена принимает историософский характер.
Повествование в «Поврежденном» начинается с мысли, у которой, на первый взгляд, нет начала: «...В одну очень тяжелую эпоху моей жизни, после бурь и утрат и перед еще большими бурями и утратами, встретил я одно лицо, которого слова и суждения мне сделались больше понятны спустя некоторое время» (т. 7, с. 363). Но для понимания драмы рассказчика становится особенно важным исторический контекст, который объединяет его с автором и во многом объясняет судьбу того и другого. Конец 1840-х - начало 1850-х гг. были драматичными для Герцена во всех смыслах: это разочарование в европейской революции 1848-1849 гг. и, как следствие, крушение революционных идеалов, неустойчивое положение в европейских демократических кругах, вереница трагических семейных событий, в числе которых и измена жены. Глубокая художественная рефлексия по поводу переживаемых событий концентрируется в нарративе «автора-рефлектора», который усложняется за счет столкновения различных, подчас противоположных, мнений в его диалогах с другими персонажами произведения. Структура повествования также усложняется за счет введения вторичного повествователя - слуги Евгения Николаевича Спиридона, именно от него читатель вместе с я-рассказчиком узнает истинную причину расстройства барина, связанного с сомнением в собственном мужестве по причине предательства его идеальной возлюбленной - горничной Ульяны. Спиридон - человек без образования, его повествование лишено философских умозаключений (в отличие от лечащего барина лекаря), но именно Спи-ридону благодаря житейской мудрости удается разглядеть корень болезни Евгения Николаевича: «По нашему простому рассуждению, извольте видеть, Ульяна и не подумала, ей и в голову не приходило, что она барину в самом
деле что-нибудь значит. Ведь все же он был барин, не могла же она его не бояться, быть его ровной...» (т. 7, с. 384).
В повести Герцен также говорит от лица доктора. Но на этот раз выбор обусловлен дистанцией, которая создается между доктором и «поврежденным». Это позволяет ему диагностировать ситуацию и участвующих в ней людей. Позиция стороннего наблюдателя направлена на преодоление душевной драмы писателя, которая коррелирует с историческим автобиографизмом и новой концепцией личности, представленной Герценом в книге «С того берега», где он сравнивает себя с римскими философами, которые, по его мысли, «умели, пощаженные смертью, завертываться в свою тогу и молча досматривать, что станет с Римом, с людьми» (т. 6, с. 106), иными словами, дистанцировались от происходящего и позволяли самой истории творить настоящее. Таков выбор и стремление самого Герцена: «.мне было досадно, что он (лекарь барина. - А.Г.) так играя скользит по жизни, досадно, а может и завидно» (т. 7, с. 378). «Точно-с, не наше дело чужие грехи судить...» (т. 7, с. 385) - говорит в финальной реплике Спиридон, подводя тем самым итог всем событиям повести.
В оценке «поврежденного» доктор-повествователь скуп на прямые характеристики, он фокусирует внимание лишь на фактической стороне происходящего, он больше наблюдает за бесконечными спорами между лекарем и «поврежденным». однако из тех оценок, которые все-таки встречаются, можно заключить, что повествователь и стоящий за ним Герцен сочувствует Евгению Николаевичу: «...мне стало его ужасно жаль» (т. 7, с. 370). «Поврежденный с самого первого разговора удивил меня независимою отвагой своего больного ума. Он был явным образом "надломлен" ...» (т. 7, с. 371). С другой стороны, доктор-повествователь сближается с образом Евгения Николаевича: «...он удивлялся, как я мог иной раз артистически наслаждаться разговорами Евгения Николаевича и брать его сторону; я утешал его, говоря "Свой своему поневоле брат"» (т. 7, с. 373). Сходство между доктором-повествователем и барином возможно и по личным причинам, ведь надлом Евгения Николаевича произошел из-за измены его любимой, а, как мы сказали ранее, сам Герцен в то время проходил сходное испытание, страдая от измены жены. Но у Герцена нет жалости к себе, на наш взгляд, здесь просматривается самоирония, за которой стоит опыт глубокой печали: «Я не понимаю в этой истории
одного: как же Ульяна могла так сблизиться с Архипом, из ваших слов видно, что она Евгения Николаевича любила» (т. 7, с. 384).
Нарратив доктора, стилистически сформированный в повестях и публицистике 18401950-х гг., предвосхитил или подготовил нар-ратив Герцена-повествователя в «Былом и думах». Так, Л.К. Чуковская отмечала, что в главе «Роберт оуэн» продолжается тема о «родовом безумии человечества», но уже по отношению к государственному устройству, в частности к капиталистическому миру [17]: «Это приводит нас к вопросу не о том, прав или не прав Р. оуэн, а о том, совместны ли вообще разумное сознание и нравственная независимость с государственным бытом. История свидетельствует, что общества постоянно достигают разумной аутономии, но свидетельствует также, что они остаются в нравственной неволе» (т. 11, с. 226).
В 1850-е гг. Герцен обращается к типу личности, не находящей себя ни в какой среде, выпадающей из истории и из обстоятельств жизни, остающейся в стороне. Этот новый тип автобиографического героя представлен в разных вариациях в позднем творчестве писателя. Похожий тип личности будет широко изображен в романах и повестях И.С. Тургенева и получит наименование «лишнего человека» («Дневник лишнего человека», 1850). В более позднем творчестве Герцен присутствует в повествовании как автодиегетический нарра-тор - путешествующий журналист (издатель), который встречает разных людей на своем пути и делится с читателем их историями, ведь, как утверждает Герцен-рассказчик в начале повести «Трагедия за стаканом грога»: «...в каждой задержанной былинке несущегося вихря те же мотивы, те же силы, как в землетрясениях и переворотах...» (т. 17, с. 260). Эту идею поддерживает французский доктор в повести «Скуки ради»: «Мне, на старости лет, всего лучше идет роль такого доктора, который ходит в романе Альфреда де Виньи лечить рассказами своего нервного пациента от "синих чертиков"» (т. 20, кн. 1, с. 456). Именно в докторе Герцен-рассказчик, уставший от людей и раздраженный жизнью, находит единомышленника и собеседника. Более того, автор соотносит себя с его пациентом: «Я лечусь у вас у одного, доктор, к тому же и у меня головные боли без нервности и без всяких голубых и синих чертей» (т. 20, кн. 1, с. 456). В ходе диалога собеседники Герцена (доктор, революционер, официант и др.) становятся вторичными рассказчиками, но теперь не читатель, а сам
автор полемизирует с ними, что подтверждает направление отстранения, заданное Герценом в конце 1840-х гг. Это новое экзистенциальное мироощущение писателя позволяет нам говорить о полифонии авторского сознания в тексте. Таков, например, эпизод, в котором доктор спорит с автором-рассказчиком о пользе публикаций историй, рассказанных доктором:
«- Какая же польза от этого? Совсем не нужно печатать так много.
- Все для исправления нравов.
- Книгами-то! Хорошо выдумали. Во-первых, книг никто не читает.
- А, во-вторых, любезный доктор, книг читают очень много.
- Ну, то есть «никто» в пропорции к вовсе неграмотному большинству... <...> А, во-вторых, хотел я сказать, людей совсем не надобно исправлять и переиначивать. оно же и не удается никогда» (т. 20, кн. 1, с. 471).
Этот фрагмент подчеркивает утрированно скептическую точку зрения Герцена на происходящее, она полемична, но за ней стоит широкий исторический контекст. образ французского доктора находит свое продолжение в повести «Доктор, умирающие и мертвые», где рассуждения о французской революции представлены с позиции француза: «Люди, видящие сотни человек в день - не одетых, а раздетых, щупающие сотни разных рук, ручек, ручонок и ручищ, поверьте мне, знают как бьется общественный пульс» (т. 20, кн. 2, с. 525). Герцен сохраняет ироничность тона повествования, но предметом его анализа и критики становится здесь сама история.
Исторический автобиографизм наиболее ярко выражен в книге «С того берега», о которой упоминалось ранее, где Герцен открыто говорит об исторических процессах и закономерностях, но он во многом определяет незавершенную повесть 1850-х гг. «Долг прежде всего». В повести Герцен обращается к истории рода Столыгиных, перекликающейся с историей семьи самого Герцена. Так, за образом Михаила Степановича стоит фигура его отца Ивана Яковлева, Марья Валерьяновна наделена чертами его матери Генриетты Луизы. Анатоль Столыгин - главный герой повести, носитель автографических качеств и судьбы писателя (детство и юность). однако, в отличие от Герцена, Анатолю не суждено найти свое место в жизни, несмотря на ее внешнее благополучие: «И наследник Степана Степановича и Михаила Степановича, обладатель поместий в Можайском и Рузском уездах, отправился на первом корабле за океан пропове-
довать религию, в которую не верил, и умереть от желтой лихорадки...» (т. 6, с. 310). Ю. Кра-совский в предисловии к первому изданию повести пишет, что судьба Анатолия Столыгина повторяет историю В.С. Печерина, профессора Московского университета, который в 1836 г. бежал из России и стал католическим проповедником в Ирландии. Судьба его очень интересовала Герцена. Ю. Красовский предполагает, что после их личной встречи повесть подвергалась редакции. Нужно также отметить, что Герцен заканчивает существующие главы в 1847 г., в 1849 г. добавляет план повести, и уже конечная редакция датируется 1851 г.
Повествователь уходит от чистого повествования, вводя в нарратив элементы личной жизни и личные интонации, т. к. события, описывающиеся в тексте (в частности, история семьи), связаны с судьбой человека, пишущего этот текст: «Мне хотелось бы основательно познакомить читателей моих с ним, но не знаю как приняться <... > но, боясь утомить внимание ваше, я скромно решаюсь начать не дальше как за воротами большого московского дома...» (т. 6, с. 249). Этот прием станет нормой в XX в., но для XIX в. он был новаторским. «В классическом социально-психологическом романе XIX в., - отмечает Л.Я. Гинзбург, - прямой авторский анализ только сопровождал синтетическое воссоздание действительности. Художник показывает действующих лиц в поступках, в разговорах, в размышлениях. И лишь попутно от себя объясняет, анализирует изображаемое» [6, с. 37]. Герцен же нарушает бахтинскую позицию авторской вненаходимости и вводит чисто автобиографические обстоятельства и себя как автора в структуру текста, создавая метанарра-тив, в котором происходит художественное переосмысление его личной жизни: «Мне хотелось в Анатоле представить человека полного сил, энергии, способностей, жизнь которого тягостна, ложна и безотрадна от постоянного противуречия между его стремлением и его долгом» (т. 6, с. 297-298).
Характер автобиографизма неоконченной повести неоднозначен по причине масштабности замысла произведения. Ю. Красовский выделяет три основных тематических комплекса, которые Герцен стремился обозначить в произведении, - это критика крепостного строя, на фоне которого разворачивается история рода Столыгиных, эволюция русского общества и, наконец, история формирования отдельной личности - Анатоля Столы-гина [9, с. 27]. Таким образом социально-пси-
литературоведение
хологический автобиографизм интегрируется в исторический контекст, предваряя историософский метод Герцена 1850-х гг. На наш взгляд, незавершенность повести во многом объясняется наклонностью Герцена к личному повествованию, к публицистичности, в итоге чего создается «плавающий» характер повествования, авторское «я» рассказчика постоянно внедряется в ход рассказа. Вероятно, Герцен не мог бесстрастно описывать «свое» прошлое и оставаться в стороне. Сам автор так объяснял незавершенность повести: «Я не могу теперь ее продолжать и вообще не знаю, когда возвращусь опять к ней, - пишет он в статье «Вместо предисловия или объяснения к сборнику», - Другие занятия, другая жизнь отвлекли меня от чисто литературной деятельности (курсив наш. - А.Г.). Следующая книжка будет заключать в себе, сверх продолжения парижских писем, ряд статей о значении России, о ее отношениях к Европе, о ее быте» (т. 6, с. 145) (речь идет о книге «С того берега»). Тем самым Герцен подчеркивает смену идейного-философского фокуса и осознанный отход от чистых литературных жанров. Для Герцена говорить от лица «я» становится интереснее и важнее, поэтому он переходит к своеобразным эго-текстам и эго-повествованию, которые представлены поздними литературными и публицистическими работами, прежде всего «Былым и думами».
Таким образом, можно говорить об усложнении повествовательной структуры от раннего творчества Герцена к позднему. Автобиографизм вводится в произведение фигурой «я-рассказчика» или «автора-повествователя», который из-за автобиографичности истории редко остается в чисто повествовательных границах: он активно высказывает свое мнение и дает оценку происходящему через прямую характеристику человека (ситуации), портреты героев и интонацию нарратива. В ходе преодоления Герценом душевной драмы конца 1840-х гг. фиксируется ключевой историософский поворот в его мировоззрении. личные мотивы, характерные для работ Герцена 1830-х-1840-х гг., сменяются вопросами исторического порядка и провоцируют смену взглядов Герцена на человека в истории и на личность в целом. образ доктора проходит через все творчество Герцена, а вместе с тем и все стадии принятия мира и общества: от открытого разочарования и критики в «Докторе Крупове» к критическому скептицизму и вынужденному смирению в более позднем творчестве. «Моя философия все принимает» (т. 20, кн. 1, с. 462), - утверждает в разгово-
ре с рассказчиком французский доктор повести «Скуки ради». Кроме того, прослеживается эволюция от автобиографического рассказчика внутри произведения (образ молодого человека, доктора) к автодиегетическому нарра-тору (образ редактора), что во многом определяет своеобразную гибридность (слияние социально-психологического и исторического) автобиографизма в поздних повестях Герцена 1850-1860-х гг.
список литературы
1. Бабаев Э.Г. Из истории русского романа
XIX века: Пушкин, Герцен, Толстой. М., 1984.
2. Болдырева Е.М. Автобиографизм и автобиография: самоконструирование и семиотизация субъекта [Электронный ресурс]. URL: http://vestnik. yspu.org/releases/2017_4/46.pdf (дата обращения: 23.07.2021).
3. Большев А.О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины
XX века: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. СПб., 2003.
4. Винокур Г.О. Биография и культура. М., 1997.
5. Герцен А.И. Собрание сочинений: в 30 т. / ред. кол.: В.П. Волгин (гл. ред.) и др. М., 1954-1965.
6. Гинзбург Л.Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. М., 1997. Кн. 1. С. 7-54.
7. Дрыжакова Е.Н. Герцен на Западе: в лабиринте надежд, славы и отречений. СПб., 1999.
8. Карпов И.П. Авторология русской литературы (И.А. Бунин, Л.Н. Андреев, А.М. Ремизов). Йошкар-Ола, 2003.
9. Красовский Ю. Ранняя редакция повести «Долг прежде всего» // Герцен и Огарев (I). М., 1953. С. 27-88.
10. Кузнецова У.С. Социально-психологический портрет и автопортрет женщины 1840-х гг. в мемуарах А.И. Герцена и его окружения: типология и поэтика: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Череповец, 2013.
11. Лихачев Д.С. Смех в Древней Руси. Л., 1984.
12. Медарич М. Автобиография / автобиографизм //Автоинтерпретация: сб. ст. / под. ред. А.Б. Муратова, Л.А. Иезуитова. СПб., 1998. С. 5-32.
13. Савкина И.Л. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем. Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. М., 2007.
14. Сарсенова И.Ж. Художественная концепция личности в повестях А.И. Герцена: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 2013.
15. Созина Е.К. Сознание и письмо в русской литературе. Екатеринбург, 2001.
известия вгпу. филологические науки
16. Сундукова К.А. «Поэтика памяти»: преодоление автобиографизма [Электронный ресурс] // Филология и культура. 2012. № 4(30). URL: https:// cyberleninka.ru/article/n/poetika-pamyati-preodolenie-avtobiografizma (дата обращения: 23.07.2021).
17. Чуковская Л.К. «Былое и думы» Герцена [Электронный ресурс] // Дружба народов. 1962. № 4. URL: https://www.chukfamily.ru/lidia/prosa-lidia/stati-prosa-lidia/statya-byloe-i-dumy (дата обращения: 23.07.2021).
* * *
1. Babaev E.G. Iz istorii russkogo romana XIX ve-ka: Pushkin, Gercen, Tolstoj. M., 1984.
2. Boldyreva E.M. Avtobiografizm i avtobiogra-fiya: samokonstruirovanie i semiotizaciya sub#ekta [Elektronnyj resurs]. URL: http://vestnik.yspu.org/rele ases/2017_4/46.pdf (data obrashcheniya: 23.07.2021).
3. Bol'shev A.O. Ispovedal'no-avtobiografiche-skoe nachalo v russkoj proze vtoroj poloviny XX ve-ka: avtoref. dis. ... d-ra filol. nauk. SPb., 2003.
4. Vinokur G.O. Biografiya i kul'tura. M., 1997.
5. Gercen A.I. Sobranie sochinenij: v 30 t. / red. kol.: V.P. Volgin (gl. red.) i dr. M., 1954-1965.
6. Ginzburg L.Ya. Avtobiograficheskoe v tvor-chestve Gercena // Gercen i Ogarev v krugu rodnyh i druzej. M., 1997. Kn. 1. S. 7-54.
7. Dryzhakova E.N. Gercen na Zapade: v labirin-te nadezhd, slavy i otrechenij. SPb., 1999.
8. Karpov I.P. Avtorologiya russkoj literatury (I.A. Bunin, L.N. Andreev, A.M. Remizov). Joshkar-Ola, 2003.
9. Krasovskij Yu. Rannyaya redakciya povesti «Dolg prezhde vsego» // Gercen i Ogarev (I). M., 1953. S. 27-88.
10. Kuznecova U.S. Social'no-psihologicheskij portret i avtoportret zhenshchiny 1840-h gg. v me-muarah A.I. Gercena i ego okruzheniya: tipologiya i poetika: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Cherepovec, 2013.
11. Lihachev D.S. Smekh v Drevnej Rusi. L., 1984.
12. Medarich M. Avtobiografiya / avtobiogra-fizm // Avtointerpretaciya: sb. st. / pod. red. A.B. Mu-ratova, L.A. Iezuitova. SPb., 1998. S. 5-32.
13. Savkina I.L. Razgovory s zerkalom i Za-zerkal'em. Avtodokumental'nye zhenskie teksty v russkoj literature pervoj poloviny XIX veka. M., 2007.
14. Sarsenova I.Zh. Hudozhestvennaya koncep-ciya lichnosti v povestyah A.I. Gercena: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Volgograd, 2013.
15. Sozina E.K. Soznanie i pis'mo v russkoj literature. Ekaterinburg, 2001.
16. Sundukova K.A. «Poetika pamyati»: preodo-lenie avtobiografizma [Elektronnyj resurs] // Filologiya i kul'tura. 2012. № 4(30). URL: https://cyberleninka.ru/
article/n/poetika-pamyati-preodolenie-avtobiografizma (data obrashcheniya: 23.07.2021).
17. Chukovskaya L.K. «Byloe i dumy» Gercena [Elektronnyj resurs] // Druzhba narodov. 1962. № 4. URL: https://www.chukfamily.ru/lidia/prosa-lidia/sta ti-prosa-lidia/statya-byloe-i-dumy (data obrashcheniya: 23.07.2021).
Autobiography in the structure of narration of A.I. Herzen in 1840-1850s
The article deals with the autobiography origin in the works of A.I. Herzen expressed in the forms of the narration, subject organization, stylistics and the intonation of the narrative. The analysis shows the increasing complexity of the narrative structure from the early creative work to the late one by the means of the inner polyphony, created in the process of the conflict of the different points of views, and witnesses about the evolution of the author's consciousness from the social and psychological autobiography to the historical one.
Key words: autobiography, A.I. Herzen, forms of narration, author consciousness.
(Статья поступила в редакцию 26.07.2021)
М.М. РАДЧЕНКО (Севастополь)
музыкальные ПРОИЗВЕДЕНИЯ 1910-1920-х гг. КАК СЮЖЕТНАЯ ОСНОВА РАССКАЗА Ю.П. АННЕНКОВА «ЛЮБОВЬ СЕНЬКИ ПУПСИКА»
Изучается связь между упомянутыми в рассказе Ю.П. Анненкова «Любовь Сеньки Пупсика» музыкальными композициями и сюжетом самого произведения.
Ключевые слова: Ю.П. Анненков, Б. Темирязев, интертекстуальность, синтез искусств, нарративный каркас.
Ю.П. Анненков (1889-1974) известен как превосходный художник-авангардист, иллюстратор ряда поэтических сборников, автор серии портретов выдающихся деятелей куль-
О Радченко М.М., 2021
