CC BY
24А. М. Кангиева
АНТИТЕЗА ЖИЗНИ И СМЕРТИ В СУФИЙСКОЙ ПРОЗЕ СРЕДНЕВЕКОВОГО КРЫМА
Рассмотрена образно-смысловая структура антитезы жизнь и смерть в крымскотатарской средневековой суфийской прозе. Рассмотрены метафора «жизнь как путь восхождения», олицетворение «смерть-наставница», аллегория «перевернутая смерть», оппозиции «живое-мертвое», «одушевленное-неодушевленное». Сделан вывод о том, что жизнь и смерть в суфизме обретают смысл лишь в контексте теофании, неся функцию манифестации имен и атрибутов Творца.
Ключевые слова: антитеза жизни и смерти, одушевленного и неодушевленного, смерть-наставница, перевернутая смерть, теофания.
Розглянуто образно-смислова структура антитези життя i смертi в кримсь-котатарськш середньовiчнiй суфшськш прозi. Розглянуто метафора «життя як шлях тднесення до верхнього свту», уособлення «смерть-наставниця», алегорiя «перевернута смерть», опозищя «живе-мертве». Зроблено висновок про те, що життя i смерть в суфiзмi набувають сенс лише в контекстi теофанп, несучи фун-кщю матфестацп мен та атрибутiв Творця.
Ключов1 слова: антитеза життя i смертi, смерть-наставница, перевернута смерть, теофатя.
Figurative structure of contraposition of life and death in Crimean Tatar Medieval Sufi prose was revealed. The metaphor of "life as a path of ascent" the personification of death as a mentor, the allegory of reversed death, the contrаst of "live-dead", "animated-breathless" were explored. It was concluded, that the death and the life access their sense and expose their mission in sufi literature only in the context of theophany as a symbol of devine names and atributes.
Keywords: "life-death", "live-dead", "animated-breathless", "life as mentor", "reversed death ", theopheny.
Человек постмодернистской эпохи описывается философами, культурологами и искусствоведами малодушием, истощением, утратой веры
© А. М. Кангиева, 2014
в жизнь. Он живет в ощущении потерянности, ощущая «размытость оппозиций добро-зло, любовь-ненависть, смех-ужас, прекрасное-безобразное, жизнь-смерть» [4, с. 8]. Он проживает несколько раз в день «пере-вернуютую смерть» (la mort imersee) [1, с. 455], смерть виртуальную, смерть на экранах и мониторах, в компьютерных играх и кинолентах, теряя при этом чувство реальности при столкновении со смертью подлинной, не срежиссированной, а произошедшей как факт бытия.
Не знающие ни границ, ни исключений его ирония и сарказм лишили сакрального смысла базовые концепты литератур и философий всех эпох и народов — концепты жизни и смерти. Постмодернистская литература, литература истощения, старается произвести «деконструкцию смерти», провозглашая в своих произведениях «веселое утверждение смертей»: «смерть бога», «смерть Культуры», «конец Философии» [10].
В то же время, в XX веке начинает развиваться танатология - наука, изучающая смерть, ее причины, процесс и проявления, противопоставляя ее жизни. В.Штекель вводит термин «Танатос» (1910), в основе которого лежит «признание наличия и последовательного усиления генетически заданных деструктивных (саморазрушительных) тенденций во всех проявлениях индивидуальной и общественной жизни [8, с. 8].
Особый интерес представляет претендующая на статус самостоятельных литературных дисциплин литературная и литературоведческая танатология, в качестве предмета которой предлагаются ««тема», «проблема», «идея», «концепция», «репрезентация», «мотив», «функция», наконец, «образ смерти»» [3, с. 7].
Взглянув на современные произведения искусства, объединенные темой смерти (примеров огромное множество, упомянем несколько из них: Л. Фон Триер и его кинолента «Меланхолия», Ж.-П. Сартр с рассказом «Стена», спектакль А. Жолдака «Один день Ивана Денисовича» и многие другие) мы явственно ощущаем в них мотив абсурдности жизни и нелепости смерти, мотив саморазрушения и безысходности.
Как воспринимал жизнь и смерть человек, который еще не утратил веру в Бога, не подверженный тотальной виртуализации бытия; чье сознание еще умело различать вымысел и реальность; человек, у которого связь с природой, религией, родом — была столько же очевидна, сколько и неизбежна? Какими смыслами наполняли «жизнь» и «смерть» крымские авторы этико-философских и мистических произведений, жившие и творившие много веков назад? Как видели смерть и стоящую к ней в оппозиции жизнь — средневековые крымские суфии?
Целью настоящей статьи является образно-смысловой анализ антитезы жизни и смерти в суфийских произведениях средневекового Крыма.
Анализу средневековых прозаических и поэтических суфийских произведений Крыма посвятили свои произведения Абдульвапов Н., Усеинов Т., Якубович М. и др. Однако упомянутая выше антитеза, равно как понятия, ее образующие в отдельности, перечисленными исследователями в качестве основных предметов исследования не рассматривались, что обусловливает новизну настоящего исследования.
В отличие от постмодернистского разрушения смысловых контрастов, стирания границ между антонимичными конструкциями — суфийская традиция всегда строилась на ярком образном описании противоположностей, смысл которых всегда строго разграничен и максимально раскрываем именно через противопоставление. От рождения до смерти человек обречен «плыть в океане контрастов» — истины, лжи, добра, зла, тьмы, света, прекрасного и безобразного. Различая истинное и ложное с помощью инструмента различения — разума — человек постоянно оттачивает свое мастерство выбора, через многократный выбор в пользу прекрасного воспитывает себя в духе любви к истине, любви, добру, свету. Эта способность к различению и правильному выбору по его результатам — и есть то, что делает человека человеком. Ибо он наделен разумом — чтобы различать, и волей — чтобы выбирать. Иначе, если эти качества он в себе игнорирует, то несмотря на человеческий статус, приближает себя к животному. «Разум — свет, который правду от лжи различает» [11, а 42] - говорит суфийский автор. Любящий Бога на первых ступенях познания использует свой разум в качестве весов, чтобы понять, что законно, а что преступно, что есть благое, а что — скверное. И научая себя закону, через ежедневный труд заставляет свою плоть слушаться закона, совершая на протяжении многих лет лишь те деяния, которые приближают его к высшим степеням любви и познания.
Человек — живое, разумное, наделенное волей, свободой выбора, а значит, ответственностью Божье творение. Таков суфийский взгляд на человеческую сущность. Если человек языком своих поступков отрицает эти свои свойства — то он живет вопреки своей сущности, а значит, вместо того, чтобы раскрыть свою сущность через правильное использование себя в мире, напротив, притупляет и портит в себе свои способности и таланты. В то время, как душа человеческая предназначена для вечных красот верхнего мира, а «восхождение души, проходящей различные круги, способствует отдалению от затемненной природы человека», пишет суфийский автор Ибрахим аль-Кырыми в своем труде «Подарки Милостивого в разъяснении степеней бытия» [9]
Жизнь в человеке связана со свойством одушевленности. Наделенный даром души и разума человек — возвышается благодаря своей вере,
отражению истины, знания о Творце в своем сердце и разуме. «Человек велик осознанием своей нищеты» [5, с. 542] - утверждает физик и философ Блез Паскаль.
С пониманием жизни, одушевленности неразрывно связано человеческое свойство сострадания и милосердия. Дерево не знает сострадания, но удел великих - быть снисходительными. И здесь мы подходим к главной тайне человека — к его способности к со-чувствию, со-переживанию, со-болезнованию, которая венчает его свойства одушевленности, разумности и свободы. Суфизм учит, что любовь к Богу невозможна без любви к людям, предостерегая от предметного отношения к людям [6, с. 57]. Мы, люди, все до единого, обречены иметь недостатки. Ибо сотворены, а совершенство — атрибут сотворившего. А значит, мы все «в одной лодке» — «лодке своего несовершенства», слабости и нужды. Наш удел — сострадание и прощение. «У тебя есть недостатки. У меня есть недостатки. Это неизменная истина бытия всего сотворенного. Так хотел Бог, чтобы ты и я были с недостатками. Но я люблю тебя и буду терпеть твои недостатки. И я желаю тебе добра, я чувствую заботу, молясь за тебя, я проявляю заботу в действии, и, беря тебя за руку, помогаю тебе стать лучше» - таково отношение живого к живому [2, с. 32]. Предмет можно обстругать и перекрасить — но человека можно исправить любовью, милосердием и прощением. Гуманистический пафос суфизма отмечают такие ученые, как БертельсЕ., Ярош О., Брилев О., Кныш А.. Такой взгляд на суфизм как на глубокое этико-философское учение, выходящий за пределы мистики и психологизма — представляется более адекватным действительности.
Только живой по отношению к живому способны проявить сердечную щедрость, человеколюбие, человечность и милосердие. Люди забыли о ценности жизни, а потому забыли о человечности. Люди относятся друг к другу как к неодушевленному предмету, который можно легко переделать на свое усмотрение. Но с человеком — так невозможно. И если сердце щедрое, богатое, мягкое - то к человеку будет прежде всего милосердие, стремление подарить. В то время как к неживому предмету дарить невозможно, его при должном усердии легко и беспрепятственно возможно оформить под свой вкус.
Почему человека нельзя поместить в готовую форму и шлифовать, словно мертвый кусок древесины? Потому что другой человек - это тайна. Его душа - это тайна. Его жизнь — это тайна [2, с. 137]. И мы должны уважать тайну жизни. И мы обязаны уважать другого. Как должны уважать душу, сердце, разум и жизнь - в себе. Поэтому человека можно
направить, подсказать ему, поддержать - но невозможно «отшлифовать в три приема». Жизнь - великое творение Бога, тайна одушевленности навечно скрыта от нашего понимания. «Если тебя спросят о душе — то воздержись от ответа, о пророк! Ведь это — из тайн Господа!» (17:85) [7, с. 290] - приказывает Творец своему посланнику в Писании, утверждая непостижимость сущности души. Надо уважать тайны и не претендовать на возможность все в мире понять. Разум тоже должен знать смирение, а интеллектуальная спесь неуместна. Надо изучать то, что может быть изучено. Нельзя пренебрегать разумом и мистифицировать, окружать ореолом тайны и непознаваемости - то, о чем Бог дал знать, что оно познаваемо. Надо проявлять смирение перед тайнами, уважение перед великими непостижимыми творениями. Надо знать границы разума, не отрицая его и не утверждая его всемогущества.
Предмету невозможно дарить - его можно перекрасить, передвинуть, помыть, обсушить. Но дарить ему невозможно.
Человек с душой и сердцем — он не предмет. Ему можно и нужно дарить. Сердце должно быть щедрое.
Между предметами и людьми - животные. Они живые. Они одушевлены, но они неразумны. Они нуждаются в милосердии и заботе. Но им невозможно подарить величайший из даров - дар Знания, дар осознания и понимания. Благодаря вере и Знанию человек возвышается над всем сущим, становясь венцом творения. Вера и Знание, когда человек в своем сердце носит любовь к Всемогущему Богу - делают человека величайшим прекраснейшим из творений.
Корень человеколюбия - в осознания таинства жизни, в осмыслении великого дара одушевленности, в осознании величия сына человеческого, в признании величайшего потенциала, потенциала святости и благочестия через веру, несмотря на слабость и несовершенство - за каждым одушевленным разумным человеком. Поэтому, суфизм учит, что невозможна вера, истина без человечности. Человеколюбие и истина - идут рука об руку. Истина неизменно ведет к нравственности, совести, культуре, человечности, милосердному духовному взору.
Человек, осознавший ценность и таинство жизни — понимает его в оппозиции к смерти. «Я смертен» - означает «Я жив лишь милостью Божьей, а значит, бесконечно зависим и слаб перед Богом». Понимание смерти дает человеку не боль и разочарование, но сладость смирения перед Всевышним и стремление еще больше и лучше слушаться Бога.
С тайной смерти связана особой диалектикой мистики тайна рождения. Исходным пунктом диалектической работы в этом направлении слу-
Этой оппозицией подчеркнута двойственность тайны жизни, мистическое сродство Начала и Конца.
Говоря о жизни человека, обусловленной Божьей милостью и могуществом — следует остановиться и на жизни Бога, абсолютной, совершенной, не связанной ни с сердцем, ни с духом. Если человек жив и смертен — то Бог жив, но бессмертен. Человек жив, ибо одушевлен, не Бог, жив без нужды в душе, плоти, сердце или дыхании. Ибо его сущность непостижима разумом. Он живой и для Него абсурдна смерть. Он жив, ибо слышит, видит, знает, творит. Его жизнь как и сам Он — разуму непостижимы. «Полагайся на Живого, который не умирает» (25:58) [7, а 365] - этот стих Писания можно часто встретить на страницах сочинений суфийских авторов. Этот стих требует от творения абсолютной надежды и полного полагания на Творца, жизнь, щедрость, справедливость, могущество которого не подвергается сомнению, существование которого не нуждается во внешних условиях, творение которого не происходит кроме как с мудростью.
Таким образом, подводя итог сказанному, следует заключить, что суфизм призывает осознать жизнь как особый дар, как тайну, как ценность. Осознанная как непостижимая тайна и великая ценность жизнь — ведет к формированию достоинства и уважению к жизни в себе и в другом человеке. Достоинство, в свою очередь, не должно привести к гордыне и высокомерию, и в качестве защитного механизма здесь выступает осознание своих недостатков, нужды в Боге и смертности. Основываясь на осмыслении и признании своей ценности, обретенной благодаря пониманию человеческой нищеты перед Богом — человек выходит на уровень самоуважения, уважения к другому и милосердия. Жизнь в суфизме понимается как таинство, из которого проистекают самые великие красоты человеческой души, а также красота связей между сердцами людей.
Смерть — осознается как момент высшего смирения. Когда сотворенный, зависящий от Всевышнего, человек достигает пика своей слабости и нужды и в этом апогее своей нищеты обретает новое рождение — для Вечности. Поэтому осознание смерти на протяжении жизни — главное наставление для человека. Образ смерти-наставницы фигурирует повсеместно в суфийской литературе. «Часто вспоминайте разрушительницу удовольствий!», «Достаточно смерти как наставника» - эти изречения Божьего пророка чаще всего упоминаются суфиями в их произведениях.
Написанное выше позволяет сделать вывод, что антитеза жизни и смерти представляется в суфизме как предельная манифестация божественных имен и атрибутов, Божьего господства, могущества, милости и щедрости над всем сущим.
Список использованных источников
1. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Прогресс, 1992. - 528 с.
2. Вилкокс. Л. Суфизм и психология/Пер. с англ. - Спб.: «Диля», 2005. - 256 с.
3. Красильников. Р. Л. Образ смерти в литературном произведении: модели и уровни анализа. - Вологда: ГУК ИАЦК, 2007. - 140 с.
4. Лихина Н. Е. Актуальные проблемы современной русской литературы. Постмодернизм. Учеб. Пособ. / Калинингр. ун-т. - Калининград, 1997. - 59 с.
5. Реале Дж. , Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта / Пер. С. Мальцевой. - Спб.: «Издательство Пневма». - 2003. - 688 с.
6. Третьяков Н. Пробуждение. Суфийская энергетическая практика. -Санкт-Петербург: "Диля", 2013. - 208 с.
7. Коран / Пер. с ар. и комм. Д. Н. Богуславский. - Стамбул, 2001. -
8. Решетников М. Влечение к смерти // Фрейд 3. Мы и смерть. СПб.: Вост-Европ. Институт Психоанализа, 1994. - С. 5-8.
9. Якубович М. «Татарский шейх» Ибрахим аль-Крыми и его труд «Подарки Всемилостивого» [Электронный ресурс] / Михаил Якубович. - Режим доступа: http://www.islamsng.com/ukr/faces/6953
10. Новикова П. А. "Пространство смерти" в европейской литературе XX века: Автореф. дисс. канд. фил. наук. - Самара, 2005 - 21 с.
11. Kirimli §eyh Selim Divane. Ariflerin delili. - Ankara «Ak^ag», 1998. -
811 с.
160 s.
