CC BY
133
УДК 329.17 ББК 66.3(0)3
АРАБЫ И ФАШИЗМ В ТЕОРИИ И НА ПРАКТИКЕ*
Питер Вьен,
ассоциированный профессор истории Ближнего Востока и ассоциированный декан исторического факультета Мэрилендского университета в Колледж-Парке (США) [email protected]
Перевод с английского А. С. Огановой
Аннотация. В статье рассматривается отношение арабов Ближнего Востока к фашизму в 1930-е годы и во время Второй мировой войны. Сторонники модели исламофашизма описывают этот период как время реализации антилиберальных склонностей значительного большинства арабов и мусульман в целом. Они считают, что в основе их симпатии к фашизму лежали авторитарные и тоталитарные структуры, присущие исламу. При более серьезном подходе проблему можно понять лишь в контексте деколонизации. Фашизм рассматривался тогда в этих странах как орудие сплочения общества, стремившегося избавиться от колониального господства. Вместе с тем профашистские тенденции в этих странах, их воплощение в платформах партий, молодежных организаций и в рамках сотрудничества с нацистской Германией и фашистской Италией составляли неотъемлемую часть феномена глобального фашизма. В рамках этой теории тоталитарные и расистские идеологические системы и формы социальной организации, ориентирующейся на дисциплинирующего народ лидера, надо понимать как проявления всемирного тренда, сравнимого с идеологией марксизма или капитализма. Примеры Индии и Латинской Америки дают материал для сравнения. Ни один из двух подходов не подтверждает тезис об арабской «исключительности» в принятии фашизма. Отношение к фашизму в арабском мире и в мусульманских обществах в целом серьезно не отличалось от других колониальных обществ.
Ключевые слова: международный фашизм, стандартный фашизм, арабский мир, деколонизация.
ARABS AND FASCISM: EMPIRICAL AND THEORETICAL PERSPECTIVES
Peter Wien, Associate Professor for Modern
Middle Eastern History, Associate Chair,
Department of History, University of Maryland in College Park,
United States of America
Abstract. The article establishes an interpretive framework for Arab responses to fascism during the 1930s and Second World War. Promoters of the Islamofascism paradigm refer to this period as simply a manifestation of the allegedly illiberal inclinations of a vast majority of Arabs and Muslims. They present Arab expressions of sympathy for fascism as conditioned by alleged authoritarian or totalitarian structures inherent in the Islamic religion. In a more nuanced interpretation, Arab reactions to fascism form a phenomenon that can only be understood in the local and chronological contexts of decolonization, in which fascism was a model and reference as a tool of social disciplining with the ultimate goal of getting rid of colonial control. According to this framework, totalitarian references in political discourse were a means to an end that was widespread at the time. Other, equally nuanced interpretations see pro-fascist trends in Middle Eastern states - as they became manifest
* Статья впервые опубликована на английском языке в журнале Die Welt des Islams. - 2012. - Jg. 52. - S. 331-350.
in party platforms, uniformed youth organizations, or collaboration schemes with Nazi Germany and Fascist Italy - as manifestations of global fascism as a «type». According to this reading, totalitarian and racial ideological systems and leader- and discipline oriented forms of social organization have to be understood as representations of a worldwide trend comparable to Marxist or Capitalist ideology. Examples from India and Latin America provide a comparative framework for this. Neither of the two latter approaches subscribes to a thesis of an Arab «Sonderweg» in the adoption of fascism. Reactions in the Arab world in particular and in Muslim societies in general did not differ substantially from those in other colonial societies.
Key words: international fascism, generic fascism, Arab world, decolonization.
В статье приведены данные эмпирических исследований профашистских тенденций в странах Ближнего Востока, преимущественно до 1945 г., и предпринята попытка определить место фашизма в арабском мире и в более широком контексте - в рамках международного или стандартного фашизма неевропейских обществ. Эта последняя часть статьи носит сравнительный и теоретический характер, но остается несколько эклектичной из-за сравнительно небольшого формата.
Рассуждать на эту тему непросто на фоне нынешней антиисламской риторики, вызванной всплеском исламского терроризма. В ходе продолжающегося обсуждения термина «исламофа-шизм» главную роль поныне играют ссылки на прошлые отношения арабов с нацистской Германией и на влияние антисемитизма нацистов на арабскую националистическую идеологию. В них неизменно присутствуют напоминания о деятельности Амина аль Хусейни, муфтия Иерусалима, жившего в 1941-1945 гг. в Германии и тесно связанного с нацистской антисемитской пропагандой на Ближнем Востоке, которые обычно конституируются в непосредственную связь между нацистским тоталитаризмом и современным арабским национализмом [1]. В этом же духе трактуется взаимодействие арабов с фашистами в Германии и на оккупированных ею территориях, оценка арабами информации о Холокосте до и после 1948 г. и адаптация элементов фашистской идеологии на современном Ближнем Востоке. При этом полностью игнорируется, что эти явления неповсеместны, неоднозначны и во многом не связаны друг с другом [2].
Сторонники понятия исламофашизм часто игнорируют также и то, что основание государства Израиль и первая арабо-израильская война были событиями, приведшими к кардинальным изменениям в арабском историческом сознании, в том числе - к трансформации коллективной оценки евреев, Холокоста и нацистского государства. Нежелание считаться с этим крайне важным обстоятельством, определившим структуру исторического сознания арабов и прежде всего палестинцев, порождает своего рода эпистемологический разрыв, демон-
стрирующий, в частности, то, как общественное мнение соотносится с историческими фактами и питает популистские и псевдонаучные дебаты. Эта констатация касается обеих сторон ближневосточного конфликта.
В данном случае особо необходим дифференцированный подход, который надлежит применять к оценке ситуации как до, так и после 1948 г., поскольку распространение тоталитарных, профашистских тенденций на межвоенном Ближнем Востоке требует системного объяснения, а не просто ссылки на отдельные примеры [3].
В исследованиях, посвященных антисемитизму на Ближнем Востоке после Второй мировой войны, рисуется мрачная картина массовой поддержки там нацистских и антисемитских настроений. Между тем до 1948 г. арабы в своем большинстве с пониманием и сочувствием относились к евреям и к их страданиям в годы Холокоста. Только после 1948 г. в арабской среде стало доминировать представление, что государство Израиль злоупотребляет информацией о Холокосте в своих эгоистических интересах. Сразу после 1948 г. стали набирать популярность и антисемитские стереотипы, основанные в значительной степени на «Протоколах сионских мудрецов» [4]. Между тем, анализ арабской прессы предвоенного периода свидетельствует об обратном - об отсутствии расизма и антисемитизма и о критическом отношении ко всем формам фашизма [5].
В дальнейшем мною будет предпринята попытка проследить два подхода к теме нацизма и фашизма в арабском мире. В этой связи будут рассмотрены следующие проблемы: противодействие стереотипам, контекстуализация и феноменология, а также типология стандартного фашизма.
Противодействие стереотипам
В исследованиях, отвергающих аргументацию сторонников концепции исламофашизма, указывается на критическое восприятие арабами идей национал-социализма. Тем самым опровергается широко распространенное представление, что арабов в немалой степени привлекал нацизм. Тем самым заведомо игнорируются социалистическое, коммунистическое и, в широком смысле, антифашистское
332
движения, заметно представленные на Ближнем Востоке [6].
В вышедшей сравнительно недавно книге, посвященной истории Ирака, Орит Башкин рисует яркую картину политического плюрализма в Ираке в межвоенный период, в том числе и роль, которую играла в нем социал-демократия [7]. В свою очередь Гётц Нордбрух и Рене Вильдангель считают необходимым отметить, что в Сирии и Палестине в то время были представлены самые разные точки зрения. Я сам убежден и неоднократно доказывал это, что даже у непоколебимых арабских националистов Ирака были крайне эклектичные представления о европейских политических течениях [8]. Восхищение организационными успехами тоталитарных государств сочеталось у них с крайним скептицизмом в отношении всего того, что приходило к ним с Запада.
В работах Израэля Гершони и Джеймса Янковского описываются дебаты о фашизме, состоявшиеся в Египте и освещенные в журналах для интеллигенции, игравших большую роль в формировании общественного мнения. Их участники убедительно продемонстрировали, как интеллектуалы (например, египтянин Салама Мусса) сравнительно легко переходили от поддержки фашизма в начале 1930-х гг. к его отрицанию во второй половине десятилетия - главным образом, под впечатлением войны в Абиссинии. Авторы убедительно освещают также антинацистские позиции основателя движения «Братьев-мусульман» Хасана аль-Банна. В то же время они приводят и множество примеров поддержки нацизма в 1930-е гг., свойственной, например, партии «Молодой Египет» [9].
Удивительным, действительно, представляется то, как арабы, включая политиков и интеллектуалов, без особых усилий переходили от критики нацизма в предвоенные годы к симпатии в отношении расистской политики нацистов. А ведь подобные переходы стали основополагающим элементом публичных дискуссий арабов с конца Второй мировой войны [10].
Как стало возможным, что язык фашизма и антисемитизма был так быстро воспринят многими арабами? Анализ арабской прессы свидетельствует [11], что арабы жадно ловили новости, поступавшие к ним из каналов массовой информации, и хорошо знали, что происходило в Европе в 1930-е гг. и во время войны. Философия антисемитизма была в арабском мире хорошо известна, и отдельные политические деятели активно использовали ее в пропагандистской конфронтации во второй половине 1930-х гг. во время восстания в Палестине [12]. Пропагандистские речи Амина аль-Хусейни при-
влекали внимание, даже если они звучали слишком резко, еще тогда, когда конфликт в Палестине был заморожен из-за войны [13]. Не все это первоначально оставалось на задворках общественного сознания. Затем, однако, в полной мере сказались изменения, наступившие после войны 1948 г.: появление коллективной психологической травмы в результате поражения и унижения от рук сионистов. Отсюда появление идей и образов, которые могли быть использованы, чтобы очернить оппонента, а в психологическом смысле - способствовать преодолению полученной травмы. Теории заговора пришлись тут кстати.
Контекстуализация и феноменология
Установить то, что я определяю как феноменологию прототалитарных и профашистских тенденций в межвоенный период, означает воздать должное фашистским тенденциям. Они были воплощением не только более широких тенденций. Их следует также рассматриваться в контексте специфики их возникновения.
Кстати, то, что я употребляю термин феноменология, не означает, что я поддерживаю позиции немецкого историка Эрнста Нольте в так называемом «Споре историков» середины 1980-х гг. Тезис Нольте, согласно которому германский нацизм и советский сталинизм были двумя различными проявлениями одного и того же явления, был решительно отвергнут многими его коллегами как апология преступлений нацизма. Особенно это касается его утверждения, что Холокост был просто реакцией на более ранние сталинские преступления.
По моему мнению, употребление термина феноменология дает многое для дискуссии о фашизме в арабском мире. Терминология Нольте является нечеткой или даже неопределенной [14]. Тем не менее она полезна для данных дебатов, поскольку открывает возможность более гибкого анализа, чем жесткая типология, пытающаяся определить и описать все черты неевропейских авторитарных режимов, позволяющие включить их в систему транснационального фашизма. Вместе с тем я не поддерживаю модель Нольте и тогда, когда утверждаю, что профашистские тенденции межвоенного периода, в частности, в 1930-е гг., были формой политического радикализма, оказывавшего в этот период большое влияние на подростков и юношей.
В своей недавно вышедшей книге Ильхам Хури-Макдиси рассматривает «культуру радикализма» перед Первой мировой войной. Она использует этот термин для обозначения левого радикализма, противостоявшего, например, национализму и характерного для средиземноморско-
го региона с его свободным обменом идеями [15]. Анархизм и футуризм, как левый, так и правый радикализм, были не очень заметны в то время, особенно в годы хаоса сразу после 1918 г. Даже позднее, в межвоенный период, радикализм был всего лишь одной из черт глобального рынка идей, особенно в колониальном мире, где усилилась активность и политизация молодой образованной молодежи, не имевшей, однако, возможности активно участвовать в политике.
В своей книге об Ираке я отразил суть про-тоталитарных и профашистских взглядов, распространившихся в Ираке в межвоенный период. Дискуссии в националистической прессе Ирака отражали многие накопившиеся явления, в том числе и проблематику нацизма. Интеллектуалы и публицисты высказывались по этим вопросам непоследовательно и эклектично. Они перерабатывали все то, что воспринимали извне, адаптируя полученное к местным условиям с учетом потребности в деколонизации. В этой связи я привожу взгляды Юнуса ал-Сабави, выступавшего в роли распространителя радикальных идей, воспринятых им самим крайне непоследовательно. Сам он тоже испытывал смятение, признавая, что его поколение страдало из-за того, что было вынуждено выдергивать идеи начала XX в. у таких теоретиков, как Ле Бон и Бергсон, вскормивших правых экстремистов. Ал-Сабави и его соратники впитывали эти идеи, но одновременно, хотя и в меньшей степени, поддерживали связи с коммунистами [16].
При описании этого явления мною использован термин «фашистская образность» для объяснения значимости фашистских символов в публичной политике (приветствие, униформа и т.д.) и показана роль молодежных организаций, так напоминавших молодежные фашистские объединения в Европе. Я не называл эти организации фашистскими, поскольку у них не было многих черт, характерных для организаций подобного рода в Италии или в Германии. Молодежная организация Футувва в Ираке не была аффилирована ни с одной партией, но в то время, когда Ясин аль-Ха-шими был премьер-министром (1935-1936 гг.), она слыла государственной организацией. Ее поддерживала своеобразная коалиция, включавшая британских дипломатов, рассматривавших её не как фашистскую организацию, угрожавшую гегемонии монархической элиты, но скорее как ответвление бойскаутского движения. Первоначально Футувва включала представителей разных этнических групп и религий. Иракские евреи с энтузиазмом участвовали в ее спортивных и туристических мероприятиях, распевали там национальные гимны [17].
В других арабских странах молодежные организации были ударной силой политических партий и, таким образом, по-разному представляли идеи фашистского типа. Во многих случаях они отражали не проблемы страны, а узкопартийные интересы (например, «Христианские Белые Символы» в Алеппо). Под униформой «Железных Рубашек» в Дамаске и Алеппо скрывались группы обычных городских головорезов, которые представляли скорее клиентуру буржуазной партии «Национальный блок», осуществлявшей контроль над традиционными структурами города, нежели выражали дух и устремления молодых националистов-экстремистов [18].
Однако некоторые организации того времени выделялись из числа других. К ним относилась, например, «Национал-социалистическая партия Сирии» (НСПС), основанная Антуном Саада в 1930-е гг. Название и партийный символ «аль-зо-баа», напоминавший свастику, были вполне очевидной калькой с известного образца. Вместе с тем отрицание этнического расизма в видении сирийской нации, свойственное, хотя и с оттенком расового мышления, Сааду, может служить немаловажным примером адаптации европейской идеологии к конкретному локальному контексту [19]. Немецкий историк и политолог Кристоф Шуман констатировал, что идеология играла лишь незначительную роль в приверженности молодых националистов: они меньше интересовались содержанием книг и трактатов, но зато в большей степени наслаждались совместными действиями и демонстрацией силы [20]. Они больше «задавались», чем настаивали на какой-то точке зрения.
Рассмотрение отдельных молодежных движений, источников их возникновения, анализ употребляемой ими фашистской образности и про-тоталитарных обсуждений в прессе того времени показывают, что их следует оценивать в более узком контексте - бед и страданий, обусловленных социально-политическими проблемами. В случае с ближневосточными странами на передний план в межвоенный период выходили требования деколонизации. В то же время представителям элиты надо было изобразить то, что казалось им современными взглядами, и скрыть свое патерналистское и потребительское видение общества, подлежавшего «усмирению дисциплиной».
Старшие поколения тогдашней элиты опасались потери власти и привилегий. Вместе с тем им становилось все очевидней, что их позиции подорваны сотрудничеством с колониальными властями [21]. Отсюда стремление к привлечению на свою сторону молодежи. А это, в свою очередь,
334
влекло за собой значительную радикализацию политических установок и готовность к активному восприятию тоталитарных идей. Не случайно благодаря этому принятие фашистских принципов частью арабского общества оставалось очень поверхностным, поскольку объяснялось главным образом стремлением «быть современным» [22] и бросить вызов той части властвующей элиты, которая все еще проявляла приверженность к национализму либерального толка.
Типология стандартного фашизма
Есть ли что-нибудь общее в том, как фашистская трактовка и образность использовались в неевропейских обществах, особенно в тех из них, которые пребывали в состоянии деколонизации? Следует ли рассматривать совокупность соответствующих движений как часть глобальной типологии стандартного фашизма? Не будет ли отрицание того, что такая специфическая совокупность существовала, всего лишь проявлением европоцентризма со свойственным ему игнорированием особенностей неевропейских обществ? Иными словами, складывался ли стандартный неевропейский фашизм, в частности, фашизм колониального типа?
Попробую ответить на эти вопросы.
Строго говоря, термин глобальный фашизм выглядит противоречиво. Он не только включает национализм, но и исключителен по его трактовке, покоясь на жестокости и насилии по отношению к «другим». Фашизм надлежит классифицировать по различным категориям. Существуют разные «фа-шизмы». Рассуждая о глобальном фашизме, необходимо выделить его типологию, а также определить международные контакты и транснациональные каналы идеологического обмена. Однако наличие образной специфики итальянского фашизма и германского нацизма затрудняет выработку такой типологии. Между тем Италия и Германия, определив параметры фашистской образности, внедрили в общепринятую культуру бренд фашизма как эффективного средства распространения определенного посыла. Однако бренд еще не говорит о содержании [23].
Что касается содержания, то существует множество теорий фашизма, и отдать им всем должное в рамках этой статьи просто невозможно. Более того, эти теории неоднозначны и едва ли выдерживают критику не только марксистов, рассматривающих фашизм как проявление кризиса капитализма, но и авторов иных, очень нечетко сформулированных теорий, в рамках которых каждый случай требует своей отдельной классификации [24]. Во многих теориях фашизма выделяются общие черты, такие,
как антикоммунизм, антилиберализм, наличие массовой поддержки и массовой партии, культ насилия и принцип вождизма, а также радикальный национализм. Нередко к этому добавляется еще расизм и особый фашистский стиль политики. Некоторые ученые затрудняются дать определение фашизму, поскольку не существует единой основополагающей оценки всех его оттенков.
Было бы однако неверным, исходя из этого, считать, что фашизм как феномен лишен идеологии. Британский историк и политолог Роджер Гриффин рассматривает фашизм как продукт антипросветительских тенденций конца Х1Х - начала ХХ вв. По его мнению, фашизм возникает из мифического понимания стоящего на краю пропасти мира, предлагая «возрождение» или перерождение совокупности индивидуумов в полноценное национальное сообщество и оставляя в стороне фрагментирован-ную реальность начала ХХ в., взорванного Первой мировой войной. Гриффин, как и многие другие теоретики фашизма, считает, что фронтовой опыт Первой мировой войны во многом способствовал привлечению в ряды фашистских движений единомышленников, мечтавших о чем-то новом, формируемом «коммунитаризмом» и «фестивальной культурой», свойственными этим движениям.
Роджер Итвел добавляет к этому, что фашистская идеология претендовала на то, чтобы предложить «радикальный третий путь», основанный на создании исключительно интегративного (тоталитарного) национального сообщества. Согласно его модели, лежавший на поверхности фашистский стиль (свойственный движению чернорубашечников) - преобладание действий над теорией, культ насилия, демонизация «других» - остаточно случаен. Таковы же «минусы» и других определений фашизма (антикоммунизм, антилиберализм). Все это было лишь частью фашистской пропаганды, но не составляло её сущности [25]. Этот подход дополняет оценку движений арабского мира, возникших после 1945 г., таких, как баасизм и насеризм, и основанных на них режимов.
Зеев Стернхелл, подобно Роджеру Гриффину, настаивает на том, что фашизм был не только результатом хаоса, порожденного Первой мировой войной. Фашизм нельзя сводить лишь к реакции на разрушение общества XIX в. и на появление ленинской и сталинской систем, как это предполагает феноменология Нольте. Стернхелл, напротив, указывает на революционные корни фашистской мысли, а также на ее ненависть к Просвещению [26].
Были ли на Ближнем Востоке аналогичные настроения, враждебные Просвещению? В течение межвоенного периода страстные поклонники фа-
шизма, такие, как Салама Мусса (только в начале 1930-х гг.) или молодые энтузиасты-националисты в Ираке и Сирии, видели себя в качестве силы модернизации в духе Просвещения, в результате которой будет высвобожден или по крайней мере лучше использован потенциал личности [27].
Вообще авторитаризм арабских государств межвоенного периода и послевоенного времени основывался скорее на патерналистских и авторитарных традициях правления поздней Оттоманской империи, чем на принятии тоталитарных идей [28]. Констатируя это, нередко утверждают, что вторая половина 1930-х гг., в частности, в Египте, но также и в целом на Ближнем Востоке, была периодом «кризиса ориентации» интеллигенции, временем ее разочарования в связи с провалом так называемого «либерального эксперимента» [29]. Этот довод перекликается с рассуждениями Эрнста Нольте об основах радикальных политических движений в межвоенный период. Нольте, как известно, предполагал, что либеральная система (не как реальность, а как доминирующее мировоззрение буржуазии) предлагала «радикальную свободу понимания противоположного» и допускала возможность поддаться «искушению тоталитаризма» [30]. Это верно, но лишь отчасти.
Я утверждал и утверждаю, что положение различных поколений перед Второй мировой войной благоприятствовало изменению менталитета молодых интеллектуалов и побуждало их заигрывать со всеми видами радикализма. Вместе с тем было бы банальным оспаривать, что колониальная зависимость не давала арабским политикам и интеллектуалам достаточно возможностей полностью «поддаваться» этим «радикальным искушениям». Единственным примером тоталитарного эксперимента на арабском Ближнем Востоке в первой половине ХХ в. было так называемое движение Рашида Али в Ираке (1941 г.), которое, как уже отмечалось, оставалось географически ограниченным и неоднозначным по ориентации. Движение не просуществовало достаточно долго, чтобы можно было сделать вывод о «целесообразности» тоталитарного радикализма в арабской стране [31]. Сложные отношения между местными элитами и их соперниками из молодого поколения, с одной стороны, и британскими и французскими империалистами - гегемонами, сторонниками порядка, установленного после мировой войны - с другой, создавали пестрый фон политической жизни с ее многообразием мнений и возможностей, что резко отличалось от социально-политической ситуации, предшествовавшей приходу к власти фашистских движений в Европе после 1918 г. В уже упоминавшемся исследовании
Гершони и Янковского рассматривается указанный «кризис ориентации» и утверждается, что в среде египетской и арабской интеллигенции в целом при всем утвердившемся тогда плюрализме мнений авторитарные и профашистские взгляды встречались очень редко.
При таком разнообразии приведенных (и не приведенных) мнений невозможен вывод о том, что ближневосточные интеллектуалы и политики того времени отвергали гуманизм. Более того, особая геостратегическая ситуация Второй мировой войны не позволяет сделать однозначный вывод о причинах тех решений, которые были приняты арабскими политиками в Ираке в 1941 г. и в Тунисе во время немецкой оккупации в 1942-1943 гг., когда монарх Монсеф Бей пытался сохранять равноудаленность как от союзников, так и от держав Оси и когда в Египте 4 февраля 1942 г. при приближении войск Роммеля англичанам удалось вынудить короля Фа-рука под дулом пистолета отказаться от назначения пронацистски настроенного деятеля Али Махира на пост премьер-министра.
Формально можно было бы утверждать, что радикальные политические и интеллектуальные движения на арабском востоке и фашизм в Европе имели мало общего. Но это не совсем так. Фактически правый радикализм, существовавший в межвоенный период и во время войны в арабских странах, имел заметное сходство с фашистскими движениями в Европе и во всём мире. Возможно, он и не оказывал непосредственного влияния на арабскую политику в то время, но зато подготовил почву для авторитарных тенденций в послевоенных арабских государствах.
В своем сравнительно недавнем анализе Федерико Финчелштейн дает пример того, как надо изучать глобальный фашизм между двумя мировыми войнами, работая над конкретным материалом - в данном случае Аргентины. Он утверждает, что только открытый (по моей терминологии феноменологический) подход дает возможность употреблять термин фашизм применительно к неевропейскому контексту. Стремление многих историков фашизма установить жесткую градацию и исключить на ее основе возможность существования фашизма за пределами Европы представляется Финчелштейну проявлением европоцентристской исключительности. Вопреки ей он утверждает, что принятие Аргентиной фашизма надо рассматривать как хаотичный и бессистемный процесс. Между тем, он проводился вполне сознательно, с использованием пришедших издалека идей применительно к местным своеобразным условиям. Финчелштейн доказывает также, что этот процесс характерен для многих стран мира.
336
Аналогичную позицию занимают историки Южной Азии, решая вопрос о контекстуализации проявлений фашистского мышления среди интеллектуалов, таких, как Инайятулла Хан ал-Машри-ки, и фашистской эстетики, свойственной молодежному движению Хаксар в 30-е годы прошлого века [32]. Хотя в то время и не было полнокровного глобального фашизма, он тем не менее уже обладал транснациональной идеологией и служил своего рода точкой отсчета [33].
Открытая и гибкая систематика возможных проявлений фашистских тенденций очень полезна для исследователя сравнительных глобальных политических и идеологических движений, изучающего в том числе их распространение по всему миру. Этот подход противоположен тому, к чему стремятся сторонники модели исламофашизма. В отличие от исследователей, признающих только европейские проявления фашизма как действительно фашистские, они рассматривают подобные неевропейские группы и партии как чисто подражательные образования. Поклонники исламофашизма используют отдельные поверхностные свидетельства личных контактов и оценок для распространения понятия «фашистский» на политически активных мусульман, принижая их ссылками на тождественность их взглядов фашистским установкам и уподобляя их практику свойственным фашизму формам крайнего насилия.
Возможность должным образом отреагировать на эти утверждения дают, несмотря на их слабости, даже европоцентристские теории фашизма. Упо-добление современного исламизма и фашизма сторонниками исламофашизма предполагает, что оба феномена имеют общую идеологическую основу. На уровне абстракции, применяемой теоретиками вроде Гриффина, Итвела и Стернхелла, это предполагает прежде всего отрицание гуманизма [34] и идеологии Просвещения. Между тем, установки современного исламизма, судя по всему, совсем другие. Ему вовсе не свойственно отрицание разума и науки, хотя эти вопросы и обсуждались в ходе дебатов о реформе ислама Х1Х в. Сказанное не исключает возможности обсуждения того, являются ли воинственные, радикальные и кровопролитные проявления современного исламизма случайным отклонением или они симптоматичны для отступления в «темную» область, которое совершил исламизм в 1960-е гг. [35]. Реформаторы ислама Х1Х в., такие, как Рифа аль-Тахтави, Хейр ал-Дин ал-Тунису, Мухаммад Абдух, и деятели ХХ в. Ра-шид Рида и Абдаль-Хамид Бен Бадис пытались примирить достижения европейского века разума с наследием ислама. Они стремились защитить ис-
ламское сообщество от суеверий и заявляли, что наука и разум характерны для альтернативного модернизированного ислама [36].
В конце 1930-х гг. основатель движения «Братьев-мусульман» Хасан аль-Банна окончательно отверг фашизм, а также национализм и расизм, бушевавшие тогда в Европе, включая преследование евреев. Тем самым он хотел представить членов своей организации не только равными европейцам, но и превосходящими их морально [37]. Если для фашизма, как утверждает Итвел, были несущественны стиль и культ насилия, то же самое можно было бы сказать о крайних проявлениях политического ислама. Очевидно, что фашизм и исламизм имеют различную основу: первый отвергает, последний поддерживает разум. Иначе говоря, нет сходства и между исламизмом и клерикальным фашизмом крайне правых в католических странах. В клерикальном фашизме мы видим соединение фашистского движения и институциональной церкви [38]. Происхождение же современного исламизма идет от движения, противостоящего религиозному строю мусульманских стран, воспринимаемому как негибкий и враждебный рационализму.
Заключение
В 1930-е гг. на арабском Востоке возникли движения, принявшие фашизм как мировоззрение. Однако при этом там не было групп или партий, называвших себя «фашистскими», - в отличие, например, от Аргентины [39]. Арабские радикалы старались идеологически отмежеваться от европейских крайних правых. Было ли это обусловлено системой отношений с колониальными властями, до сих пор не ясно. Поэтому я считаю, что соответствующие движения были фашистскими [40] прежде всего в том, что касалось подражания фашистскому стилю: дисциплине, униформе, культу насилия. Вместе с тем они не отвечали главному критерию фашизма - революционным устремлениям и радикальному отрицанию идей Просвещения. И так происходило на протяжении, по крайней мере, всего межвоенного периода, если не позже. Пребывавшие у власти движения: аль-Фитуувва в Ираке, отряды буржуазной партии Вафд в Египте и Национального Блока Сирии - будучи иногда воинственными, не были объединениями радикального толка. В этих движениях не было четко представленного антикоммунизма или ставки на расовые различия. Наиболее полно фашистскую тенденцию демонстрировали «Национал-социалистиче ская партия Сирии» (НСПС) и «Молодой Египет». Но у них не было окопного опыта Первой мировой войны и последовавшей за ним трансформации мыш-
ления. У этих партий насчитывалось мало членов, и они были слишком близки к местным элитам [41]. Они не добивались революционных изменений, а боролись за повышение роли молодого поколения в управлении страной. Партия «Баас» («Возрождение»), возникшая в 1940 г., приобрела массовую поддержку лишь тогда, когда слилась с «Арабской социалистической партией» Акрама Хаурани в Сирии в 1953 г., а затем, после 1968 г., оказалась у власти в Ираке. Для сравнения отметим, что крайне правый национализм в Аргентине стал массовым движением уже в 1930-е - 1940-е гг. [42].
Как НСПС Саада, так и основатели партии «Баас» считали, что в их политической пропаганде должны превалировать эмоции, а не разум. Но как тогда быть с идеологом Антуаном Саада, который действительно воспринял отдельные элементы того, что может быть отнесено к багажу стандартного фашизма, - принципы вождизма и корпоративистские проекты формирования общества - и в то же время решительно заявлял, что его партия никоим образом не является фашистской или пронацистской, и призывал своих сторонников не верить немецкой и итальянской пропаганде? [43] Эта позиция во многом совпадала с антифашистской позицией упоминавшегося выше Хасана аль-Банна с его стремлением отмежеваться от европейских (фашистских) моделей.
При использовании феноменологического подхода оценки движений фашистского толка на Ближнем Востоке появляется возможность скорее определить их место в социальных конфликтах того времени, чем выяснить их идеологическое значение. Весьма показателен в этом смысле опыт Роберта Пэкстона, одного из ведущих исследователей фашизма, который рассматривал правительственные меры для разграничения фашистских и авторитарных установок. Только тогда, когда авторитарные движения находятся у власти, доказывал он, можно всерьез проследить, чем они отличаются от фашистских. Если фашисты действуют бескомпромиссно в отношении существующих структур элиты [44], то авторитарные движения принимают экономические меры, противоречащие провозглашенным ими революционным принципам.
Ни одно из рассматриваемых нами движений не достигло значительного политического влияния в 1930-е гг. и даже во второй половине ХХ в., когда пришло к власти. Разрыв между риторикой и действительной структурой руководства режимами, такими, как у баасистов в Ираке или в Сирии, свидетельствует, что идеология в процессе принятия решений была у них на последнем месте [45].
Заключая, отметим, что дальнейшим серьезным исследованиям проблемы надлежит опреде-
лить место каждого из рассмотренных движении и их представителей в региональном контексте. Это особенно очевидно при проведении их транснационального сравнения с другими политическими направлениями. Пока, однако, очевидно, что обсуждение проблем стандартного транснационального фашизма и фашизма за пределами Европы все еще находится на начальной стадии.
Примечания
1. Gensicke, K. Der Mufti von Jerusalem und die Nationalsozialisten: Eine Politische Biographie Amin el-Husseinis / Veröffentlichungen der Forschungsstelle Ludwigsburg der Universität Stuttgart. - Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2007; Künzel, M.J.; Künzel, J.-H. Islamism, Nazism and the Roots of 9/11. - New York, 2007; Mallmann K.-M.; Cuppers, M. Halbmond und Hakenkreuz: Das Dritte Reich, die Araber und Palästina. - Darmstadt, 2006; Herf, J. Nazi Propaganda for the Arab World. - New Haven, CT, 2009. Критику этого подхода смотри в Freitag, U.; Gershoni, I. The Politics of Memory: Necessity for Historical Investigation into Arab Responses to Fascism and Nazism // Geschichte und Gesellschaft. -2011. - Jg. 37. - S. 311-331; Nordbruch, G. «Cultural Fusion» of Thought and Ambitions? Memory, Politics and the History of Arab-Nazi German Encounters // MES. - 2011. - Vol. 47. - P. 183-194; Wien, P. Coming to Terms with the Past: German Academia and Historical Relations between the Arab Lands and Nazi Germany // IJMES. - 2010. - Vol. 42. - P. 311321. Аналогичная, иногда полемическая критика в Achcar, G. The Arabs and the Holocaust: The Arab-Israeli War of Narratives. - New York, 2010.
2. Сравни статью Нордбруха в этом номере.
3. Rohde, A. State-Society Relations in Ba'thist Iraq: Facing Dictatorship. - London/New York: Routledge, 2010.
4. Litvak, M.; Webman, E. From Empathy to Denial: Arab Responses to the Holocaust. - New York, 2009; Wild, S. Die Arabische Rezeption der «Protokolle der Weisen von Zion» // Islamstudien ohne Ende: Festschrift für Werner Ende zum 65. Geburtstag / Hrsg. von R. Brunner u.a., Abhandlungen für die Kunde des Morgenlandes 54,1. - Würzburg, 2002. - Р. 517-528.
5. Gershoni, I.; Jankowski, J.P. Confronting Fascism in Egypt: Dictatorship Versus Democracy in the 1930s. - Stanford, 2010; Wien, P. Iraqi Arab Nationalism: Authoritarian, Totalitarian and Pro-Fascist Inclinations, 1932-1941. - London/New York, 2006.
6. Об антифашизме см.: Hanna, A. al-Haraka al-munahida li-l-fashiyya fi Süriyä wa-Lubnan: 19331945. Dirasa watha'iqiya. - Bayrüt, 1975.
7. Bashkin, O. The Other Iraq: Pluralism and Culture in Hashemite Iraq. - Stanford, CA, 2008.
8. Nordbruch, G. Nazism in Syria and Lebanon: The Ambivalence of the German Option, 1933-1945. -
338
Milton Park, Abingdon, Oxon/New York, NY, 2008); Wien, P. Iraqi Arab Nationalism ...; Wildangel, R. Zwischen Achse und Mandatsmacht: Palästina und der Nationalsozialismus / Hrsg. von Zentrum Moderner Orient, ZMO-Studien 24. - Berlin, 2007.
9. Gershoni, I.; Jankowski, J.P. Confronting Fascism ... См. также: Gershoni, I. Egyptian Liberalism in an Age of «Crisis of Orientation»: Al-Risala's Reaction to Fascism and Nazism, 1933-39 // IJMES. - 1999. - Vol. 31. - P. 551-576; Arielli, N. Fascist Italy and the Middle East, 1933-1940. - Basingstoke/New York, 2010; Erlich, H. Periphery and Youth: Fascist Italy and the Middle East // Fascism outside Europe: The European Impulse against Domestic Conditions in the Diffusion of Global Fascism / Ed. by S.U. Larsen. -Boulder/New York, 2001. - P. 393-423.
10. См.: Nordbruch, G. Geschichte im Konflikt. Der Nationalsozialismus als Thema aktueller Debatten in der agyptischen Öffentlichkeit // Blind für die Geschichte? Arabische Begegnungen mit dem Nationalsozialismus / Hrsg. von G. Hopp, P. Wien, and R. Wildangel, ZMO-Studien 19. - Berlin, 2004. -S. 269-294; Litvak, M.; Webman, E. From Empathy to Denial .
11. Gershoni, I. «Der Verfolgte Jude». Al-Hilals Reaktionen auf den Antisemitismus in Europa und Hitlers Machtergreifung, в Blind für die Geschichte? ... - Р. 39-72.
12. Wildangel, R. Zwischen Achse und Mandatsmacht ...
13. В Джидде, Саудовская Аравия, дипломатическая миссия США отмечала, что общественность высоко оценивала Германию во время Второй мировой войны, когда шли сообщения о победах Германии. С падением числа побед снизились и оценки. См.: National Archives and Record Administration, College Park, RG 84 Records of the Foreign Service Posts of the Department of State, Egypt, U.S. Embassy and Legation, Cairo, Classified and Unclassified General records, 1936-1955, Box 78, 1942: 820.02 Jidda, Saudi Arabia, to the Department of State (copy to American Legation, Cairo), October 17, 1942: Materials supplied by the Office of War Information for Distribution in Saudi Arabia, pp. 2f.
14. Критику терминологии Нольте за недостаточную строгость см.: Kitchen, M. Ernst Nolte and the Phenomenology of Fascism // Science & Society. -1974. - Vol. 38. - P. 131-148.
15. Khuri-Makdisi, I. The Eastern Mediterranean and the Making of Global Radicalism, 1860-1914. - Berkeley, 2010. - P. 3-11.
16. Wien, P. Iraqi Arab Nationalism . - P. 42.
17. Wien, P. Iraqi Arab Nationalism ... Материалы по евреям в движении аль-Футувва см.: в Bashkin, O. New Babylonians: A History of Jews in Modern Iraq. -Stanford, 2012. - P. 79.
18. Watenpaugh, K.D. Being Modern in the Middle East: Revolution, Nationalism, Colonialism, and the Arab Middle Class. - Princeton, NJ, 2006. - P. 255-
278; Khoury, P.S. Syria and the French Mandate: The Politics of Arab Nationalism, 1920-1945. - Princeton, NJ, 1987. - P. 471-476. По Египту см.: Jankowski, J.P. Egypt's Young Rebels: «Young Egypt»: 1933-1952. -Stanford, 1975.
19. Yamak, L.Z. The Syrian Social Nationalist Party: An Ideological Analysis (Harvard Middle Eastern Monographs 14). - Cambridge, 1966. - P. 77-88.
20. Schumann, C. Radikalnationalismus in Syrien und Libanon: Politische Sozialisation und Elitenbildung 1930-1958. - Hamburg, 2001. - Р. 282-285; Schumann, C. Symbolische Aneignungen. Antün Saadas Radikalnationalismus in der Epoche des Faschismus // Blind für die Geschichte? ... - Р. 155-189.
21. О том, как элита привлекала молодежь, см.: Wien, P. Iraqi Arab Nationalism ... - P. 33. См. также: Khalidi, R. Arab Nationalism: Historical Problems in the Literature // American Historical Review. - 1991. -Vol. 96. - P. 1364f.
22. Как в Watenpaugh, K.D. Being Modern ...
23. См.: Larsen, S.U. Was There Fascism Outside Europe? // Fascism outside Europe . - P. 720ff.
24. International Fascism: Theories, Causes and the New Consensus / Ed. by R. Griffin. (Arnold Readers in History Series). - London/New York, 1998. - P. 1-20.
25. Griffin, R. Modernism and Fascism: The Sense of a Beginning under Mussolini and Hitler. - Basingstoke, 2007. - P. 6-10; Eatwell, R. Universal Fascism? Approaches and Definitions // Fascism outside Europe ... - P. 15-45.
26. Sternhell, Z. How to Think about Fascism . -P. 280-290.
27. Gershoni, I.; Jankowski, J.P. Confronting Fascism .; Bashkin, O. The Other Iraq . ; Nordbruch, G. Nazism in Syria and Lebanon .; Wien, P. Iraqi Arab Nationalism ...
28. Thompson, E. Colonial Citizens: Republican Rights, Paternal Privilege, and Gender in French Syria and Lebanon. - New York, 2000. - P. 19-57.
29. Обзор и критику этого положения, обсуждавшегося такими учеными, как Н. Сафран, П.Дж. Ватикио-тис, С. Смит и А. Лютфи аль-Сайиид Марсо см. в Gershoni, I. Egyptian Liberalism ... - P. 551-554; и в Gershoni, I.; Jankowski, J.P. Confronting Fascism ...
- P. 6ff.
30. Nolte, E. Die Krise des Liberalen Systems und die faschistischen Bewegungen. - München, 1968. Цит. по: Möller, H. Ernst Nolte und das «liberale System»// Weltbürgerkrieg der Ideologien: Antworten an Ernst Nolte: Festschrift zum 70. Geburtstag / Hrsg. von T. Nipperdey, A. Doering-Manteuffel and H.-U. Thamer.
- Berlin, 1993. - Р. 60. См. также о связи степени либерализации и потенциала развития фашистских движений в Larsen, S.U. Was there Fascism Outside Europe? ... - P. 812-815.
31. Wien, P. Iraqi Arab Nationalism ... - P. 14-51, 105112.
32. Daechsel, M. Scientism and its Discontents: The IndoMuslim «Fascism» of Inayatullah Khan Al-Mashriqi // Modern Intellectual History. - 2006. - Vol. 3. -P. 443-472. Существуют потрясающие параллели в ближневосточном контексте в трактовке Дэчсела, но есть тенденция использовать термин «фашистский» огульно, без разбора. Я бы хотел сказать, что наша тема основана исключительно на теоретических размышлениях одного эксцентричного ученого. Идеи, аналогичные изложенным Финчелштейном, в Zachariah, B. Rethinking (the Absence of ) Fascism in India, C. 1922-1945 // Cosmopolitan Thought Zones: South Asia and the Global Circulation of Ideas / Eds. by S. Bose and K. Manjapra. (Palgrave Macmillan Transnational History Series). - Houndmills, Basingstoke/New York, 2010. - P. 178-209. Остается вопрос, способствует ли пониманию сущности феномена в долгосрочной перспективе разбивка термина «фашизм» по категориям, как это делают европейские историки, в то же время сохраняя его для неевропейского контекста, как Зачария предполагает.
33. Finchelstein, F. Transatlantic Fascism: Ideology, Violence, and the Sacred in Argentina and Italy, 19191945. - Durham, 2010. - P. 4-11. К подобным же проблемам обращаются в ряде кратких обследований в монографии Fascism outside Europe ...
34. Особых рассуждений не приводилось, хотя фашизм был «антирациональным» по своему характеру, но в то же время не был и «иррациональным». Eatwell, R. Universal Fascism // Fascism outside Europe ... -P. 27.
35. Daechsel, M. Scientism and its Discontents ... -P. 443.
36. См.: Zubaida, S. Islam and Nationalism: Continuities and Contradictions // Nations and Nationalism. - 2004.
- Vol. 10. - P. 409.
37. Gershoni, I.; Jankowski, J.P. Confronting Fascism ...
- P. 214-218.
38. Finchelstein, F. Transatlantic Fascism ... - P. 118-137.
39. Ibid. - P. 42, 112f.
40. Немецкий историк и специалист по исламу Фриц Штеппат использовал термин «приписываемый фашизм»: Steppat, F. Das Jahr 1933 und seine Folgen für die arabischen Länder des Vorderen Orients // Die Große Krise der dreißiger Jahre: Vom Niedergang der Weltwirtschaft zum Zweiten Weltkrieg / Hrsg. von G. Schulz. - Göttingen, 1985. - Р. 274. Наоборот, Ва-тенпо использует термин «фашистский» совершенно без разбора в Watenpaugh, K.D. Being Modern ...
- P. 255-278.
41. Это также верно для «Братьев-Мусульман» и «Молодого Египта»: Gershoni, I.; Jankowski, J.P. Redefining the Egyptian Nation, 1930-1945. (Cambridge Middle East Studies). - Cambridge/New York, 1995. - P. 15f.
42. Finchelstein, F. Transatlantic Fascism ... - P. 62.
43. Antun Sa'adeh Declares His Vision of «Greater Syria»or Regional Nationalism, June 1, 1935 // Ed. by A.F. Khater. (Sources in the History of the Modern Middle East). - 2nd ed. - Boston, 2011. - P. 128ff.
44. Paxton, R.O. The Five Stages of Fascism // Journal of Modern History. - 1988. - Vol. 70. - P. 14-21.
45. Ср., напр.: Davis, E. Memories of State: Politics, History, and Collective Identity in Modern Iraq.
- Berkeley, 2005; Wedeen, L. Ambiguities of Domination: Politics, Rhetoric, and Symbols in Contemporary Syria. - Chicago, 1999.
340
