CC BY
20ИЗОБРАЖЕНИЕ КОМИЧЕСКОГО В ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Д.Д. Николаев
АМЕРИКАНСКИЙ ЮМОР, «СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ» ЭМИГРАЦИИ И СОВЕТСКОЕ «ХЕ-ХЕ»: ПАРИЖСКОЕ «ВОЗРОЖДЕНИЕ» 1925-1926 гг.
О КОМИЧЕСКОМ И СМЕХЕ
Аннотация. В статье рассматриваются публикации газеты «Возрождение» 1925-1926 гг., связанные с осмыслением и интерпретацией русских и зарубежных сатирико-юмористических произведений, а также места и роли смеха и комического в обществе. Показывается, что серьезное внимание уделялось советской сатире. Если в отзывах на книги Зощенко, Булгакова, Леонова оценивались и художественные достоинства произведений, то журнальная советская сатира использовалась в пропагандистских целях как подходящий для обличения советской власти материал часто даже без указания автора.
Ключевые слова: русское зарубежье смех; юмор; комическое; сатира; ирония; газета «Возрождение»; советские сатирико-юмористические журналы; А.Т. Аверченко; Амфитеатров; публицистика; пропаганда; А.М. Ренников; М.А. Булгаков; М.М. Зощенко; русский Париж.
С первых же номеров газеты «Возрождение», а она начала выходить в Париже 3 июня 1925 г., комическое занимало существенное место на ее страницах. Это касается и литературных произведений и карикатур, помещавшихся в «Возрождении», и тех публикаций, в которых упоминались смех, юмор, сатира и т.д. Сразу уточним, что о профессиональном анализе комического речь, разумеется, не идет. О смехе, юморе, сатире, иронии, сарказме в газете пишут в связи с общими публицистическими задачами, а термины
«юмор» и «сатира» чаще всего используют как синонимические и взаимозаменяемые. (В литературной и театральной критике этих лет также обычно не дифференцируют юмор и сатиру.)
Уже в первом номере в статье «О России» Л. Львов утверждает: «Раскройте советские книги и журналы, и если со страниц их на вас порою пахнет не только пошлой бездарностью и безграмотностью, если вы иногда ощутите в них что-нибудь овеянное дуновением жизни и запечатленное печатью таланта, то знайте -это будет обязательно ядовитое обличение советской бесприютной жизни, это будет опять-таки сатира, опустошающий душу сарказм, ранящая, но не исцеляющая насмешка над всем и о всем. Все эти новые советские писатели, если кто-нибудь из них поднимается хоть сколько-нибудь над уровнем бездарности и безграмотности, обязательно пишут или новую историю города Глупова, или рассказывают о бесплодной и унылой повести о мертвых душах»1.
Об ином типе комического - не в литературе, а в жизни -пишет «Возрождение» 10 июня. Так, Ал. Пиленко в своей постоянной рубрике «Точки зрения» выражает сожаление в связи с тем, что «из современной политической жизни совсем изгнан юмор», и призывает ориентироваться на большевиков, которые «одни только иногда рискуют оперировать этим страшным оружием» - юмором. Юмор при этом в статье понимается своеобразно. Делегацию французских коммунисток, пришедших к премьер-министру Полю Пэнлеве, чтобы заявить ему «о своей горячей любви» к солдатам Абд-Эль-Крима, возглавлявшего в Марокко борьбу против колониальных властей, следовало, согласно Пиленко, отправить прямиком к Абд-Эль-Криму. Возможно, подобное гипотетическое развитие событий и можно было бы рассматривать как шутку (пусть и не слишком удачную), если бы все ограничивалось словами, но Пиленко предлагает не только слова, но и действия:
«Если бы юмор не был бы давно убит в Европе, г. Пенлеве сказал бы делегации:
- Я не разделяю ваших симпатий к рифским солдатам; я более люблю солдат французских, но о вкусах не спорят. Поэтому я немедленно отдаю приказание, чтобы всех вас немедленно посадили на судно и отправили бы к Абд-Эль-Криму. Он очень нуждается в сестрах милосердия.
1 Львов Л. О России // Возрождение. - Париж, 1925. - № 1, 3 июня. - С. 3.
И я посадил бы их на это судно. И отправил бы. Хочешь -доброй волей, не хочешь - силком»1.
Наряду с «опустошающим душу сарказмом» и черным юмором а 1а большевики и Пиленко в публикациях «Возрождения» есть и другой смех - добрый, веселый, пленительный. Связан он прежде всего с воспоминаниями о дореволюционной России. Такой смех мы встречаем в художественных произведениях и мемуарах. Барон Н.В. Дризен, вспоминая о балаганах, выраставших в Петербурге к Масленице и на Пасху, рисует образ веселящего толпу балаганного дела - «нескромного выразителя народного юмора, а иногда и злого сатирика», от которого попадает и правому, и виноватому2. «Очаровательно-волшебный» смех становится одной из запоминающихся примет прошлого в рассказе Ив. Шмелёва «Первая весна. Из воспоминаний моего приятеля»3. Схожий мотив звучит в опубликованном немногим более чем через месяц рассказе Н. Рощина «Чужими глазами»:
«И только тут, в этом уголке, безвластна тишина, целые дни плещется звонкий смех, веселое щебетанье, бесцеремонные крики и шум не смолкают под зелеными густыми стволами каштанов и кленов»4. Для эмигранта, обращающегося с призывом к «старым студентам», девичий смех является такой же неотъемлемой частью студенческой поры, прежнего «хорошего времени», как радость солнца и света, зелени леса и белизны снега, как и чистый идеализм, в котором будущая деятельность рисовалась как «светлая работа на пользу человечества», и в первую очередь на пользу «бесконечно любимой России»5.
Этот «очаровательно-волшебный» смех словно исчезает из русской жизни - во всяком случае, на какое-то время - в годы революции и Гражданской войны. В «Окаянных днях» И. А. Бунин пишет уже о «юморе висельника»: «Газеты делают выдержки из декларации Деникина (обещание прощения красноармейцам) и глумятся над ней:
1 Пиленко Ал. Точки зрения // Возрождение. - Париж, 1925. - 10 июня, № 8. - С. 3.
2Дризен Н.В. Прогулки по Санкт-Петербургу: Из воспоминаний старожила // Возрождение. - Париж, 1925. - № 41, 13 июля. - С. 2.
3 Шмелёв Ив. Первая весна. Из воспоминаний моего приятеля // Возрождение. - Париж, 1926. - 2 мая, № 334. - С. 4.
4 Рощин Н. Чужими глазами // Возрождение. - Париж, 1926. - 6 июня, № 369. - С. 2.
5 Старый студент. Клич к старым студентам // Возрождение. - Париж, 1926. - 10 ноября, № 526. - С. 2.
"В этом документе сочеталось все: наглость царского выскочки, юмор висельника и садизм палача"»1. Отметим, что термин юмор висельника (калька с немецкого Galgenhumor) прежде использовался некоторыми критиками для характеристики русской комической литературы межреволюционного десятилетия, а Н. Мещеряков подобным образом оценивал творчество писателей-эмигрантов. В статье «Наши за границей», в июле 1921 г. опубликованной в № 1 журнала «Красная новь» и в 1922 г. перепечатанной в его книге «На переломе. Из настроений белогвардейской эмиграции», Мещеряков отмечал: «Вот до какой мерзости, до какого "юмора висельника" дошел теперь веселый балагур Аркадий Аверченко. А белогвардей-щина читает эту мерзость, наслаждается ею, смакует ее и жестоко расправляется с теми коммунистами, которые попадают ей в руки»2.
На страницах «Возрождения» Аверченко и его книгу «Дюжина ножей в спину революции» оценивали, естественно, по-другому. Весной 1926 г. Б. Неандер, помогавший в издании этой знаменитой книги, писал:
«12 марта исполняется год со дня смерти милого, лучистого, радостного Аркадия Тимофеевича. <...> Как аскетически сурово ни смотреть на переживаемую нами эпоху, нельзя не признать, что в какой-то своей грани она связана с именем Аверченко и в какой-то части нашла в нем свое законченное выражение. Кто помнит знаменитый "Сатирикон", тому нет надобности доказывать значение роли его редактора и главного сотрудника в выявлении и бичевании политических и психологических слабостей нашего предреволюционного культурного общества»3.
Неандер близко сошелся с Аверченко уже после революции, в Крыму, а Сергей Горный (А. А. Оцуп), сам бывший сатириконец, знал Аверченко едва ли не дольше всех из эмигрантов.
«Аверченко оздоровлял нас. <. > Аверченко ходил меж нас, солнечный увалень, с душой, словно вечно щурящейся от смеха. <...> Его смех - это и была его ласка к жизни. <...> И как-то не верится мне в его смерть, - признавался Горный в очерке "Аркадий Аверченко: К годовщине смерти". - И слово-то "смерть" какое-то
1 Бунин Ив. Окаянные дни. Из одесских заметок 1919 г. 9 июня // Возрождение. - Париж, 1925. - 14 ноября, № 165. - С. 2.
2 НиколаевД.Д. Творчество А.Т. Аверченко в отзывах современников // Комическое в русской литературе ХХ века. - М.: ИМЛИ РАН, 2014. - С. 368-417.
3 Неандер Б. Памяти Аркадия Аверченко // Возрождение. - Париж, 1926. -12 марта, № 283. - С. 2.
смыкающее, берущее живое дыхание неразжимаемыми клещами -навсегда навсегда, - и слово это даже к Аверченко не идет. Книжечки его, крепкие, крутые, на солнце рожденные - не преходящее "веселье", не смешок, будто бы потухший. Нет, они дождутся (и должно быть скоро) руки бережной, руки любящей, которая их опять перелистает, соберет, соединит и отдаст "полным собранием сочинений"»1.
Публикации о сатире и юморе недавнего прошлого связаны в «Возрождении», как правило, со скорбными поводами. После смерти Петра Потемкина, скончавшегося 21 октября 1926 г. в Париже, его коллега по «Сатирикону» и «Новому Сатирикону» Валентин Горянский писал:
«Имя Потемкина наравне с блестящими именами Тэффи, Аверченко, Дон-Аминадо, Радакова и Саши Чёрного принадлежит к "Летучей Мыши" в такой же степени, как и к "Сатирикону". <...> Потемкин более Петербургский поэт, чем, например, Блок. Живой, веселый, шумный, притуманенный мелким дождем и озаренный финским закатом - Петербург без торжественного флера наигранной мистики имеет в Потёмкине верного своего поэта»2.
Об Аверченко и Потёмкине пишут с нежностью и восхищением, стремясь передать и горечь утраты, и радость от того, что судьба подарила русской литературе таких писателей, а друзьям и знакомым - радость общения с ними. Смерть тех, кто остался в Советской России, вызывает несколько другие эмоции: идеологическая позиция ушедших из жизни писателей не остается незамеченной. На смерть Буренина «Возрождение» откликается лишь коротенькой заметкой, сообщив 28 августа 1926 г., что в Петербурге на 85-м году жизни умер В.П. Буренин - «известный критик и сатирик»3. А вот скончавшемуся в Москве 9 декабря 1926 г. П. Ашевскому (П. А. Подашевскому) А. Яблоновский посвятил значительную часть очерка «Сменовеховцы». Яблоновский не готов простить П. Ашевскому принятие большевизма, а после революции этот писатель и журналист работал в советской печати, в том числе в сатирико-юмористических журналах «БОВ», «Сме-
1 Горный С. Аркадий Аверченко: К годовщине смерти // Возрождение. -Париж, 1926. - 5 апреля, № 307. - С. 2.
2 Горянский В. Петр Потёмкин // Возрождение. - Париж, 1926. - 28 октября, № 513. -С. 3-4.
3 Смерть В.П. Буренина // Возрождение. - Париж, 1926. - 28 августа, № 452. - С. 2.
хач» и др. Для Яблоновского Ашевский - «соучастник Нахамкеса, отдавший свое имя на позор большевикам». Но в то же время Яблоновский подчеркивает, что до революции Ашевский «имел несомненный успех фельетониста», и, сотрудничая в советских изданиях, он был далек от большевизма:
«Ашевский пришел во вражеский стан <...>, как это всем известно, в нетрезвом виде.
Это был человек, стоявший на тысячу верст от всяких партий, человек талантливый, но страдавший известной русской слабостью до самой смерти.
Благодаря слабости он и упал в советскую яму и барахтался там до самой смерти.
Большевики хоронили его в красном гробу, но, вероятно, покойник первый бы расхохотался, если бы узнал об этой посмертной "чести".
Трудно представить себе человека, столь далекого от большевизма, как Ашевский. <...> Партии, программы, Марксы и Энгельсы - это было для него до такой степени чуждо, что едва ли он даже отличал Маркса от Нахамкеса».
Рассказ об Ашевском Яблоновский строит на двойном противопоставлении: во-первых, Ашевский дореволюционный противопоставлен Ашевскому советского времени, а во-вторых, «советский» Ашевский - большевикам и тем, кто их на самом деле поддерживал (Ясинскому, например). Дореволюционного Ашев-ского Яблоновский вспоминает как доброго друга, талантливого и остроумного человека, умевшего быть душой компании, любившего «посидеть за бутылкой», «перекинуться в картишки и сразиться на биллиарде». Чтобы показать остроумие Ашевского, Яб-лоновский пересказывает два связанных с ним анекдота:
«Однажды он играл в карты на мелок с таким же забулдыгой, как сам, и незаметно проиграл 200 тысяч.
- Петруша, что же ты теперь делать будешь? - спросил партнер. - Ведь ты уже 200 тысяч проиграл?
И не моргнув бровью, Ашевский отвечал:
- Я в таких случаях всегда стреляюсь.
В другой раз Ашевский гулял по Москве в чудный майский день и неожиданно для своих спутников обронил:
- А погода-то какая, братцы!.. Небо, воздух, солнце. В такую бы погоду да на бильярде сыгрануть!..»
Яблоновский признает талант Ашевского, несмотря на переход того «во вражеский стан». Но в контексте всего очерка это
признание лишь подчеркивает пагубность «сменовеховства», трактуемого Яблоновским в данном случае широко - как отказ от былых (и единственно возможных) идеалов. Ашевский не случайно встраивается в фельетоне в один ряд с А. Ветлугиным и Осипом Дымовым, хотя со сменовеховством в прямом смысле слова был связан, да и то в незначительной степени, лишь первый из них. Вряд ли Яблоновский был хорошо осведомлен о том, что писал Ашевский в СССР, но публицистические задачи являются определяющими - и Яблоновский утверждает, что Ашевский потерял остроумие, способность шутить:
«Но вот "странность": как только он шлепнулся в лужу На-хамкеса, его юмор, его игривость, его веселость - все потухло, все пропало, все исчезло, точно по волшебству. Ни одного живого слова не вышло из-под его пера на службе у большевиков.
Он "отбывал повинность" и писал из-под палки. <...> Перо было и честнее и трезвее автора.
Это, впрочем, явление довольно обычное; большевики съели не только Ашевского, они многих склонили на литературную проституцию. Но замечательно, что на службе у них все таланты превращались в пустоцвет. Ни один не выдался, ни один не шагнул вперед.
- Все полиняли, потускнели, потухли.
Так советчина укладывала в красный гроб все литературные дарования.»1
Касались, естественно, на страницах «Возрождения» и творчества русских классиков, создававших сатирические и юмористические произведения: Гоголя, Островского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, хотя об анализе их творчества речь обычно не шла. Правда, 5 декабря 1925 г. Александр Амфитеатров в очередных своих «Листках» отмечал, что М.Е. Салтыков-Щедрин, с его точки зрения, «был совсем не сатирик-гиперболист, но лишь бытовой русский писатель - и даже довольно снисходительный»2. Но и здесь Амфитеатров скорее писал не о Щедрине, а о российской действительности, настаивая на том, что кажущееся резкое преувеличение на самом деле является лишь зеркальным отражением.
Для «Возрождения» было важно показать успех русской классики - и не только литературной - у зарубежной аудитории, и
1 Яблоновский А. Сменовеховцы // Возрождение. - Париж, 1926. - 26 декабря, № 572. - С. 2.
2 Амфитеатров А. Листки // Возрождение. - Париж, 1925. - 5 декабря, № 186. - С. 2-3.
среди прочего регулярно отмечалось, что иностранцы понимают и ценят русский юмор. В ноябре 1925 г. в газете, к примеру, сообщается о полном переводе на французский «Мертвых душ», выполненном Анри Монго, «зарекомендовавшим себя великолепными переводами русских писателей»1, а в ноябре 1926 г. И. Д. Сургучёв в связи с показом в Париже спектакля труппы МХТ по гоголевской пьесе писал о «Женитьбе»: «Между прочим, французы обожают Гоголя. "Женитьба" прошла у их сотни раз, и вчера половина зрительного зала была французской»2.
Рассказывая о триумфальной постановке в Барселоне в Театре дель Лицео оперы Римского-Корсакова «Царя Салтана», корреспондент «Возрождения» цитирует отзывы местных газет, в одном из которых отмечается, что все зрители «чувствовали тонкий юмор и грациозную карикатуру»3. А вот на статью польского критика Невя-домского, назвавшего Мусоргского «бездарным алкоголиком» и в сцене «в корчме» усмотревшего «безнадежный юмор алкоголизма, без которого мы не можем себе представить жизнь наших восточных соседей», газета отвечает резкой отповедью4.
О сатире и юморе эмиграции «Возрождение» в 1925-1926 гг. в целом писало мало - и дело здесь не в пренебрежительном отношении к сфере комического, а скорее в отсутствии значимых поводов: новых книг и крупных театральных постановок. Однако в тех случаях, когда повод находился, юмор, смех, веселье выделялись как особое достоинство. Особенно это заметно в отчетах об устраиваемых эмигрантами вечерах и концертах. 17 октября 1925 г. русский сезон в Париже был открыт большим литературно-артистическим «Вечером юмористов», на котором выступали Н.А. Тэффи, Дон-Аминадо, Саша Чёрный. В рекламном анонсе «Возрождение» указывало, что «в центре разнообразной программы - веселый гротеск, написанный сообща вышеупомянутым литературным трио, в исполнении авто-ров»5. Рассказывая о выступлении Хенкина, исполнявшего в августе 1926 г. в Руайяне, в зале местного казино, армянские песенки, песни Беранже и др., «Возрождение» отмечало «нужный» и «мягкий» юмор
1 В мире искусства и литературы // Возрождение. - Париж, 1925. - 30 ноября, № 181. - С. 3.
2 Сургучёв И. Женитьба: У художественников // Возрождение. - Париж, 1926. - 18 ноября, № 534. - С. 4.
3А.П. В Испании // Возрождение. - Париж, 1925. - 26 декабря, № 207. - С. 3.
4А.Я. Наш западный сосед // Возрождение. - Париж, 1926. - 13 марта, № 284. - С. 2.
5 Вечер юмористов // Возрождение. - Париж, 1925. - 9 октября, № 129. - С. 3.
артиста1. 15 декабря того же года в газете писали о прошедшем в парижском зале «Мажестик» вечере Даниила Дольского:
«Дольский принадлежит к числу наиболее талантливых и, главное, культурных представителей жанра веселого эстрадного рассказа. Юмор Дольского изящен, смех его весел и не груб.
Публике, собравшейся на его первый парижский вечер, Дольский доставил много веселых и приятных минут своими живыми и остроумными рассказами, сценами, анекдотами, пародиями и пр.»2.
Нашлось место юмору и в «Эмигрантском букваре» Ьо1о -он печатался в «Возрождении» в 1925 г. «с продолжением»: «Юмор наших жутких дней // Чужд веселости задорной. // Ябло-новский, Саша Чёрный, Тэффи, ваш слуга покорный - // Стали злее и мрачнее. // От жрецов стиха и прозы, // Брат, не жди былых утех: // Если вдруг услышишь смех, // Знай, что это - смех сквозь слезы.»3
Ьо1о от своего имени и от имени своих собратьев по перу писал, что эмигрантский смех - смех сквозь слезы, и с этим, наверное, можно согласиться. А вот с тем, что Тэффи и Саша Чёрный стали в эмиграции злее, согласны были не все. Во всяком случае литературно-артистический концерт с участием Дон-Аминадо, Тэффи и др., состоявшийся 31 октября 1926 г., был назван «Вечер оптимистов». А Амфитеатров находил злость и в дореволюционных произведениях Тэффи. Он писал в фельетоне «Мессалины сердца», вспоминая дореволюционный рассказ Тэффи «Демоническая женщина»: «Тип вылинял до пошлости, и, уже лет пятнадцать тому назад, его, с веселою злостью, похоронила смехом меткая сатира остроумной Тэффи»4.
Сатирических и юмористических книг, которые стали бы событием эмигрантской жизни, в 1925-1926 гг. не появлялось, но сатирические и юмористические произведения регулярно печатались на страницах журналов и газет, в том числе и самого «Возрождения». Ведущим фельетонистом газеты был А.М. Ренников, сатирические стихотворения для нее регулярно писали Ьо1о и Лери, среди постоянных сотрудников были Тэффи и Горянский, хотя
1 А. Пл. В.Я. Хенкин в Руайяне // Возрождение. - Париж, 1926. - 19 августа, № 443. - С. 4.
2 Вечер Дольского // Возрождение. - Париж, 1926. - 15 декабря, № 561. - С. 3.
3 Ьо1о. Эмигрантский букварь // Возрождение. - Париж, 1925. - 20 декабря, № 201. - С. 3.
4 Амфитеатров Ал. Мессалины сердца // Возрождение. - Париж, 1926. -19 июня, № 382. - С. 2.
в их напечатанных в «Возрождении» произведениях комическое далеко не всегда играло важную роль.
С июня 1925 г. небольшие, исполненные сарказма, заметки печатал в «Возрождении» Михаил Лавда - из них затем выросли его постоянные авторские рубрики. В 1925 г. появляется рубрика «Настоящее в прошлом», а в 1926 г. - «Анекдотическая неделя». Это был обзор, основанный на публикациях в других периодических изданиях - наподобие сатириконских «Перьев из хвоста». Комическое содержание определялось либо текстом исходной публикации, либо комментарием Лавды, его авторскими наблюдениями. Преобладал в обзоре обличительный пафос, но встречались и просто сцены из жизни. К примеру, 26 мая 1926 г. Лавда рассказывал, что публика, собравшая в одном из парижских кинотеатров на просмотр ленты 1910 г., «помирала со смеху», хотя содержание фильма было «самое мелодраматическое». Причиной безудержного хохота стала забытая уже кинематографическая эстетика, воспринимающаяся спустя 16 лет как пародия: «Игривое настроение возбуждали длинные дамские юбки и шляпы с перьями, а актеры играли так ненатурально, злодей бросал такие свирепые взгляды, кокетка так жеманилась, жэн премьер строил такие гримасы, что весь спектакль смахивал на какую-то клоунаду или пародию!».
В том же обзоре был помещен анекдот, заимствованный из французского «Синего Журнала», издававшегося национальной Лигой борьбы с пьянством:
«Представитель старинного французского аристократического рода не может нахвалиться новым лакеем. Расторопный честный малый, знающий свое дело и умеющий держать язык за зубами, словом - идеал слуги.
Но как-то вечером граф не мог дозвониться своего лакея. Направившись в людскую, он нашел свой "идеал" мертвецки пьяным и мирно дремавшим с блаженной улыбкой на устах в кресле.
Граф дал понюхать поклоннику Бахуса нашатырного спирта. Тот, очухавшись несколько, стал бормотать какие-то извинения.
- Как вам не совестно, - заметил ему граф. - Ну, а что, если вас подберут в таком виде где-нибудь в канаве.
- Не беспокойтесь, граф. Со мной обойдутся, как нельзя лучше, у меня всегда при себе ваша визитная карточка».
Обратим внимание, что этот «не лишенный пикантности», как его характеризует Лавда, анекдот включается автором обзора в общий антибольшевистский контекст и приводится в связи с оправданием парижским судом коммуниста Бернардона. В качестве
свидетеля защиты на процессе выступал виноторговец, назвавший коммуниста человеком трезвым, честным и порядочным. «Итак, виноторговец считает трезвость добродетелью.» - саркастически замечает Лавда, приводя процитированный выше анекдот1. Заимствованные из других изданий анекдоты в обзор включались регулярно и, как правило, соотносились со злобой дня. В качестве анекдотов пересказывались и карикатуры - так в «Возрождении» будут поступать и с советскими изданиями.
Комическое в зарубежной литературе и культуре особого внимания «Возрождения» не привлекает, хотя, к примеру, 13 июля 1925 г. Н.В. Дризен, ссылаясь на статью С. Пассера об ирландском театре, отмечает, что основное направление ирландских драматургов - ирония, а Рабле - их кумир2. На этом фоне особо выделяется фельетон А.М. Ренникова «Вместо испанцев», значительная часть которого посвящена американской кинокомедии. Столь пристальное внимание американский киноюмор привлекает не сам по себе, а в связи с политическими событиями, в частности, с русской революцией и захватом власти большевиками.
Написан фельетон после обращения проходящего в Париже съезда кинематографических деятелей к Лиге Наций с просьбой принять под свое покровительство «Великого Немого», «так сказать, включить экран в число великих держав, сделать его одним из постоянных или полупостоянных членов». Возражая против этого на правах «пайщика» Лиги Наций, только что внесшего в ее бюджет пять золотых франков, Ренников обвиняет Великого Немого в том, что он наряду с социализмом виноват в «создании российской великой бескровной», т.е. в большевистской революции. Именно кинематограф, этот «грабитель, пошляк и певец хулиганства», «глухонемой развратник» воспитал «нашу фабрично-матросскую молодежь в нравах ковбоев», научил зрителей «делать налеты, вскрывать сейфы, захватывать чужие особняки и квартиры». Конечно, Ренников иронизирует, преувеличивая зловредную роль кинематографа, но в то же время его оценки разрушительной роли американской киноэстетики стоит рассматривать всерьез. Достается, в частности, американскому киноюмору, который по своей разрушительности ставится на второе место после русской революции:
1 Лавда Мих. Анекдотическая неделя // Возрождение. - Париж, 1926. -26 мая, № 358. - С. 3.
2 Возрождение. - Париж, 1925. - 13 июля, № 41. - С. 3.
«Я не только советую, я требую:
Великий Немой должен признать свою вину, как зачинщик мировых смут, грабежей, революций.
Он торжественно должен отречься от симпатии к апашам и к ковбоям. Он должен прекратить, наконец, преступную пропаганду американского юмора, от введения которого в Европу дело всеобщего мира катастрофически рухнет, и люди в поисках реванша яростно устремятся друг на друга.
Быть может, не все читатели хорошо знают, что такое американский юмор. Но внимательно следя за развитием его за последние годы, я должен открыто сказать, что после углубления российской революции мне не приходилось наблюдать в мире ничего более жуткого.
Американский смехач обязательно требует, чтобы артист пробивал своей головой потолок, стены и пол того помещения, в котором пребывает согласно сценарию.
И трудно, и твердо, и больно. А - бей.
Талантливый комик Нового Света не может спокойно пройти мимо прохожих на улице, чтобы не обварить их кипятком, не сбросить в физиономию кирпич, не переломить хребта железною палкой.
Жаль, может быть, в глубине души. А смеха ради - необходимо.
Комик Нового Света дерется, обыкновенно, не только с партнером, но со всем окружающим миром: валит на публику дома, лестницы, крыши, рояли. <...> Не желаю, чтобы американский юмор привел Европу к новым реваншам, чтобы все Локарно, Туари, Женевы полетели, вдруг, к черту. И чтобы будущий историк оскорбительно написал о гибели Лиги в связи с кинематографом:
- Sic transit Глория Свансон!»1
О советской сатире на страницах «Возрождения» писали значительно чаще, чем о зарубежной. Это объяснимо: советскую сатиру легко было использовать в антисоветских целях, ведь в сатирических произведениях пороки и недостатки советского общества уже выделены и гиперболизированы2. Сатирические произведения во-
1 РенниковА. Вместо испанцев // Возрождение. - Париж, 1926. - 3 октября, № 488. - С. 3.
2 Николаев Д Д. Художественная литература как пропаганда: Установка и восприятие // От Бунина до Пастернака: Русская литература в зарубежном восприятии: К юбилеям присуждения Нобелевской премии русским писателям (Международная научная конференция, Москва, 16-19 ноября 2009 г.). - М.: Русский путь, 2011. - С. 30-52.
обще часто используются в пропаганде «враждебными» сторонами1, и эмигрантские издания, в том числе и «Возрождение» - не исключение. Кроме того, сатира и юмор играли важную роль в советской литературе этих лет, так что Л. Львов в первом номере «Возрождения» даже утверждал, что все, заслуживающее внимания в советской литературе, относится именно к области сатиры:
«Но на сатире, на отрицании, на нигилизме - на Мертвых душах и городе Глупове - России не построишь, и в то же время все, что за гранью этого отрицательного направления в современной новой литературе, создаваемой на обезображенном русском языке, просто хлам, которого лучше не перебирать и к которому лучше не притрагиваться»2.
При этом нужно отметить, что далеко не всех, кто создавал сатирические произведения, в «Возрождении» признавали за настоящих писателей. Так, Демьяна Бедного «Возрождение» безоговорочно относило к разряду «словоблудов и бездарностей»3, хотя часто о нем писало, вовсе не умаляя, а, напротив, даже подчеркивая его роль в советской литературе и не без удовольствия подмечая признаки намечающегося заката. 4 июня 1925 г., на следующий день после выхода первого номера «Возрождения», в Париже прошла лекция находившегося во Франции президента советской Академии художественных наук профессора Когана о советской литературе и о марксистской концепции искусства. Отчет об этом выступлении газета поместила 9 июня 1925 г. Коган, в частности, говорил о грядущем торжестве конструктивизма, «который претворит искусство в массовое оформление жизни», и о том, что «перспектива конструктивизма не всех особенно радует в Москве».
«Для бедного Демьяна Бедного эпоха конструктивизма уже наступила, - констатировал автор отчета, пересказывая слова Когана о Демьяне Бедном. - Я затрудняюсь ответить на вопрос: поэт ли Демьян, - заметил докладчик, - но когда настроение в какой-либо воинской части было неспокойное, Троцкий говорил ему: "поезжай, Демьян, и подбодри их мужицким языком" - Демьян ехал и подбад-
1 Николаев Д.Д. Литература как пропаганда // В поисках новой идеологии: Социокультурные аспекты русского литературного процесса 1920-1930-х годов. -М.: ИМЛИ РАН, 2010. - С. 494-594.
2 Львов Л. О России // Возрождение. - Париж, 1925. - № 1, 3 июня. - С. 3.
3 КурдюмовМ. Красное марево // Возрождение. - Париж, 1925. - 4 июля, № 32. - С. 2.
ривал их своими произведениями.»1 Через несколько дней «Возрождение» указывало на то, что поэзия Демьяна Бедного не подходит для отражения современной жизни: «Когда церковь набита до отказа, трудно пройтись в антирелигиозном стиле Демьяна вредного»2.
Формула - от советской сатиры к обличению советской действительности - тоже применялась в рецензиях на литературные произведения не всегда. Так, в рецензии на повесть М.А. Булгакова «Роковые яйца» (она названа «Рокковы яйца») В. Кадашев пишет о советской России, но сатирическое начало при этом игнорируется: в отзыве нет ни слова о сатире3. А в его же рецензии на вышедший в 1924 г. в Госиздате сборник М.М. Зощенко «Веселая жизнь», напротив, даже не упоминается советская действительность. Если не знать, где живет автор и где написаны произведения, можно подумать, что речь идет об эмигрантском писателе. Это ощущение не исчезает, даже когда Кадашев в конце рецензии обращается к советской литературе, поскольку имеющееся противопоставление Зощенко и потерявших способность сочувствовать советских писателей не подразумевает обязательной включенности его в этот круг:
«Ведь именно отсутствие жалости, внутреннего понимания описываемого ужаса, является причиной впечатления грузности, тяжести, непросветленности, охватывающего при знакомстве с советской литературой. "Радости искусства" вне зависимости от его предмета, о которой говорил некогда кн. Е. Н. Трубецкой -здесь нет: писатель настолько опустошен и разделен, что утратил способность чувствовать, может только наблюдать.
У г. Зощенки драгоценная способность сочувствия не потеряна: наглядною любовью к людям проникнут он - и в этом - залог больших надежд, возбуждаемых молодым писателем».
Конечно, для человека сведущего обозначенная в начале рецензии принадлежность Зощенко к «Серапионам» одновременно показывает и его принадлежность к советской литературе, но сведущих среди аудитории «Возрождения» было немного, тем более в середине 1920-х годов, когда пик интереса к «Серапионовым братьям» уже прошел.
1 Горский Петр. «Президент» Коган об искусстве // Возрождение. - Париж, 1925. - 9 июня, № 7. - С. 3.
2 Пиленко Ал. Точки зрения // Возрождение. - Париж, 1925. - 14 июня, № 12. - С. 2.
3 Кадашев В. Рокковы яйца // Возрождение. - Париж, 1925. - 13 июля, № 41. - С. 3.
В рецензии творчество Зощенко встраивается в традицию русской литературы - это и названные Кадашевым Чехов и Гоголь, и не упомянутая Тэффи. Характеризуя дарование Зощенко, Када-шев использует примерно ту же формулу, что сам Зощенко, когда пишет о Тэффи:
«Сострадание - основной стержень творчества г. Зощенки; он рассказывает анекдоты о глупости и неудачах людских, смеется, но анекдот его скорбен и смех не злой: искренне жалеет он неуклюжих, нелепых бедняг и недотеп своих».
С Чеховым времен «Будильника» Зощенко, по мнению Ка-дашева, «роднит манера класть в основу произведения бытовой анекдот, нелепое событие, вторгающееся в скуку каждого дня, смешное, но не радостное, ибо оно лишь выверт случайностей в плоскости все той же бытовой обстановки». Влияние Гоголя больше заметно в крупных произведениях, где встречаются и «гоголевские» фразы, и гоголевская манера «разговора с читателем», и схожие с гоголевскими имена.
Связывая творчество Зощенко с традициями комического в русской литературе, Кадашев одновременно подчеркивает и определяющие все остальное различия в мироощущении, связанные с тем, что пережил Зощенко и его герои: революцию, Гражданскую войну, крушение страны. Зощенко - «Антоша Чехонте, переживший гибель Атлантиды, лишившийся гнева и ужаса, мудрой скептической мягкости молодого Чехова. Анекдот г. Зощенки так же разнится от чеховского, как неодолимая метафизическая революция разнится от мирной скуки ровного обывательского уклада 80-х годов».
У Зощенко нет скептической мягкости Чехова, но нет у него и фантастики и мистики Гоголя, «гоголевского ощущения ирреальности и иррациональности Бытия». Кадашев полагает, что по-настоящему на Зощенко повлияла только «Шинель», да и то лишь в своей, «так сказать, "этической" половине»: скорбное сочувствие Зощенко несчастным героям его произведений берет начало именно от жалости Гоголя к Акакию Акакиевичу, и «наличие этого сострадания, этого живого подхода к человеческой душе заставляет нас возложить на г. Зощенку большие упования»1.
Л. Львов, опубликовавший 7 октября 1926 г. большую рецензию на выпущенный Госиздатом роман Леонида Леонова «Бар-
1 Кадашев В. Скорбный анекдот // Там же. - Париж, 1925. - 9 ноября, № 160. - С. 3.
суки», сперва обращался к напечатанным в 1925 г. в журнале «Русский Современник» «Запискам Ковякина», которые, по мнению критика, показали и сильные, и слабые стороны таланта писателя. К первым Львов относит дар рассказчика, которым Леонов «богато одарен свыше», и «большую склонность к сатирическому отображению действительности». Но со склонностью к сатире и с тем, что в «Записках Ковякина» Леонов был «неистощим в своем остроумии», Львов связывал и недостатки одного из «молодых русских писателей, вышедших на писательскую дорогу уже после революции». И здесь критик тоже не обходится без сравнения с Гоголем. В «Записках Ковякина» сатирический дар Леонова не скрывал «за собой тех невидимых миру слез, которые когда-то так кипели в душе нашего великого Гоголя», а без гоголевского устремления к «синтезирующему пафосу», без гоголевской тоски по всеосвещающему духовному пламени Леонов рисковал «в своем поверхностном юморе» остаться «обреченным писателем». «Барсуки» развеяли опасения Львова, который, напомним, ранее утверждал, что в советской литературе нет ничего заслуживающего внимания, кроме сатиры:
«Здесь перед нами уже не только легкий смех писателя, не только жесткий юмор, не только изобличение слабых человеческих свойств маленьких людей, которые - так блестяще по внешности, но пусто по существу - представлены были в "Записках Ковякина", "Барсуки" говорят нам о большем»1.
Редакция «Возрождения» активно использовала материалы из советской печати. Это были и просто известия из СССР (например, информация о содержании свежих номеров литературно-художественных журналов), но чаще газета стремилась опираться на публикации советских газет и журналов в антисоветской пропаганде, особо выделяя то, что с точки зрения редакции показывало пагубность большевизма и ужасы советской действительности. «Для Чехова наших дней и "Правда" могла бы стать источником вдохно-вения»2, - писал Л. Львов в первом номере «Возрождения», и многие публикации советских газет, действительно, становились источником вдохновения для фельетонистов и публицистов газеты.
24 февраля 1926 г. А. Ренников посвятил специальный фельетон советским газетам: не какой-то определенной публикации, а именно газетам в целом. Назывался фельетон «Советское "хе-хе"».
1 Львов Л. «Барсуки» // Возрождение. - Париж, 1926. - 7 октября, № 492. - С. 3.
2 Львов Л. О России // Возрождение. - Париж, 1925. - № 1, 3 июня. - С. 3.
«Советские газеты нужно уметь читать, чтобы находить пищу для ума, для сердца и для прочих сторон духа и тела. Пора бросить буржуазные предрассудки искать легкого чтения в злободневных картинках и фельетонах, а передовые статьи принимать всерьез, - подчеркивал Ренников. - К советским газетам, безусловно, нельзя подходить с меркой наших буржуазных журнальных понятий. Все там - иначе. Где у нас хроника, там у них отдел ребусов: заседания МХН, организации ПРСТ-12, отчеты МР, СТ, ГМНП... Где у нас "Театр и Музыка", там у них скандалы и происшествия. Где у нас убийства, воровство, грабежи, там у них юстиция. Где у нас передовые, там у них шахматный отдел. И, наконец, где у нас маленький фельетон и юмористика, там у них партийный некролог. - В общем, не газета, а "Сатирикон". <...> Одно сплошное хе-хе».
Это «хе-хе», повторяющееся рефреном и вынесенное в заглавие, было взято из фельетона «Наблюдающего», которого Ренников с подчеркнутым сарказмом именует блестящим советским автором, чьи произведения «в последнее время охотно переводятся на чувашский, мордовский и прочие иностранные языки». «Наблюдающий» завершал текст «зловещим заключением: "Да, как говорится, хе-хе. Только не смешно все это, совсем не смешно"». И Ренников соглашается с этим выводом, утверждая, что советские фельетоны - материал не для легкого чтения, а все советские фельетонисты «серьезны, мрачны, угрюмы, от их миниатюр всегда веет, если открыть настежь газеты, таким ужасом, что даже в сильно натопленной комнате мороз сразу дерет по коже». Единственное исключение - «старомодный» Демьян Бедный, который продолжает сохранять в фельетонах «буржуазно-веселый» тон, хотя «по псевдониму легко видеть, как тяжело это достается бедняге».
Отсутствие комического в фельетонах с лихвой, по мнению Ренникова, компенсируется другими материалами, поскольку гомерический хохот у читателя способны вызывать передовые и установочные статьи, а «наиболее веселым» является отдел партийных некрологов. Ренников отмечает, что читает советские газеты пять лет и на основании опыта может утверждать:
«Читайте некрологи! Это, как говорится, хе-хе. Смешно! Очень смешно!!!
"Умер товарищ Брюхин, - в веселой черной раме пишет, например, газета 'Гудок'. - Скончалась одна из мировых светлых личностей, поработавшая немало в деле создания таких ценностей, как КНС, НКРКИ, Главпрофобр, НКТ, ЦИТ, НОТ, УДР, ПЧ - 11 МХАТ, МКВ"
В общем, как говорится, разве не хе-хе?»1
В «Возрождении» следят и за советскими сатирико-юмори-стическими журналами - насколько это возможно делать из Парижа, разумеется. Впрочем, особых сложностей с получением свежих номеров в середине 1920-х годов не было: «Крокодил», «Бегемот», «Смехач» и пр. регулярно поступали в продажу, к примеру, в книжном магазине Т-ва «Н.П. Карбасников» около станции метро Оёеоп. Тем не менее напечатанные в 1925 г. в «Возрождении» два обзора, построенные на цитатах из советских сатирико-юмористических журналов, были оформлены как «Письма из Москвы» Н. Эндова.
В этих текстах показателен и отбор материалов, и его интерпретация. При оценках книг советских писателей (да и отдельных произведений, опубликованных в сборниках и толстых журналах) эстетические критерии в критике «Возрождения» играли, наряду с идеологическими, важную роль. Произведения воспринимали как художественные и рассматривали их в контексте литературного процесса и авторского творчества, пусть и ограниченного большевизмом или сознательно подчиняющегося его установкам. «"Веселая жизнь" написана хорошо»2, - утверждал В. Кадашев в рецензии на книгу Зощенко. При разборе произведений, опубликованных в сатирико-юмористических журналах, подобных оценок «качества» нет. Обычно не указываются даже авторы произведений, поскольку редакцию «Возрождения» интересуют не столько сами стихи, рассказы, карикатуры и фельетоны, сколько отразившаяся в них советская действительность. Авторское восприятие, интерпретация писателя и художника становится здесь ненужным промежуточным звеном, мешающим решать антисоветские пропагандистские задачи. Напоминание об авторе, о том, что разбирается художественное произведение, может заставить читателя газеты задуматься о том, что в сатирических журналах нет фотографического отображения действительности.
Первый из обзоров (датированный: Москва, июнь 1925 г.) был опубликован 25 июня 1925 г. в рубрике «Советская Россия» и назывался «Красный смех»3. Напоминание о знаменитом рассказе
1 Ренников А. Советское «хе-хе» // Возрождение. - Париж, 1926. - 24 февраля, № 267. - С. 4.
2 Кадашев В. Скорбный анекдот // Там же. - Париж, 1925. - 9 ноября, № 160. - С. 3.
3 Эндов Н. Красный смех. Письмо из Москвы // Возрождение. - Париж, 1925. - 25 июня, № 23. - С. 2.
Леонида Андреева с тем же заглавием, безусловно, могло придать статье глубину восприятия, перенести акцент с комического на «безумие и ужас», которыми проникнут андреевский рассказ и -как следовало бы понимать - советская жизнь. Но данные аллюзии в статье сразу отодвигаются на второй план, если не убираются вообще. Речь в ней идет не о «красном смехе» в андреевской интерпретации, а о красном смехе в понимании идеологическом.
«В одном отношении стало теперь легче в Москве - над уродливыми явлениями советского быта можно гораздо больше иронизировать и смеяться, чем два-три года назад. Но непременным условием смеха является окраска его в красный цвет. Наши юмористические журналы подчас очень зло высмеивают "недостатки советского механизма", но они должны при этом всегда и всюду подчеркивать, что это только "недостатки", что это происходит потому, что "сразу всего сделать нельзя", и при этом намекать читателю, что "лет через. пятьдесят, скажем, - жизнь будет прекрасна!"» . - так начинается статья.
Сочетание «красный смех» в контексте советской журналистики 1920-х годов выглядит весьма органично и удачно отражает доминировавший в это время подход. Придание нужного колорита или прямая и явная «перекраска» являлись характерной приметой периодики послереволюционного десятилетия - и с точки зрения творчества отдельных авторов, и с точки зрения целых изданий1. Над этим, как мы помним, иронизировал в «Роковых яйцах» М.А. Булгаков, у которого Вронский сотрудничает в «Красном огоньке», «Красном перце», «Красном журнале», «Красном прожекторе» и «Красном вороне»2.
Впрочем, указаний на связь с дореволюционной журналистикой у Н. Эндова нет - она появится в 1926 г. в статье Амфитеатрова, которую мы разберем ниже. Пока же «Возрождение» сосредоточивает внимание на тематике журналов. Н. Эндов отмечает, что она изменилась: буржуи, белые эмигранты, попы «в качестве моделей для советских карикатуристов» встречаются все реже, а на первый выходят карикатуры на советских чиновников, на председателей провинциальных советов и даже милиционеров. Последнее оценивается как «верх советской свободы», хотя тут же отмечается, что
1 Николаев Д.Д. О единстве русской комической литературы // Комическое в русской литературе ХХ века. - М.: ИМЛИ РАН, 2014. - С. 5-19.
2 Николаев Д.Д. Будущее в повести М. Булгакова «Роковые яйца» // Филологические науки. - М., 2015. - № 2. - С. 37-49.
«дружественные» карикатуры разрешаются даже на Калинина, Чичерина и других советских «первачей»: «Только ГПУ стоит вне досягаемости, да покойный Ильич!»
Большую часть статьи занимают фрагменты произведений: она становится своего рода формой введения в газетную полосу советских текстов, получающих соответствующую пропагандистским задачам интерпретацию. Из «Крокодила» перепечатывается стихотворение «Папиросница от Вуза», затем «пересказывается» карикатура, эпиграфом к которой взята цитата из газеты: «Участились растраты общественных денег». На ней, как пишет «Возрождение», изобразили «двух мужичков в армячишках, мрачно почесывающих затылок и обменивающихся впечатлениями над валяющимся в пыли "телом" мертвецки пьяного председателя совета:
- Здорово повеселился наш дорогой председатель.
- И верно - дорогой!.. Он веселился, а денежки наши, видно, плакали?!..»
Обратим здесь внимание на использование уменьшительных суффиксов («мужичков в армячишках»), которое позволяет подчеркнуть бедственное положение крестьян. Карикатура используется и для подтверждения того, что «пьянство, в последнее время, когда появилась в продаже "рыковка", распространилось по России еще больше, чем тогда, когда приходилось ограничиваться самогоном». Серия рисунков из «Крокодила» - «Сказки Востока» - описывается, чтобы подчеркнуть бедственное «положение в советской деревне, в особенности положение арендаторов земли». На основании этих примеров делается вывод о том, что «отличительные черты провинциальной советской администрации» - это «растраты, самодурство, какого не видала и аракчеевщина».
Комическое изображение связано с определенной деформацией, при которой осмеиваемое выдвигается на первый план. Недостатки, существующие в жизни, преувеличиваются, акцентируются, чтобы читатель обратил на них внимание. При суждении о действительности на основании сатирических произведений естественно делать на это поправку, сознавать, что мир не состоит исключительно из Простаковых, Скотининых, Сквозник-Дмуха-новских и т.п. Редакция «Возрождения» тем не менее идет по обратному пути: преувеличенное советскими журналами практически абсолютизируется.
«Да, если вглядеться в этот быт, то станет ясным, что наша эпоха даст литературе новых Гоголей. Собакевичи, Чичиковы, Держиморды и Сквозники-Дмухановские были мальчишками по срав-
нению с нынешними провинциальными "завами", "предкомами" и "Ваньками-мильтониами", - пишет Н. Эндов. - Это только крупинки красного смеха, но, когда читаешь наши московские юмористические журналы, как-то само собой приходит на ум неувядаемое восклицанье - вопрос Городничего, и хочется его задать всем советским юмористам: - Над чем смеетесь? - над собой смеетесь!»
Стремление подчеркнуть, что советские сатирики и юмористы преуменьшают недостатки, которые в жизни еще кошмарнее, чем на страницах журналов, проявляется и во втором «Письме из Москвы» на эту тему, опубликованном 12 декабря 1925 г.1 (датировано: Москва, ноябрь 1925 г.). Оно называется «В советском "кривом зеркале"», и под кривизной здесь подразумевается не преувеличение, а скорее преуменьшение. Впрочем, в первом же абзаце автор спорит с выбранным названием: «Нет, советские журналы не "Кривое зеркало", а просто плохое потускневшее, но все же довольно верно отражающее часть (наиболее безобидную) нашей жизни!.. »
Как и в предшествующем случае, большая часть «письма» строится на пересказе материалов из «Крокодила», доступных в эмиграции, а «московское» происхождение должна подтверждать одна строка в самом начале, да и то связанная не с Москвой, а с советской деревней:
«Когда присматриваешься к жизни нашей деревни и сравниваешь ее с карикатурным отображением в юмористических журналах, то оно кажется бледным и туманным». При этом ни к жизни в деревне, ни к ее изображению в «Крокодиле» автор более не возвращается, переходя к, действительно, одной из ключевых для советской юмористики тем этого времени: «Пишут о тратах и о растратах, рисуют карикатуры на эту тему (правда, лишь тогда, когда суд вынужден был привлечь к ответственности растратчиков массами), но стараются затрагивать и в юмористических заметках и в карикатурах мелкие сошки, минуя растратчиков и тратчиков большого полета, которых касаться опасно».
В качестве примера пересказывается карикатура «Смягчающее вину обстоятельство»:
«- Гражданин судья, примите во внимание, что после меня растрат больше не будет! - Это почему же?
1 Эндов Н. В советском «кривом зеркале». Письмо из Москвы // Возрождение. - Париж, 1925. - 12 декабря, № 193. - С. 2.
- А я растратил все до копейки. Больше нечего растрачивать!»
Растраты и пьянство, как и в первом «письме», являются
ключевыми темами и связаны воедино: «В мелких городках и деревенских исполкомах растраты производятся, главным образом, из-за пьянства. В особенности трудно теперь удержаться советским "должностным лицам", когда пьянство узаконено. И "должностные лица" часто пользуются своими привилегиями и. средствами, которые находятся в их ведении».
С пьянством - не слишком мотивированно - связывается и еще один советский недостаток: «В последнее время в деревенских учреждениях стало наблюдаться интересное явление - передача должностных мест своим родственникам, даже совершенно неспособным заниматься делами», чтобы уехать в ближайший город «отвлечься от советской работы» за «советской водкой». В качестве иллюстрации приводится большой фрагмент из фельетона, опубликованного в «Крокодиле». В сельсовет приезжает представитель рабкрина и требует председателя:
«Между представителем инспекции и мальчуганом происходит следующий диалог:
- Где председатель? Мне нужен председатель! Понимаешь?..
Мальчуган на минуту бросил писать, вытер губы и деловито
сказал:
- Встань в очередь! Разве не видишь - я занят!
Человек с папкой далее покраснел от неожиданности:
- Ах ты, щенок! Я тебя русским языком спрашиваю - где председатель? Мне нужно ревизию произвести! Я из города! Из рабкрина! Понимаешь? Говори, где председатель? Отец он твой, что ли?
- Нет! Я теперь председатель.
- Кто же тебя выбрал?
- Меня не выбирали.
- Так почему же ты председатель?
- А вышло так! Заставили! Председателем был Семен Блинов - дядин брат. Его и выбирали, а потом он уехал. Попросил дядю за себя отходить. А дядя - тетку оставил! А тетка - меня.
Человек с папкой заходил по комнате.
- Почему же у вас не выбрали кого-нибудь другого?
- А у нас все малограмотные. А которые грамотные - в город!» и т. д.
Как видим, выводы «Возрождения» здесь достаточно опосредованно связаны с конкретным текстом: многочисленные род-
ственники мальчика уехали в город, потому что «грамотные», а вовсе не «отвлечься от советской работы» за «советской водкой», как пишет Н. Эндов.
Еще один обзор советских сатирических изданий принадлежит перу Александра Амфитеатрова. Он опубликован 15 июля 1926 г. и называется «Невеселый смех». Просмотрев несколько номеров издаваемых в СССР сатирических «журнальцев», Амфитеатров пишет о «подсоветском юморе» вообще, который, с его точки зрения, есть «странная штука», так как ничто в этих журналах не вызывает улыбки.
«Может быть, по враждебной предвзятости не ощущаю смехотворных флюидов? Да нет! Случайный ли подбор присыла такой вышел, нарочно ли приславший о том постарался, но в доставленных мне журнальцах нет ничего, способного обидно царапнуть по больному сердцу "эмигранта", "интеллигента", "буржуя" настолько, чтобы расположить к предубеждению или, если оно есть, оправдать его. Напротив. Если что меня озадачило в этой, якобы "пролетарской", юмористике, так это ее полнейшая политическая безличность», - отмечает Амфитеатров.
Когда Амфитеатров пишет о наборе «журнальцев», можно подумать, что речь идет о разных изданиях, но в статье рассматриваются материалы из нескольких номеров «Смехача». Амфитеатров, как и автор ранее печатавшихся обзоров, тенденциозен, но его тенденциозность несколько иного рода. В статьях Н. Эндова материалы из сатирических журналов использовались для того, чтобы обличать советскую действительность. Амфитеатров, скорее, обличает сами сатирические журналы - но тоже, разумеется, как часть и отражение действительности. Показательна в этом смысле заключительная часть статьи, где Амфитеатров подбирает примеры карикатур, связанных с отправлением естественных надобностей, и делает из этого вывод, что новой музой советской сатиры стала «копрография»:
«По обилию карикатур, стихов, анекдотов и острот на навозные темы можно подумать, что обыватели СССР одержимы повальным расстройством желудка, и вопрос освобождения от нечистот самый важный и боевой в быту тамошнего общества». Подобный вердикт в отношении всей советской сатиры выносится на основании одного номера «Смехача», в котором были помещены карикатуры, изображающие отхожее место (Н. Радлова), обгадившегося ребенка (Б. Антоновского) и беспризорного мальчишку, гадящего около могилы Пушкина (Н. Радлова).
По мнению Амфитеатрова, девять десятых содержания журналов - это «ремесленное щекотание у праздного читателя под мышками, в усердии глупым средством вызвать глупый смех Иванушки-дурачка», а то «немногое, что умно и кстати, так печально по существу, что не на смех, а скорее на слезу позывает». В качестве примера «умного» здесь приводится все та же карикатура Радлова, что и в рассуждении о копрографии, только на этот раз она является печальным свидетельством заброшенности могилы Пушкина.
Впрочем, примечателен обзор Амфитеатрова не выпадами в связи с конкретными публикациями, а общим взглядом, поскольку он оценивает журналы не только с читательской точки зрения, но и как бы «изнутри». Сотрудник «Будильника» еще чеховской поры Амфитеатров считал себя одним из хранителей традиций русской сатирической журналистики. Его нашумевший фельетон «Господа Обмано-вы» - саркастическое изображение семейства Романовых - вошел в историю русской печати. Кстати, в послереволюционной эмиграции Амфитеатров резко протестовал, в том числе и на страницах «Возрождения», против републикации этого фельетона, настаивая на «неприличии повторять шутки, некогда направленные против живого и мощного самодержца, теперь - над гробом несчастного пленника, бессудно и беззащитно замученного, вместе со своими, ни в чем не повинными, детьми, шайкою гнуснейших негодяев всего мира»1. Многократно, на протяжении нескольких десятилетий, Амфитеатров писал и о комическом в целом, и о сатирико-юмористических журналах в частности, а с середины 1917 г. сам редактировал журнал «Бич», с которым он сравнивает советские журналы. Таким образом, в этом обзоре Амфитеатров судит советскую журналистику и как читатель, и как писатель, и как редактор, и как критик.
В межреволюционное десятилетие Амфитеатров не раз довольно резко выступал против юмористики тех лет, в том числе сати-риконцев, считая, что «им нечего сказать читателю, потому что они сами не знают, во что они верят, на что надеются, за что они готовы положить живот свой, чего им держаться»2. В 1926 г. о «Сатириконе» он пишет уже в иных тонах, отдавая в сравнении с советскими изданиями явное предпочтение журналам дореволюционным:
1 Амфитеатров А. Листки // Возрождение. - Париж, 1925. - 21 августа, № 80. - С. 2.
2 Амфитеатров А. Забытый смех // Поморная муза. Сб. 1: Беранжеров-цы. - М., 1914. - С. 3.
«"Сатирикон", "Бич" и др. брали обличительные ноты куда смелее и выше!
Советская сатира производит то впечатление, что в ней "не по-годилось" все, что дерзает касаться жалом "знатных особ обоего пола" выше "предсельсовета", "избача" и т.п. Язви мошку, кусай букашку, хоть растерзай таракашку, но Маркс тебя сохрани покуситься на "красного в прямом и переносном смысле зверя"! В результате, несколько дюжин людей, из коих многие весьма не без способностей, упражняются в переливании из пустого в порожнее черт знает какой ерунды, любопытной сколько-нибудь разве лишь для задеваемых букашек, мошек, таракашек. Поэтому - тощища непроходимая!
Узнал, например, сатирик, что "в кашинской советской аптеке взято на службу лицо, незнакомое с аптечным делом и не состоящее членом союза". Язвительный сатирик немедленно возводит этот "мелкий факт" (сам так аттестует) в перл создания юмористическим рассказцем в сто строк. Прекрасно, что от бича сатиры не ускользает в СССР даже такая мелкая сошка, как плохой фармацевт в городе Кашине. Но почему же грозный бич сечет именно этого злополучного, захолустного фармацевта, а не "нар-комздрава" Семашку в Москве, под начальством которого находятся тысячи фармацевтов <...>?».
Впрочем, подцензурность советских изданий ни для кого не была секретом, да и упреки в мелкотемье в данном случае вряд ли представляли собой что-то новое - значение статьи Амфитеатрова не в этом. Важно иное: критикуя советские журналы, Амфитеатров одновременно показывает их тесную связь с дореволюционной сатирико-юмористической журналистикой: «Беру наудачу хотя бы номер 15 "Смехача", из апрельских. От первой до последней строки он мог бы (mutatis mutandis) совершенно спокойно выйти под цензурою царского времени, не возбудив ни малейших подозрений в Главном Управлении по делам печати, будто "Смехач" питает тайное намерение подкопать основы государства. <. > "Мужичок". "Кассир". "Отец семейства, осаждаемый кучею сверхсметных детишек". "Врач, сам не ведающий, от какой болезни он своего пациента лечит". Все допотопные выручатели нашего подцензурного юмора, хранившиеся про запас на затычку после неистовства красных чернил, воскресли и - налицо! Только "тещи" не хватает! Что ж? И то - "завоевание революции"!..»
Среди сотрудников крупных сатирико-юмористических журналов, создающихся в Советской России, было множество писателей и художников с дореволюционным стажем, в том числе и очень из-
вестных, определявших лицо сатирико-юмористической журналистки в предреволюционное десятилетие. Даже по своей структуре и оформлению издания напоминали «Новый Сатирикон» и «Будильник». Некоторые номера вообще внешне мало отличимы от своих дореволюционных предшественников - схожий макет, те же писатели, те же художники1. На это также обращает внимание Амфитеатров. Н. Эндов утверждал, что «Смехач» - это, «несомненно лучший советский юмористический журнал»2. Амфитеатров пишет, что взятый наугад номер «Смехача» вполне мог бы выйти и при старом режиме: тот же формат, те же темы, что и у дореволюционных изданий, даже состав сотрудников почти тот же:
«Подсоветская сатира подобна весталке, поклявшейся сберечь огнь, возженный "Сатириконом". Ни новых идей, ни новых форм, ни даже новых людей. Потому, что люди новые но именам пишут все, как один, старо по манере. Тот - под Аверченко, этот -под Тэффи. Танцуют затверженные танцы от печки, а своего станцевать ничего не умеют или не смеют.
Да и немного их, новых-то. Все больше предреволюционные имена десятилетней, пятнадцатилетней давности, - следовательно, "сорокалетние остряки", как есть определение у Лермонтова в "Герое нашего времени". "Смехач", и по наружности, и по составу сотрудников текста и рисунков, точнейший "Бич" в месяцы "Временного Правительства". Из него только вытравлен политический дух "Бича", а то, если прикрыть рукой заголовок "Смехача", то, по первому взгляду, даже я, редактировавший "Бич" в последнее предоктябрьское время его существования, мог бы принять "Смехач" за старый номер этого покойника».
Амфитеатров преувеличивает: и авторы, не напоминающие ни Аверченко, ни Тэффи, в «Смехаче» были, и на «Бич» эпохи Временного правительства «Смехач» был не слишком похож. Тем не менее, если Амфитеатров оценивает советские издания таким образом, то, казалось бы, из сказанного можно сделать положительные выводы. Получается, что советские журналы развивают традиции русской литературы и журналистики, писатели с дореволюционным стажем продолжают спокойно печататься и даже пишут в той же манере, что и десять лет назад, а тот же «Смехач» и внешне, и по
1 Николаев Д.Д. О единстве русской комической литературы // Комическое в русской литературе ХХ века. - М.: ИМЛИ РАН, 2014. - С. 5-19.
2 Эндов Н. Красный смех. Письмо из Москвы // Возрождение. - Париж, 25 июня, № 23. - С. 2.
составу сотрудников вполне соответствует уровню амфитеатров-ского «Бича», в том числе и с точки зрения сатирического пафоса. Однако все это вызывает у Амфитеатрова недовольство и недоумение. Он ждет от советских журналов новой сатиры, а в ее отсутствии видит отражение отсутствия нового в жизни и быте:
«И опять приходится повторить: по обоим земным полушариям гремит рекламный вопль о новом (КУРСИВ) быте нового (КУРСИВ) СССР-ского поколения, а в юморе, зеркале быта и поколения, хотя бы одна черта новая. Напротив, все, - выражаясь высоким слогом, - "обнаруживает определенную тенденцию к понятности в предилювиальность". <.. >
С эмигрантской, т.е. предполагаемой "старорежимною", точки зрения положительною чертою подсоветской сатиры является хранение ею "традиций". Занятие почетное, однако, хотя оно нам приятно -сказать, положа руку на сердце, - в таком подвижном деле, как сатирический отклик на "огромно несущуюся жизнь" оно производит впечатление трагикомическое. <...> Что "старики" остаются верны установившейся манере и совершенствуют именно ее, не ища новшеств, это понятно и осуждению не подлежит. Напротив! С какой бы стати А. д'Актилю менять виртуозность своего искусственно старомодного, легкого стиха на юродство и уродство маяковщины или бедно-демьянства? Либо карикатуристу Антоновскому отступать от своего твердого, всем знакомого, узаконенного, так сказать, рисунка? Но ведь это же все "остатки сладки" от бывшей, слопанной большевиками, "буржуазной" культуры! А где же пресловутое новое творчество-то? Где, в чем отражается этот хваленый, якобы пересозданный, мир? Что мало-мальски недурно, идет по старым, давно пробитым, стезям. А на новых... копрография и язык беспризорных "шкетов"!»1
Амфитеатров в своей статье называет некоторые имена сотрудников журнала, но в основном это художники. Из писателей упоминается лишь д' Актиль, а остальные по-прежнему выступают как некое целое, своего рода коллективный автор. Различия между журналами также не делается: нескольких номеров «Смехача» оказывается достаточно, чтобы судить о советской сатире в целом.
Кадашева и Львова, писавших о новых книгах советских писателей, также не совсем устраивали сатирические произведения как таковые, их привлекало наличие еще и сочувствия. За сатирой им виделась пустота - и подобная позиция во многом объясняет отно-
1 Амфитеатров А. Невеселый смех // Возрождение. - Париж, 1926. -15 июля, № 408. - С. 2.
шение редакции к публикациям советских сатирических журналов. Они, во-первых, воспринимались как официальные или полуофициальные печатные органы, аффилированные с советской властью, а, во-вторых, привлекали там редакцию «Возрождения» в первую очередь именно резкие сатирические обличения советской действительности, свидетельствовавшие о пороках этой самой действительности. Именно поэтому произведения, опубликованные в советских сатири-ко-юмористических журналах, не интерпретировались в «Возрождении» 1925-1926 гг. как художественные, воспринимались, скорее, как своего рода публицистический материал, который в публицистических же, пропагандистских целях и надлежит использовать.
Когда в «Возрождении» пишут о конкретных советских писателях, создающих комические произведения, - Зощенко, Леонове и т. д., то они обычно воспринимаются (и показываются) как бы обособлено, отдельно от общего потока, вступая при этом каждый в свои особые отношения с советской действительностью, но журнальные советские сатира и юмор предстают как некое коллективное анонимное. Отчасти это связано с отношением к материалу, отчасти с формой его подачи: перепечатки из советских изданий включаются в текст фельетонов и сопровождаются комментариями, цель которых -акцентировать внимание на высмеиваемых недостатках и подчеркнуть, что масштаб пороков значительно существеннее.
В дальнейшем «Возрождение» перейдет от «цитирования» к прямым републикациям из советских журналов. В Париже с распространением журнала «Иллюстрированная Россия» перепечатки из советских сатирико-юмористических журналов стали играть особую роль. Советские карикатуры, стихи и рассказы занимали там весомую часть многих номеров: Зощенко, Шишков, Карпов, Грамен и др., чьи рассказы и стихи помещала «Иллюстрированная Россия», превращались в узнаваемых и в эмиграции авторов, привлекали читателя своими именами. Узнаваемыми стали и сами журналы. Находившийся в Пасси книжный магазин «Родник», в котором они продавались по 3-4 франка за номер, в рекламном объявлении призывал: «Чтобы понимать современную Россию, читайте Советские Юмористические Журналы Бузотер, Смехач, Крокодил, Бегемот и друг.»1.
Существовали рубрики «Советский юмор» или подобные в разные годы и в других эмигрантских изданиях. В 1927 г. подобный раздел появляется и в «Возрождении», но это уже станет предметом рассмотрения в другой статье.
1 Возрождение. - Париж, 1927. - 10 апреля, № 677. - С. 5.
