CC BY
16Гусейнов Г.-Р.Л.-К, «Аргумент ржи», лраславяне на Волге и Дону и проблема древних взаимоотношений русского языка с языками народов Дагестана
УДК 801.808.809
«Ар1умент ржи», праславяне на Волге и Дону и проблема древних взаимоотношений русского языка с языками народов Дагестана
Г.-РЛ.-К. Гусейнов
В качестве лингвистического свидетельства славянской языковой принадлежности саклабов-сакалиба, идентифицируемых с именьковской культурой IV -VII вв., носители которой занимали пространство от низовий р. Белой на востоке до среднего течения р. Суры на западе, от устья р. Камы на севере до Самарской луки на юге, авторы «Истории татар» [1, с. 211, 216] ссылаются на публикации В.В. Напольских 1996 г, Согласно последним «в финно-угорских языках Поволжья и Приуралья (удмуртском, коми, марийском, мордовском) ряд терминов, связанных с земледелием («рожь», «участок земли», «земля»), был заимствован (в период до распада пермской этноязыковой общности [2, с. 151]) из языков балто-славянского круга не позднее середины I тыс. Фонетический облик заимствований позволяет утверждать, что «языком-донором был праславянский язык», а создатели этой культуры «говорили на языке (языках) праславянского круга».
Отметим сразу, что при всех известных локализациях славянской прародины (может быть, за исключением критически воспринятой видными славистами, включая О.Н. Трубачева [3, с. 436J, гипотезы 3. Голомба, помещавшего предков славян, германцев и балтийцев на верхнем Днепре и Доне, откуда ■ с верхнего Дона - протославяне двинулись на юго-запад к лесостепному поясу и достигли своей будущей прародины в среднем Приднепровье [4, с. 36]) неизвестен ни один вариант, который помещал бы ее, тем более в IV - VII вв., в столь удаленном регионе северо-восточной Европы. При этом сторонники существования балто-славянской общности относят время ее дивергенции к VII в. до н. э. [5, с. 16], когда, надо полагать, и выделился праславянский язык, поздний (до распада) период существования которого традиционно относят «к последним векам дохристианской эры и первой половине I тыс.» [6, с. 16]. Однако и впоследствии, до VIII в., а но лексико-статистическим данным, до конца I - начала II тыс. коми и удмуртский языки продолжали входить в пермскую общность, в то время как марийский и мордовский языки выделились из финно-волжского праязыка, в первом случае после 1 тыс. до н. э., во втором - на рубеже Ш - II тыс. до н. э. [7, с. 39; 1, с. 198]. Соответствующие контакты таким образом приобретают разноуровневый характер, так как, с одной стороны, могли иметь место праславяно-пермские, но с другой — праславяно-марийские и праславяно-мордовские языковые связи.
В собственно арсальном аспекте обращает на себя внимание то, что еще в V -VII вв. северные области Днепровского левобережья и регион верхнего течения Оки заселяли балты, в то время как на средней и нижней Оке и в междуречье верхнего течения Дона и Волги проживали поволжские финны, которые были представлены и на более северных территориях [2, с. 147]. Кроме того, следует иметь в виду и точку зрения о балтийском происхождении территориально наиболее близких к ареалу именьковской культуры вятичей, обитавших в бассейне верхней Оки по соседству с голядью, сохранившей свою балтийскую самостоятельность еще в X - XI вв., ибо только с конца IX и на протяжении X вв. славянские памятники проникают в поречье среднего течения Оки, не выходя из зоны леса [8, с. 97, 99]. При
Гусейнов Г.-Р.А.-К «Аргумент ржи», праславяне на Волге и Дону и проблема древних взаимоотношений русского языка с языками народов Дагестана
этом вятичи, ио крайней мере со второй половины VIII (!) - первой половины IX вв. до их освобождения Святославом в 965 г., платили дапь хазарам, как, впрочем, и их западные соседи - радимичи, поляне и северяне [1, с. 299- 3001.
Однако остается неясным, достиг ли арабский полководец Мерван, с походом 737 г. которого па хазар связывается упоминание об сакалибах на Дону отождествляемых со славянами и отчасти переселенных им в Южный Дагестан и прилегающие области Закавказья [9, с. 206, 381]; [10, с. 160], [П, с. 128] или Волге [12, с. 78 -79]. этих областей (при этом мнение об их пребывании на Волге является наиболее распространенным). Уход части именьковцев на запад в среднее Поднепровье относят к рубежу VII - VIII вв. [1, с. 216], а ио другим данным, они продвинулись в ле-вобережно-днепровский и среднедонской ареал, пограничный с Хазарским каганатом, под давлением болгар (булгар), появившихся в среднем Поволжье уже в конце VII в. [2, с. 147, 148 (рис, 1), 150]. Все это (передвижение земледелыдев-именьковцев через столь обширные территории из области славянской прародины, локализуемой в верхнем, среднем Поднепровье и идентифицируемой с пшеворской культурой в Польше [1, с. 216J, и обратно) представляется достаточно фантастичным.
Что касается «аргумента ржи» (подобно «аргументу бука» в индоевропеистике), название которой (ржи) якобы было заимствовано прапермяками (?!) из праславян-ского, а сама ее культура, которая до этого на Восточноевропейской равнине не возделывалась, была привнесена именьковпами до северночерноморских земель [2, с. 151] и «в своем распространении с юга, юго-востока на север... пришла к германцам. скорее всего, от славян (герм. *rugi- < протослав. *rúgí, слав. *гъгъ)» [3, с. 441], то в его отношении следует отметить следующее. Дело в том, что названия ржи - коми rud'z reg, у дм. dzidzek, морд, roz - традиционно считаются заимствованиями из какого-то вос точного индоевропейского языка, а марий. rza, urza возводится к русскому [13, с. 494J. Однако при этом не может не обратить на себя внимания близость коми формы к латыш, rudzis «рожь» [13, с. 495], что могло быть обусловлено отмеченной выше территориальной смежностью балтийских и поволжских финно-угорских языков, в то время как морд, розъ относится к эпохе, когда в восточнославянской речи сохранялось мягкое жь [14, с. 343]. Последнее имело место до конца XIV в., а прояснение редуцированного ъ > о, если иметь в виду др.-рус. ръжь, в середине XII - первой половине XIII вв. [15, с. 632, 315], т. е. соответствующий контакт мог иметь место в период с XII - XIII вв. до конца XIV в., но никак не в прасла-вянскую эпоху, как утверждают В.В. Нанольских и вслед за ним авторы «Истории татар», что делает пребывание праславян-сакалиба в Поволжье маловероятным. Свидетельством же того, что рассматриваемая лексема была усвоена в коми язык из балтийского источника, является исконный характер названия ржи в так называемых «древнеевропейских» диалектах, которые включают в себя целый ряд германских, в т. ч. немецкий, балтийских, а также славянских языков [16, с. 658].
Следует отметить и то, что в лингвистике до сих пор неизвестны какие-либо хотя бы лексические свидетельства взаимодействия (пра)славянского или древнерусского и дагестанских языков. Отмеченные же факты соответствующего порядка, использованные в 1946 г. В. Полаком для обоснования выдвинутой им концепции славяно-кавказского языкового союза, подвергнутые в свое время критике со стороны автора этих строк [17] и положительно воспринятые виднейшими кавказоведами [18, с. 174], касаются лишь двух словесных единиц аварского, арчинского и цезских языков. При этом в отношении сравниваемых с праславянским
Гусейнов Г-Р.А.-К. «Аргумент ржи», праславяне на Волге и Дону и проблема древних взаимоотношений русского языка с языками народов Дагестана
*тесъ при сербо-хор. мач, которое возводится к праформе *тьсъ 119, с.612], гунз., гин., цез. мач\а, бежт. маъч1аъ «меч», гин. мач1а «кинжал» [20, с.153], к каковым, видимо, генетически близки чам. мирча/нича, тинд. мина «кинжал» [21, с. 327 - 328], следует отметить возможность их тюркского происхождения. Кроме того, обращает на себя внимание кумыкское меч «кузница», связь которого, в свою очередь, со славянским названием меча представляется довольно вероятной.
В качестве возможного этимона вышеупомянутых лексических форм можно назвать потенциально тюркское и булгарское слово, имея в виду карачаево-балкарский мычхы и чувашский пачка репрезентаты общетюрк. бычкьы «пила» с корнем бич—быч- «кроить», «резать» с суффиксом -къа /~ка [22, с. 158, 159] в двух вариантах: тюрк. *мича /*мыча > чам. мирна, тинд, мича, булг. *мача > цез., бежт., гин. мач1а /маъч1аъ. Здесь ауслаутные -а /-а могут быть интерпретированы как аффиксы наиболее древних тюркских имен действия (23, с. 166], известные и чувашскому языку [24, с. 152 - 153].
Возможность бытования булгарской формы *мача подтверждается тур. maç. «меч» [19, с. 613], близким к бежтинской форме, но с утраченным ауслаутным редуцированным â в силу его неизвестности турецкому языку. В современном варианте данное слово представлено в несколько ином звучании - meç «1) меч, палаш; 2) эспадрон, рапира» [25, с. 610], но при этом, что знаменательно, звук [а] присущ северо-восточным турецким говорам, а также азербайджанскому языку [26, с. 17], то есть он мог быть представлен в соответствующем репрезентате в зоне, территориально близкой к Дагестану, Не исключено, что в турецком mac/meç отразился, как и в славянском мечъ, другой переднерядный булгарский (диалектный?) вариант корня мыч- - *мёче, т, к. нратюрком -*и-/-*ы- может отвечать в чувашском и переднерядный редуцированный ё [27, с. 9, 10], который отразился в славянском через ближайшие -е- и -ь~. Последний звук артикулировался в древнерусском как очень краткий ё [15, с. 410], чем, видимо, мотивируются «необъяснимые колебания вокализма» в данной праславянской лексеме, которая восстанавливается в форме *тесь/*тьсь ввиду прежде всего ст.-слав, мечъ, мьчь, рус. ц.-слав. мечь, ст.-укр. мечъ [28, с. 38, 39, 40], хотя, между прочим, аналогичная альтернация наблюдается и в славянском этнониме *sbrb-/*serb- [8, с. 66].
Усвоение, в принципе, могло иметь место не ранее конца VII в. (!), когда в соответствии с гипотезой Дж. Шевелева и Э. Штибера в славянском появились редуцированные гласные [29, с. 72], то есть в булгарскую эпоху (ср., по В. Георгие-ву [30, с. 72]: «в общеславянском языке тюркских заимствований не было, а это свидетельствует в пользу предположения о распаде общеславянского единства после V - VI вв.»). Не исключено вместе с тем, что аналогично допущению усвоения славянской лексемы из кельт, тесс- «сверкать», «блестеть» [28, с. 43] представляется возможным допустить его усвоение из вышеупомянутог о кум. меч «кузница», если связать его с потенциально булгарским *мёчё как производного от глагольной основы *мёч~, от которой могло образоваться и кумыкское слово.
Последнее вместе с тем обнаруживает интересную близость к груз, mcedel-i «кузнец», которое восходит к прагрузинско-занскому уровню [20, с. 39] с корнем *ced- «прибивать, ковать» общекартвельского уровня [31, с. 254]. Таким образом, не исключено, что рассматриваемая лексема может восходить к грузинскому этимону, хотя представляется возможным допустить и обратный процесс вхождения славянского (древнерусского?) булгаризма в кумыкский язык в достаточно древнюю эпоху, чего нельзя сказать о древнерусско-дагестанских лексических сходствах, возникновение которых оказалось обусловленным отражением в них одного
Гусейнов Г.-Р.А.-К. «Аргумент ржи», праславяне на Волге и Дону и проблема древних взаимоотношений русского языка с языками народов Дагестана
и того же тюркского (булгарского) этимона. Последний вариант происхождения кумыкского слова вместе с тем представляется семантически более оправданным ввиду возможности развития «мен > кузница, где его куют» и может свидетельствовать об имевших место древних связях мелсду кумыкским и русским языками.
Литература
1. История татар с древнейших времен. - Казань, 2002. Т. 1.
2. Седов В. В. Русы VIII - IX вв. // Этимология. 1997 - 1999. - М., 2000.
3. Трубачев O.II. Этногенез и культура древнейших славян. - М., 2003.
4. Бирнбаум X. Славянская прародина: новые гипотезы (с заметками по поводу происхождения индоевропейцев) // Вопросы языкознания. 1988. № 5.
5. Мартынов В.В. Язык в пространстве и времени. - М., 1983.
6. Алимпиева Р. В. Сравнительная грамматика славянских языков. - Калининград, 1994.
7. Основы финно-угорского языкознания. ~ M., 1974.
8. Хабургаев Г.А. Становление русского языка. - М., 1980.
9. Гаджиев М.Г, Давудов О.М., Щихсаидов А.Р. История Дагестана. - М., 1996.
10. Гадло A.B. Этническая история Северного Кавказа IV - X вв. - СПб., 1994.
11. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века. - M., 1988.
12. Семенов ИТ. История стран и народов Западного Прикаспия (I тысячелетие новой эры). - Казань, 1994.
13. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. - М.. 1971. Т. 3.
14. Основы финно-угорского языкознания. - М, 1975.
15. Русский язык. Энциклопедия. -М.5 1998,
16. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейцы и индоевропейские языки. - Тбилиси,1984.
17. Gusejnov G. Zur Frage des slawisch-kaukasischen Sprachbundes // Sprache in Geschichte und Gegenwart. - Jena, 1980.
18. Климов Г.А. Введение в кавказское языкознание. - М., 1986.
19. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. -М.,1967. Т.2
20. Климов Г.А., Халилое М.Ш. Словарь кавказских языков. - M., 2003.
21. Кибрик А.Е., Кодзасов C.B. Сопоставительное изучение дагестанских языков. Имя. Фонетика. -М., 1990.
22. Этимологический словарь тюркских языков. - М, 1978.
23. Щербак А.М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (Имя). - Л., 1977.
24. Левитская Л.С. Историческая морфология чувашского языка. - М., 1976.
25. Турецко-русский словарь. -М, 1977.
26. Гаджиева Н.Э. Тюркоязычные ареалы Кавказа. -М., 1979.
27. Серебренников Б.А. К проблеме истории гласных чувашского языка // Советская тюркология. 1984. № 2.
28. Этимологический словарь славянских языков. - М., 1992. Вып. 18.
29. Поповска-Таборска X. Хронология общеславянских фонетических изменений в контексте ранней истории славян // Советское славяноведение. 1990. № 1.
30. Георгиев В. Балто-славянский, германский и индоиранский // Славянская филология. - М., 1958. Вып. 1.
31. Климов Г.А. Этимологический словарь картвельских языков. - М., 1964.
