CC BY
17
Социология и социальная работа Вестник Нижегородского университета им . Н.И. Лобачевского, 2007, № 1 (6), с. 50-54
АНАЛИЗ ПРАВОВЫХ ИНСТИТУТОВ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В ЗАПАДНОЙ СОЦИАЛЬНОЙ НАУКЕ
© 2007 г. Е.В. Масловская
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
уе stnik_nngu@mail. ги
Поступила в редакцию 25.12.2006
В работах ряда зарубежных ученых рассматривались взаимоотношения политических и правовых институтов советского общества. В этих исследованиях могут быть выделены элементы социологического подхода к данной проблеме. В статье отмечается, что использование теоретических моделей социологии права позволяет осуществить более полный анализ советских правовых институтов.
В исследованиях зарубежных ученых правовые институты, сложившиеся в советском обществе, долгое время рассматривались преимущественно с позиций сравнительного правоведения. Однако в 80-90-е гг. получают распространение новые подходы к изучению советских правовых институтов. В работах ряда западных историков, политологов и социологов развитие советской правовой системы характеризуется в широком социальном контексте. При этом значительное внимание уделяется взаимоотношениям между правовыми институтами и другими институтами советского общества, прежде всего политическими.
Многие исследователи отмечали, что советское руководство рассматривало правовые институты как инструмент управления и постоянно вмешивалось в деятельность органов правосудия. Такое вмешательство осуществлялось на всех уровнях партийной иерархии. Но это не означает, что влияние партийного аппарата на правовую сферу принимало одни и те же формы и имело то же самое значение во все периоды советской истории. Необходимо учитывать изменения во взаимодействии политических и правовых институтов, наблюдавшиеся на различных этапах эволюции советской системы.
В ходе формирования советской правовой системы в начале 20-х гг. большевистское руководство сделало суды подконтрольными как аппарату наркомата юстиции, так и региональным органам советской власти. С другой стороны, работники прокуратуры были подчинены исключительно своей собственной административной иерархии. Этот принцип должен был распространяться на решение кадровых вопросов и финансирование судов и прокуратуры. В 20-е гг. большевистское руководство не стремилось сформировать особую профессиональную группу юристов. Чтобы обеспечить партийный контроль над правовыми институтами, в суды и
прокуратуру направлялись проверенные члены партии, как правило, не имевшие какой-либо юридической подготовки. Предполагалось, что их «революционная сознательность» должна компенсировать недостаток профессиональных знаний. Одним из следствий подобной политики являлось то, что многие из таких чиновников не планировали продолжить карьеру в рамках судебной системы, но стремились в дальнейшем занять руководящие посты в других организациях.
После судебной реформы 1922 г. продолжается рост доли членов партии среди судейских кадров. Одновременно с этим возрастает число женщин-судей, что свидетельствовало о снижении престижа должности судьи в глазах партийных чиновников. Уровень образования судейских кадров оставался в этот период довольно низким. Народные судьи и члены губернских (областных) судов нередко заканчивали лишь краткосрочные юридические курсы либо получали дипломы по вечерней и заочной формам обучения.
В 20-е гг. советская система правосудия еще не достигла крайней степени централизации. Большинство решений о назначении судебных чиновников принималось на региональном уровне. При этом влияние центрального аппарата системы правосудия на деятельность таких чиновников было ограниченным. Отчасти это было связано с тем, что получение судьями и прокурорами разного рода номенклатурных привилегий, а также и назначение на должности за пределами судебных органов зависели от местного партийного руководства [1, р. 229230].
Отбор кандидатов на формально выборную должность народного судьи осуществлялся совместно областным судом и обкомом партии. Но поскольку должность народного судьи входила в номенклатуру обкома, партийные чиновники
играли более значительную роль в отборе судей. Хорошо зарекомендовавших себя судей часто переводили на более престижные номенклатурные должности. В рамках самой судебной системы возможности карьерного роста были довольно ограниченными, а зарплата народного судьи оставалась низкой. Лишь занятие должности в областном суде приводило к существенному повышению уровня дохода и социального статуса, но число таких должностей было невелико. Поэтому большинство народных судей стремились получить административные посты вне судебной системы.
В работах зарубежных исследователей, посвященных анализу советской судебной системы 30-х гг., отмечалась высокая степень зависимости судебных органов от местного партийного аппарата. Отсутствие несменяемости судей и сравнительно короткие сроки их полномочий способствовали усилению их зависимости. В целом отличительной особенностью судей выступала «политическая лояльность, которая выражалась в партийности и связях с местными правящими кликами» [3, р. 393].
Развитие советских правовых институтов в 20-30-е гг. подробно рассмотрено в исследованиях П. Соломона, в том числе в его монографии «Советская юстиция при Сталине» [4]. Характеризуя изменения в политике советского режима по отношению к правовой сфере, этот ученый указывает, что в период НЭПа руководство страны периодически призывало чиновников судебной системы следовать предписаниям закона. Разумеется, отклонения от буквального соблюдения существующих законов были заложены в самой системе, поскольку судей ориентировали, например, на то, чтобы они руководствовались своим «революционным самосознанием» и учитывали классовое происхождение обвиняемых при вынесении приговора. Но в целом в рамках судебной системы соблюдались по крайней мере минимальные процедурные требования.
Ситуация радикально изменилась с окончанием НЭПа, когда «следователи, прокуроры и судьи получили сигнал из властных структур, что соблюдение формальных процедур больше не имело значения. Гораздо более важным стало требование, чтобы их деятельность отвечала текущим политическим задачам» [2, р. 311]. В 1929 г. наркомат юстиции принимает ряд инструкций, упрощающих следственные и судебные процедуры. Следует отметить, что это соответствовало взглядам и установкам большинства чиновников судебной системы, об-
ладавших слабой юридической подготовкой и не желавших вникать в процедурные вопросы.
Значительная степень контроля региональных партийных чиновников над органами правосудия в сочетании с возможностями несоблюдения формальных правил в ходе следственных и судебных процедур создавали благоприятные условия для непосредственного влияния местного партийного аппарата на судопроизводство. Партийные чиновники «не просто вмешивались в деятельность органов правосудия и отказывались подчиняться требованиям закона; они также пытались заставить правосудие работать на себя» [2, р. 316]. Прямое вмешательство местного партийного руководства в данной сфере могло включать в себя возбуждение или прекращение уголовных дел, рекомендации судьям о вынесении того или иного приговора. Подобные действия предпринимались местными партийными секретарями как с целью оградить от судебного преследования своих приспешников, так и для расправы с неугодными лицами.
В середине 30-х гг. советское руководство стремилось повысить статус правовых институтов. При этом целью изменения политики в правовой сфере было не соблюдение права как такового, а скорее использование законодательных норм для контроля за действиями региональных партийных чиновников. Однако эта политическая кампания оказала довольно незначительное воздействие на практику правоприменения. Во многом это было связано с отсутствием у судебных чиновников необходимой профессиональной подготовки. Так, в 1935 г. высшее юридическое образование имели только 14,2% судей областных и 4,3% судей народных судов, тогда как большинство судей получили лишь начальное образование [3, р. 394].
Тенденция к усилению действия правовых норм была обращена вспять в период террора конца 30-х гг. В эти годы правовые институты использовались сталинским режимом прежде всего для придания видимости законности массовым репрессиям. Так, упрощенная процедура следствия по статьям, связанным с «вредительством», была оформлена законодательно. Для ареста подозреваемых по-прежнему требовалась санкция прокурора, которая, однако же, выдавалась почти автоматически. Хотя следствием по политическим делам непосредственно занимались органы НКВД, вся судебная система оказалась включенной в механизм репрессий.
Это в полной мере проявилось после того, как в начале 1937 г. высшее партийное руководство призвало считать вредительством лю-
бые действия, приводящие к авариям и поломке техники и оборудования, в действительности вызванным, как правило, несоблюдением техники безопасности. На следователей, прокуроров и судей оказывалось давление, чтобы побудить их рассматривать такого рода дела как результат вредительства и саботажа. В период, когда сами представители судебной системы все чаще становились жертвами репрессий, они стремились обезопасить себя выдвижением как можно большего числа обвинений по политическим статьям. В конечном итоге «кампания по усилению бдительности вынудила многих чиновников - большинство прокуроров и следователей и по крайней мере некоторых судей -отказаться от стандартов ведения следствия и судебной процедуры» [3, р. 400].
В ряде работ, посвященных советским правовым институтам, представлен анализ показательных судебных процессов 1936-1938 гг. Как указывает Ш. Фицпатрик, «показательный процесс может быть определен как публичное театральное представление в форме судебного процесса, дидактическое по своим задачам, призванное не установить виновность подсудимого, а продемонстрировать общественности гнусность его преступлений» [5, с. 29]. Отмечалось, что три московских показательных процесса над бывшими оппозиционерами имели структурное сходство с процессами конца 20-х - начала 30-х гг. Но если в тот период подсудимыми являлись представители технической интеллигенции, то на московских процессах обвиняемыми были прежние руководители партии, смещенные со своих постов.
Исследователи советского общества 30-х гг. обращают значительное внимание на получившие распространение в ходе партийных чисток ритуалы публичной исповеди, кульминацией которых стали показательные судебные процессы. К этой теме обратился немецкий социолог К.-Г. Ригель, использовавший понятия социологии М. Вебера для характеристики большевистской партии как «сообщества виртуозов». С точки зрения этого социолога, несмотря на очевидные различия в отношении конечных целей их деятельности, религиозные и светские сообщества виртуозов обладали сходными структурными характеристиками.
Центральное место в работе Ригеля занимает анализ ритуалов «исповеди грехов» в революционных партиях. Как пишет этот социолог, «революционные сообщества виртуозов умышленно культивируют публичную исповедь грехов. Они действуют как духовные наставники для своих членов. Они выводят девиантных
членов на сцену публичного признания не только видимых грехов, но также и своих тайных грешных мыслей, заблуждений и угрызений совести. Публичная исповедь грехов унижает грешника, но усиливает моральную интеграцию сообщества... Процедуры исповеди грехов, принятия приговора, раскаяния и искупления строго подготовлены заранее, и драма публичного разоблачения грешника инсценируется как показательный процесс» [6, с. 115].
Характеризуя последствия партийных чисток и репрессий 1937-1938 гг. для судебной системы, современные исследователи отмечают значительное число жертв среди самих судебных чиновников. Около половины всех судей и прокуроров были смещены со своих постов, а многие из них - арестованы [3, р. 401]. Хотя большинство этих чиновников не отличались высоким профессионализмом, репрессии затронули и наиболее квалифицированных юристов. В целом было нарушено нормальное функционирование судебной системы. Тем не менее, как полагает П. Соломон, «прямое воздействие террора на деятельность суда и прокуратуры оказалось недолговременным. К началу Отечественной войны эта система существенно оправилась от нанесенных ей ударов. Прокуратура и суды возвратились к их привычным оперативным методам работы. Был достигнут высокий уровень централизованного управления» [4, с. 226].
При анализе процесса бюрократизации советской правовой системы могли бы использоваться понятия веберовской социологии. Однако этот процесс рассматривался в ряде современных исследований без каких-либо ссылок на социологические концепции бюрократии. Одним из признаков бюрократизации советской юстиции считался рост значения статистических данных при оценке деятельности различных должностных лиц. В конце 40-х гг. в СССР окончательно сформировалась система оценки эффективности работы прокуроров и судей, основанная на статистических показателях. «В послевоенный период - с предельной централизацией административного аппарата и обязательным юридическим образованием для чиновников в правовой сфере - оценка на основе статистических данных становится фетишем. Именно в конце 40-х гг. бюрократизация юстиции в СССР получает полное воплощение» [1, р. 229].
В 1946 г. ЦК ВКП(б) принимает постановление, требующее повышения образовательного уровня работников прокуратуры и судей. Исполнение этих партийных решений становится приоритетной задачей для министерства юсти-
ции. Если в 1948 г. юридическое образование имели 21,4% судей, то в 1951 г. - уже 57,6% [3, р. 235]. Еще более быстрыми темпами возрастал образовательный уровень прокуроров. Столь резкий рост был достигнут в основном за счет использования заочного обучения, качество которого было весьма невысоким. Тем не менее значительная часть прокуроров и судей получила хотя бы минимальную формальную юридическую подготовку.
Одновременно с этим возрастает число чиновников, для которых работа в системе судопроизводства становится профессиональной карьерой. Как подчеркивает П. Соломон, «сдвиг от случайной непродолжительной занятости в правовых учреждениях к карьерам в прокуратуре и суде представлял собой важный шаг в бюрократизации советской юстиции» [1, р. 235]. В условиях советской правовой системы формирование слоя профессиональных юристов сопровождалось усилением централизованного контроля за их деятельностью.
В конце 40-х - начале 50-х гг. руководство советской юстиции провело кампанию, направленную на уменьшение числа «необоснованных» уголовных дел. В рамках этой кампании число оправдательных приговоров и приговоров, отмененных по апелляции, рассматривалось как основной показатель эффективности работы чиновников судебной системы. Низкий процент таких приговоров стал одним из необходимых условий успешной карьеры прокуроров и судей.
Усиление централизованного контроля и рост значимости статистических показателей в оценке деятельности судебных чиновников способствовали распространению «обвинительного уклона» в советском правосудии. Коль скоро уголовное дело было заведено, обвиняемому было крайне сложно добиться оправдания либо пересмотра приговора по апелляции. Судьи стремились избежать вынесения оправдательного приговора, в крайнем случае прибегая к возврату дела на доследование или осуждению обвиняемого по менее серьезной статье. При рассмотрении апелляций суды высшей инстанции лишь в редких случаях шли на пересмотр приговора, тем более что после 1956 г. они несли ответственность за ошибочные решения нижестоящих судов [1, р. 249].
Вместе с тем бюрократизация советских правовых институтов в какой-то степени ослабила влияние на них партийного аппарата, особенно на местном уровне. Чиновники судебной системы по-прежнему были подчинены как местным партийным органам, так и вышестоящим
инстанциям в своей собственной иерархии. Но если партийный аппарат вмешивался лишь в ход отдельных судебных дел, то центральные учреждения правовой системы требовали постоянной отчетности, от которой в значительной степени зависела карьера судебных чиновников. Тем самым система судопроизводства, подчиненная централизованному контролю со стороны министерства юстиции и судов высшей инстанции, приобрела некоторую степень автономии от регионального партийного аппарата.
С середины 50-х гг. в правовых институтах советского общества происходят дальнейшие изменения. Новое руководство КПСС считало важной задачей реформирование правовой системы, чтобы исключить возможность повторения злоупотреблений сталинского периода. С этой целью была проведена реорганизация учреждений правовой сферы и развернута кампания по укреплению «социалистической законности». Предполагалось, что предпринятые меры должны обеспечить равенство всех граждан перед законом и усилить независимость суда.
Однако тот факт, что партия по-прежнему считала управление правовой сферой своей прерогативой, неизбежно предполагал ограниченный характер проводившихся изменений. Вмешательство партийного аппарата в деятельность судов не прекращалось. Отчасти это было связано с отсутствием у судебных органов реальных рычагов влияния на партийных чиновников. Одна из немногих возможностей такого влияния заключалась в обращении в вышестоящие партийные инстанции, в том числе в ЦК КПСС [7, р. 264].
В постсталинский период сохранялись причины, побуждавшие партийных чиновников стремиться влиять на решения суда. Как и прежде, партийные аппаратчики вмешивались в деятельность судов с целью оградить от уголовного преследования своих родственников и приближенных. Кроме того, вмешательство могло быть обусловлено «идеологическими» причинами. Если правонарушитель занимал ответственный номенклатурный пост, судебное разбирательство могло вести к дискредитации всего местного партийного аппарата [7, р. 265]. Впрочем, личные и идеологические мотивы вмешательства в процесс судопроизводства вполне могли совпадать.
К началу 80-х гг. происходит относительное ослабление влияния на деятельность судов со стороны партийного аппарата и одновременно усиливается зависимость судей от центральных учреждений самой судебной системы. При этом возрастает роль не только министерства юсти-
ANALYSES OF SOVIET LEGAL INSTITUTIONS IN WESTERN SOCIAL SCIENCE
E. V. Maslovskaya
The relationship of political and legal institutions in Soviet society has been discussed in the works of several western scholars. In these studies elements of sociological approach to this problem can be identified. It is argued in the article that the use of theoretical models of sociology of law allows us to carry out a more comprehensive analysis of the Soviet legal system.
ции, но и судов высшей инстанции, в которые направлялись апелляции по судебным приговорам [8, p. 286288]. Такое положение дел свидетельствовало о дальнейшей бюрократизации советской судебной системы.
В целом в новейших западных исследованиях довольно широко представлен социологический подход к анализу советских правовых институтов. Но при этом авторы таких исследований недостаточно используют теоретические разработки социологии права. Можно предположить, что обращение к теоретическим моделям классической и современной социологии права даст возможность всестороннего анализа изменений советских правовых институтов в контексте более широких социальных процессов. Наиболее перспективным с этой точки зрения представляется использование социологической теории М. Вебера, а также концепции юридического поля П. Бурдье [9].
Список литературы и примечания
1. Solomon, P. The bureaucratization of criminal justice under Stalin / P. Solomon // Reforming justice in Russia, 1864-1996: Power, culture and the limits of legal order / Ed. by P. Solomon. London: Sharpe, 1997. P. 228-255.
2. Solomon, P. Local political power and Soviet criminal justice, 1922-1941 / P. Solomon // Soviet Studies. 1985. Vol. 37. № 3. P. 305-329.
3. Solomon, P. Soviet criminal justice and the
Great Terror / P. Solomon // Slavic Review.
1987. Vol. 46. № 3. P. 391-413.
4. Соломон, П. Советская юстиция при Сталине
/ П. Соломон. М.: РОССПЭН, 1998.
5. Фицпатрик, Ш. Повседневный сталинизм.
Социальная история Советской России в 30-е годы: город / Ш. Фицпатрик. М.: РОССПЭН, 2001.
6. Ригель, К.-Г. Ритуалы исповеди в сообществах виртуозов. Интерпретация сталинской критики и самокритики с точки зрения социологии религии Макса Вебера / К.-Г. Ригель // Журнал социологии и социальной антропологии. 2002. Том V. № 3. С. 108-129.
7. Gorlizki, Y. Political power and local party interventions under Khrushchev / Y. Gorlizki // Reforming justice in Russia, 1864-1996: Power, culture and the limits of legal order / Ed. by P. Solomon. London: Sharpe, 1997. P. 256-281.
8. Foglesong, T. The reform of criminal justice and evolution of judicial dependence in late Soviet Russia / T. Foglesong // Reforming justice in Russia, 1864-1996: Power, culture and the limits of legal order / Ed. by P. Solomon. London: Sharpe, 1997. P. 282-324.
Бурдье, П. Власть права: основы социологии юридического поля / П. Бурдье // Бурдье, П. Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2005. С. 75-128.
