CC BY
34К.А. Жулькова
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА «ПЕРВОЙ ВОЛНЫ» ЭМИГРАЦИИ О РУССКОЙ ЮМОРИСТИКЕ
Юмористика как наджанровый пласт развлекательной литературы появилась в России в 1880-е годы. К 20-м годам ХХ в. сложилась целая плеяда талантливых юмористов. Среди них Н. Тэффи, А.Т. Аверченко, Саша Черный, М.М. Зощенко, Дон-Аминадо и др.
Литературная критика русского зарубежья 20-30-х годов обращалась к произведениям каждого из этих авторов. Однако количественно преобладали статьи, освещающие творчество эмигрантской юмористки Н. Тэффи и советского писателя М. Зощенко. Значительно меньше критических отзывов об А. Аверченко, что связано с его ранней смертью (1925). Не много публикаций и о юмористических произведениях Саши Черного.1
1 Статьи об этих авторах см. в «Литературной энциклопедии русского зарубежья (1918-1940)»: Сергеев О.В. А.Т. Аверченко // Т. 1. Писатели русского зарубежья. — М., 1997. — С. 9—12; Трубилова Е.М. Н.А. Тэффи // Там же. С. 395—398; Спиридонова Л.А. Саша Черный // Там же. — С. 432—435; Ланин Б.А. М.М. Зощенко // Т. 4. Русское зарубежье и всемирная литература. — М., 2002. Ч. 2. — С. 58—64. О произведениях писателей-юмористов см.: Т. 3; Книги. М., 2002.
Также см.: Левицкий Д. Аркадий Аверченко: Жизненный путь. Вашингтон, 1973; Евстигнеева Л.А. Русская сатирическая литература начала XX в. — М., 1977; Агеносов В.В. Литература русского зарубежья (1918—1996). — М., 1998; Трубилова Е. Тэффи Н. (1872—1952) // Литература русского зарубежья. — М., 1993; Спиридонова Л.А. Саша Чёрный (1880—1932) // Литература русского зарубежья. — М., 1993; Иванов А.С. Потаенная биография Саши Чёрного // Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1992. Т. 2. Приходько В. Что осчастливит паяца: О Саше Чёрном — известном и неизвестном // Лит. Обозрение. 1993. № 5—7/8; Седых А. Далекие-близкие. Нью-Йорк., 1962; Лицо и маска Михаила Зощенко / сост. Ю.В.Томашевский. Сб. — М., 1994.
Обобщающих теоретических работ о современной юмористике в этот период не было. Единственная попытка типизации, выделения писателей-юмористов в особую группу была предпринята А.В. Амфитеатровым в публичной лекции «Литература в изгнании» (1929).
Большую часть критических отзывов составляли рецензии в периодической печати. Теоретические и аналитические вопросы природы юмора, сочетания юмора и сатиры, вычленения психологического, социального аспектов юмористического произведения затрагивались лишь в связи с конкретными авторами и их книгами. Приемы комического рассматривались на примере последнего вышедшего сборника писателя-юмориста или даже одного из его рассказов. Иногда в рамках небольшой рецензии вскользь затрагиваются вопросы поэтики, жанровой проблематики, литературных влияний, языковых и образных средств. Однако пестрые мазки, разбросанные по широкому полотну русских зарубежных периодических изданий, составляют четко выписанную картину литературно-критического процесса 20-30-х годов.
Критические замечания, относящиеся к столь специфическому жанру как юмористика, обнаруживают все черты общей направленности литературно-критической мысли русского зарубежья. Все остростоящие в эмигрантской критике проблемы: литературное влияние русской классики на современность; концепция человека в искусстве нового времени; социальный анализ; основные мотивы творчества, -являются характерными и в области исследования юмористики.
Узкая хронология (20-30-е годы ХХ в.) и тематика (юмористика) данной работы не исключают возможности подтверждения единства литературного процесса в эмиграции и метрополии. Целостность русской литературы подчеркивается множеством особенностей, выявленных как в творчестве писателей-юмористов русского зарубежья, так и советской России.
Одной из самых актуальных в литературной критике 20-30-х годов является проблема сохранения духовных основ русской культуры.
Оправдывая свою вынужденную оторванность от родины посланничеством, миссией защиты интересов отечественного искусства,
критика и публицистика эмиграции с особым вниманием обращаются к классической национальной литературе1.
Естественно сравнение современных писателей-юмористов с корифеем русской юмористики А.П. Чеховым.
В рецензии на «Сатиры» Саши Черного критик «Воли России» А. Филиппов отмечает чеховское умение изобразить русскую провинцию и мелкобуржуазный быт2.
Чаще, чем у других писателей-юмористов, критика находит отблески чеховского творчества в произведениях Н. Тэффи. Ф. Иванов, сопоставляя два ее сборника, вышедших в 1921 г., «Так жили» и «Черный ирис», полагает, что писательница раскрывается в них по-разному. В первом предстает как веселая «хохотушка», «ласковым юмором своим напоминающая Антошу Чехонте», а во втором меняется,
и 3
становится «призадумавшейся, словно опечаленной»3.
В сборнике Н.А. Тэффи «Вечерний день» (1924) влияние А.П. Чехова обнаруживают критики пражской «Воли России» М.Л. Слоним и парижского «Звена» Г. Адамович. Оба рецензента считают писательскую манеру Н. Тэффи острее чеховской. М. Сло-ним, относя писательницу к чеховской школе, между тем отказывает ей в «певучей закругленности, лирической нежности» чеховских повестей4. Г. Адамович, характеризуя литературный стиль Н. Тэффи, полагает, что он исходит от А.П. Чехова, но замечает при этом: «Это подсушенный и подостренный Чехов, лишенный всякой расплывчатости»5.
Б. Зайцев также обратил внимание на сходство стилистической манеры Н. Тэффи и А. Чехова: «сухой и точный рисунок» письма, в котором у Н. Тэффи сочетаются движение, краткость, занимательность, характерные для техники «маленького рассказа» А. Чехова6.
Выход сборника «Книга Июнь» (1931) повлек за собой новые сопоставления, основанные на самой характерной черте лучших комических произведений Тэффи, - их трагическом начале. «Горькое и
1 Вопрос о влиянии мировой литературы на современную юмористику затрагивается в гораздо меньшей степени. Среди вызывающих интерес сопоставлений — Тэффи и Сервантес (Бицилли П. // Совр. записки. Париж, 1933. №51).
2 Филиппов А. Саша Черный. Сатиры // Воля России. Прага. 1922. 11 февр.
3 Иванов Ф. Н. Тэффи. Черный ирис // Новая рус. кн. Берлин. 1922. № 2. — С. 20.
4 Воля России. Прага, 1924. №18/19. - С. 261.
5 Звено. Париж. 1924. 10 нояб.
6 Совр. записки. Париж, 1928. №34. - С. 498.
страшное» выражено у нее сильнее, чем у А. Чехова, считает М. Осоргин, так как у писательницы «чеховской плеяды» нет «спасающего чеховского романтизма»1. Отзываясь на тот же сборник, Н. Кульман утверждает, что родство Н. Тэффи с А. Чеховым основывается на наличии в комическом «гримасы печального, драматического и даже трагического»2.
П. Пильский3 и Ю. Сазонова4 отмечают чеховский драматизм в юмористических рассказах советского писателя М.М. Зощенко.
Однако зарождение в русской литературе трагического подтекста в комическом произведении произошло задолго до А.П. Чехова. Это явление связано с именем Н.В. Гоголя. В период с 1920 по 1940 г. в русском зарубежье выходят глубокие аналитические работы, посвященные осознанию его наследия: В.Н. Ильин «Достоевский и Гоголь» (1931), К.В. Мочульский «Духовный путь Гоголя» (1934), П.М. Бицилли «К вопросу о характере русского языкового и литературного развития в новое время» (1936), Д.И. Чижевский «О «Шинели» Гоголя» (1938). Все это подчеркивает неослабевающий интерес к религиозно-философскому, культурно-историческому, стилистическому аспектам творчества писателя. Исследования в области юмористики ориентируются на сочинения Н.В. Гоголя как на лучшие образцы «высокого» юмора.
Важной особенностью развития литературно-критического процесса русского зарубежья является отсутствие сосредоточенности лишь на эмигрантской литературе в публикуемых сравнительно-исторических разысканиях. Влияние классиков прослеживается и в творчестве советских авторов. Более того, основная полемика складывается вокруг М. Зощенко. О созвучности зощенковского смеха гоголевскому было высказано множество разноречивых мнений.
Часто за основу сопоставительных размышлений берется устойчивое выражение «смех сквозь слезы», связанное с контекстом творчества Н. Гоголя.
В 1924 г. критики русского зарубежья не находят в смехе М. Зощенко глубины. Р. Гуль называет зощенковский смех «голым сме-
1 Совр. записки. Париж, 1931. №46. — С. 498.
2 Россия и славянство. Париж, 1931. 19 сент.
3 Простой смех Михаила Зощенко, его учителя, успех и разгадка // Зощенко М. Скупой рыцарь. Рига, 1928.
4 Михаил Зощенко // Совр. записки. Париж, 1928. №34.
хом». Его сравнение М. Зощенко с Н. Гоголем основано на противопоставлении. Подчеркивая особенности национального юмора, Р. Гуль пишет: «Великий русский смех всегда либо со слезами (Гоголь), либо с грустной задумчивостью (Чехов). Пожалуй, Лесков -смеялся беззаботней, хотя он не всегда избегал нравоучительности». По его мнению, смех М. Зощенко «абсолютно без слез, без грусти, без всех исходных аксессуаров. Смех - просто - смех!»1.
В 1926 г. Г. Адамович впервые находит точки соприкосновения в произведениях М. Зощенко и Н. Гоголя. В преамбуле к своим размышлениям на эту тему он отмечает два возможных пути следования гоголевским традициям: «любовь к униженным и слабым» («Шинель») и развитие другой гоголевской темы - «скучно жить на свете, господа!» («Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоро-вичем»)2. О современной русской литературе, по мнению критика, уже нельзя сказать, что она «вышла из шинели Акакия Акакиевича», пореволюционные авторы (Бабель, Пильняк, Зощенко) не вдохновлены проповедью «братства и милости», у них все сводится лишь к «глупой истории»3. Г. Адамович замечает, что, если бы не существовало повести об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, рассказ М. Зощенко «О чем пел соловей» мог бы вызвать долгие размышления: «Как и Гоголь, Зощенко чувствовал, что его история по существу слишком глупа, он приправил ее иронией, размышлениями, замечаниями "в сторону". Он очень хорошо сделал это, как немногие из его литературных сверстников могли бы сделать. Я говорю не о внешнем мастерстве или технике, а о соответствии стиля замыслу. "Смех сквозь слезы" еще раз прозвучал в нашей литературе»4.
Резко негативно относится к возможности зачислить М. Зощенко в ученики Н. Гоголя автор религиозно-философского исследования «Духовный путь Гоголя» К. Мочульский: «Недавно пришлось читать: талантливейший из современных русских юмористов М. Зощенко происходит от Гоголя. Захотелось понять, чем вызвано это недоразумение».
1 Накануне. Берлин. 1924. №34. Цит. по. Лицо и маска Михаила Зощенко. Сборник / Сост. Ю.В. Томашевский: Сборник. - М., 1994. - С. 138.
2 Адамович Г. // Звено. Париж, 1926. 24 янв.
3 Это мнение впоследствии опроверг П. Бицилли, сопоставив зощенковского Ивана Алексеевича из «Мудрости» с гоголевским Акакием Акакиевичем (Числа. Париж. 1932. №6).
4 Адамович Г. // Звено. Париж, 1926. 24 янв.
Критик не только не обнаруживает сходства, но в острой манере указывает на стержневые различия: «Гоголь трагически переживает свой страшный дар разрушения. Зощенко — зубоскальствует». Негодование, вызванное сравнением «зубоскала» М. Зощенко с непревзойденным мастером художественного слова Н. Гоголем, не позволяет критику внимательней всмотреться в зощенковских персонажей, увидеть за ними глубокую авторскую подавленность. Для К. Мочульского Зощенко — «мимический имитатор», которому «ничего не нужно», кроме как «делать все человеческие дома карточными, дуть на них и смотреть». Такая поверхностная оценка приводит критика к заключению: «В смехе есть всегда злорадное и низменное, особенно в таком, "общедоступном" хихика-ньи и самодовольном самооплеваньи»1.
Спустя четыре дня после появления в «Звене» статьи К. Мочульского выходит работа «Зощенко — советский юморист» В. Талина в «Последних новостях». Критик полемизирует с К. Мочульским, отчасти соглашаясь с выдвинутыми им аргументами. Вновь апеллируя к гоголевской цитате, В. Талин определяет сатирические свойства зощен-ковского смеха: «Его смех — это, конечно, не освещенный русской гуманитарно-идеалистической традицией "смех сквозь слезы". Но это все-таки "горький смех", это все-таки злорадный смех. А злорадный смех всегда предполагает какую-нибудь целеустремленность, какое-то "во имя". Только при его наличии в смехе появляется "зло", злоба автора, изливающаяся в карикатуре. Злорадным был смех всех больших юмори-стов»2.
В мае того же года свое мнение о возможности сравнения Н. Гоголя и М. Зощенко высказывает В. Ходасевич в рецензии на сборник писателя «Уважаемые граждане». Исходным пунктом рассуждений критика становится одна из последних фраз зощенковского рассказа «Бедность»: «Больно, говорит, бедновато выходит при свете-то. Чего, говорит, такую бедность освещать клопам на смех». Критик находит в ней аллегорический смысл, считая, что это автор задумался над тем «стоит ли "освещать", "клопам на смех", ту неимоверную внутреннюю и материальную "бедность", в которой живут "уважаемые граждане" советской России». В. Ходасевич замечает, что сам вопрос не нов. «В разных формах ставился он в отношении прежней России, какой являлась она у Гоголя, Салтыкова, Островского,
1 Звено. Париж, 1927. 20 февр.
2 Последние новости. Париж, 1927. 24 февр.
Чехова. Из самих сатириков им особенно мучился Гоголь, - пишет критик, между тем, добавляя, - С людьми, столь выдающимися, я не сравниваю Зощенко ни по силам дарования (впрочем - незаурядного и к тому же в условиях советской литературы деформированного), ни по его художественному значению. Но как бытоизобразителя Зощенко можно сопоставить с кем угодно». В. Ходасевич в отличие от других критиков, не дифференцирующих понятий сатира и юмор, четко разграничивает их. Он считает, что Зощенко больше сатирик, нежели юморист \
В 1928 г. в Риге было выпущено два сборника юмористических рассказов М. Зощенко «Скупой рыцарь» и «О том, что было и чего не было» с предисловиями рижского литературного обозревателя П. Пильского. Считая, что М. Зощенко «прост» и «полон самого искреннего простодушия», критик сопоставляет его с Н.В. Гоголем «по национальному типу юмора, полнокровности веселья, беззаветной шутливости, переливающемуся смеху». Соотнося стилистическую манеру советского писателя с гоголевской, П. Пильский уточняет: «И в самом деле, он идет от Гоголя. Без его широты, лишенный его могучих разма-хов и глубины, он является все же наследником великого хохла, в своей беллетристической манере сближенный с первой порой его творчества, с миргородскими вечерами, юмористическими тонами близь-диканьского хуторянина, и "сентиментальная повесть" Зощенко "Аполлон и Тамара" почти целиком освещена лучами гоголевского солнца, заражена его влияниями, подчинена его приемам и стилю, схожая даже в именах героев»2.
В рецензии на книгу «О том, что было и чего не было» П. Пиль-ский кажущуюся простоту М. Зощенко вновь принимает за действительную: «Совсем это не мировая скорбь. Это также не гоголевский разрыв с жизнью и ее всеобщее осуждение, это не гоголевское "скучно жить, господа!" - у Зощенко нет надрывности, отношение к жизни у него проще и наивней»3.
В предисловии В. Гадалина на тот же зощенковский сборник выражено иное мнение: «Даже когда Зощенко хочет рассказать нечто очень веселое, он рассказывает, собственно говоря, нечто очень печальное». Под «веселой словесной шумихой», «сверкающим покровом солнечно-
1 Возрождение. Париж, 1927. 5 мая.
2 Пильский П. Простой смех М. Зощенко, его учителя, успех и разгадка // Зощенко М. Скупой рыцарь: Рассказы. Рига. 1928. - С. 7.
3 Пильский П.// Зощенко М. О том, что было и чего не было. Рига. 1928. - С. 20.
сти» критик сумел увидеть «ярко и образно выписанные печальные стороны нынешней большевистской жизни», обратив внимание на тонкость зощенковского юмора, благодаря которой эти мотивы не всегда заметны \
Г. Адамович, уже высказывавшийся на эту, активно обсуждаемую на страницах эмигрантской печати тему, в 1929 г. приводит замечание, свидетельствующее о твердости позиции по поводу влияния Н. Гоголя на М. Зощенко. У «очень грустного писателя» критик находит лишь «далекий отсвет от Гоголя». Между тем Г. Адамович проводит сопоставление по самому важному критерию — внутреннему творческому посылу. Он видит в юморе Зощенко не только «легкость», но и «одухотворенность»2.
Против завышенных оценок М. Зощенко выступает А. Бем, не соглашаясь с П. Бицилли, поставившим писателя «чуть ли не наравне с Гоголем»3.
В 1931 г. в статье о художнике-карикатуристе А. Божинове П. Бицилли, действительно, выделил М. Зощенко и Н. Тэффи из общего круга писателей-юмористов, заметив: «Весьма многие, хохочущие над рассказами Тэффи и Зощенко, вероятно, удивились бы и даже вознегодовали, если бы услышали, что Тэффи и Зощенко такие же классики русского художественного слова, как и те, которых портреты вешают в гимназиях и которых "чтят" юбилеями»4.
В наше время исследователь литературно-критического наследия Петра Бицилли С. Федякин, пытаясь несколько снизить пафос этого утверждения, в комментарии к нему пишет: «Вероятно, и Зощенко, и Тэффи виделись ему классиками не "всеобъемлющими", но "классиками-юмористами"»5.
Возможность подобных сопоставлений логически обоснована самим П. Бицилли в статье «Гоголь и Чехов». В замечании Ф. Листа о том, что Бетховен величайший, значительнейший композитор, а Моцарт — совершеннейший, по мнению П. Бицилли, нет противопоставления: «Понятия значительности и совершенства не исключают друг друга, но и не совпадают. Ни по размерам, ни по свойствам дарования Гоголь и Чехов не могут быть сравниваемы. И все же есть нечто общее в
1 Гадалин В. // Зощенко М. О том, что было и чего не было. Рига, 1928. — С. 12.
2 Последние новости. Париж, 1929. 28 марта.
3 Молва. Варшава, 1932. 2 окт.
4 Россия и славянство. Париж, 1931. 17 янв.
5 Творчество Н. Тэффи и русский литературный процесс. — М., 1989. — С. 162.
нашем восприятии их»1. Это высказывание критика необходимо учитывать, анализируя статью, озаглавленную «Зощенко и Гоголь»,2 где автор обширных аналитических работ о Н. Гоголе снова дает М. Зощенко высокую оценку и безапелляционно заявляет, что в лице этого писателя «мы имеем дело не с подражателем, а с настоящим учеником». В ходе детального анализа рассказа «Мудрость», критик, профессионально «жонглируя» филологическими терминами, с помощью многократного цитирования, точно определяет приемы комического у М. Зощенко (гротеск, обратная градация, алогизм), сопоставляя их с образцами гоголевских произведений, вновь подчеркивая: «Изображение смешного в трагическом или трагического в смешном - гоголевское задание»3. В этой работе открывается выход на другие важнейшие в русской литературной критике вопросы, один из которых - «маленький» человек в безвоздушном пространстве современного общества.
Ю. Мандельштам замечает: «Это уничтожение живой личности коллективом или жизненными условиями составляет и основную тему Зощенко, и глубочайшую трагедию его героев. За юмором в его рассказах слышится глубокая грусть; если это не гоголевский "смех сквозь слезы", то слезы его смехом, во всяком случае, прикрываются. Какие-то гоголевские нотки у Зощенко вообще звучат»4.
Историк литературы М.Л. Слоним в «Портретах советских писателей» выдвигает предположение о том, что тяготение к гоголевской манере вынесено М. Зощенко из кружка «Серапионовых братьев». Именно в раннем творчестве писателя (в сборнике «Лялька - пятьдесят», «Рассказах господина Синебрюхова») удачно соединяется «комизм характеров и положений с трагическими переживаниями и странными событиями», как у Гоголя «все нелепые происшествия постоянно находятся на краю гротеска и трагедии, за смешными описаниями следуют довольно мрачные картины»5.
В советской адогматической критике 20-30-х годов относительно творчества М. Зощенко шел исследовательский процесс аналогичный эмигрантскому. Также существовали полярные мнения о подоплеке зо-
1 Совр. записки. Париж, 1934. №56. - С. 299.
2 Числа. Париж, 1932. №6. - С. 215.
3 Там же. - С. 211.
4 Возрождение. Париж, 1934. 18 янв.
5 Слоним М. Портреты советских писателей. Париж, 1933. - С. 94.
щенковского юмора, также гоголевская цитата о «видимом миру смехе и незримых слезах» стала каркасом, на котором строились сопоставления с Н. Гоголем, также в рассказах М. Зощенко находили стилистические и сюжетные реминисценции гоголевского творчества1.
Можно предположить, что в некоторой степени сопоставление с Н.Гоголем было спровоцировано самим М. Зощенко. Интерес, проявленный им к жизни и творчеству создателя «Мертвых душ», не раз продемонстрированный в фельетонах и публицистических выступлениях, безусловно, сыграл свою роль в желании критики сравнить его творческую манеру с гоголевской.
Та же закономерность наблюдается и в отношении Н. Тэффи. Ее серьезная увлеченность в последние годы жизни гоголевской темой, итоговым свидетельством которой явилось эссе «После юбилея. Отрывки и впечатления разговоров»2, во многом предопределила появление в критике волны сравнительных характеристик. Серьезные сопоставления, с которыми выступали Г. Адамович, А. Седых и др., относятся в основном к концу 40-х началу 50-х годов.
В период 20—30-х годов были точечные попытки в чем-то сравнить Н. Тэффи с Н. Гоголем. К ним относится замечание А. Амфитеатрова в статье «Юмор после Чехова»3. Критик обыгрывает гоголевскую цитату: «Если юмор Гоголя — "смех сквозь слезы", юмор Достоевского — смех сквозь отчаяние, юмор Салтыкова — смех сквозь презрение, юмор Ремизова — смех сквозь лихорадочный бред, то юмор Тэффи, как юмор Чехова, смех сквозь грустный вздох: "Ах, люди, люди!"». В 1936 г. он же замечает, что Н. Тэффи продолжает традицию не «глумливого» «Носа», а «Повестей Белкина», «Графа Нулина», «Домика в Коломне» и других произведений А.С. Пушкина4.
В основе рецензии М. Цетлина на сборник Н. Тэффи «О нежности», «полный пронзительной, надрывной боли», также лежит трансформированная гоголевская фраза. «Юмор, как слишком резкий свет, должен в художественном произведении быть насыщенным печалью, преломиться в ней, как луч в влажном воздухе, — пишет критик. — У на-
1 Статьи А. Меньшого в «Жизни искусства» (1924. №41), А. Бескиной в «Литературной критике» (1935. №2).
2 Новое рус. слово. Нью-Йорк, 1952. 19 марта.
3 Сегодня. Рига, 1931. 31 янв.
4 Возрождение. Париж, 1936. 4 июня.
стоящего художника никогда не встретишь смеха без - в той или иной форме - "слез"»1.
Не находят критики гоголевского «смеха сквозь слезы» в сатирических произведениях А. Аверченко. В крымской газете «Юг России»2 отмечалось: «Он подчас не столько смеется, сколько бичует, а его смех отличается от гоголевского тем, что это - смех сквозь проклятие». Обращение к теме большевизма вызывает гнев, не совместимый с добрым юмором, смех утрачивает добродушие, становится обличительным, превращаясь в сатиру. Однако главное свойство гоголевского смеха, даже негодующего, едко сатирического - сострадательность. В произведениях А. Аверченко Г. Адамович, как ни
странно, не обнаруживает сострадательности, вероятно поэтому авер-ченковские рассказы кажутся ему «грубыми, искусственными, лишенными внутренней темы, единой душевной основы»3.
Позднее, определяя место А. Аверченко в русской литературе, Н. Тэффи также отметит отсутствие у него «смеха сквозь слезы»: «Некоторые в свое время предсказывали ему путь Чехова. Но не Твен и не Чехов. Он русский чистокровный юморист, без надрывов и смеха сквозь слезы»4.
У писателя-сатирика Дон-Аминадо «"смеха сквозь слезы" нет, потому что нет слез», - считает Г. Адамович, поясняя: «Все, что человек делает, чем он окружен, взято под сомнение, притом без всякой жалости»5.
Несколько лет спустя Г. Адамович причислит выражение «смех сквозь слезы» к таким «стертым» и «затасканным» оборотам, которыми пользоваться неудобно, но обойтись без которых чрезвычайно трудно.6 Не удивительно, что словосочетание это «затерлось» от столь частого употребления, однако суть его подчеркивает парадоксальную черту лучших комических произведений - в их основе лежит трагическое мировосприятие автора.
В единственной обстоятельной работе настоящего времени о комическом в русском зарубежье Л.А. Спиридонова утверждает, что синтез
1 Совр. записки. Париж, 1939. №68. - С. 471.
2 Юг России. 1920. 26 авг.
3 Последние новости. Париж, 1929. 28 марта.
4 Новое русское слово. Берлин, 1949. 9 янв.
5 Последние новости. Париж, 1939. 16 марта.
6 Русские новости. 1947. 4 апр.
комического и трагического «едва ли не самая характерная черта эмигрантской сатиры»1. Однако сочетание комического и трагического предопределено сущностью подлинного юмора, войдя в русскую литературу вместе с Н.В. Гоголем, оно стало характерной чертой, отличающей настоящую литературу от фельетонов-одно-дневок, злободневных анекдотов, законсервированных в своем времени.
Спор о влиянии Н.В. Гоголя на современную юмористику становится плодотворным в той части, которая не касается обсуждения масштабов дарования, а выявляет отличительные черты национального юмора. Таким образом, рассмотрение проблемы литературных традиций затрагивает вопрос о природе юмора, его духовных корнях. Внимание эмигрантской критики акцентируется на трагическом и сострадательном мироощущении автора, что уходит в сферу концептуального поиска роли человека в культуре, литературе, обществе. В центре этой проблемы — образ одинокого человека в несправедливом мире. Лейтмотив отверженности, незащищенности, обреченности человека, ярко прозвучавший в «парижской ноте», слышится и в произведениях эмигрантских юмористов. Литературная критика русского зарубежья и в них обнаруживает «такую тоску, такое сердечное опустошение, такое отчаяние», которое «под шумок» протаскивают веселые авторы2.
Концепция человека разрабатывается эмигрантской критикой прежде всего в психолого-биографическом ключе. По словам А. Крайнего (З. Гиппиус), «это человеко-литературная критика», рассматривающая книгу как «часть жизни и души человека ее создавшего»3. Герои литературных произведений понимаются как непосредственные носители не только авторской мысли, но и глубинных настроений их создателя. Анализируя художественные образы, типажи и характеры комических произведений, большинство из которых схематичны, гротескны, критика часто обнаруживает в них трагическое мироощущение автора.
За смехом Дон-Аминадо слышится авторский печальный голос, «особая, вечно-человеческая грусть, "грусть-тоска", как поется в песне», — считает З. Гиппиус4.
1 Спиридонова Л.А. Бессмертие смеха. — М., 1999. — С. 30.
2 Адамович Г. // Последние новости. Париж, 1935. 2 мая.
3 Совр. записки. Париж, 1935. № 58. — С. 472.
4 Совр. записки. Париж, 1935. №58. — С. 472.
Г. Адамович пишет о Дон-Аминадо: «Он как будто приглашает не верить ему, - ну что вы, помилуйте, это же все пишется от третьего лица, от имени простака, пустившегося философствовать, разве нормальный, корректный человек станет такое утверждать! - но настойчивость, с которой он за своего героя прячется, наводит на мысль, что, по существу дела, он с ним заодно и пользуется им для того только, чтобы быть собой. Выдает и тон - личный, а не заимствованный»1. В другой статье о творчестве Дон-Аминадо критик сравнивает его работы с серной кислотой, выжигающей и уничтожающей все, однако оговаривается: «Может быть, остается жив человек, в самых простых и вечных своих чувствах»2, «притом человек одинокий. Даже дружба - под подозрением»3. Это замечание особенно важно в осмыслении психологического аспекта произведений писателей-юмористов.
Абстрагированность автора от созданных литературных персонажей отмечается критикой в творчестве Н. Тэффи. По мнению ведущего критика пражских «Огней» Е. Ляцкого, писательница «не вживается в свои изображения, не роднится с ними», и только вдумчивый читатель «ощущает присутствие души автора, не растворенной в житейском ти-пе»4.
Присутствие души автора отмечает Б. Зайцев в книге Н. Тэффи «Городок». В его критических оценках так же кроется понимание некоторой отстраненности автора. Однако в его рецензии она осмысливается не как бесстрастная, равнодушная отстраненность, а скорее как возвышенное сочувствие: «Душа глубокая, скорбная и богатая, раз навсегда уязвленная зрелищем «милого мира»5. Подмечая в жизни «преимущественно плохое, уродливое, ничтожное», осмеивая это, Н. Тэффи глубоко страдает. Несмотря на то что люди у нее нередко упрощены, «те немногие, кого Тэффи в своей книжке любит, безмерно одиноки». Подчеркивая человеческое одиночество и покинутость, высвеченные в книге «Городок», Б. Зайцев дает ей свой эпиграф - двустишие самой Н. Тэффи -
1 Последние новости. Париж, 1935. 2 мая.
2 Литературные заметки // Последние новости. Париж, 1939. 16 марта.
3 Нескучный сад // Последние новости. Париж, 1935. 2 мая
4 Огни. Прага, 1924. №8. - С.4.
5 Совр. записки. Париж, 1928. №34. - С. 499.
«За тем, кто всю жизнь проплакал у порога / Сам Христос придет в его час вечерний»1.
С помощью оксюморона «смеющаяся боль» М. Осоргин определяет книгу Н. Тэффи с основанным на той же стилистической фигуре названием «Вечерний день». Критик характеризует писательницу как редкого психолога и «проникновенного поэта человеческой
души»2.
«Тон печали и мудрости», взятый писательницей в отношении к человеку и миру, Р. Днепров (Н. Рощин) считает самым ценным в творчестве Н. Тэффи. В отличие от Е. Ляцкого и Б. Зайцева он полагает, что писательница не отделяет себя от людей, не судит их, не обличает3.
Чувствительность к страданию и жалость к людям в качестве сильной стороны творчества Н. Тэффи выделяет М. Цетлин4.
П. Бицилли единственный, кто отметил не только трагическое восприятие мира у Н. Тэффи, но и попытку его преодоления. По мнению критика, все персонажи писательницы — «дети, сколько бы им лет ни было», к которым автор, а вслед за ним и читатель, испытывает сострадание. Чем печальнее, трагичнее их участь, тем ощутимей проявляются их детскость и невинность. Но страдающий ребенок «никогда не одинок в своем страдании», «он сумеет что-то согреть и оживить своим дыханием, и в этом обретает свою радость»5. Эмоция сострадания вызывает и в читателе особого рода «катарсис» — перерождение сочувствия в «со-радование». П. Бицилли отмечает животворящую силу юмора Н. Тэффи. Пользуясь комическими приема-ми, она достигает эффекта контрастно -го несоответствия между
действительным и идеальным. Обессмысливая жизнь, она «озаряет ее светом нового смысла». Над «безнадежностью, изнеможением, смертью» у нее всегда торжествует вечный символ — «материнская любовь»6.
Часто подчеркиваемое критикой женское начало в произведениях Н. Тэффи проявилось и в выработанном ей символе преодоления трагического мировосприятия.
1 Там же. — С. 498, 499.
2 Совр. записки. Париж, 1925. №23. — С. 477.
3 Возрождение. Париж, 1931. 2 апр.
4 Совр. записки. Париж, 1939. №68. — С. 473.
5 Совр. записки. Париж, 1936. №61. — С. 481.
6 Совр. записки. Париж, 1933. №51. — С. 286.
А зощенковский литературный тип зачастую трактуется примитивно. В статье П. Пильского утверждается, что герой М. Зощенко «один и тот же. Этот человек исполнен великого и неистощимого довольства малым», - и сопоставляет его с личностью писателя, которой приписывает «подвижный, непоседливый» темперамент, «много юности и веселого озорства»1.
Противоположного мнения придерживается Ю. Сазонова. Она смогла увидеть за «нелепыми масками» «страдальческую фигурку автора». М. Зощенко «страдает наравне с созданными им людьми», считает критик и указывает на авторский пессимизм, свидетельством которого являются «страхи и беды» основного героя. «Так, полная безнадежность и страшная бессильная жалость к опустошенному человеку уводят Зощенко за черту, перед которой остановился Чехов, - за черту всякой возможности жизни», - приходит к заключению Ю. Сазонова2.
Трагическое жизнеощущение М. Зощенко выявляет П. Бицилли. Он не отождествляет «пошляка-рассказчика» с автором. Напротив, за безличными героями видит ужас художника перед «бессмыслием и автоматизмом жизни», перед «бездушием в человеческих взаимоотношениях», перед «безвыходным одиночеством каждого»3. Обездушенные герои «Мудрости», один из которых «ближайший друг» Ивана Алексеевича, обидевшийся на то, что тот обманул его - позвал в гости, а сам умер, только подчеркивают авторское неприятие мира, в котором «все сплошь механизировано, обессмыслено, обездушено»4.
В размышлениях «О положении советской литературы» Г. Адамович называет М. Зощенко среди авторов, благодаря которым еще живет, «отстаивая себя, свои права и свою свободу», подлинная русская литература. Ее главнейшая тема - тема личности и общества - разрабатывается с «такой внутренней свободой, что традиции великой русской словесности нельзя считать оборванными»5.
Взаимосвязь психологических и социальных вопросов очевидна. Ощущение одиночества и потерянности человека нового времени объясняется в эмигрантской критике осознанием несовершенства, нестройности миропорядка.
1 Пильский П // Зощенко М. Скупой рыцарь. Рига, 1928. - С. 4.
2 Совр. записки. Париж, 1928. №34. - С.447, 451.
3 Числа. Париж, 1932. №6. - С. 215.
4 Там же. - С. 214.
5 Совр. записки. Париж, 1932. №48. - С. 303.
Проблема социального анализа и поиска новых мотивов творчества взаимосвязаны. Они разрабатываются в критике русского зарубежья в связи с трактовкой революционных и послереволюционных катаклизмов, отражением войны и изгнанничества в художественном творчестве. Темы войны и революции преобладают как в литературе эмиграции, так и советской России. Они, естественно, получают разно -направленное развитие и разрешение, однако свидетельствуют о едином для всей русской литературы процессе осмысления событий, повлекших коренные изменения в жизни общества.
Социальное время периода революции эмигрантская литературная критика возводит в философскую категорию апокалиптич-ности. Революция рассматривается как катастрофа, навсегда уничтожившая старую Россию. В связи с чем проблема социального анализа разрабатывается в трех направлениях: осмысление причин произошедшего; адаптация к жизни в эмиграции; интерес ко всему, что происходит на родине. Те же направления отчетливы и в разработке тем и мотивов литературного творчества в период 20—30-х годов.
Социальный аспект в сатирических произведениях наиболее ярок ввиду жанровой связанности со злободневными вопросами общества. В политических памфлетах, фельетонах, сатирических рассказах критика сосредотачивается на вопросах социальной идентификации.
Интерес русского зарубежья к новой России, несомненно, выражается и в интересе к советской литературе. В Зощенко эмигрантская критика усматривает обличителя социального порядка советской России. Даже рижский критик, весьма поверхностно толку-ющий зощин-ковское творчество, П.Пильский отмечает, что, смеясь над бытом, писатель, «несомненно, смеется и над породившими его причинами, над всем укладом и режимом советского государства и большевистской вла-сти»1.
В. Гадалин подчеркивает масштабность сатирического изображения М. Зощенко, в каждом рассказе которого «в миниатюрных жанровых картинках» отражена трагическая и гротескная панорама современной России. Он считает особенно яркими в этом отношении рассказы «Нервные люди», «Легкая жизнь», «Лекарь», «Счастливое детство»2. «В лице Михаила Зощенко мы имеем зоркого, насмешливого наблюдателя современной советской России, иногда лирически мягкого, иногда бес-
1 Пильский П. // Зощенко М. Скупой рыцарь. Рига. 1928. — С. 6.
2 Гадалин В. // Зощенко М. О том, что было и чего не было. Рига. 1928. — С. 12.
пощадного»1, - замечает критик, подчеркивая главные черты сатирика - бытописательность и наблюдательность, - почти совпадая в своей оценке с характеристикой Н. Мельниковой-Папоушек, данной Н. Тэффи: «Опытный тонкий анализ мелкой повседневной жизни, переходящей порой в грустную сатиру»2.
В произведениях писателей-юмористов русского зарубежья критика выделяет самую характерную в 20-30-е годы тематику ностальгического восприятия ушедшей России и рефлектированное осознание эмигрантской действительности.
В рецензии на книгу Н. Тэффи «Ведьма» Ю. Мандельштам акцентирует внимание на воплощении этих мотивов. Она «описывает исключительно Россию и русскую жизнь, большей частью старую, довоенную, изредка уже потревоженную революционными веяниями»3. Рецензируя «Авантюрный роман», Б. Зайцев отмечает обращение Н. Тэффи к эмигрантской теме. «Одними "воспоминаниями" не проживешь. Чем дольше мы проживем здесь, тем больше и больше писатели наши будут электризоваться здешней средой, от нее получать заря-ды»4.
В книге «Накинув плащ», сборнике лирической сатиры, как определил ее сам автор, Г. Адамович замечает у Дон-Аминадо ностальгические мотивы: «Тоска об "уюте" в русской душе есть сейчас кончик той линии, на другом конце которой сияют и последняя гармония, и торжество мировой справедливости, и прочие прекрасные вещи»5. Подводя итоги дон-аминадовскому «Нескучному саду», состоящему из зарисовок эмигрантской жизни и лирических миниатюр о старой России, Г. Адамович определяет его как «модернизированный Экклезиаст»6.
Стихотворный сборник Саши Черного «Жажда» В. Амфитеатров-Кадашев охарактеризовал как «зрелище "черных дней", столь явственно и четко выделяемое на фоне воспоминаний о светлом рае»7.
1 Там же. - С. 10.
2 Воля России. Прага, 1921. 29 сент.
3 Возрождение. Париж, 1936. 26 марта.
4 Совр. записки. Париж, 1932. №49. - С. 452.
5 Последние новости. Париж, 1928. 25 окт.
6 Последние новости. Париж, 1935. 2 мая.
7 Руль. Берлин, 1923. 14 авг.
А в «Несерьезных рассказах» Саши Черного сквозь «легкую улыбку, беззлобный смех» А. Куприн улавливает «чуть ощутимый желчный тон», объясняя его тем, что «жизнь в эмиграции не особенный сахар»1.
Итак, в статьях и рецензиях критиков-эмигрантов о творчестве писателей-юмористов отражен общий литературно-критический процесс русского зарубежья 20-30-х годов, со свойственной ему специфической настроенностью. Если бы не фамилии сатириков и юмористов, фигурирующие в рецензиях, и не цитаты из их произведений, трудно было бы предположить, что речь идет о комических произведениях. Литературное влияние русской классической литературы на современное искусство сосредоточено, главным образом, на выявлении трагедийной, пессимистической мотивировки творчества писателей-юмористов. Концепция человека выдерживается в общем для этого периода философском ключе, при котором основное внимание сконцентрировано на понимании опустошенного, обреченного существования человека. А социальный анализ связан с попыткой осмысления происшедшего в России переворота и последовавшим за ним разделением на метрополию и эмиграцию, приводящим к актуализации в художественном творчестве мотивов потерянной родины, интересу к новой России и самоопределению русского зарубежья.
1 Возрождение. Париж, 1928. 25 окт.
