CC BY
38
УДК 316.277.4
АНАЛИЗ ИНФОРМАЦИОННЫХ ПРОЦЕССОВ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
© 2009 г. О.В. Сергеева
Волгоградский государственный университет, Volgograd State University,
400062, г. Волгоград, пр. Университетский, 100, 400062, Volgograd, Universitetsky Ave, 100,
cit@volsu.ru cit@volsu.ru
Показывается, каким образом положения теории практик могут служить основанием для изучения информационных процессов повседневности. Рассматриваются основные характеристики теории практик, авторами концептуальных положений которой являются П. Бурдье, Э. Гидденс, Б. Латур, М. Фуко и др. Теория практик представляется в качестве альтернативы другим теоретическим школам социокультурных исследований.
Ключевые слова: повседневность, культура, информационные процессы, социальная теория практик.
This article works out the main characteristics of practice theory, a type of social theory which has been sketched by such authors as Bourdieu, Giddens, Latour, late Foucault and others. Practice theory is presented as a conceptual alternative to other forms of social and cultural theory. The article shows how practice theory can form a theoretical basis for the analysis of social consequences of information means and channels development.
Keywords: everyday life, culture, information processes, theory of social practices.
Информационная культура, как и любое другое проявление культуры, например политическая или правовая, стоит «на якоре» привычных способов действия и объяснения. Этот план видения культуры отражает перемещение социологического внимания от осознаваемых идей и ценностей к автоматизму обычного. Развивая точку зрения на информационную культуру как культуру повседневности, рассмотрим ключевые идеи теории, оформившейся под воздействием интереса к обыденному - социальной теории практик, и, исходя из выбранного ракурса, обозначим возможные контуры социологического исследования информационных процессов.
Работа П. Бурдье, названная нами «манифестом теории практики» [1], строится как последовательное доказательство идеи главенства смётки, чутья, привычки для человека действующего. Эту книгу можно считать одним из индикаторов развития у нас в России интеллектуального движения, практикующего исследование практического смысла. Одними из первых, на наш взгляд, ввели в отечественный научный дискурс идеи и словарь так называемой прагматической парадигмы В.В. Волков [2; 3, с. 27-49] и О.В. Хархордин [4, с. 157-170], следующим образом дают характеристику источников теории практик: английская традиция философии политики и языка (Д. Юм, Л. Витгенштейн, Д. Остин, М. Оакшотт), философия М. Хай-деггера, идеи К. Маркса, французская антропологическая школа (М. Мосс, П. Бурдье), этнометодологиче-ские разработки Г. Гарфинкеля, исторические исследования П. Бёрка, Р. Шартье, Н. Элиаса, М. Фуко. На пересечении гипотез, высказанных и обоснованных этими учёными, располагается предположение о первостепенной важности для понимания социального поведения привычного способа использования символических установлений (язык, этикет) и разнообразных артефактов (вещи, техника).
Сторонник теории практик Т. Шацкий позиционирует эту школу как новый ответ на традиционный он-
тологический спор между приверженцами холизма и индивидуализма: «...волны современной теории предостерегают против такого теоретизирования социальной жизни, которое начинается только с целого или только с индивидуума. .Один из наиболее многообещающих импульсов ... - теория практики. Под этим я подразумеваю собрание идей, которые продвигают феномен практика как фундаментальное социальное явление.» [5, р. 9-11].
По мнению немецкого исследователя А. Реквитца, теория практик есть один из вариантов концепций куль-туроцентризма, и она соотносится с такими «близкими по духу» моделями объяснения, как феноменология, структуралистская социальная теория, теория коммуникативного действия. И, напротив, теория практик противостоит теоретическим перспективам, разрабатывающим проблемы социального поведения в рамках моделей «homo economicus» (например, теория рационального выбора) и «homo sociologicus» (например, структурный функционализм). Первая объясняет действие, обращаясь за помощью к индивидуальным целям, намерениям и интересам; социальный порядок тогда - результат комбинации отдельных интересов. Вторая объясняет действие, указывая на коллективные нормы и ценности, которые выражают социальное «должен», в этом случае социальный порядок гарантируется нормативным согласием.
Противостояние по линии «культурные теории -теории homo economicus и homo sociologicus» в том, что эти последние отклоняют неявный, молчаливый или не осознаваемый слой знания, которое позволяет символическую организацию действительности. Именно неявное фоновое знание устанавливает, какие желания людей считаются действительно важными и какие нормы следует признавать. Более того, эти познавательные символические структуры (среди которых важнейшее ограничение - язык) воспроизводят социальный порядок даже в случаях, в которых нормативного согласия не существует. И в этом смысле,
А. Реквитц подчёркивает, все вышеперечисленные исследователи, апеллирующие к категории «практика», являют пример культуроцентристской теории. Но не все теоретики, работающие в русле культурно-ориентированной парадигмы, могут быть отнесены к теоретикам практики [6, р. 246]. Для культурных теорий ло-кус социального должен быть связан с символическими и когнитивными структурами знания.
Разговор о знании как фоновом принципиален, так как в этом случае актуализируется роль «среднего человека», «обычного деятеля» в качестве «знающего субъекта». Опираясь на феноменологическую установку социологии знания, традиция практики признаёт за житейской компетентностью человека статус важной объяснительной схемы. Поэтому категория «социальная практика» означает регулярно воспроизводимое действие, которое основывается на знании человеком ситуации и его умении справиться с условиями этой ситуации физически, интеллектуально, вербально или невербально. Таким образом, становится понятно, почему исследование практик развивается как изучение повседневности - близкой и непроблематичной смысловой сферы для каждого.
Категория «практика» подчёркивает навык, приобретаемый в конкретных социальных обстоятельствах, характеризующихся своей социальной символикой. Вместе с тем развитие и поддержание практик нельзя рассматривать механистически - исключительно как подражательное обучение. Следует, как нам кажется, принять тезис В. Волкова, ссылающегося в свою очередь на М. Полани: «Разъясняя, как приобретаются практические навыки, Полани указывает на то, что любой процесс научения предполагает постепенное ассимилирование нового навыка в структуру уже имеющихся фоновых телесных навыков. Это всегда будет актом некритического принятия того, чему человек учится, вне зависимости от того, включает ли это авторитет учителя, или же в этой роли выступают случайные инструкторы или образцы. Иначе процесс обучения логически невозможен» [3, с. 168].
Теория социальных практик выступает в качестве эпистемологической альтернативы, так как она значительно изменяет представление о некоторых базовых объектах приложения исследовательских усилий, какими сегодня можно считать тело, мнение, знание, вещи, дискурс, структуру, агента. Одна из центральных разработок практической парадигмы - специфический ракурс наблюдения тела. Характерная точка зрения для большинства социальных исследователей: тело есть эпифеномен, оно выполняет то, что диктует сознание. С позиции теории социальных практик, телесный опыт не может относиться к эпифеноменам, потому что, когда мы исполняем какую-либо деятельность, даже интеллектуальную, например, разговариваем, читаем, пишем - мы обучаемся «быть телами» особым образом. Наши действия демонстрируют нерасчленимое единство эмоционального, ментального и физического.
В случае анализа интеллегибильных переменных мнения и знания в рамках теории практик также акцентируется мысль о том, что социальную деятель-
ность невозможно разделить на внутренние умственные образцы и их внешнее проявление. Когда мы определяем социальную активность в качестве практики, мы имеем в виду, что шаблонизацию претерпевают не только движения тела, но и движения мысли. Определённая социальная практика содержит определённые формы знания, причём для теории практик знание более сложно, чем «знание этого». Категория «практика» показывает взаимопересечение между представлениями человека «почему что-то делается?», «для чего что-то делается?» и «как что-то делается?».
В практике знание есть специфический путь понимания мира, который включает понимание объектов (в том числе и абстрактных), людей, себя. Этот «путь понимания» в значительной степени неявный и в значительной степени исторически и культурно определенный, это та форма интерпретации, которой владеет человек вместе со всеми. Знание, которое является учредительным элементом практики, не только направляет понимание, оно вместе с тем направляет по некоторой траектории желания и чувства. Такое знание сравнимо со скрепляющей опорой здравого смысла, соединяющей отдельные действия собственного поведения человека, как части определённой практики.
Не требующим доказательств кажется утверждение «вещи - необходимые компоненты многих видов активности». Тем не менее исследовательская традиция практик, во-первых, переформулирует представление о естественном статусе вещей как ресурсах, результатах, инструментах; во-вторых, не оспаривая внимание к вещам, сложившееся в культурной теории, интерпретирующей материальные объекты в качестве символических феноменов, развивает и эмансипирует этот интерес. С точки зрения теории практик, вещи учреждают элементы форм поведения.
Подчёркивая новаторство социальной теории практик в рассмотрении вещей, предпринявший подробный критический разбор А. Реквитц пишет: «Когда специфические вещи есть необходимые элементы некоторых практик, тогда теряет остроту классический социологический аргумент о приоритете субъект-субъектных отношений по сравнению с субъект-объектными, поскольку всё и все взаимодействуют в производстве и воспроизводстве социального порядка. Устойчивое отношение между агентами (тело/ум) и вещами в пределах некоторых практик воспроизводит социальное, так как делает взаимно устойчивыми отношения между несколькими агентами» [6, р. 253].
Одной из отличительных особенностей теории практик выступает разрабатываемая в её русле методология анализа языка. В этой теории дискурс и язык теряют свой всемогущий статус. Дискурсивные практики - это лишь один тип практик среди всех остальных. И даже те их разновидности, где есть коммуникация и речевые акты, даже они содержат помимо этого телесные паттерны, шаблонизированные умственные действия (формы понимания, знание «как?» -сюда входят грамматические и прагматические правила использования социальной символики), наконец,
мотивацию и объекты (от звуков до компьютеров), которые связаны друг с другом.
Настаивая на том, что возможность социального порядка проистекает из типичных путей (или траекторий) понимания, рождаемых общим для людей контекстом жизни, теория практик, тем не менее, не считает, что один лишь язык есть способ постижения ясности социальных ситуаций. Т. Шацкий пишет: «Я добавляю, кроме того, что в разговоре об артикуляции ясности, я не подразумеваю никакого специфического значения для языка. .Не только один язык артикулирует ясность, телесное поведение и реакции также играют вездесущую и основополагающую роль. Язык также не способен сформулировать полностью соглашения и чёткие представления о чём-либо (intelligibilities), которыми наполнена человеческая жизнь. Таким образом, в высказывании, что практики являются и основным социальным явлением, и участком, где ясность чётко сформулирована, я не предполагаю, что социальное может быть уменьшено до языка, или что все о практиках может быть выражено в размышлениях о языке» [5, р. 13].
Коммуникативное действие не имеет приоритета в социальной жизни по сравнению с другими действиями, скорее практический поворот в социальной теории означает внимание к деятельности и активности вообще. Сама категория «практика» апеллирует к способности человека делать что-либо, неоднократно занимаясь и выполняя это. Динамичный, деятельност-ный акцент задаёт и особые параметры видения социальной структуры.
Для теории практик характер социальной структуры состоит в шаблонизации, закреплении определённого режима действия. Социальные практики есть нечто устоявшееся, привычное, то, что в англоязычных работах часто обозначается понятием «рутина». Есть рутины перемещения тела, понимания и желания, использования вещей, включённых в практику. Структура, таким образом, существует исключительно в «голове» или в образцах поведения. Структуру можно обнаружить в обычном способе действия, однако с точки зрения теории практик ее нельзя понимать только как область социальной детерминации действий. Т. Шацкий, ссылаясь на Л. Витгенштейна, подчёркивает: «Согласно Витгенштейну, структуры понимания и ясности являются не только социальной областью, но также и областью индивидуального мнения и действия. Практики . - «гибкие сети», в которых социальное поле существует также 1) как институт помощи, где ментальные формы и действующие люди проявляются и могут проявиться, и 2) как контексты, в которых люди приобретают средства быть в этих структурах и исполнять действия, составляющие практики» [5, р. 12-13].
Подобно этому А. Реквитц также акцентирует динамическую трактовку структуры в теории практик и соотносит такое видение с идеями аутопойесиса Н. Лу-мана: «Все же идея опривычнивания обязательно подразумевает идею темпорального характера структуры: рутинизация социальных практик происходит во вре-
менной последовательности, в повторении; социальный порядок предстает, таким образом, в основном как социальное воспроизводство. Тогда для теории практик нарушения и изменения структур должны иметь место в каждодневных кризисах привычных стандартов, в стечениях обстоятельств взаимной неопределённости и несоответствия знания, с которыми агент, выполняя практику, сталкивается перед лицом ситуации. ... Структура, таким образом, временна и всегда подразумевает возможность преобразования в новые результаты, которые не соответствуют ранее сложившемуся правилу» [6, р. 256].
И, наконец, можно сказать о человеке действующем в концепции социальных практик. Выше отмечалось, что практический анализ предпринимает попытку избегать крайностей индивидуализма и холизма: человек способен активно искать смысл окружающего мира, но способы понимания соотносятся с уже сложившимся контекстом. Чрезвычайно важным кажется определение социального агента как неразделимого единства физически-телесного и умственного. В целом гипотетическое допущение рассматриваемой теории сводится к идее о том, что социальная реальность соткана разнообразными социальными практиками, реализация которых возможна благодаря усилиям людей. Человек - уникальная точка пересечения практик, тот, кто способен понимать и умеет использовать знание в обстоятельствах специфических практик.
Необходимо добавить, хотя идеи теории повседневных практик актуализируются в России лишь в 90-е гг. XX в., категория «практика» не является совершенно новой для отечественного обществознания. Более того, это понятие разрабатывалось и имело свою особую марксистко-ленинскую традицию интерпретации в советский период. Будучи базовой единицей категориального аппарата советской философии, «практика» определялась как «целенаправленная предметно-чувственная деятельность субъекта по преобразованию материальных систем» [7, с. 24]. То есть смысловые акценты «практики» в советской философии задавались ракурсом материалистического понимания истории.
По сравнению с приоритетным вниманием советского обществознания к гносеологической функции практики (практика - критерий истины) в русле современного прагматического поворота высказывается идея об этическом потенциале практического. Комплекс проблем нравственных конвенций социальной жизни, артикулированных в связи с традицией изучения повседневных практик, включает, прежде всего, проблему «следования правилу» [3, с. 157-170]. Ключевые гипотезы теории практик позволяют провести грань между правилами на бумаге и следованием правилу, которое исходит, как пишет П. Бурдье, из «чутья», «деликатности», «ловкости» и «умелости» [1]. Поэтому в социальных науках - не только в социологии, но и в экономической теории, и в политологии -прагматический поворот инициировал вопросы следующего характера: «Как делается демократиче-
ская политика?», «Какова „кухня" научного открытия?» и т.п.
Этические коннотации понятия «практика» по-другому проблематизируют выражение «так принято»: включаясь в выполнение чего-либо, человек не просто принимает образ мыслей и способ действия группы, но он обучается делать что-то хорошо по канонам группы. Практика предстаёт как «кузница знаний», её участники отстаивают свой способ интерпретации истины.
Итак, проработка исследовательских принципов практической парадигмы позволяет в итоге сформулировать, как эта теория может использоваться для изучения информационных процессов в связи с авторской целью дистанцироваться от чрезвычайно обобщающего уровня существующих исследований, детерминирующих приоритет технологических факторов. Культуроцентристская направленность социальной теории практик позволяет увидеть новые предметные ракурсы, показывающие не общую панораму «вообще человечество и вообще технологии», она дает возможность сконцентрироваться на субъективных способах обращения с миром информации, которые встроены в конкретные социальные ситуации. Пафос линейной картины неизбежного технологического развития в этом случае дополняется мозаичным полотном того, как в действительности, «на практике» человек осваивает и оперирует средствами передачи и хранения информации, воспроизводя стандарты информационной культуры.
Правомерна гипотеза в отношении того, что любая технология корректируется по мере развития практики её использования. Ее выдвижение находится в рамках такого прагматически ориентированного направления в социологии, как теория социального формирования технологии (SST - social shaping of technology). Б. Латур как раз отстаивает идею социальной обусловленности траекторий вхождения научно-технических открытий в жизнь обществ [8]. Эффекты интеллектуальных разработок не универсальны, их значения различны для разных социальных групп.
Логично также предположить, что «футуршок» человечество испытало не только в конце XX в. в связи с компьютерными технологиями. Каждое изобретение нового средства передачи и хранения данных можно назвать революционным, так как происходило столкновение и взаимная адаптация привычного и нового, разворачивалось оповседневнивание удивительных до этого времени действий. Наблюдение повседневных практик позволяет уловить масштаб социальных перемен в связи с развитием информационных технологий, понять путь, который проходит нечто новое, становясь невидимой очевидностью.
Исходя из того, что социальная активность человека в любой момент истории характеризовалась необходимой ориентацией как в актуальных сведениях о мире, так и в накопленном предшествующими поколениями знании, целесообразно выделить в многообразии видов деятельности усилия человека, побуждаемые потребностью в информации. Ориентация в
полях социальной информации связана с определёнными навыками/привычками использования тех или иных средств информации; цепочки этих действий по поиску, передаче, хранению информации образуют информационные практики; воспроизводство информационных практик задаёт тип информационной культуры.
При этом, естественно, помним, что в большинстве сфер деятельности информация является необходимым условием ее осуществления. Чтобы избежать опасности «говорить обо всем» и ни о чем конкретно, мы предлагаем аналитическую схе -му, позволяющую всякий раз очерчивать круг исследуемых явлений.
Во-первых, предлагается рассматривать круг явлений информационной деятельности человека в пространстве домашней повседневности. При этом мы отнюдь не считаем, что отнесение к повседневному связано исключительно с частной жизнью и бытом. Следует согласиться с мнением Б. Вальденфельса, что «...постперсональное обезличивание, которое происходит вместе с оповседневниванием... означает одновременно укрепление в пограничной сфере понимания, где своё и чужое играют друг в друге... В конечном счёте, оповседневнивание затрагивает все сферы, включая науку, искусство, религию, так как они лишь в институционализации принимают форму, способную продолжительно существовать и сохранять традиции» [9, с. 46]. Есть иерархия повседневностей -повседневность политики, повседневность разных профессий, городская повседневность и т.д. Тем не менее в настоящей работе мы обращаемся к повседневности, сконцентрированной в стенах дома человека.
Сфера домашней деятельности или быт, возведённый в ранг объекта исследования, сигнализирует о характеристиках наиболее устойчивой формы жизнедеятельности, играющей в жизни человека роль фундамента. Социальные эксперименты в сфере быта демонстрируют устойчивость по отношению к радикальным ориентирам реформ. Тем интересней рассмотреть то, что происходит в бытовой повседневности (с учётом принятой концепции это сочетание не является тавтологией) как сфере распространения новых информационных технологий. Чрезвычайно познавательным для достижения этой цели представляется подход Ю.М. Лотмана: «.Бытовые подробности . важны .не сами по себе: детали одежды, особенности поведения позволяют автору расшифровать скрытый за ними культурный код. Это уже. попытка истолкования бытового поведения исходя из норм и ценностей изучаемой культуры» [10, с. 9].
Во-вторых, ориентируясь на повседневность, мы вводим понятие «информационных практик», имея в виду: 1) действия человека для получения новостей разного социального масштаба и значения; 2) действия для получения сведений по важным как житейским, так и экзистенциальным вопросам; 3) поиск информации для достижения эмоционального ком-
форта, развлечения, реализации художественных интересов.
Категория «информационные практики» не тождественна понятию «коммуникативные практики». Последние актуализируют наличие взаимодействия с кем-либо, тогда как информационные практики побуждают видеть в жизни человека повторяющиеся схемы поведения, касающиеся операций с данными. Коммуникативные практики -это то, «как я выстраиваю связь с другим социальным субъектом», информационные практики - это то, «как я выстраиваю связь с базами данных в любых их исторических вариациях, устных, письменно-печатных, электронных». Вероятно, подобное различение кажется незначительным, и, действительно, в текущих поступках человека невозможно вычленить в чистом виде коммуникативные или информационные практики: коммуникация -это передача информации. Но в качестве идеально -типической конструкции информационные практики могут служить инструментом классификации социальных навыков удовлетворения информационных потребностей. Кроме того, категория «коммуникативные практики» устойчиво используется в лингвистических исследованиях межличностного общения, что не является непосредственным предметом нашего интереса.
В-третьих, логика теории практик задает интерес к информационным артефактам - средствам и каналам информации, при помощи которых создается, размножается, передается, используется, хранится, разрушается информация. Эвристичность социальной теории практик в этом случае проявляется в том, что многочисленные искусственные приспособления для информирования и коммуникации выходят из тени и становятся объектом социогуманитарных исследований. Информационный мир повседневности поддаётся реконструкции не только благодаря наблюдению людей, но и через анализ включенных/исключенных вещей.
Б. Латур манифестирует такое признание вещей: «Немалую услугу оказали общественным наукам исследования технологии, когда обнаружили, как много свойств бывшего общества (устойчивость, экспансия, масштаб, подвижность) существует на самом деле благодаря способности артефактов буквально, а не образно, строить социальный порядок, включающий печально известную дилемму агент/структура. Артефакты не „отражают" общество так, словно „отраженное" общество пребывало в каком-то ином месте и состояло из какой-то иной материи. Они в значительной мере представляют собой то самое вещество, из которого складывается „социальность"» [11].
И, наконец, в-четвертых, изучение информационных процессов в пределах домашнего пространства как особой разновидности социальных практик - информационных практик - расширяет содержательные разработки феномена информационной культуры. Последняя предстает в качестве части устойчивого об-
раза жизни, она входит в фонд обычного знания, определяющего способы обращения человека с информацией.
Культура, реализуемая повседневными практиками, включает в себя привычки использования средств коммуникации. Средство коммуникации, транслирующее тексты культуры и включенное в информационные практики, можно рассматривать в качестве особой характеристики и критерия типологии культур. «Можно выделить три основных этапа развития культуры, а именно: этническая (народная) культура, национальная и массовая культура. По типу трансляции этническая культура (фольклор) является устной... С появлением письменности основным носителем текстов становится книга. И, наконец, основным средством трансляции массовой культуры являются средства массовой информации, а по типу трансляции она является по преимуществу экранной» [12, с. 21].
Соперничество стандартов устной, книжной, экранной культур наблюдается в повседневных практиках: что человек считает естественным - утреннюю газету или просмотр новостных сайтов, дневник, который он пополняет записями в течение нескольких лет, или ежедневные визиты на livejournal.ru, обязательный отбор передач из телепрограммы или ритуалы семейных бесед, какой информации доверяет, к каким параметрам грамотности стремится и т.д. Информационная культура как культура повседневности невидима, но именно она нуждается в пробле-матизации, если мы хотим понять «кто мы?», «какие мы?».
Литература
1. Бурдье П. Практический смысл. М., 2001. 562 с.
2. Волков В.В. О концепции практик в социальных науках // Социологические чтения / под ред. Е. Даниловой. Вып. 2. М., 1997.
3. Волков В.В. «Следование правилу» как социологическая проблема // Социол. журн. 1998. № 3 / 4.
4. Хархордин О.В. Фуко и исследование фоновых практик // Мишель Фуко и Россия. М.; СПб., 2001.
5. Schatzki T.R. Social Practices: A Witgensteinian Approach to Human Activity and the Social. N.Y.; Cambridge, 1996.
6. Reckwitz A. Toward a Theory of Social Practices. A development in culturalist theorizing // European Journal of Social Theory. 2002 (5). № 2.
7. Алексеев П.В. Практика, её сущность и структура // Вестн. МГУ Сер. 7. Философия. 1988. № 3.
8. См.: Latour B. The Pasteurization of France. Harvard, 1988. 273 р; Latour B. Pandora's Hope. Essays on the reality of science studies. Cambridge; Harvard, 1999. 324 р.
9. Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности / сост., общ. ред. и предисл. В.В. Винкурова, А.Ф. Филиппова. М., 1991.
10. См.: Кром М.М. Повседневность как предмет исторического исследования (Вместо предисловия)
// История повседневности: сб. науч. работ. СПб., 2003.
11. Латур Б. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестн. МГУ Сер. 7. «Философия». 2003. № 3.
12. Ларионова Н.С. Визуальность восприятия в современной культуре // Визуальные аспекты культуры: сб. науч. ст. / под ред. В.Л. Круткина, Т.А. Власовой. Ижевск, 2006.
Поступила в редакцию
18 февраля 2008 г
