CC BY
67
«БАКЛАЖАНОВСКИЙ ЦИКЛ» АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА: НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ДВУХ ЖАНРОВЫХ СТРАТЕГИЙ
С.И. Красовская
Krasovskaya S.I. Andrei Platonov’s ‘aubergine cycle’: at a crossroads of two genre strategies. The article analyses the unity of A. Platonov’s early stories known as ‘aubergine cycle.’ The author of the article dwells upon the issue of literary mystification in A. Platonov’s works and that of the genesis and evolution of his epic thinking.
В самом начале 1920-х годов в платоновском творчестве из опубликованных в различных периодических изданиях произведений стихийно возникает цикл, обозначенный платоноведами как «баклажановский».
«Баклажановский цикл» - это межтек-стовое единство, которое так и не стало авторским связанным циклом. Его причисление к этой литературной форме условно и осуществлено на основе читательской, а затем научной рецепции1. Однако это не уменьшает объективно существующей текстово-контекстной «спаянности» составляющих его произведений. В семантическом отношении их тексты являются самодоста-
1 Составители научного собрания сочинений Платонова говорят о «баклажановском цикле» как о неком единстве, однако подчеркивают условность этого обозначения, мотивируя свой подход волей автора, который не собрал цикл, и тем, что «реальное количество текстов, связанных в творчестве Платонова с именем Елпидифора Баклажанова, неизвестно» [1]. В научном издании «баклажановский цикл» не выделен, рассказы, его составляющие, напечатаны подряд в хронологической последовательности за исключением последнего -«Рассказа не состоящего больше во жлобах», написанного в 1923 году и отделенного в издании от других рассказов цикла, написанных в 1922 году, другим произведением — «Немые тайны морских глубин». Таким образом, редакторы и издатели научного собрания сочинений выполнили главное «текстологическое» правило, сформулированное еще в 1927 году Г.О. Винокуром: «все, что автором не дано как член <...> художественного целого, — не находит себе места в собрании сочинений, так как в противном случае это собрание будет лишено его художественной подлинности» [2]. Но тот же Г.О. Винокур сформулировал и связанную с этой проблемой задачу науки, которая «заключается в том, чтобы выяснить, действительно ли художественные основания, а не какие-либо иные, для поэзии посторонние, определяют собою тот состав собрания сочинений, который дан самим автором» (137). Другими словами, наша задача теперь сводится к тому, чтобы выяснить, есть ли художественные основания для объединения указанных произведений в цикл, и если есть, то почему Платонов не воспользовался ими.
точными в разной степени, и далеко не всегда сугубо имманентный подход к ним позволяет выдвинуть более или менее адекватную интерпретацию.
«Баклажановский цикл» отличается не только своей несобранностью, но и особым жанровым составом, субъектной организацией, предполагающей двух авторов - подлинного и мнимого; разработкой «формулы» героя, которая впоследствии будет широко «применяться» автором в повестях и романах; смелым стилевым экспериментом. Все это делает «баклажановский цикл» чрезвычайно интересным для исследователя жанрово-стилевой лаборатории писателя.
Основанием для восприятия совокупности рассказов как цикла служит, прежде всего, персонаж - Елпидифор Баклажанов - герой нескольких рассказов, опубликованных Платоновым в 1922 году: «Приключения Баклажанова (Бесконечная повесть)», «Данилок», «Потомки Солнца». Везде в них он фигурирует как реально существующее лицо, инженер-изобретатель, «дорогой друг» и
«единокровный брат» автора повествования. Помимо этого, Баклажанову отдано авторство стихотворения «Мы на канатах прем локомобиль...» (1922), рассказа «Тютень, Витютень и Протегален» (1922) и «Рассказа не состоящего больше во жлобах» (1923). От лица Баклажанова составлен «Доклад Управления работ по гидрофикации Центральной Азии» (1922)2.
«Авторство» Баклажанова дает возможность рассматривать перечисленные произведения в рамках общего цикла. В этом случае вырисовывается следующая картина: жизнеописанию героя - близкого друга автора, посвящены рассказы Платонова «При-
2 См. об этом в комментариях к научному изданию: [1, с. 584].
ключения Баклажанова» и «Данилок». К ним примыкает «автобиографическое» стихотворение Баклажанова «Мы на канатах прем локомобиль ...» и «Рассказ не состоящего больше во жлобах», «написанный» Баклажа-новым от первого лица и повествующий о времени его пребывания в армии и, таким образом, сюжетно тесно связанный с «Приключениями.» Помимо этих вещей Баклажанову «принадлежат» еще два произведения - соответственно: «Тютень, Витютень и Протегален» и «Доклад Управления работ по гидрофикации Центральной Азии».
Налицо факт литературной мистификации. Надо сказать, что литературные мистификации Андрея Платонова, несмотря на то, что являются важной составляющей его литературного поведения, формой существования в литературе, часто определяют его стилевую манеру, тем не менее, еще не стали, за редким исключением, предметом пристального внимания.
Итак, «баклажановский цикл» Платонова -литературная мистификация с вымышленным автором, снабженным кратким, но емким, эмоциональным жизнеописанием. Оно определяет общую коммуникативную стратегию цикла и становится его главным содержанием - основой сюжета, рассказы о научных изобретениях Баклажанова воспринимаются как внесюжетные фрагменты в рамках общего почти житийного сюжета его биографии.
Поскольку Платонов создал тексты от имени другого, то имя, являясь единственной реальностью мнимого автора, его внутренняя форма становится доминантой механизма смыслопорождения и, одновременно, главным ключом к интерпретации текстов.
Тот факт, что имена в художественном мире Платонова являются говорящими, и выбор их всегда эстетически обусловлен и оправдан, не нуждается в доказательствах и неоднократно рассматривался в работах о Платонове. Поэтому и в данном случае надеяться на «случайности» в выборе имён - маленького и большого, фамилии мнимого автора не приходится. Его зовут Елпидифор Баклажанов, коротко - Епишка.
Елпидифор - в переводе с греческого -«несущий надежду». Это имя вполне соответствует образу героя, созданному в «Приключениях Баклажанова», посвященных его
научно-технической деятельности и где автор не без патетики называет своего героя «дорогим другом» и «единокровным братом», подчеркивая не только духовное, но и «генетическое» родство с ним. Елпидифор «изобрел свет», устроил «такие магниты, где дневной свет волновал магнитное поле и возбуждался электрический ток» [1, с. 207]. В результате: «С тех пор никто ни в ком не стал нуждаться», «небо стало благим», «Ни государств, ни обществ, ни дружбы, ни любви на земле уже не было» и, наконец, «было сокрушено адово дно смерти» (207-208).
Однако эту семантическую «прозрачность» связи имени и текста нарушает второе - «маленькое» имя героя и мнимого автора -Епишка. Дело в том, что оно не может быть сокращенным вариантом имени «Елпиди-фор», оно - вариант другого имени - «Епи-фаний» (гр. epiphanies - видный, известный, знатный)1. Что это - случайная оплошность? Ничего не значащая неточность? Зная о том, какое значение придавал Платонов именам своих героев, допустить такое нельзя. Тогда какой же смысл во втором имени?
Позволим себе предположить, что оно может быть связано с раскольническим движением - епифаньевщиной, почитавшим лжеепископа Епифания2. Обоснование такой интерпретации находится как в контексте «баклажановского» цикла (точнее, «секстан-ской» образности и проблематики рассказа «Тютень, Витютень и Протегален»), так и в большом контексте творчества писателя3. Таким образом, имя героя получает дополнительную конкретизацию. Герой и «автор» «баклажановского цикла» - «видный», «известный», не только несет надежду, но и претендует на роль «альтернативного» пророка, что было совершенно в духе раннего Плато-
1 В словаре русских личных имен находим справку о производных формах имен Елпидифор и Епифа-ний. Производные от Елпидифора — Елпидифорка, Ел-пиша, Пидя, Оря; производные от Епифана (ия) — Епи-фанка, Епифаня, Фаня, Епифаша, Епиха, Епиша, Пиша, Пифа. См.: [3].
2 [4]. Старообрядчество в начале своего существования распалось на две главные группы: поповщину и беспоповщину. Епифаново согласие поповщинской секты названо по имени лжеепископа Епифания Яковлева. Оно было немногочисленно. Распространение получило лишь в Стародубье и на Дону.
3 Многочисленные проведенные глубокие исследования на эту тему позволяют платоноведам считать интерес Платонова к сектантству доказанным. См.: [5, 6].
нова, в духе времени и вписывалось в литературный контекст эпохи. Достаточно вспомнить «апостольство» В. Маяковского, «пророчество» С. Есенина.
Не вносит «прозрачности» в первичную интерпретацию «псевдонима» и фамилия — Баклажанов. В научном комментарии к «Приключениям Баклажанова» говорится о том, что происхождение этого псевдонима неизвестно и делается предположение, что возможно «какое-то отношение к появлению этого имени имеет повесть В. Бахметьева «Дикая сторона» (1921), один из героев которой носил имя Баклажан (Вор. ком., 1922, июнь, № 128, с. 2-3)» [1, с. 585].
Однако возможна и иная интерпретация. Скорее, «экзотическая» фамилия, имеет другую основу — с чередованием конечной согласной, либо г/ж, либо н/ж. В этом случае ближайшими генетическими родственниками фамилии «Баклажанов» могут считаться «баклага, баклажка» и «баклан». Рассмотрим толкование каждого из них.
«Баклага, баклажка ж. боклаг м. фляга, сулея; деревянная закрытая обручная или долбленая посудина разного вида; Баклаж-ничать, быть на попойке; ходить по чужим баклагам, напр., за дегтем.
«Баклан м. сиб. смб. болван, чурбан, чурка, отрубок, баклуша; // влд. ниж. большая голова, головища; головач, голован, головастый. Бакланить, баклушничать, бить баклуши, шататься, слоняться.<...> Бакла-нистый, неуклюжий, болванистый, топорной работы. Баклуша, баклушка ж. кстр. ниж. заболонь, блонь у дерева; // чурка, болван, приготовленный для токарной выделки ще-пеной посуды, чашки, стояка, ложки; бить баклуши, готовить болваны эти, скалывая негодную в дело блонь. <...> Баклушить, баклушничать, бить баклуши, проводить время в пустяках. Баклушник <...> человек праздный, шатун, шутник, болтун» [4, с. 40].
Анализ толкований слов баклага и баклан показывает, что оба они могут быть причастны к толкованию фамилии героя. Объединяет слова бытование их глагольных производных баклажничать и баклушничать в значении быть на попойке, ходить по чужим баклагам и бить баклуши, шататься, слоняться. Именно таким баклушником Платонов изображает своего героя в начале и кон-
це его жизненного пути в «Приключениях Баклажанова».
Однако характеристика образа героя не исчерпывается актуализацией лишь этого значения его фамилии. Платонову удивительным образом удается полностью воскресить внутреннюю форму наименования своего персонажа во всем синкретически слитном многообразии его значений. На протяжении своего жизненного пути герой меняется, в то же время, оставаясь на глубинном уровне неизменным и тождественным самому себе. Так, в детстве и ранней юности (в «Приключениях.» и «Рассказе не состоящего больше во жлобах») он показан нам как «болван, чурбан, чурка, отрубок, баклуша», «неуклюжий, болванистый, топорной работы» юноша, так и не выучившийся креститься и называющий Богородицу «огородницей», наивно обращающийся к изображению Троцкого с просьбой об отпуске. Но впоследствии, пройдя «обработку», он, подобно чурке, превращающейся в умелых руках мастера в изящное и полезное изделие, преображается в нечто совершенно иное - в ученого, изобретателя - «большую голову, головищу, головача, голована, головастого» - «бессонного, бессменного на работе чудака» (228). Таким образом, этимологические значения фамилии героя как бы вытягиваются в цепочку, становясь звеньями, воплощающими этапы его жизненного пути.
В целом же имя и фамилия главного героя и мнимого автора «баклажановского цикла» отражают общую платоновскую концепцию героя как в «баклажановском цикле», так и в творчестве 20-х годов, выраженную им самим в известной формуле преображения: «Гений рождается из дурачка». Дополнительным основанием для такой интерпретации может послужить история превращения Елпидифора Баклажанова из «бакла-жановского цикла» в Евдокима Абабуренко в рассказе «Бучило». Взяв в 1924 году для своего нового рассказа первую часть «Приключений.» фактически без изменений, Платонов счел нужным заменить имя и фамилию главного героя, но сделал это таким образом, чтобы герои, воспринимаясь как разные, все же были тождественны в главном - и тот, и другой были воплощением идеи преображения. Новая фамилия Абабуренко (от «бабур-ка» - бабочка, стрекоза, мотылек) - это еще
одна вариация образа червя, из которого вырастает новый человек. Примечательно и то, что фамилия Баклажанов сохраняется в рассказе «Бучило» в качестве уличного прозвища героя, возводя в степень семантику преображения.
Жизнь человека и ее чудесное преображение составляют жанровое содержание жития. Архетип именно этого жанра легко угадывается как в «Приключениях Баклажанова», так и в художественном целом всего цикла.
Платонов через житие с его идеей преображения осваивал формы воплощения идеи развития общей жизни и отдельной человеческой судьбы. Это то, что занимало мысль молодого инженера и писателя - возможность быстрого, чудесного преображения социальной, экономической жизни и нравственного облика человека. И хотя это преображение мыслилось Платоновым как «обыкновенное», «рациональное», тем не менее, по своей сути оно оставалось чудом, иррациональность которого до некоторых пор не осознавалась автором.
Поэтому именно житие с авантюрнобытовым хронотопом, с временем, определяемым метаморфозой, в которой содержится идея развития, но не прямолинейного, а скачкообразного, стало жанровой канвой, по которой «вышит» сложный жанровый узор цикла.
Жизнеописание героя, бесспорно, составляет одну из главных сюжетных линий цикла в целом, в каких-то рассказах становясь центральным сюжетообразующим мотивом, как в «Приключении.», «Рассказе не состоящего.», стихотворении «Мы на канатах.»; в каких-то - уходя на периферию сюжета («Данилок», «Потомки Солнца»); в каких-то - опускаясь в подтекст («Доклад.»). В рассказе «Тютень, Витютень и Протегален» он обретает особую метафорическую форму и наряду с апокалиптическим мотивом является центральным и сюжетооб-разующим1.
1 Проблема героя - так формулирует главную проблему произведения В.Ю. Вьюгин. Перед «читателем разворачивается картина, закономерная для платоновского творчества, - процесс поиска героя нового типа, личности-великана, не знающего побочной жизни, желающего существовать среди расы себе подобных и находящего воплощение своей мечты в себе самом <.>» [6, с. 73].
Своему герою Платонов отдает свои самые сокровенные мысли об электричестве, электронах и атомной пыли. Эти вопросы составляют побочную, периферийную сюжетную ветвь цикла, но в то же время -главную для «Потомков Солнца» и «Доклада.».
Подписанный Баклажановым «Доклад Управления работ по гидрофикации Центральной Азии» по своему жанру приближается к «отрывку» или «фрагменту». Примечательно то, что, вероятнее всего, «Доклад.» изначально задумывался в жанре «фрагмента». В нем нет ни экспозиции, ни предыстории. Обрамлением служат характерные для доклада-отчета «шапка» с обращением, в данном случае - к вымышленному Платоновым Центральному Совету Труда, и подпись: «Главный инженер Управления работ по гидрофикации Е. Баклажанов». Содержанием доклада является отчет об использовании в мелиоративных работах электромагнитного резонатора-трансформатора; о результатах опытных работ по исследованию природы электричества; предложение нового метода управления миром с помощью электромагнитного резонатора.
Композиционная форма «отрывка» позволила писателю обойтись без фабулы и вместе с тем создать иллюзию принадлежности «доклада» к какому-то неизвестному, но подразумеваемому сюжетному целому, в котором он является отдельным звеном -вставным элементом. Это сюжетное целое прорисовывается лишь в рамках цикла и -шире - в рамках публицистического и художественного творчества Платонова до 1922 года включительно. Сюжетная линия, связанная с изобретением Елпидифора Баклажанова, передвигаясь из центра на периферию повествования и обратно, обеспечивает диалектическое единство части и целого в цикле, является одной из «скреп», соединяющих отдельные произведения в цикл.
Другой сюжетной ветвью цикла становится апокалиптический мотив, частично представленный в «Приключениях.», в «Потомках Солнца», косвенно - в «Данилке» и полностью - в рассказе «Тютень, Витютень и Протегален» в библейских образах зноя, грозы и потопа, всемирной катастрофы. В «Тютне.»: «Среди сухого неба набралась в небе испарина, загудела гроза, и вдарил ли-
вень <.> Овраг заливало водой <.> Потухал весь белый свет <.>» (222-223). В «Данилке»: «Кажется, чем-то легким придавлено горе на земле и когда-нибудь все заплачут и прижмутся друг к другу. Это будет, когда наступит потоп, засуха или лютая хворь <.>» (210). В «Потомках Солнца»: «1924 год. В этот год в недрах космоса что-то родилось и вздрогнуло - и Земля окуталась пламенем зноя. <.> Катастрофа стала учителем и вождем человечества, как всегда была им» (223-224).
Во всех произведениях апокалиптический мотив завершает сюжет в целом, и его разрешение совпадает с общим сюжетным разрешением. Происходит это сходным в своей неожиданности образом - по типу новеллистического «пуанта», а точнее - по типу анекдотической развязки1.
Непредвиденные и двусмысленные финалы рассказов, относимых к циклу, отвергают всяческую фатальность и однозначность интерпретации рассказанной истории. Авторская точка зрения имеет здесь статус мнения, а не убеждения, и предполагает творческую инициативу читателя, который вправе выбирать, верить или не верить написанному.
Все это дает основание говорить о том, что герой цикла и общая картина мира выстраиваются не только в русле жизнеописания, но и в рамках анекдота. Можно сказать, что цикл в целом строится на перекрестке двух коммуникативных стратегий художественного письма - стратегии жизнеописания и анекдота. Анекдотическим повествованием творится полная случайностей, казусная картина мира (на цепочке случаев построены «Приключения.», как рассказы-случаи могут быть определены «Данилок» и «Рассказ не состоящего.»). На это же указывают и финалы.
Характер Баклажанова, подобно тому, как это происходит в анекдоте, обнаруживается в остроумно находчивом и чудаковатом, дурацком поведении одновременно. Но платоновский герой существенно отличается от анекдотического персонажа в первую оче-
1 Говоря о референтной компетенции анекдотического дискурса, В. Тюпа подчеркивает, что анекдот «в исконном значении этого слова не обязательно сообщает нечто смешное, но обязательно - любопытное, занимательное, неожиданное, маловероятное, беспрецедентное» [7].
редь тем, что выступает не столько нарушителем некоторых норм, сколько носителем развертывающегося, развивающегося в процессе жизни характера. Иными словами, он является субъектом самоопределения, на чем и основывается жанровая форма романа (неканонического жития). Присутствие же в созданной Платоновым картине мира уникальных «соседств» «плетней», «огорожей», «фотомагнитных резонаторов» и так далее, установление новых границ между вещами и ценностями так же создают условия для создания романного видения мира и романного (жизнеописательного) повествования.
Особо стоит остановиться на субъектной организации цикла, предполагающей двух субъектов речи - истинного автора и мнимого. Целостность платоновского ансамбля зиждется не только на сюжетных «скрепах», но -на диалектике единственности объекта изображения - жизни и открытиях Баклажанова и множественности точек зрения, с которых все это обозревается. В результате возникает стереометрическое изображение, соединяющее взгляд «изнутри» и «извне», что соотносится с внутренним диалогизмом биографического двуголосого слова, озвучивающего два сознания: субъекта и объекта изображения. Но, заметим, только соотносится, но не совпадает, так как двуголосое, но единое биографическое слово расщепляется здесь на два «реальных» голоса - Платонова и Баклажанова, между которыми в рамках цикла происходит диалог, подобно тому, как это происходит в анекдоте. Напряжение, возникающее между двумя повествовательными стратегиями, обусловливает то сложное пограничное состояние цикла между малой и большой эпическими формами.
Подводя итог анализу так называемого «баклажановского цикла» Андрея Платонова, надо отметить, что художественные основания для того, чтобы рассматривать это межтекстовое единство именно как цикл, есть.
Об этом красноречиво свидетельствует наличие многих художественных факторов. В первую очередь, субъектная организация всего единства, особенности коммуникативной стратегии, рассмотренные выше. Далее -единый герой с развивающимся (хотя и скачкообразно) характером и складывающийся из обстоятельств его жизни, пусть еще очень
рыхлый, но все же сюжет (именно сюжетные мотивы, их «челночное» движение с центра к периферии и обратно обеспечивают парадигматические связи между различными в жанровом и даже родовом отношении текстами). Несмотря на то, что цикл остался несобранным, в нем ощущается и своя композиция - концентрическая, продиктованная логикой художественного материала. Ключевым текстом, образующим семантический центр структуры цикла, является «бесконечная повесть» - «Приключения Баклажанова». Произведение построено из инвариантных сюжетных элементов всего цикла: здесь и житийные мотивы, функционирующие в рамках жизнеописания, и мотив научного изобретения, преобразующего Вселенную и дарующего человеку бессмертие, и апокалиптический мотив. Связи от «Приключений.», как мы имели возможность убедиться, тянутся к значительному числу компонентов цикла. «Периферийные» же тексты связаны с центром цикла радиально и значительно слабее между собой.
Все перечисленное выше создает благоприятные условия для рецепции произведений в их совокупности как цикла. Вопрос же о том, что помешало Платонову объединить их в единое художественное целое, остается открытым. Очевидно, что изначально писатель не задумывал цикл и не вынашивал его идею, однако, это не означает невозможности объединения им ранее написанных произведений в цикл (в таком случае, он был бы не первичным, а вторичным циклом). Не исключено, что писателю в момент формирования «Епифанских шлюзов» - его первой прозаической книги, просто не удалось собрать давно опубликованные в Воронежской периодической печати рассказы. В пользу такой версии свидетельствуют авторские пометы «?» и «найти» напротив названия рас-
сказа «Тютень, Витютень и Протегален» в оглавлении предполагаемой книги «Чудаки» («Бродяги, бредущие зря») [8]. Точно нам не известно, но тот факт, что почти все рассказы цикла напечатаны в научном издании собрания сочинений Платонова по первой публикации, позволяет предположить отсутствие автографов этих произведений. Частично их могло не быть и у самого автора в 1926 году, когда он собирал свою книгу. Это позволяет допустить, что «несобранность» «баклажа-новского» цикла определена не столько отсутствием художественных оснований для этого, сколько иными, не имеющими отношения к художественной ценности составляющих его произведений причинами.
1. Платонов А. Сочинения. Т. I. Кн. первая. Рассказы. Стихотворения. М., 2004. С. 585. Далее тексты рассказов этого и других циклов цитируются по этому изданию с указанием страниц в скобках.
2. Винокур Г. О. О языке художественной литературы. М., 1991. С. 136- 137.
3. Петровский Н. А. Словарь русских личных имен: Ок. 26 000 имен. Изд. 3-е, стереот., М., 1984. С. 110-111.
4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 1. М., 1956. С. 520.
5. Евдокимов А. // «Страна философов»: Проблемы творчества Андрея Платонова. Вып. 4. Юбилейный. М., 2000. С. 542-547.
6. Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: Поэтика загадки (очерк становления и эволюции стиля). СПб., 2004. С. 66.
7. Теория литературы / под ред. Н.Д. Тамарчен-ко: в 2 т. Т. 1. М., 2004. С. 85.
8. Антонова Е. // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 5. Юбилейный. М., 2003. С. 422.
Поступила в редакцию 19.08.2005 г.
