CC BY
30Бонгертс Г.
СОЦИАЛЬНАЯ ПРАКТИКА И ПОВЕДЕНИЕ: РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОВОРОТЕ К ПРАКТИКЕ В СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ
Bongaerts G.
Soziale Praxis und Verhalten - Überlegungen zum practice turn in social theory // Ztschr. fbr Soziologie. - Stuttgart, 2007. - Jg 36,
H. 4. - S. 246-260.
Грегор Бонгертс (Институт социологии, Университет Дуйсбург-Эссен, ФРГ) критически оценивает дискурс о «повороте к практике» в социальной теории. О степени новизны концепции «поворота» следует, на его взгляд, судить только после методологического сравнения подходов к понятию практики (как конститутивному признаку теории) в классической и в претендующей на альтернативность современной социологии. Рассматривая достоинства и недостатки различных трактовок понятия практики, автор стремится выявить плодотворные интуиции систематической теории, способные уловить актуальные изменения научного взгляда на социальную практику.
Социологическая теория по сей день занята поисками универсальных парадигматических ориентиров, попытками синтезировать оппозиции коллективизма/индивидуализма. Но выясняется, что простой эклектический путь систематизации ни к чему не приводит. В разных вариантах указанные оппозиционные установки неизменно воспроизводятся и развиваются параллельно друг другу. Так, к «субъективистской» теории действия, по мнению автора, тяготеют защитники теории рационального выбора -Дж. Коулмен и Х. Эссер. К сторонникам «золотой середины» он относит Э. Гидденса и П. Бурдье, а также «чистых» эклектистов (У. Шиманк). Для преодоления дихотомии позиций используются и стратегии заимствования идейного потенциала других дисциплин (А. Гёбель): философии, лингвистики, биологии. В последние два десятилетия перспективу интеграции социологической теории связывают с категориальным обновлением, переосмыслением категорий пространства, тела, медиа и культуры.
Сегодня эту дискуссию продолжают сторонники методологического «поворота к практике» - Т. Шацкий и К. Кнорр-Цетина, А. Реквитц и др. Начало ей положила публикация материалов конференции под общим заглавием «Делание культуры», прошедшей в 2004 г.1 Общим истоком многих обоснований социальной практики и отказа от традиционной социологической теории признаются поздние работы Виттгенштейна. Автор
1 Doing culture: Neue Positionen zum Verhältnis von Kultur und sozialer Praxis / Hrsg. von K.H. Harning, J. Reuter. - Bielefeld: Transcript, 2004.
107
задается вопросом: имеет ли место в различных толкованиях понятия практики действительное сходство элементов, говорящих о стремлении к конвергенции и общности теоретического видения? Он считает необходимым «протестировать» под этим углом зрения ряд известных теорий. О «повороте к практике» можно говорить, утверждает Бонгертс, лишь в том случае, если удастся показать, что накоплены теоретические обобщения и прогнозы, к которым нельзя прийти с помощью методологии классических теорий структуры и действия.
Для подтверждения своей мысли автор соотносит концептуальные положения «поворота к практике» с трактовкой понятия практики в теориях действия А. Шюца и М. Вебера, с одной стороны, и в структурных теориях Э. Дюркгейма, Т. Парсонса и Н. Лумана - с другой. Вслед за этим он намерен рассмотреть обновленное толкование практики с точки зрения теории социальной практики П. Бурдье, где методологически заложено различение понятий теории и практики.
В свою очередь, критическое переосмысление проекта Бурдье позволяет, по мнению автора, выдвинуть в центр научного внимания не только «практику» как фундаментальную категорию социальной деятельности, но и понятие поведения, освобожденное от бихевиористских коннотаций. Для Бонгертса важно проследить путь движения к идее «поворота», поскольку ему представляется проблематичным синопсис, принцип извлечения деталей, сводящих воедино разноречивые теоретические основания, благодаря чему «вспыхивает» мысль о «повороте». Речь ведь в этом случае должна вестись не просто об изменении словаря описания, но о новой «социальной онтологии» (с. 248).
По наблюдениям автора, в текстах о «повороте к практике» чаще всего встречаются отсылки к методу анализа значений Виттгенштейна, и прежде всего «языковой игре». Тем самым эти авторы указывают на размежевание со всеми теми теориями, которые понимают социальные явления как репрезентацию деятельности (т.е. проекты, планы, идеи, правила, навыки) и не приписывают деятельности исполнения (Tätigkeit im Vollzug) никакой социальной релевантности.
Эту деятельность исполнения идеологи «поворота» выдвигают на передний план рассмотрения. Она диктует свой порядок социальных изменений и потому не может быть схвачена так называемыми статическими понятиями. Его (порядок) можно уловить только в относительном микросоциальном согласовании никогда не совпадающих ситуаций. Согласование происходит автоматически, на базе имплицитных знаний, которыми располагают акторы, помимо прочего, через телесную социализацию. Эти знания, снабжающие акторов креативным потенциалом, не могут быть отнесены ни к разряду сознательных действий, ни к разновидностям технического следования правилам. Вопрос о форме и модальности их усвоения остается всегда открытым. Говоря об использовании подобного рода знаний, сторонники концепции «поворота» чаще всего выделя-
108
ют рутины (Routinen), но не оценивают степень их осознанности. Между тем именно многообразные возможности усвоения имплицитного знания отражают социальные различия релевантности действий.
Будучи телесно закрепленным, такое знание фундаментально материализуется. Социальная практика материалистична в двух смыслах: во-первых, потому, что она запечатлена в телесной деятельности, которая попадает в поле зрения при определении социальных событий; во-вторых, потому, что телесная деятельность включает в себя связь с предметами физического мира. Эта связь охватывает широкий круг культурных артефактов, в том числе и технику. Отношение к знанию и культурной предметности делает социальные практики (Tätigkeiten) исполнения заведомо культурными практиками (в широком смысле понятия культуры, как у К. Гирца и в cultural studies).
Но для понимания культуры, защищаемого большинством, это означает, что культуру можно понимать не как обособленное единство символической системы, но только in actu (в действии). В зависимости от предпочтений и следуя отчасти идеям Латура, продукты культуры можно считать своеобразными социальными акторами (актантами) и, соответственно, говорить об «интеробъективности» вместо «интерсубъективности». Менее экспонированной представляется релевантность культуры в своей внутренней функции воспроизводства социальных практик исполнения.
Социальная практика всегда обсуждается как контекст практик и потому не описывается как единичный акт (unit act), в соответствии с его целью или проектом. Это, конечно, не означает, что интеракция является осью социальной практики. В широком понимании, когда под практикой имеют в виду не единичные (singu^re) феномены, предполагается, что контекст должен быть организован как поле коммуникативных практик. Сюда включаются и коммуникации «человек - машина», «человек - технологии», поскольку технологии обладают социальной релевантностью. Критерием социальной релевантности могли бы служить регулятивные функции технологии в социальной практике исполнения. Однако отсутствует критерий, по которому технологию можно представить как социально регулятивную (с. 250).
Все так называемые классические категории рассматриваются как конституируемые (а не конституирующие) социальной практикой. Действие представляется таким же результатом практики, как институты и структуры. По замечанию Шацкого, понятие практики у «теоретиков практики» различается, прежде всего экстенсионально. И когда появляется парадоксальный взгляд на практику, вроде симметричной антропологии Б. Латура, то со всей остротой ставится вопрос о модусе деятельности, чтобы прояснить понятие практики. Здесь также возникает вопрос о четком размежевании с «классическими теориями действия», которые принимают за основной модус деятельности либо финалистские, интенцио-нальные, либо механические, детерминирующие нормы и структуры
109
действия. Реквитц замечает, что суммирование признаков социальных изменений, на которые обращают внимание социологи в последние десятилетия, содержательно и, следовательно, теоретически не дает существенных приращений. Он пишет в своей работе «Трансформация культурных теорий»: «Необходимы уточнение и основательная рефлексия отношений между телесными поведенческими привычками и ментальным порядком знаний и, следовательно, сам концепт "практик" и культурных артефактов / текстов. Вопрос отношения выражений, логической зависимости и каузальной конституции между (телесным) образцами поведения и ментальными образцами смысла требует основательного и одновременно радикального обсуждения, которое освободило бы социальную теорию от наивных допущений картезианского дуализма тела и духа» (с. 250)1. Автор статьи стремится доказать, что подобный критический радикализм неоправдан, и ради этого предпринимает аналитические извлечения из традиционных концептуализаций социального действия.
Пример классического варианта теории действия дают исследования Шюца, который в известном смысле сокращал социальное действие до социально распределенного и получаемого через обучение, но индивидуально усваиваемого запаса знаний. Действие оказывалось у него субъективистски скроенным, что затрудняло обоснование объективности смысла интерсубъективных событий. Тем не менее означает ли это, вопрошает Богертс, что под действием Шюц понимал только осознанно интенцио-нальное поведение? Не следует забывать, что он исходил из различия между планируемым и фактическим действием, прилагая феноменологическую теорию сознания времени к теории действия Вебера. Осмысление препятствий (или сопротивления), которые вызывает дистанция между проектом действия и его осуществлением, приводит Шюца к истолкованию действия как воздействия. Мир повседневности представляется ему миром материальных (телесных и языковых) взаимовлияний, побуждаемых жизненными ожиданиями индивидов.
Это дает повод автору говорить, что понимание практики у Шюца не столь однозначно и ограниченно, как кажется. Во-первых, его внимание привлекает именно деятельность исполнения (Tätigkeit in Vollzug). Во-вторых, поступки влекут за собой телесные воздействия, меняющие состояние. В-третьих, социальные отношения Шюц рассматривает сквозь призму типичных, более или менее осознанных рутинных действий, которые делают возможными в конце концов языковые системы объяснения и институциональный социальный порядок. В-четвертых, именно рутинные действия (редко сознательно планируемые) представляются ему первичным модусом действия. Безусловно, Шюц не выделяет роль вещных объектов, как это делают теоретики «практического поворота», но, утвержда-
1 Reckwitz A. Die Transformation der Kulturtheorien zur Entwicklung eines Theorieprogramms. - Weilerswist: Velbrtck, 2000.
110
ет автор, аналитические средства его теории позволяют исследовать такие объекты. Даже если считать Шюца исключением среди классиков, вопрос об идентифицикации теории действия, от которой теория «поворота» сумела бы себя отличить, остается открытым.
Автор оспаривает также утверждение Реквитца о полном перевороте в веберовской теории действия, производимом якобы теорией практики. Последняя на самом деле обсуждает явления, в чем-то подобные традиционным действиям, о которых говорил Вебер, следуя определенному пониманию социального. Нельзя мыслить действия как случайное скопление интенционально дискретных поступков. Социальные действия представляют собой в целом рутинизированное и при этом обусловленное социальной структурой воспроизводство типичных практик. «Обусловленное» в новейшем толковании практики подразумевает не простое повторение привычек, но и отступление от них, деятельную креативность. Но что мешает говорить, замечает Бонгертс, о продуктивном эффекте действий, оставаясь в веберовских понятийных рамках?
Далее автор переводит взгляд на методологические установки коллективистской социальной теории Дюркгейма и показывает, что и здесь контраст с теорией практики незначителен. Дюркгейм делает основной упор на производном характере социальных процессов от макросоциаль-ных структур. Однако его установка на рассмотрение «социального как вещи» не допускает онтологических высказываний о социально-структурной детерминации. Социальные процессы продуцируются и репродуцируются микросоциально, на доступном наблюдению уровне практик исполнения. Речь идет только о целостных социальных формах, понимаемых как нормы. Общество как идея, согласно Дюркгейму, регулярно обновляется именно через воссоздание ритуального поведения (с. 253). У него нет оформленной теории действия, но есть ее исследовательская перспектива. К сожалению, он лишь мимоходом отделяет «практики» от идеи единого социального мира, двигаясь, таким образом, в сторону современной терминологии. Можно, впрочем, сказать и наоборот, что современная теория практики использует архаическую терминологию, введенную в обиход Дюркгеймом.
В этом месте Бонгертс вновь подчеркивает стремление сторонников «поворота к практике» отмежеваться от прежних влиятельных социальных теорий посредством переопределения, в первую очередь, факта «телесной укорененности социального» (с. 253). Она акцентирует тем самым нарастающую неосознанность социального смысла, так же как усиление значения ритуальных, рутинных практик в контексте тех же практик, что и деятельность исполнения. Ради этого ее сторонники настаивают на более решительном включении в предметную область социологии внечеловече-ского материального мира.
Автор считает, что такого рода тонкие различения невозможно адекватно показать без привлечения охарактеризованных выше трактовок
111
социального действия. Проще всего эту связь можно было бы вывести из аналитической модели действия Т. Парсонса, дающей объяснение функционированию органическо-материальной динамической системы (социализированной, индивидуальной и бессознательной). Парсонс видит в системах действия не интенциональные проекты реализации, а символический и, соответственно, практически разделяемый запас знаний. Действия, ориентированные на исполнение, стоят у него на первом плане. Быть может, это, соглашается автор с критикой Парсонса сторонниками «поворота», является недочетом его теории, но, полагает он, в ней заложен немалый ресурс для преодоления данного ограничения.
Затем Бонгертс оценивает перспективность идеи «поворота к практике» с точки зрения системной теории Лумана и делает вывод о том, что последнюю следует классифицировать как разновидность теории структурирования, а не теории социальной практики. И наконец, переходит к анализу суждений главного инициатора социологической проблематизации практики - П. Бурдье. В его интерпретации практики автор черпает наиболее убедительные, как ему кажется, аргументы для дискуссии со сторонниками концепции «практического поворота».
Принципиальную основу теории Бурдье составляет, во-первых, конститутивная дистанция двух видов социальных практик - теоретической практики ученых и повседневной практики обывателей. Они различаются не сами по себе, не содержательно, а по своему отношению к объекту, по методологическому решению. Но именно этот ключевой момент оставили, видимо, без внимания Шацкий, Реквитц и др., постоянно задающие вопрос о том, что же является практикой: обозначение специфического модуса поведения или обозначение для деятельности исполнения, или есть нечто другое?
Во-вторых, краеугольным камнем осмысления проблематики практики у Бурдье является концепт габитуса, габитусного поведения. Протагонисты «поворота» часто на него ссылаются, но при этом критикуют сильные структурные допущения, заключенные в нем. Разумеется, габитус наилучшим образом отвечает их критерию определения практики - подходить к ней не как к исходно осознанной деятельности, а как к бессознательно раскрывающемуся в деятельности запасу генерирующего знания, закрепленному в формах восприятия и телесном поведении акторов. Сам Бурдье видит в габитусе более или менее креативный генератор бесчисленного множества социальных практик. Кажущаяся - и только кажущаяся - запланированной координация способов действия объясняется подобием габитусов друг другу.
По сути, в теории социальной практики Бурдье представлены все признаки социальных процессов, дающих основание указывать на теоретический «поворот», - креативный автоматизм, повторение, контекст, тело, - но, рассмотренные в систематической форме, они делают разговор о новой парадигме надуманным. Исследования, нацеленные на поиск дока-
112
зательств парадигмальных изменений, не обеспечивают систематического разграничения своих понятий с понятийным каркасом классических теорий и занимаются вместо этого лишь разработкой нового словаря. Концепция габитуса обещает, по мнению автора, гораздо больше возможностей (чем установка на инновационный поворот) для выявления области феноменов, которую не удается обнаружить интенционалистским теориям действия.
Учитывая, что теоретики «поворота» уделяют самое пристальное внимание габитусным измерениям, автор предлагает одну из стратегий определения вышеуказанной области феноменов. Если сравнить концепцию габитуса Бурдье с трактовкой «хабитуализации» Бергером и Лукма-ном, т.е. с «классической» интерпретацией социально-научной теории, можно яснее понять, что вообще означает телесность социально-релевантного знания (неявного знания или телесных навыков). С этой целью Бонгертс уточняет значения понятий рутины (Rutine) и привычки (Gewohnheit). Их различение необходимо автору, чтобы извлечь все следствия габитусных диспозиций, их возможности и ограничения. Ему важно охарактеризовать роль социально релевантной, но конститутивно не осознанной деятельности в социальной практике. Наиболее подходящим для ее описания термином он считает «поведение» (Verhalten), но не в бихевиористском смысле, а в значении английского слова «conduct». В этом значении данный термин используется Мидом, а также Шюцем, который описывал с его помощью все так называемые автоматические действия -привычные, традиционные, аффективные. Хотя автора, увлеченного полемикой с представителями теории практического поворота, интересуют не эти действия, а общность в трактовках действия социологической теорией действия с теориями социального поведения, ему важно привлечь внимание к объективным условиям организации габитусного поведения, не рефлексирующего по поводу порядка знания. По его мнению, это может помочь открыть новую область феноменов для социальной теории без громких призывов к ее парадигмальному повороту, а просто в ходе расширения и непритязательной разработки наличного социально-теоретического репертуара.
Л.В. Гирко
