CC BY
86
А.А. Корольков
АПОЛОГИЯ «ЗАКОНОВ» ПЛАТОНА: РАЗМЫШ ЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ КОНСЕРВАТИЗМА
Данная статья посвящена творческой эволюции выдающегося мыслителя Античности Платона, наиболее ярко проявившейся в размышлениях философа в поздней его работе «Законы». Ряд исследователей, отмечая невозможность философствования без соприкосновения с идеями этого мыслителя, негативно оценили трансформацию его взглядов. Однако автор убежден, что в «Законах» Платон не пал, а возвысился над философией, которую поздние христиане-богословы стали называть «внешней философией».
Ключевые слова: философия, Платон, государство, Сократ, Вл. Соловьев, консерватизм, критицизм, охранительный идеализм.
еисчерпаемая античная философия - это не просто школа мысли, колыбель мудрости, это вечная загадка, сконцентрировавшая в себе проблемы, оживающие в каждом поколении, в каждую эпоху. Лишь по невежеству на древнегреческую философию можно взирать свысока, полагая, что череда веков и мыслителей, развитие науки, литературы позволили превзойти «наивные» размышления греков. Афоризм, небольшой фрагмент текста порой становились стимулом для рождения многих современных сочинений, вспомним хотя бы глубины, которые обнаружил Мартин Хайдеггер в «Изречении Анаксагора» [1]. Разве кто-то отважится поставить точку, а не многоточие в истолковании фразы Анаксагора, которую с некоторыми вариациями переводили на немецкий язык и Ницше, и Дильс, а на русский - А.О. Маковельский и более поздние авторы?! Звучит она так: «Из чего же вещи берут происхождение, туда и гибель их идет по необходимости, ибо они платят друг другу взыскание и пени за свое бесчинство после установленного срока». Легче всего ее понимать как фиксацию бренности всякой вещи, в том числе и человеческой жизни, но данный афоризм великого грека таинственнее и глубже его многочисленных интерпретаций.
В контексте обсуждаемой темы заметим, что и Платону пришлось по-своему принять взыскание и «заплатить за бесчинство» увлечения сократовскими сомнениями. К счастью, философ прожил достаточно долго, чтобы осознать эти «бесчинства», стать консерватором и отказаться от рудиментов демократических увлечений, хотя в целом еще в «Государстве» он указал на пагубность демократических иллюзий, приводящих либо к охлократии, либо к тирании, которую он не только не отождествлял с монархией, но считал их антиподами. Идеи разнообразия, иерархичности, сословности, неунифицированности, столь близкие русским консерваторам и критикам массовой культуры в целом, звучали в «Государстве» Платона. Разница его размышлений в «Государстве» и «Законах», разумеется, существенная, но неизменными для него оставались идеалы монархии и аристократии, где низшая добродетель должна подчиняться высшей. Ему претило господство массы, движимой необузданными страстями, т. к. ее претензии на власть оборачиваются столкновением притязаний, обуздывать которые приходится тирану, толпа его не желала, но своими действиями вызывала необходимость его появления. В свою очередь тиран тоже оказывается рабом страстей и страха.
Гегель отмечал, что нередко бывает ширина пустой, неглубокой, Платон, в имени которого таится ширь, олицетворяет глубинную широту, неисчерпаемость глубины. Невозможно
философствовать, не соприкасаясь с бездонностью этого мыслителя, не отталкиваясь от его идей, прозрений, противоречий.
Творческая эволюция Платона вызвала недоумение и осуждение у многих его исследователей, в частности негативно оценил заключительный этап творчества великого грека и Вл. Соловьев, определенно высказавшийся в статье «Жизненная драма Платона», появившейся в «Вестнике Европы» в 1898 году, когда русская интеллигенция жаждала демократических перемен, а кое-кто уже бредил революциями, свержением монархии. Позднюю работу Платона «Законы» русский мыслитель оценивал как не просто «забвение, а прямое отречение от Сократа и от философии», поскольку согласно этим законам «подлежит казни всякий, кто подвергает критике или колеблет авторитет отечественных законов как по отношению к богам, так и по отношению к общественному порядку... Какая глубочайшая трагическая катастрофа, какая полнота внутреннего падения!», - сокрушается Вл. Соловьев [2, с. 623-624].
Русскому мыслителю не довелось обрести опыт крушения сильного государства, в отличие от своего современника А.Ф. Лосева, прошедшего через исправительный лагерь на реке Свирь, через запреты издавать философские труды и преподавать философию, в результате он совсем по-иному судил об отказе Платона от увлечений молодости, об «отречении» от Сократа, возмущавшим Вл. Соловьева.
Известно, что А.Ф. Лосев проникновеннее, чем кто-либо, знал тексты Платона, и выводы о трансформации его взглядов ученый делал не тривиальные, не поверхностные, но, безусловно, продуманные. Из записей бесед В.В. Бибихина с «последним русским религиозным философом» мы узнаем его сокровенные мысли, оценки: «В “Законах”, книга X, главы 14-15, Платон назначает смертную казнь - “и одной, и двух мало” - за нечестие, за непочитание богов. Он без дураков. За малейшее непризнание богов - смерть. Старческое? Старческий стиль? Нет, не старческое. А просто он - натерпелся. Натерпелся! Настолько видел развал, что решил: всю эту сволочь пороть и на тот свет отправлять» [3, с. 73]. Уместное высказывание, предельно определенное, без какой-либо двусмысленности и вариативности истолкований.
В прочтении Вл. Соловьевым Платона мы узнаем не столько Платона, сколько Соловьева, возносящего и порицающего великого античного философа за то, что нравится или не нравится мыслителю конца XIX столетия; доведись ему прожить десять, а тем более двадцать лет, вряд ли стал бы Соловьев упрекать Платона за измену идеалам молодости. Русский философ в своем личностном и социально-философском развитии не испытал того, что прозрел стареющий Платон, и поэтому поставил ложный диагноз болезни, определив ее как «жизненную драму Платона», хотя духовное и интеллектуальное здоровье Платона не претерпело возрастных изменений.
Едва заговорив о диалогах Платона, Соловьев сразу же практически признается, что поведет речь о себе, ибо «свойство самого философского интереса, очевидно, зависит также и от личности философа» [2, с. 585]. Это признание выражено здесь неявно, поскольку истолковывать фразу можно гораздо прямолинейнее как соотнесенность проблематики философствования с личностным миром философа, но все же подобную мысль не мог высказать, например, Гегель. Вл. Соловьеву чужды почвенники, «охранители», и эту заветную чуждость он не преминул оправдать и закрепить авторитетом Сократа и Платона, правда, последнего определенной возрастной категории.
«Религиозное, благоговейное отношение к народным законам как к чему-то высшему и безусловному непременно должно при этом пасть под первыми ударами критической мысли» [2, с. 590]. Соловьев подразумевает языческое идолопоклонство, устойчивость житейского уклада, часто несопоставимого с чужим, которое наблюдали мореплаватели. Тем не менее философ идет к обобщениям более широкого порядка, весьма опасным, если знать об опыте
революционного отвержения и низвержения «народных законов», народных устоев бытия. «Отвергнув или отодвинув на второй план данные традиционные устои жизни человеческой, они утверждали разумом первоосновы жизни всемирной, космической» [2, с. 590]. Хорошо хоть смягчена фраза этим «отодвинув на второй план», но разве для поиска философских истин, первооснов космоса столь необходимо отвержение традиций жизни?
Релятивисты от философии, а к концу XX столетия либеральные интеллигенты России, воспроизвели идеи греческих софистов, уверовавших в относительность всех философских построений и норм, их якобы объективно нет, «остается только практическая
целесообразность, а целью может быть только успех... Единственное настоящее содержание жизни - искать практического успеха всеми возможными средствами.» [2, с. 591]. Почти те же слова многократно были произнесены американским прагматизмом, а ныне являются частью отечественного массового сознания.
Охранители и софисты, будучи антиподами, «соединили свои усилия, чтобы избавиться от одинаково им ненавистного олицетворения высшей правды» (против Сократа), хотя Сократ «искренне и охотно признавал те доли правды, которые были у тех и у других» [2, с. 592]. Он принимал критицизм, диалектику софистов, но также «смысл и правду в народных верованиях и в практическом авторитете отеческих законов» [2, с. 592].
«Он сам был живою обидой для плохих консерваторов и плохих критиков - как олицетворение истинно охранительных и истинно критических начал» [2, с. 593].
«Вера у Сократа была зрячая, а у них слепая» [2, с. 594]. Вл. Соловьев, конечно, убежден был, что и его вера зрячая, но именно она привела ученого к потаканию иудаизму, католичеству. Он снискал особую любовь евреев. «Еврейство не только в России, но и на всем земном шаре умело и умеет ценить по достоинству беспримерно гуманное и душу возвышающее заступничество и горячую любовь к нему незабвенного, идеального человека и христианина Вл. Соловьева» [4, с. 148].
Вл. Соловьеву мнилось, что он вместе с Сократом нашел золотую середину, норму, превосходящую полемику охранителей и разрушителей. Норма эта на поверку оказалась абстрактной пустышкой, ибо выражала она нечто, «что само безусловно, что посуществу и, следовательно, всегда и везде хорошо или достойно. это безусловное есть существенная норма для жизни человеческой, есть Добро само по себе» [2, с. 595].
Обычаи народные, народное предание надо соотносить с абсолютной истиной «Добра самого по себе». Соловьев убеждает читателей, что «если верования народные и уставы отеческие сообразны или могут быть связаны с безусловною нормою жизни, их должно принимать и повиноваться им» [2, с. 595].
Однако мыслитель оговаривается, что безусловное Добро Сократ не воспринимал как данное «в готовом виде», оно было для него «искомым, но нельзя что-нибудь искать, если не веришь, что оно есть» [2, с. 596]. Здесь кроется явное различие, даже противоположность, в конкретном понимании Добра у Сократа и его абстрактном толковании у Соловьева. «Безусловная норма жизни», «абсолютная норма Добра самого по себе», никак не связанные с историческими традициями народа, - это абстрактные пустышки, в природе которых разобрался Гегель, разъяснив даже для философски неискушенных читателей свои взгляды в статье «Кто мыслит абстрактно?». Конкретное для Гегеля есть единство в многообразии, абстрактное же всегда лишено содержательной наполненности, оно превращается в неуловимый призрак или в лишенное целостных связей частичное бытие.
В заслугу античной философии ставили и ставят многое. Так, Вл. Соловьев отмечает, что «философы впервые произвели существенный раскол в греческой жизни» [2, с. 588]. До них были лишь партии материальных жизненных интересов, но в важнейших вопросах мировидения не возникало противоречий: «все одинаково признавали один принцип жизни -отеческое предание. Никто на него не покушался, и за отсутствием принципиальных
разрушителей не могли явиться и принципиальные охранители. Они неизбежно явились, как только философы коснулись святыни отеческого закона и подвергли критике самое его содержание» [2, с. 588].
Симпатии Вл. Соловьева не на стороне охранителей, для него философский вызов - это критицизм, позднее критический заряд немецкой философии от Канта до Маркса становится универсальным мерилом философии. Ему понятен и близок Платон сократовских сомнений и противоречий, но совсем чужд Платон зрелый, ставший охранителем.
Русский мыслитель увидел в диалогах личностную судьбу самого Платона, т.е. великий грек предстает как экзистенциальный философ, что уж совсем не согласуется с распространенными оценками Платона как основателя объективного идеализма, якобы роднившего его в этом качестве с Гегелем.
И опять возникает вопрос: не понимал ли задачи философии Соловьев
экзистенциалистски? Но если жизнь преломляется в философии, личная жизнь, а она цельная, несмотря на возрастные метаморфозы взглядов, симпатий, то надо всмотреться в эволюцию предпочтений философа, понять, отчего берут верх стремления к устойчивости социального бытия, к охранительству подлинных достижений сильного и творчески самобытного общества. Время Платона - эпоха расцвета греческой культуры, в том числе философии, которую стоило охранять, сохранять и развивать. Демократическая расхлябанность породила хаос, энтропию, гибельность которых исторически становится очевидной в бездарности потомков: уже многие столетия греки не могут не только приблизиться к мощи своих предков, но демонстрируют усредненность обыденного существования.
Социальная философия начала XIX столетия ищет обоснования для устойчивого развития общества, пытается осмыслить исторические модели оптимального соотношения консервативных начал бытия с их необходимой модернизацией, соответствующей вызовам времени. На смену идеологии радикального реформирования приходит более уравновешенное отношение к исторически апробированным идеям, в том числе консервативной направленности.
Современная социальная философия отказывается от стереотипов негативного отношения к консерватизму, когда широко распространено было мнение о К.Н. Леонтьеве как реакционере, ретрограде, желавшем «подморозить Россию». И хотя последние слова действительно принадлежат Леонтьеву, но в наше время даже к этому его афоризму интерпретаторы относятся не столь категорично. Более того, все чаще наследие мыслителей-консерваторов XIX века оценивается как основание для определения стратегий социального развития в нынешних противоречивых условиях. Один из исследователей истории консервативной мысли констатирует: «Именно к концу XIX века были сформированы в общих чертах практически все основные положения русского консерватизма, такие как отстаивание самобытности русской культуры, идея соборности, идея сословности, неприятие модели западной демократии, критика западного рационализма и т.д.» [5, с. 92]. К сожалению, автор ограничился немногими, хотя и существенными, характерными особенностями консерватизма.
Консерватизм Леонтьева и Тихомирова не был направлен против усовершенствования условий жизни человека, их антипрогрессизм - это протест против нивелирования личности, нации, культуры, это прогноз губительной роли массовой (не народной, а именно массовой) культуры и эгалитарного (уравнительного) процесса.
Консервативная идеология отстаивает принципы иерархичности социума, у истоков этой идеологии, безусловно, стоит Платон. Необходимость иерархии, развития полноценных сословий (власти, аристократии, ученого и культурного сословия, крестьянства , в современном обществе к этому надо прибавить сословие управленцев, менеджмента, бизнеса, научно-технической интеллигенции и т.д.) обеспечивает, с точки зрения Леонтьева,
культурно-государственное развитие. Один из современных исследователей делает вывод, что для Леонтьева «иерархия всех сфер человеческой жизни и творчества - метафизический закон существования человека, и нарушать его - значит вносить в свою жизнь и в общество постоянную враждебность, ущербность, пошлость, унылое однообразие» [6, с. 440; 7].
Россия не однажды испытала бунты против государственной власти (Разин, Пугачев и др.) как стремление к воле, но реальные попытки избавиться от сильной власти оборачивались, к сожалению, анархией и ослаблением самой государственности. Очередную попытку свергнуть сильную власть испытали наши современники в конце XX века. Разумеется, не следует отождествлять сильную государственную власть и мощь с тоталитаризмом, сильное государство способно существовать и развиваться, укрепляя также институты парламентаризма. Однако опыт отвержения вертикали власти, попытки демократизировать все сферы общества обернулись в последние два десятилетия серьезными ошибками, которые постепенно устраняются.
Между тем иерархичность общества никогда не исчезала, иногда лишь теоретики выдавали желаемое за действительное. Можно согласиться с выводом историка консервативных идей в России А.В. Репникова, который пишет: «Группы и слои неуничтожимы - они только перерождаются, и даже при социализме невозможно достичь желаемого равенства. В этом Леонтьев предвосхитил прогнозы Л. А. Тихомирова о грядущем социалистическом неравенстве» [8, с. 78].
Одним из наиболее сложных для общественного сознания является вопрос об отношении консерватизма к безусловным ценностям свободы и демократии. Однозначный ответ здесь оказывается односторонним, а подчас и неверным. Нетрудно подтвердить цитатами теоретиков консерватизма, что они отрицательно характеризовали стремление к демократии и свободе. При этом следует внимательно посмотреть на предмет их критики, консерваторы XIX столетия возражали против произвола, своеволия, т.е. того, что современная философия также воспринимает критически.
Конечно, дерзновенно оспаривать суждения такого выдающегося мыслителя, как Вл. Соловьев, но он позволил большую дерзость, пытаясь развенчать Платона в сравнении с Сократом, хотя величие Сократа создано диалогами Платона. Справедливы ли художественные образы, созданные Вл. Соловьевым при сопоставлении Сократа и позднего Платона? «Если Сократ свел философию с неба и дал ее в руки людям, то его величайший ученик приподнял ее высоко над головою и с высоты бросил ее на землю, в уличную грязь и сор» [2, с. 624]. Разумеется, не один Соловьев осудил зрелого Платона, но порицали они не столько Платона, сколько идеи консерватизма и общую ограниченность усилий разума перед постижением тайн человеческого бытия.
Возник едва ли не штамп в оценке жизненного пути Платона, перекочевывающий из одного историко-философского исследования в другое, из учебника в учебник, - философ договорился до того, что стал человека рассматривать, как куклу в руках богов; пишется это критиками с чувством какого-то тайного знания судеб человека и человечества. И вновь следует обратиться к более осмотрительному высказыванию А.Ф. Лосева: «Человек не знает, откуда он, куда он. Так получается, что действительно все мы куклы. Знаем мы много, но можем поступить без всякого разума, и часто неправильно поступаем. Последних причин того, что с нами происходит, мы не знаем» [3, с. 78].
При комментировании текстов Платона приходится быть вдвойне осмотрительным, не допуская отождествления нашего мнения с одним из собеседников. О куклах говорит в «Законах» Афинянин, причем говорит предположительно: «Представим себе, что мы, живые существа, это чудесные куклы богов, сделанные ими либо для забавы, либо с какой-то серьезной целью: ведь это нам неизвестно» [9, с. 108]. И далее персонаж Платона уподобляет внутренние состояния человека нитям, которые тянут его в противоположные стороны - к
добродетели или пороку (в христианстве это силы Бога и дьявола). Если и далее внимательно отнестись к размышлениям персонажей этого текста, то приходится как раз поражаться проницательности философа, предвосхитившего нравственные максимы христианства. К тому же тем, кто иронизирует, по поводу «кукол в руках богов», следовало бы обратить внимание на то, что в тексте великого грека сказано определенно: «Этот миф (выделено нами. - А.К.) о том, что мы куклы, способствовал бы сохранению добродетели; как-то яснее стало бы значение выражения “быть сильнее или слабее самого себя”. Таким образом, порок и добродетель будут у нас яснее разграничены» [9, с. 109]. Философ, озабоченный задачами воспитания и ролью законов в воспитании, размышляет мудро, дальновидно, ему же приписывают едва ли не старческое слабоумие. В «Законах» Платон не пал, а возвысился над философией, которую позднее христианские богословы стали называть «внешней философией».
Литература
1. Хайдеггер М. Изречение Анаксагора // Разговор на проселочной дороге. Избранные статьи позднего периода творчества. М., 1991.
2. Соловьев В.С. Жизненная драма Платона // Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2.
3. Бибихин В. В. Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. М., 2004.
4. Гец Ф. Об отношении Вл. Соловьева к еврейскому вопросу. Берлин: Заря, 1925.
5. Стогов Д.И. Принцип сословности в представленях русских консерваторов конца XIX -начала XX века // Трибуна русской мысли. М., 2009.
6. Адрианов Б. Иерархия - вечный закон человеческой жизни // К. Леонтьев - наш современник. М., 1993.
7. Консерватизм в России и Западной Европе: Сб. науч. работ. Воронеж, 2005.
8. Репников А.В. Русские консерваторы конца XIX - начала XX века о социальной
структуре общества // Трибуна русской мысли. 2009. № 9.
9. Платон. Законы // Сочинения: В 3 т. М., 1972. Т. 3. Ч. 2.
