CC BY
157
УДК 821.161.17 Толстой - 1
Н. Н. Старыгина
Антинигилистические поэмы А. К. Толстого: способы и приемы контекстуальной поэтики
В статье изучаются образы и мотивы, поэтические способы и приемы, позволяющие А. К. Толстому ввести своего читателя в философско-религиозный контекст: полемику между нигилистами и антинигилистами. В поэмах «Пантелей-целитель» и «Поток-богатырь» в результате органичного соединения фольклорного, библейского и антинигилистического литературного начал возникает сатирико-комичес-кий эффект, в полной мере отражающий позицию А. Толстого как писателя-антинигилиста.
The article investigates images and motives, poetical means and modes that help A. K. Tolstoy to make the audience understand the philosophical and religious context, the poetics between nihilists and anti-nihilists. His poems "Panteley the Healer" and "Potok the Hero" are marked off with the satiric and comic effect, which has appeared as the result of joining the folk, biblical and anti-nihilistic literary basis and fully reflects the opinion of anti-nihilistic writer A. K. Tolstoy.
Ключевые слова: антинигилизм, философско-религиозная полемика, 1860-е гг., образ-понятие, образ-персонаж, авторская позиция, контекстуальная поэтика.
Keywords: anti-nihilism, philosophical and religious polemics, 1860s, image-concept, author's opinion, contextual poetic.
Философского-религиозная полемика между нигилистами и антинигилистами была одним из самых заметных явлений середины и второй половины ХК в. В 1863 г. Н. С. Лесков характеризовал нигилизм как «социально-демократическо-материалистическое направление» [1]. Антинигилизм, концептуальной основой которого было христианство, был своего рода проявлением «инстинкта» самосохранения русской культуры в ситуации резкого столкновения традиционного и нетрадиционного, национального и инонационального мировоззрения. В 1860-1870-е гг. сформировалась антинигилистическая ветвь русской литературы, наиболее ярко представленная прозой Достоевского, Писемского, Лескова, Гончарова, Авдеева, Авенариуса, Крестовского и др. Антинигилистический роман достаточно хорошо изучен историками литературы. В меньшей степени осмыслены антинигилистическая поэзия и драматургия. Поэтому «Пантелей-цели-тель» и «Поток-богатырь» Алексея Толстого представляют несомненный интерес как яркие примеры поэтических произведений антинигилистической направленности.
В журнале «Русский вестник» А. К. Толстой в 1866 г. опубликовал балладу «Панте-лей-целитель» [2]. Источниками произведения являются, как известно, предания о святом врачевателе Пантелеймоне (память 27 июля) и народная песня «Пантелей-государь ходит по двору...».
Сюжетообразующий мотив в балладе - странничество Пантелея, собирающего травы и врачующего немощных, о чем речь идет в первой части:
Пантелей-государь ходит по полю, И цветов и травы ему по пояс, И все травы пред ним расступаются, И цветы все ему поклоняются. И он знает их силы сокрытые, Все благие и все ядовитые, И всем добрым он травам, невредныим, Отвечает поклоном приветныим, А которы растут виноватые, Тем он палкой грозит суковатою. По листочку с благих собирает он, И мешок ими свой наполняет он, И на хворую братию бедную Из них зелие варит целебное. (с. 254)
© Старыгина Н. Н., 2015
Вторая часть баллады - обращение героя-повествователя к государю Пантелею. Поэт воспроизводит молитвенную ситуацию: на Руси святой Пантелеймон «призывается в особенную молитвенную помощь при елеосвящении (соборовании. - Н. С.), в молитве за немощного и неспящего, при освящении воды» [3]:
Государь Пантелей! Ты и нас пожалей, Свой чудесный елей В наше раны излей, В наши многие раны сердечные; Есть меж нами душою увечные, Есть и разумом тяжко болящие, Есть глухие, немые, незрящие, Опоенные злыми отравами, -Помоги им своими ты травами! (с. 254)
Это не личная молитва к чудотворцу; это соборная молитва, в которой герой просит за всех. Молящийся герой обозревает всех, здоровых и больных, переживая о немощных и прося милости у святого Пантелеймона. Следует отметить, что в этом фрагменте «молитвы» сделан акцент на необходимость врачевания не столько телесных, сколько духовных недугов:
В наши раны излей, В наши многие раны сердечные; Есть меж нами душою увечные, Есть и разумом тяжко болящие. (с. 254)
Третья часть баллады - характеристика нового явления в обществе: «А еще, государь, - // Чего не было встарь - // И такие меж нас попадаются». За этим новым явлением закрепляется «ярлык»: болезнь.
Характеристика того, «чего не было встарь», воспринимается загадкой: оно ни разу не обозначено конкретным названием. Более того, стилизация устной речи «простого» человека, неискушенного в философии, воспроизводящего доступную для его разумения суть нового учения «своими словами», как будто даже вуалирует явление, о котором идет речь. Но парадокс заключается в том, что читатель, познакомившись с предложенной пародийной характеристикой этого учения, делает безошибочное заключение: предмет сатирического изображения в балладе - русский нигилизм. Дело в том, что уже к середине 1860-х гг. в общественном сознании бытовал образ-понятие «нигилист». В публицистических, литературно-критических, историко-литературных и художественных публикациях русских антинигилистов осуществлялась деидеализация нигилизма и образа-понятия «новый человек», вошедшего в общественное сознание эпохи как воплощение нигилистических представлений об идеальном (положительном) герое времени с точки зрения «новых людей». Антинигилисты сформировали образ-понятие «нигилист», который содержит негативную оценку мировоззрения и деятельности «нового человека» [4]. Существующий в общественном сознании смысловой контекст создавал необходимые условия восприятия образа «нигилиста» как карикатуры на «нового человека». Нигилист в художественных и публицистических произведениях антинигилистов во всем был «новым человеком» со знаком «минус» по отношению к традиционному национальному мировосприятию: в мировоззрении, характере, поведении, внешнем облике и т. д.
Создавая в «Пантелее-целителе» образ нового явления русской жизни, А. Толстой пародирует учение нигилистов:
И такие меж нас попадаются, Что лечением всяким гнушаются. Они звона не терпят гуслярного, Подавай им товара базарного! Всё, чего им не взвесить, не смеряти, Всё, кричат они, надо похерити; Только то, говорят, и действительно, Что для нашего тела чувствительно; И приемы у них дубоватые, И ученье-то их грязноватое. (с. 255)
Внимательный читатель вычленит в этой рекомендации все основные идеи нигилизма: материализм, отрицание внематериального и Божественного, отрицание духовного начала в человеке, принцип утилитаризма и антиэстетизм. Можно сравнить сатиру А. Толстого и несколько ироническую характеристику нигилистических взглядов, данную Н. Н. Страховым в статье «Милль. Женский вопрос» (1870):
«Между Богом и природою нет разницы. Бог есть природа, олицетворенная человеческой фантазией.
Между духом и материей нет разницы. Дух есть некоторая деятельность материи.
Между организмами и мертвыми телами нет разницы. Организмы суть создания физических и химических сил.
Между животными и растениями нет разницы. Чувствительность и так называемое произвольное движение суть явления рефлексов, совершающихся механически.
Между человеком и животными нет различия. Душевные явления человека совершаются точно так же, как и у животных.
Между душою и телом нет различия. Душа есть некоторая деятельность тела.
Между мужчиною и женщиною нет различия. Женщина есть как бы безбородый мужчина меньшего роста, чем обыкновенно бывают мужчины.
Между нравственностью и стремлением к счастью нет различия. Нравственно то, что ведет к человеческому благополучию.
Между прекрасным и полезным нет различия. Прекрасно только то, что ведет к некоторой пользе.
Между искусством и наукою нет различия. Искусство есть только особая форма для популяризации истин науки» [5].
А. Толстой использует отдельные знаковые приемы изображения нигилиста, сложившиеся в антинигилистических произведениях и вызывающие в сознании читателя карикатурный образ нигилиста: указания на крикливость, суетность и суетливость поведения «новых людей» («подавай им...», «кричат они», «приемы у них дубоватые»).
Эпитет «грязноватое» в балладе содержит авторскую оценку нигилизма, но в контексте литературной полемики между нигилистами и антинигилистами читатель может соотнести его со стереотипными портретными зарисовками героев-нигилистов в антинигилистических романах, в которых штампами стали детали портрета, связанные с определениями «грязный», «неумытый», «нечесаный», «небрежный», «косматый» и т. п. Отметим, что в контексте бесовской темы, сквозной в антинигилистических романах, эти определения помогают понять мировоззренческую позицию автора: антинигилисты рассматривали позитивистско-материалистическую концепцию мира и человека как находящуюся вне системы христианских ценностей, вне Бога, следовательно, как принадлежащую иному миру - потустороннему, сатанинскому.
В «Пантелей-целителе» новое учение - нигилизм - характеризуется как духовная болезнь молодого поколения. Поэт сатирически изображает новый тип мировосприятия. Сатирический эффект возникает благодаря осмыслению новых идей как нетрадиционных для русского сознания и ущербных в нравственном отношении, а также благодаря созданию пародии на образ мыслей новых людей и стилизации речи простонародного героя.
Сатира А. Толстого в балладе не содержит иносказания. В ней прямо, даже несколько грубовато (за счет стилизации просторечия) выражено неприятие нового учения. Откровенная прямолинейность автора в воплощении своей позиции проявляется не только в конкретной аттестации нового учения: «И ученье-то их грязноватое», - не только в призыве к Пантелеймону: «И на этих людей, // Государь Пантелей, // Палки ты не жалей, // Суковатыя!», - но и в использовании характерного для поэтики Толстого принципа параллелизма.
«Виноватые» травы противопоставлены «благим», «добрым» в первой части произведения. Во второй части, характеризуя состояние общества, герой отмечает, что среди здоровых людей есть больные, но стремящиеся к излечению, есть, однако, и такие, которые «лечением всяким гнушаются», настолько они увлечены новыми идеями. Эти больны духом, их душерасположе-ние - страстное, греховное, болезненное. Смысл параллелизма в «описании» трав и общества выявляется введением объединяющего приведенные описания образа: Пантелея-целителя, наделенного атрибутом - суковатой палкой. В первом случае Пантелей «грозит» палкой «виноватым» травам; во втором - герой призывает его использовать эту палку для излечения современников от духовного недуга нигилизма.
Можно усмотреть в отмеченном параллелизме ситуаций и образов аллюзию на евангельскую притчу о пшенице и плевелах (Евангелие от Матфея, 13:24-30) и на толкование притчи Иисусом Христом: «Поле есть мир; доброе семя, это - сыны Царствия, а плевелы - сыны лукавого;
105
Враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы» (Евангелие от Матфея, 13:38-39).
Такая ассоциация вполне оправдана антинигилистическим контекстом, который актуализирует в сознании читателя А. Толстой. В традиционном христианском сознании дьявол символизирует отрицание и разрушение. Поэтому образ-символ дьявола в сознании верующего или воспитанного в традициях христианской культуры человека естественно соотносится с философией нигилизма, поскольку краеугольными камнями нигилизма были отрицание и разрушение. Момент слияния двух смыслов: вечного и исторического - запечатлелся в высказывании Н. С. Лескова: «Пробужденная (после Крымской войны. - Н. С.) страна вышла именно с Богом; но в эту же пору в сии же прекрасные, незабвенные минуты являются охотники своротить ее с этой дороги на другую, по которой она пошла бы не с Богом, а с чертом» [6].
В целом, позицию А. Толстого, как и его современников-антинигилистов, можно представить цитатой из сборника «Материалы для разоблачения материалистического нигилизма. Собраны из немецких источников»: «Величайшее в Европе зло, нам современное, - это материалистические учения: они отрицают Бога, ниспровергают христианскую и всякую религию, растлевают нравственность и подкапывают все основы гражданского и политического устройств обществ. <...> Эта язва, к несчастию, проникает и к нам. <... > Конечно, русский народ слишком здоров природным рассудком, он слишком привержен к своей православной Вере, чтоб поддаться растлению материализма; за такой народ нечего бояться; но должно бояться того страшного разлада, который мог бы со временем последовать между высшими и низшими слоями русского общества» [7].
Создавая балладу, поэт выразил свое упование в деле исцеления общества на Бога и веру. «Толстой видел не только скелет духовного большевизма на просторах России... Он видел еще и другого странника, по русской земле ходящего. Странник этот: милостивая Благодать Христова в лице Пантелеймона Целителя. Первый скиталец сеет смерть. Второй странник - врачует мир и сеет жизнь... » [8].
В 1871 г. А.Толстой создает оригинальную стилизацию богатырского эпоса - былину «Поток-богатырь», в которой нашли продолжение и развитие антинигилистические мотивы его творчества.
В основе композиции и сюжета былины лежит фантастически осмысленная ситуация отрыва героя от привычного мира: Поток-богатырь погружается в сон «на полтысячи лет» и просыпается два раза - во время царствования Ивана Грозного и в середине XIX в. Таким образом, три эпохи становятся предметом изображения: князя Владимира, царя Ивана IV Грозного и период реформ 1850-1860-х гг.
Основным принципом композиции является антитеза. Противопоставление осуществляется как разноуровневое: от масштабного к более конкретному. Богатырская эпоха («доброе старое время») и новое время; в новом времени сравниваются периоды Грозного и реформ XIX в. Две эпохи - доисторическая (богатырская) и историческая (периоды царствования и реформирования) - сопоставляются как идеальная (в которой мироустройство соответствует национальной ментальности) и безыдеальная (в которой разрушены национально-религиозные устои). Два периода (картинки общественных нравов) внутри исторической эпохи противопоставлены также и в социально-идеологическом и политическом планах: тирания и деспотизм Грозного - эпоха гласности и либерализма в XIX столетии.
Во время первого пробуждения богатырь изумляется тому, что народ рабски поклоняется «земному богу». Это противно национальной традиции, вере: «Нам Писанием велено строго // Признавать лишь небесного Бога!» (с. 310).
Пробудившись второй раз, Поток-богатырь оказывается в городе на Неве (так можно обозначить место действия) и становится свидетелем событий, характеризующих состояние общества после проведения ряда реформ. Толстой показывает, до какого абсурда можно довести любые благие начинания: суд присяжных, гласность, демократизм, просвещение, эмансипацию женщин и др.
Сатирическое изображение современной поэту действительности основано на применении двух художественных приемов.
Во-первых, в былине противопоставлены две точки зрения: смекалистого, разумного героя-богатыря и персонажей из XIX в. с их надуманными, сочиненными, умозрительными теориями. Три микроэпизода в былине (посещение богатырем трех зданий) - три мини-диспута, во время которых излагаются взгляды представителей нового века, вызывающие недоумение у богатыря, что проявляется в задаваемых им вопросах и в размышлениях - вслух или «про себя».
С этим связан второй значимый прием сатирического обобщения: «В текст вводится "непонимающая" точка зрения. <...> простодушно-наивная - если она передается литературному персонажу или другому литературному субъекту. <...> В большинстве случаев "непонимающий" яв-106
ляется одновременно и носителем авторской оценки изображаемого мира, а кроме того - носителем альтернативной моделирующей системы, носителем постулируемой истинной картины мира...» [9]. Думается, сатирическая былина «Поток-богатырь» принадлежит к этому «большинству случаев»: изумление богатыря - изумление автора, не принимающего «новые идеи», разрушающие разумное «старое».
Как и в балладе «Пантелей-целитель», Толстой воспроизводит основные положения нового «ученья», но, помимо этого, показывает следствия увлечения современников новым мироучени-ем и соотетствующим ему образом жизни.
Поэт выявляет прежде всего антирелигиозную направленность нигилизма:
Что, мол, нету души, а одна только плоть, И что если и впрямь существует Господь, То он только есть вид кислорода, Вся же суть в безначалье народа (с. 311), -
а также его «проекцию» в социально-политическую жизнь (своеобразие русского нигилизма 1860-х гг. определяется не только богоборчеством, но и радикализмом или, как говорили в XIX в., революционаризмом мышления, социально-политическим утопизмом): «И тот суд, и о Боге ученье, // И в сиянье мужик, и девицы без кос» (с. 313).
Более развернутым (в сравнении с балладой «Пантелей-целитель») является в былине «Поток-богатырь» описание нигилистов. Но выполнено оно также с учетом бытования в общественном сознании эпохи образа-понятия «нигилист». В нем множество образов, мотивов, деталей, сравнений, слов, выявляющих авторскую позицию и отношение к «новым людям».
Во-первых, функционально указание на профессию или род занятий нигилистов: «Там какой-то аптекарь, не то патриот», «Потрошат чье-то мертвое тело». Нет необходимости подробно комментировать приведенные цитаты из былины: известно, что увлечение и занятие естественными науками, медициной - знаковое явление, характеризующее в общественном сознании «новых людей» (достаточно вспомнить Евгения Базарова, героя романа «Отцы и дети» И. С. Тургенева, или персонажей романа «Что делать?» Н. Г. Чернышевского).
Во-вторых, в былине развивается бесовская тема: «словно дернул их бес», «То ж бывает у нас и на Лысой Горе, / / Только ведьмы хоть голы и босы...». В антинигилистической литературе и публицистике 1860-х гг. отчетливо проводилась мысль о нигилизме как «дьявольском» учении. Несколько позже, в 1881 г., подытоживая свои выступления против нигилизма и нигилистов, Н. Н. Страхов дал развернутое определение нигилизма как мировоззрения, несовместимого с христианской верой: «Нигилизм есть движение, которое в сущности ничем не удовлетворяется, кроме полного разрушения. Нигилизм это не простой грех, не простое злодейство; это и не политическое преступление, не так называемое революционное пламя. Поднимитесь <...> еще на одну ступень выше, на самую крайнюю ступень противлений законам души и совести; нигилизм это -грех трансцендентальный, это - грех нечеловеческой гордости, обуявшей в наши дни умы людей, это - чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие - благодеянием, разрушение - лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Безумие <... > под видом доблести дает простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым» [10].
В-третьих, своеобразными ответвлениями бесовской темы являются мотивы безумия и суетности, которые не только участвуют в сюжетообразовании, но и характеризуют мировоззрение и поведение героев-нигилистов. Последнее изображено в былине «Поток-богатырь» таким образом, что остается впечатление какого-то всеобщего умопомрачения и беспорядка: «закричал на него патриот», «Тут все подняли крик», «Меж собой вперерыв, наподобье галчат, // Все об общем каком-то о деле кричат». Ужас вызывает у Потока-богатыря увиденное в анатомической палате.
В-четвертых, обозначен в былине А. Толстого традиционный в антинигилистической беллетристике мотив апостольства: «Там какой-то аптекарь, не то патриот, // Пред толпою ученье проводит», «к нему свысока // Патриот обратился сурово» (ср.: образы Павла Горданова, героя романа «На ножах» Н. С. Лескова, Губарева, героя романа «Дым» И. С. Тургенева, Марка Волохова -«Обрыв» И. А. Гончарова и др.).
В-пятых, знаковыми деталями нюансирован портрет нигилисток: «Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках, // Собралися красавицы кучей». Короткая стрижка, очки, балахонистая, напоминающая мужскую, одежда - атрибутивные детали в портретах героинь-нигилисток из перечисленных романов (например, Ванскок, героиня «На ножах» Лескова).
В-шестых, весьма значимо в произведении воспроизведение слов из лексикона современников-демократов: «Слышно, почва, гуманность, коммуна, прогресс // И что кто-то заеден средою», «Про какие-то женские споря права...», «общее дело».
Комментируя данный фрагмент текста былины «Поток-богатырь», позволим себе не согласиться с мнением И. П. Щеблыкина, который полагал, что «В этой иронической характеристике общественного возбуждения в 60-70-х гг. XIX в. <...> курсив, обозначенный поэтом, должен был, вероятно, подсказать, что автор осуждает не именно гуманизм и прогресс, а их суррогаты, накипь, или то, что Тургенев удачно назвал в своем предпоследнем романе "дымом"» [11]. Конечно, «суррогаты, накипь» Толстой, вероятно, тоже осуждал. Но, учитывая религиозность писателя, мы должны сделать вывод, что он не принимал гуманизм и прогресс, которые проповедовали «новые люди» как не соответствующие Слову Божьему.
В данном случае «чужое» слово становится объектом пародирования: включенное в чужеродный (слово автора-повествователя и героя) контекст, оно сатирически, комически отрицается как не соответствующее мировосприятию субъекта поэтического слова (автор-повествователь) и объектного героя (Потока-богатыря).
Функциональность введения в текст «чужих» слов определяется их знаковостью: они указывают именно на нигилистов, «передовых людей», революционных демократов (как реальных исторических личностей, так и литературных героев). Кроме того, они обозначают факт философско-религиозной и литературной полемики 1860-х гг.
Уже в конце 1850-х гг. в одном из самых массовых изданий - в журнале «Домашняя беседа для народного чтения» - появился обобщенный образ «прогрессиста». «Прогрессист» по типу мировоззрения - нигилист, придерживающийся «неверия, нравственного идолопоклонства и ожесточенного гонения на христианство <...> сомнения, неверия и отрицания» [12]. Он проповедует прогресс, свободу, равенство, гуманизм, противопоставляя их учению Xриста: «Господь учил простираться вперед в делах веры, любви и надежды, утверждаясь на всепобеждающей силе Его, поставив притом идеалом совершенствования человеческого Бога самого: <... > а сатана выпустил какое-то самоусовершенствование и беспутный прогресс. Иисус Xристос проповедовал, что мы все равны в очах Божиих как создание Его, как сонаследники жизни будущей, - а враг Xристов пустил в свет идею самопроизвольного равенства. Спаситель мира возвещал свободу от рабства греху и диаволу, - а диавол, <... > оставил только свободу, в виде разнузданности. Господь повелел любить всех, как членов одной великой семьи, <... > а ненавистник человечества впустил гуманизм. Господь заповедал дела милосердия, повелевая творить их так, чтоб шуйца не знала про то, что делает десница, а бес окаянный изобрел хвастливую филантропию, и дело Божие кощунственно обратил в забаву и увеселение» [13].
Наконец, в-седьмых, эффективно используются в былине образы-метафоры: «И под слово прогресс, как в чаду и дыму».
Уникальным явлением, присущим антинигилистической романистике, было существование метафорических образов-посредников, то есть общих для данного пласта русской литературы. К таковым относится образ-метафора дым (или «дым и прах») - центральный в метафорическом плане романа «Дым» И. С. Тургенева. Однако этот образ использовали также В. Авенариус в «Современной идиллии», Лесков в романе «На ожах» (название одной из глав: «В дыму и искрах»). В романе Б. Маркевича (с которым был дружен, кстати, А. Толстой) «Марина из Алого Рога» образ дыма возникает опосредованно: через сопоставление с романом «Дым». Близок образу дыма по метафорическому смыслу образ кровавого пуфа в дилогии Крестовского «Кровавый пуф».
Сделанные наблюдения приводят к выводу о том, что А. Толстой поэтически емко и точно использовал при создании образа действительности (1860-е гг.) и главного ее героя - русского нигилиста - все структурообразующие элементы своеобразного инварианта: образа-понятия «нигилист», бытующего в общественном сознании.
Своими антинигилистическими произведениями А. Толстой органично «вписался» в текст русской литературы второй половины XIX в., что позволило ему быть предельно экономным в использовании художественных средств создания образа действительности. И это вполне оправданно: достаточно было ввести какую-либо знаковую деталь, чтобы вызвать у читателя соответствующие ассоциации, представления, знания, которые сформировались в продолжение десяти лет развития антинигилистической литературы. Практически каждый образ - переходного времени или нигилиста - в литературном произведении этих лет функционировал на фоне его предшествующего употребления, в кругу литературных ассоциаций.
В созданной поэтическими средствами обобщенной картине жизни современного общества А. Толстой, несомненно, использовал творческий опыт своих предшественников и современников - писателей-антинигилистов. Опосредованно - через культуру - он воспринимал и актуали-108
зировал общезначимые для национальной ментальности смыслы, которые, благодаря творчеству ряда писателей, уже получили адекватные формы художественного выражения, ставшие привычными для читателя. Такое «подключение» к творческому опыту обозначается в тексте при помощи образов и мотивов, сюжетных ситуаций и деталей, цитат и реминисценций, которые узнаваемы в культурно-историческом и литературном контексте.
Примечания
1. Лесков Н. С. Литературно-полемический вопрос (К издателю «Северной пчелы») // Лесков Н. С. ПСС: в 30 т. М., 1996. Т. 3. С. 373.
2. Толстой А. К. Собр. соч.: в 4 т. М., 1963. Т. 1. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страниц.
3. Христианство. Т. 2. С. 283.
4. См. подробнее: Старыгина Н. Н. Образ человека в русском полемическом романе 1860-х годов. М.; Йошкар-Ола, 1996.
5. Страхов Н. Н. Борьба с Западом в нашей литературе: Исторические и критические очерки: в 2 кн. 1-е изд. СПб., 1887. Кн. 1. С. 175-177.
6. Лесков Н. С. Русские общественные заметки. Фельетон // Биржевые ведомости. 1870. 25 янв.
№ 39.
7. Материалы для разоблачения материалистического нигилизма. Собраны из немецких источников. СПб., 1864. С. I-III.
8. Архиепископ Иоанн Сан-Францисский. Пророческий дух в русской поэзии. С. 195.
9. Фарыно Ежи. Введение в литературоведение. Ч. III. Котовица, 1980. С. 44.
10. Цит. по кн.: Страхов Н. Н. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки: в 2 кн. 2-е изд. СПб., 1890. Кн. 2. С. 74-75.
11. История русской литературы ХК века. 40-60-е годы. С. 177.
12. Домашняя беседа. 1859. Вып. 1. С. 3.
13. Домашняя беседа. 1858. Вып. 18. С. 7-8.
Notes
1. Leskov N. S. Literaturno polemicheskij vopros (K izdatelyu «Severnoj pchely») [Literary polemic question (to the publisher of "Northern bee")] / / N.S. Leskov. MSS: in 30 vols. Moscow. 1996. Vol. 3. P. 373.
2. Tolstoy A. K. Coll. works: in 4 vols. Moscow. 1963. Vol. 1. Further references to this edition are given in the text with page numbers.
3. Hristianstvo - Christianity. Vol. 2. P. 283.
4. See more: Starygina N. N. Obraz cheloveka v russkom polemicheskom romane 1860 h godov [The image of man in Russian polemical novel of the 1860s]. Moscow; Yoshkar Ola. 1996.
5. Strakhov N. N. Bor'ba s Zapadom v nashej literature: Istoricheskie i kriticheskie ocherki [The struggle with the West in our literature: Historical and critical essays]: in 2 books. 1 ed. SPb., 1887. Book 1. Pp. 175177.
6. Leskov N. S. Russkie obshchestvennye zametki. Fel'eton [Russian public notes. Feuilleton] // Birzhevye vedomosti Stock register. 1870, 25 Jan., No. 39.
7. Materials to expose the materialistic nihilism. Compiled from German sources. SPb. 1864. Pp. I-III.
8. Archbishop John Of San Francisco. Prorocheskij duh v russkoj poehzii [The spirit of prophecy in Russian poetry]. P. 195.
9. Faryno Ezhi Vvedenie v literaturovedenie [Introduction to literary studies]. Pt. III. Katowice. 1980. P. 44.
10. Cit. by the book: Strakhov N. N. Bor'ba s Zapadom v nashej literature. Istoricheskie i kriticheskie ocherki [The struggle with the West in our literature. Historical and critical essays]: in 2 books. 2 nd ed. SPb. 1890. Book 2. Pp. 74-75.
11. Istoriya russkoj literatury XIX veka. 40-60 e gody - History of Russian literature of the Nineteenth century. 40-60 years. P. 177.
12. Domashnyaya beseda - Home conversation. 1859. Vol. 1. P. 3.
13. Domashnyaya beseda - Home conversation. 1858. Vol. 18. Pp. 7-8.
УДК 821.161.1-311.2
