CC BY
225
УДК 117.7
С. Г. Пилецкий
АРТУР ШОПЕНГАУЭР О ЧЕСТИ, МЕСТИ И ВОЗМЕЗДИИ
Аннотация. Статья поднимает одну из самых актуальных и острых во все времена проблем - проблему мести и возмездия. Века шли за веками, возникали и рушились государства, шла даже смена общественно-экономических формаций, а она как была, так и остается самой злободневной из всех. Автор берет на себя задачу именно через призму темы мести и возмездия и их значения в человеческой жизни проанализировать творчество выдающегося немецкого философа - Артура Шопенгауэра.
Ключевые слова: месть, возмездие, честь, немецкая постклассическая философия, принцип справедливости.
Abstract. The paper raises one of the most actual and the sharpest problems of all times - the problem of revenge and retribution. The centuries went after centuries, the states arose and were ruined, even the change of the social-economic formation occurred, but it still is the most pressing problem. The author undertakes the task just through the prism of the theme of revenge and retribution and their meaning in human life to analyze the creation of the outstanding German philosopher - Arthur Schopenhauer.
Key words: revenge, retribution, honour, German postclassical philosophy, principle of justice.
Ярким и экстравагантным представителем немецкой постклассической философии был Артур Шопенгауэр. Показательно: в его кабинете стояли бюст Иммануила Канта и бронзовая статуя Будды. Три основных мотива его философского творчества, ставящие своей целью борьбу с объективным идеализмом немецкого классицизма и пытавшиеся выработать свое, совершенно новое понимание мира и человека, и сделали его таковым: 1) введение экзистенциального измерения в философию; 2) противопоставление классической теории познания мистической интуиции; 3) отказ от теории прогресса и от утверждения о разумном устройстве мира, который постепенно развивается, осуществляя некий великий замысел. Субъект в философии Шопенгауэра -не абстрактный субъект чистого познания, а телесное, хотящее, страдающее существо. Мир же существует только как представление этого хотящего и страдающего индивида. В жизни, по Шопенгауэру, есть всего три ценности: молодость, здоровье и свобода. Когда они у нас есть, мы их не замечаем, а проникаемся их ценностью, когда утрачиваем. Просто-таки в унисон русской поговорке: «имея, не храним, потерявши, плачем». Есть у Артура Шопенгауэра и еще одно любопытное образное сравнение: он говорил, что люди похожи на стадо дикобразов в холодной пустыне; им зябко, они жмутся и колют друг друга. Однако из всего этого клубка иррационализма, экзистенциализма, мистики и адаптированного кантианства нам необходимо постараться «выцедить» то, что будет касаться мести и возмездия.
У Артура Шопенгауэра - «вселенского пессимиста», как его небезосновательно иной раз величают, есть примечательная фраза: «Проповедовать мораль легко, трудно обосновывать мораль» [1, с. 140]. Сам же Шопенгауэр, стоит заметить, по пути наименьшего сопротивления не идет и его не ищет.
Более того, о том, что претензии современников в увлеченном пессимизме отнюдь не безосновательны, свидетельствует хотя бы эта выдержка из его произведения «О ничтожестве и горестях жизни»: «Кричали, что моя философия меланхолична и безотрадна: но это объясняется просто тем, что я, вместо того чтобы в виде эквивалента грехов изображать некоторый будущий ад, показал, что всюду в мире, где есть вина, находится уже нечто подобное аду; кто вздумал бы отрицать это, тот легко может когда-нибудь испытать это на самом себе.
И этот мир, эту сутолоку измученных и истерзанных существ, которые живут только тем, что пожирают друг друга; этот мир, где всякое хищное животное представляет собой живую могилу тысячи других и поддерживает свое существование целым рядом чужих мученических смертей; этот мир, где вместе с познанием возрастает и способность чувствовать горе, способность, которая поэтому в человеке достигает своей высшей степени, и тем более высокой, чем он интеллигентнее, этот мир хотели приспособить к лейбницев-ской системе оптимизма и демонстрировать его как лучший из возможных миров. Нелепость вопиющая!..» [2, с. 81]. Эта выдержка к тому же мягко подводит нас к вопросу кары, а следовательно, и возмездия. Вот от шопенгауэровского призыва поиспытать «ад» земных наказаний на себе, пожалуй, воздержимся.
Преинтересное силлогистическое доказательство своего онтологического и космологического пессимизма в пику Лейбницу приводит Артур Шопенгауэр: «Явно софистическим доказательствам Лейбница, будто этот мир -лучший из возможных миров, можно вполне серьезно и добросовестно противопоставить доказательство, что этот мир - худший из возможных миров. Ибо «возможное» - это не то, что вздумается кому-нибудь нарисовать себе в своей фантазии, а то, что действительно может существовать и держаться. И вот наш мир устроен именно так, как его надо было устроить для того, чтобы он мог еле-еле держаться; если бы он был еще несколько хуже, он бы совсем уже не мог бы существовать. Следовательно, мир, который был бы хуже нашего, совсем невозможен, потому что он не мог бы и существовать, и, значит, наш мир - худший из возможных миров» [2, с. 84].
Еще ближе к чувству мести и, соответственно, возмездию подводит нас Артур Шопенгауэр в другом своем произведении «Идеи этики». Там он рассуждает о раскаянии через призму разности мотиваций в свете интеллектуальной способности: «Так вот нравственное раскаяние обусловливается тем, что до совершения поступка влечение к нему не оставляет интеллекту свободной арены и не дает ему отчетливо и в совершенстве рассмотреть противодействующие мотивы, а, наоборот, все время навязывает ему именно такие мотивы, которые к этому поступку склоняют. Когда же последний совершится, эти настоятельные мотивы этим поступком нейтрализуются, т.е. теряют свою силу. И вот теперь действительность показывает интеллекту противоположные мотивы, ввиду наступивших уже результатов поступка, и интеллект узнает теперь, что они оказались бы сильнее своих соперников, если бы он только надлежащим образом рассмотрел и взвесил их. Человек убеждается, таким образом, что он сделал нечто такое, что собственно не соответствует его воле: это сознание и есть раскаяние. Он поступал прежде не с полной интеллектуальной свободой, потому что не все мотивы достигли тогда дей-
ственной силы. То, что подавило мотивы, противодействовавшие поступку, это, если последний был поспешен, - аффект, а если он был обдуман, -страсть. Часто бывает и так, что разум хотя и показывает человеку в абстракции противоположные мотивы, но не находит себе опоры в достаточно сильной фантазии, которая в образах рисовала бы ему всю их вескость и истинное значение. Примерами сказанного могут быть те случаи, когда жажда мести, ревность, корыстолюбие доводят человека до смертоубийства; когда же последнее совершится, все эти мотивы угасают, и теперь подымают свой голос справедливость, жалость, воспоминание о прежней дружбе и говорят все то, что они сказали бы и раньше, если бы только им предоставили слово» [2, с. 154-155].
Чуть дальше А. Шопенгауэр поднимает еще одну принципиально важную проблему, уже вплотную соприкасающуюся с возмездием, - проблему карающей силы наказания за правонарушение. То обстоятельство, что Шопенгауэр был по ряду вопросов приверженцем учения Канта и многое почерпнул из него, не помешало ему именно по данной проблеме позиционировать себя в качестве его оппонента. У «кенигсбергского затворника» не что иное, как ригористическая этика долга и концепция безукоснительного возмездия. Известно, что, по Канту, «пусть хоть трава не расти», а кара - наказание за преступление - должна быть осуществлена. А вот что по этому поводу пишет Шопенгауэр: «В основе уголовного права должен бы, по моему мнению, лежать тот принцип, что наказуется собственно не человек, а только поступок, - для того чтобы последний не совершился еще раз: преступник - это лишь материал, на котором карается проступок, для того чтобы закон, в результате которого наступает наказание, сохранил свою устрашающую силу. Это и надо понимать под выражением: «Он подвергся действию закона». По воззрению Канта, которое сводится к известному принципу воздаяния, наказанию подвергается не поступок, а человек. И пенитенциарная система стремится наказать не столько поступок, сколько человека, для того чтобы он исправился. Этим она устраняет истинную цель наказания - устрашение перед поступком, для того чтобы достигнуть очень проблематической цели исправления. Но вообще никогда нельзя одним средством стремиться к достижению двух разных целей; тем более надо сказать это о тех случаях, когда обе цели в том или другом смысле противоположны. Воспитание - это благодеяние; наказание - это страдание: пенитенциарная система хочет одновременно осуществить и то, и другое. Далее, как бы ни было велико то участие, которое грубость и невежество, в союзе с внешней нуждой, принимают во многих преступлениях, все-таки нельзя приписывать им главной роли, потому что бесчисленное множество других людей, живущих в той же грубости и в совершенно сходных обстоятельствах, не совершают преступлений. Главную роль в последних играет поэтому личный, моральный характер, а последний, как я это выяснил в своем конкурсном сочинении о свободе воли, безусловно, не меняется. Поэтому действительное моральное исправление даже и невозможно - возможно только устрашение перед поступком» [2, с. 159-160].
Без комментария не обойтись. Меня лично устраивает отчетливое понимание Артуром Шопенгауэром устрашающей силы закона и карающей функции уголовного права. Вполне могу я принять и его искреннее неверие в
воспитательные и исправительные притязания и полномочия пенитенциарной системы. Кому-то, может быть, и весьма комфортно утешать себя мыслью, что если хотя бы несколько человек из сотни и вправду после отбытия наказания исправляются, то этого и вполне достаточно для поддержания должного реноме. Но не таков Шопенгауэр: он преисполнен колкого скепсиса. Своя логика есть и в утверждении, что наказываться должен поступок, а не человек. Упор, так сказать, делается на «букве закона». Но как при этом не понимать, что по факту это означает еще большее устрожение, чем это было у Канта?! Если карается поступок, а не человек, то выходит, что уже и вовсе никакие смягчающие вину обстоятельства напрочь исключаются, они тут просто немыслимы. Если уж у Канта долг обязан быть выполнен (т.е. приговор должен быть приведен в исполнение), какие бы препятствия ни воздвигала наличная эмпирическая действительность, то тут и подавно. Если там покарай хоть «трава не расти», то тут покарай и «забетонируй», чтобы ни одна травинка не пробилась. Хотя надо сказать, что Артур Шопенгауэр, вероятно, это вполне осознавал: не зря же он неоднократно, как заклинание, повторял о необходимости показательного устрашения. И в этом, собственно, он прав: страх, может быть, и плохой советчик, но сдерживатель и охранитель очень даже неплохой.
А вот в следующем отрывке Артур Шопенгауэр подводит нас не просто к наказанию и его безусловной неотвратимости, а к самой что ни есть высшей мере наказания - смертной казни. По идее, если Кант был категорически за смертную казнь, то Шопенгауэр должен быть за нее и подавно. И это действительно так. И как бы он ни старался дистанцироваться от уже «набившего оскомину» jus talionis - «око за око, зуб за зуб», - именно оно и выходит. Тут, правда, проще, лаконичнее, трагичнее: жизнь за жизнь, смерть за смерть. И не может не бодрить осознание того, что и Артура Шопенгауэра по этому вопросу с полным на то основанием можно записывать себе в соратники. «Если, как учил Беккария, наказание должно строго соответствовать преступлению, то это основывается не на том, что первое должно служить искуплением за последнее, а на том, что залог должен соответствовать ценности того, за что он оставлен. В силу этого каждый вправе требовать в залог безопасности собственной жизни чужую жизнь; но он не вправе требовать того же в залог безопасности своего имущества, потому что для последнего достаточным залогом является чужая свобода. Вот почему для обеспечения жизни граждан смертная казнь безусловно необходима. Тем, кто хотел бы ее упразднить, следует сказать: «удалите прежде из мира убийство, а за ним последует и смертная казнь». По той же причине смертная казнь должна следовать и за умышленное покушение на убийство, как и за самое убийство: ибо закон хочет карать поступок, а не мстить за его исход. Вообще, правильным масштабом для грозящего наказания являются те вредные последствия, которые желательно предотвратить, - а не служит подобным масштабом нравственная несостоятельность запрещенного деяния. Вот почему закон имеет право карать за допущенное падение с окна цветочного горшка - исправительной тюрьмой, за курение летом табаку в лесу - каторгой, разрешая его, однако, зимою. Но, как это существовало в Польше, карать смертью за убийство зубра - это слишком много, так как за сохранение породы зубров нельзя платить ценою человеческой жизни. При определении степени наказания наряду с
бЗ
размерами предупреждаемых вредных последствий необходимо принимать в расчет и силу мотивов, побуждаемых к запретному деянию. Совсем другое мерило для наказания надо бы употреблять, если бы истинным основанием для него служили искупление, возмездие «равным за равное». Но уголовный кодекс не должен быть ничем иным, как перечнем мотивов, противодействующих возможным преступным деяниям; и оттого каждый из этих мотивов должен значительно перевешивать мотивы к таким деяниям, и тем в большей степени, чем сильнее тот вред, который может произойти от предотвращаемого законом деяния, чем сильнее искупление к последнему и чем труднее изобличение преступника» [2, с. 161-162].
Относительно падающего цветочного горшка с карниза и курения летом в лесу, и даже насчет убийства зубра, отвлекаться не будем. Отметим лишь следующее: не устраивает кантианская система наказания, не устраивает месть как чувство, не устраивает само слово «месть», а выходит опять же небывалой силы устрожение - к убийству приравнивается неудачная попытка, остается приравнять и замысел. Хорошо, что уголовное законодательство все же не пошло по предложенному Шопенгауэру пути, а то сие бы неимоверно увеличило бы количество виселиц и эшафотов - кому-то на радость, кому-то на устрашение.
Еще в одной своей работе «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэр, кроме всего прочего, рассуждает о различных вариантах и аспектах чести. И последним ее видом указывает «рыцарскую честь». И вот именно она-то нас и выводит к еще одной из форм проявления мести и возмездия - да еще какой! Правда, справедливости ради следует заметить, что указывает он ее с немалой долей сарказма, намекая на ее архаичность и непрактичность для просвещенного-то XIX века: «Честь человека основана не на том, что он делает, а на том, что он претерпевает, что с ним случается. Если, по принципам разобранной выше общепризнанной чести, эта последняя зависит исключительно от того, что человек сам говорит либо делает, то рыцарская честь, напротив, зависит от того, что говорит или делает кто-либо другой. Таким образом, она находится в руках, даже висит на кончике языка у всякого встречного и в любой момент может быть, по его желанию, утрачена навеки, если только обиженный не вернет ее себе с помощью восстановительного процесса, о котором мы скоро будем говорить, что, однако, сопряжено с опасностью для его жизни, его здоровья, его свободы, его собственности и его душевного спокойствия. Вследствие этого поведение человека может быть самым честным и благородным, его намерения - самыми чистыми, а его ум - самым выдающимся: все-таки его честь каждую минуту подвергается риску быть утраченной, коль скоро кому-нибудь заблагорассудится обругать его, - нужно только, чтобы сам обидчик не нарушал еще этих законов чести, а, впрочем, он может быть негоднейшим бездельником, тупейшим олухом, тунеядцем, игроком, вечным должником, короче - человеком, который недостоин взгляда со стороны того, кого он оскорбляет...
Очевидно, что именно категория людей недостойных должна питать особенную благодарность этому принципу чести: ведь он ставит их на одну доску с теми, которые во всех других отношениях стоят на недосягаемой для них высоте. И вот если такого рода субъект произнес ругательство, т.е. приписал другому какое-либо дурное качество, оно считается пока объективно
верным и обоснованным суждением, закономерным определением и даже на все предбудущее время сохранит свою истинность и силу, коль скоро не будет тотчас же заглажено кровью, иными словами - оскорбленный остается (в глазах всех «людей чести») тем, чем его назвал оскорбитель (будь он последним из всех смертных): ибо он (так гласит технический термин) «оставил на себе» это оскорбление. Поэтому люди чести будут теперь относиться к нему с полным презрением, бегать от него как от зачумленного, - например, громко и публично отказываться от посещения того общества, где он принят и т.д.» [2, с. 276-277].
Да уж, «взялся за гуж - не говори, что не дюж», то бишь назвался аристократом, будь любезен - будь достоин. Если в тебе страх смерти настолько силен, что тебе жизнь в позоре дороже, то тогда нечего удивляться, поскольку ты «оставил на себе» оскорбление, что твои бывшие знакомые не только перестанут тебя приглашать в гости, но и, чтобы не «замараться» и чтобы к ним не пристала эта «зараза», перестанут тебе пожимать руку. Тут все строго: тут одним поступком можно всего лишиться - имеется в виду чести. Она, как девственная плева, Богом дается только раз, потом ее не восстановишь, если за восстановление, конечно, не считать «лисий» обман. Однако пойдем дальше. «Отсюда значится, что, по кодексу рыцарской чести, за упреком во лжи тотчас должно следовать обращение к оружию. Это все мы говорили о брани. Но есть еще нечто худшее, чем ругань, - вещь столь ужасная, что я должен просить у «людей чести» прощения уже за простое упоминание о ней в этом кодексе рыцарской чести, ибо, как мне известно, у них при оной мысли о ней мороз продирает по коже и волосы становятся дыбом: это высшее зло на свете, горше смерти и вечных мук. Именно, может случиться страшно сказать, -что один человек даст другому затрещину, нанесет ему удар. Это ужасное событие влечет за собой такую полную потерю чести, что если уже для устрашения всех других ее оскорблений требуется кровопускание, то здесь, для ее окончательного восстановления, нужен решительный смертельный удар.
Честь совершенно не имеет никакого отношения к тому, что такое человек сам по себе и для себя, или к вопросу, может ли когда-либо измениться его моральная природа, а также ко всем другим подобным школьным умствованиям: нет, если она оскорблена или в данное время утрачена, нужно только действовать с достаточной быстротой, чтобы весьма скоро и вполне ее восстановить с помощью единственно универсального средства - дуэли. Если же оскорбитель не принадлежит к классам, придерживающимся кодекса рыцарской чести, или если он уже раз поступил вопреки этому кодексу, то, особенно при оскорблении действием, но также и при одном словесном оскорблении, можно предпринять верную операцию: имея оружие, уложить обидчика на месте; в крайнем случае - час спустя; тогда честь восстановлена. Но сверх того, а также если нам желательно избежать такого шага из опасения перед сопровождающими его неприятностями или если мы просто не знаем, подлежит ли оскорбитель законам рыцарской чести или нет, мы имеем еще паллиативное средство в «авантаже». Средство это состоит в том, что, если противник был груб, мы проявляем по отношению к нему еще гораздо большую грубость. Когда это не удается уже с помощью ругательств, то прибегают к драке, причем и здесь существует известная градация в охране чести: пощечины заглаживаются палочными ударами, последние - ударами арапника; даже против арапника некоторыми рекомендуется, как испытанное средство,
плевки. Только в том случае, если вы с этими средствами уже запоздали, дело непременно должно дойти до кровавых приемов» [2, с. 278-279].
Что примечательно и что, надо сказать, довольно неприятно примечательно: Артур Шопенгауэр везде говорит о «людях чести» демонстративно отстраненно - значит, себя к ним не причисляя. А когда себя к «людям чести» не причисляешь, а на самую честь поглядываешь откуда-то снизу и сбоку, тогда не мудрено, что многое «в диковинку» кажется. И тут даже его всегдашний смачный и колкий юмор не только тускнеет, но и тупится: можно сколько угодно иронизировать и ерничать по поводу обостренного чувства чести, но когда ее вовсе нет, тогда действительно можно безропотно сносить не только любые оскорбления, но и любые затрещины, конечно, теша себя при этом мыслью, что мне, мол, совсем и не больно, и я, мол, все равно умнее. Как А. Шопенгауэр не понимает, что одного ума, бывает, мало. Вот шуты при королевских дворах частенько бывали совершенно незаурядного ума и неподражаемого острословия, оставаясь при этом всего-навсего шутами, на оплеухи и пинки отвечая лишь выразительными гримасами. Может, кому-то этого и достаточно. Так тем самым, возможно, и определяется судьбоносный выбор: кому в стойло, а кому в седло, кому оставаться, pardon, с «быдлом», прозябая в плебействе, а кому подниматься в аристократические верхи, так сказать, в сиятельный «бомонд». Дармовых привилегий, как известно, не бывает. У Шопенгауэра же во всем этом всплывает полнейший и вопиющий антиаристократизм. На мой взгляд, над чем уж если и можно поиронизировать касательно аристократов, то над их чрезмерным педантизмом и щепетильной, часто - вычурной, манерностью, но уж никак не над их обостренным чувством чести. А вообще, надо сказать, что Артуру Шопенгауэру стоит выразить огромную благодарность нам, живущим в XX-XXI вв., за данный «культпросвет» относительно тонкостей и деталей «рыцарского кодекса чести», о котором теперь можно только мечтать и которого теперь во многих аспектах нашей жизни очень не хватает.
Таким образом, подводя итоги шопенгауэровскому видению мести и возмездия, следует выделить, что, отторгая месть как индивидуальную «ипостась» возмездия, особенно в ее дуэльных, аристократических, проявлениях, Артур Шопенгауэр - убежденный апологет максимального, насколько возможно, устрожения общественного возмездия - устрожения кары закона. Основное мерило для него в этом - степень устрашения.
1. Шоп енгауэр, А. Воля к власти / А. Шопенгауэр // Полное собрание сочинений. - Т. 3.
2. Шоп енгауэр, А. Избранные произведения / А. Шопенгауэр. - Ростов н/Д : Феникс, 1997.
Список литературы
Пилецкий Сергей Григорьевич
кандидат философских наук, доцент,
кафедра истории и философии, Ярославская государственная медицинская академия
Piletsky Sergey Grigoryevich Candidate of philosophy, associate professor, sub-department of history and philosophy, Yaroslavl State Medical Academy
E-mail: SergeyPiletsky@yandex.ru бб
УДК 117.7 Пилецкий, С. Г.
Артур Шопенгауэр о чести, мести и возмездии / С. Г. Пилецкий // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. - 2012. - № 4 (24). - С. 60-67.
