CC BY
54ЗОЩЕНКО Михаил Михайлович (1884-1958)
Творчество З. широко обсуждалось в первой эмиграции. Рижский критик В.Гадалин писал: "В лице Мих. Зощенка мы имеем зоркого, насмешливого наблюдателя современной России, иногда лирического, мягкого, иногда беспощадного" (Гадалин В. Юморист Зощенко // Зощенко М. О том, что было и чего не было. Рига, 1928. С. 10). Д.С.Мирский отмечал, что З. — "повествовательный писатель: он тоже орнаменталист, но его орнаментализм — чистый сказ, идущий от Лескова. Его рассказы — простые анекдоты о войне или советской жизни, рассказанные забавным сленгом полуобразованного капрала. Зощенко прежде всего великолепный пародист. Он пишет замечательные пародии, и главное достоинство его писаний — абсолютно верная интонация" (Мирский Д.С. История русской литературы. Лондон, 1992. С. 816).
После выхода в свет американского издания повести "Перед восходом солнца" Вера фон Вирен-Гарчинская все же утверждала: "Популярность Зощенко основана преимущественно на коротких рассказах — в советской литературе он и до сих пор остается непревзойденным мастером остросюжетной прозаической миниатюры. И до сих пор он известен большинству читателей преимущественно как юморист и сатирик, как мастер созданного им советского "сказа" (Вирен-Гарчинская фон В. Михаил Зощенко — автор психоаналитических повестей // Зощенко М. Перед восходом солнца. Нью-Йорк; Балтимор, 1967. С. 5).
С самых первых эмигрантских работ о З. критики сравнивали его с Гоголем. В рецензии на повесть "О чем пел соловей" Г.Адамович писал: "Если бы не было повести об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, произведение Зощенко могло бы вызвать долгие размышления. Но с первых его страниц ясно, что ничего кроме того, что сказал Гоголь и что за ним с ослабленной страстью, с ослабленной грустью повторило столько писателей, Зощенко не сказать. Его повесть лишь новая вариация на тему: в жизни нет ни смысла, ни порядка ... Как и Гоголь, Зощенко чувствовал, что его история, по существу, слишком глупа, он приправил ее иронией, размышлениями, замечаниями "в сторону". Он очень хорошо сделал это, как немногие из его литературных сверстников могли бы сделать. Я говорю не о внешнем мастерстве или технике, а о соответствии стиля замыслу. "Смех сквозь слезы" еще раз прозвучал в нашей литературе" (Адамович Г. // Звено. 1926. 24 янв. Цит. по кн.:
Адамович Г. Собрание сочинений. Литературные беседы. СПб., 1998. Кн. 1. С. 395-396).
И в 1929 Адамович настаивал:, "Это "очень грустный писатель. И может быть, оттого в юморе Зощенки бывает такая прелесть, что юмор его легок, бледен, как будто "одухотворен". Далекий отсвет от Гоголя лег на Зощенко, и это становится особенно ясным, если сравнить писания его с рассказами, например, аверченковскими — всегда более грубыми, искусственными, лишенными внутренней темы, единой душевной основы. И всегда — добавлю — менее смешными. О Зощенке не следует судить по бесчисленным рассказам, появляющимся в советской или здешней нашей печати. Рассказы эти часто слабы, порою слабы до крайности. По-видимому Зощенко — человек не богатый силами, и писать, а тем более печатать ему надо с осмотрительностью. Но на его вещи — огромный спрос, он торопится, уступает, пишет, что попало и как попало, одним словом "халтурит", как говорят теперь в России... Зощенко — единственный из молодых русских писателей — создал некий "живой тип". Этот тип теперь всем известен. Глуповатый, простодушный, любящий ' поболтать о революции, о новом быте, о строительстве коммунизма, сбитый с толку человек, ухаживающий за "аристократками", воюющий с квартирной хозяйкой или каким-нибудь управдомом, всегда оказывающийся посрамленным и обиженным — кто не знает этого постоянного, незадачливого зощенковского героя? Он смотрит на мир удивленными глазами, и, правда, ужасная чепуха происходит вокруг него. Отчасти в изображении этой чепухи в Зощенке сказался обличитель, прирожденный сатирик: он описывает современную русскую жизнь и, подчеркивая некоторые ее зловеще-комические черты, ухитряется говорить то, что другому писателю сказать невозможно. С Зощенко ведь "взятки гладки". Это вовсе не он считает, что советские порядки дурны, что советская жизнь часто безобразна и жалка, это его герой считает, а герой — дурачок, что же с него спрашивать? Но за сатирой Зощенко на теперешнюю русскую неурядицу слышится нечто более глубокое или, во всяком случае, личное" (Адамович Ь Мих. Зощенко // ПН. 1929. 28 марта).
И хотя Г.Адамович в этой статье оговаривал: "Зощенку я с Гоголем, не сравниваю, конечно. Но мне думается, что он хоть и слабый и измельчавший, но все же подлинный потомок Гоголя", его сравнение все же вызвало возражение К.Мочульского. В статье "О
юморе Зощенки" (Звено. 1927. 20 февр.) он написал: "Недавно пришлось читать: талантливейший из современных русских юмористов М.Зощенко происходит от Гоголя. Захотелось понять, чем вызвано это недоразумение. После первых же прочитанных рассказов популярного бытописателя стало ясно: молодой автор имеет дар мимической имитации". Мочульскому было важно подчеркнуть различия — не только в масштабах дарования, тут у него не было и тени сомне-ний — но прежде всего в характере юмористики: "Зощенке — ничего не нужно: ему забавно делать все человеческие дома карточными, дуть на них и смотреть, как они разваливаются. Гоголь трагически переживает свой страшный дар разрушения, Зощенко — зубоскалит. Он так естественно воплотился в мещанина новой Советской России, с таким удовольствием "жрет" пирожные, ругается и плюет в "рожу", что кажется: ничего другого, кроме этих "невредных бабенок", "сознательных товарищей" и разных там "паразитов" в России нет и не было. С упоением расписывается гнетущее убожество жизни: серость, разврат, цинизм; с неким восторгом повествуется о пошлости и грязи, о мордобитии, мародерстве. Неудивительно, что Зощенко — "популярнейший" писатель. В смехе есть всегда злорадное и низменное, а особенно в таком, "общедоступном" хихиканьи и самодовольном самооплеваньи" (там же).
И спустя семь лет спор этот не утих. Ю.Мандельштам отмечал: "Зощенко — писатель действительно примечательный. Один из немногих оставшихся по ту сторону рубежа, сумел он создать свой стиль, настолько соответствующий его времени и его героям, что с первых же строк любого зощенковского рассказа ему подчиняешься и принимаешь его, если не как правду, то как некий весьма правдоподобный шарж. Действующие в произведениях Зощенко герои настолько характерны, что мы, собственно, имеем дело с настоящим зощенковским типом, как-то по-своему автором созданным. Этот тип, теперь уже общеизвестный, представляет собой такую же смесь, как и язык, на котором он изъясняется: это — симпатичный такой полуинтеллигент", иногда и просто самоучка из народа, вынесенный революцией на поверхность жизненного потока". Наблюдения над поэтикой Зощенко привели критика к заключению: "Это уничтожение живой личности коллективом ли или жизненными условиями составляет и основную тему Зощенки, и глубочайшую трагедию его героев. За юмором в его рассказах
слышится глубокая грусть; если это не гоголевский "смех сквозь слезы", то слезы его смехом, во всяком случае, прикрываются. Какие-то гоголевские нотки у Зощенки вообще звучат... Итак, Зощенко и впрямь писатель незаурядный" (Мандельштам Ю.Зощенко //В. 1934.18 янв.).
С К.Мочульским был солидарен П.Пильский, написавший работу "Мир Мих. Зощенка" и поместивший ее в качестве предисловия к книге М.Зощенко "О том, что было и чего не было" (Рига, 1928). "Совсем это не мировая скорбь. Это также не гоголевский разрыв с жизнью и ее всеобщее осуждение, это не гоголевское "скучно жить на этом свете, господа!" — у Зощенко нет надрывности, отношение к жизни у него проще и наивней. И самый масштаб его оценок, и поле его зрения уже и скромней. Это нынешняя русская, теперешняя советская жизнь, это судьба и горести сегодняшнего российского обывателя, — это захолустная тоска" (с. 20). По мнению Пильского, "по составным элементам своего юмора, затененного печалью, Зощенка можно выводить из традиций и приемов молодого Чехова — Антоши Чехонте, однако с одной существенной оговоркой. Весь стиль Чехо-ва — интеллигентный; у Зощенка — обывательский. Чехов тоньше; Зощенко элементарный" (с. 29). "Сравнение с Чековым подводит Пильского к определению места Зощенко "среди современного русского писательства": "Современным советским беллетристам Зощенко посылает справедливый и основательный укор в пристрастии к тяжелой громоздкости "карамзинского стиля", а себе Зощенко ставит в заслугу короткую фразу, и это, в самом деле, большое достоинство, подаренное в обладание немногих" (с. 30-31).
С.Шаршун относил З. к "магическим реалистам", которые в условиях советской подцензурной литературы подпитываются "единст-венным топливом": сатирой, сарказмом, памфлетом (Шаршун С. Магический реализм // Числа. 1932. № 6. С. 230-231). С ним спорил А.Л.Бем, утверждавший, что ничего общего с "магическим реализмом" З. не имеет. Бем также возражал против завышенных, по его мнению, оценок Зощенко, которого "непомерно превознес в том же номере "Чисел" П.Бицилли, поставив его чуть ли не наравне с Гоголем" (Бем А. "Магический реализм" // Молва. 1932. 2 окт. Цит. по кн.: Бем А.Л. Письма о литературе. Прага, 1996. С. 112).
Размышляя о восприятии З. в советской России и объясняя его невероятную популярность ("Зощенко здесь стал своим и
любимым"), В.И.Талин ссылается на статью Мочульского в "Звене" и считает, что в ней "кроется не художественное осуждение, а художественное оправдание Зощенко. "В смехе есть всегда злорадное". Это совершенно верно, Но всегда ли в смехе есть низменное? Когда это "низменное" начинает слишком выпячивать, то исчезает и злорадство, ибо для злорадства надо подняться на некоторую высоту, стоять выше "низменного". Низменное убивает смешное, а злорадное его питает. И вот думается, что это "злорадное" и является художественной силой Зощенко. Его смех — это, конечно, не освященный русской гуманитарно-идеалистической традицией "смех сквозь слезы". Но это все-таки "горький смех", это все-таки злорадный смех. А злорадный смех всегда предполагает какую-нибудь целеустремленность, какое-то "во имя". Только при его наличности в смехе появляется "зло", злоба автора, изливающаяся в карикатуре. Злорадным был смех всех больших юмористов. Даже добрый, мягкий Диккенс был злораден. Любящий, ласковый, сентиментальный — он все же радовался... зло" (Талин В.И. Зощенко — советский юморист // ПН. 1927. 24 февр.). Но, начав с защиты 3., Талин в конце концов оценивает его еще ниже, чем Мочульский и Адамович: "Заслуга Зощенко заключается несомненно в том, что облекая свои тонкие и острые наблюдения в шутовские одежды густого юмора, он тем самым освобождается от цепей изображаемого им быта, он делает его психологически прозрачным и тем самым облегчает его преодоление. Всего этого совершенно недостаточно, чтобы подходить к Зощенко не только как к возбудителю "контрреволюционного" смака, но и как к объективно ценному художнику (там же).
П.Бицилли сравнивал стилевые поиски Н.Успенского и З. и утверждал: "Гениальность Зощенки в том, что он, как никто другой, уловил сущность "полуинтеллигенции", как социологического фактора, и художественно выразил ее культурно-историческую роль, стилизуя специфические особенности ее языка" (Бицилли П. Литературные эксперименты. Зощенко // Россия и славянство. — 1932.
9 июля. Цит. по кн.: Бицилли П.М. Избранные труды по филологии. М., 1996. С. 597). Механизм подобной стилизации ученый видел в возникновении "новых, более бедных, более скудных словесных смыслов". Именно это "составляет главный элемент комизма рассказов Зощенки. Его словечки смешны тем, что мы их
воспринимаем как некоторую ненужность. Его рассказы проливают свет на роль особого социологического фактора порчи языка, которая в конечном итоге основана на том же самом, на чем и эволюция языка, фактора, приобретающего в наше время все большее и большее значение: полуинтеллигенции, средне-низшего слоя" (Там же. С. 596). Определяя особенности Зощенко-юмориста, М.Слоним писал: "Конечно, Зощен-
ко — не юморист английского типа, он примыкает к обличительной и сатирической, а значит общественной традиции русской словесности. Его антимещанство — исконное идеалистическое отрицание пошлости, проникающее лучшие создания нашего искусства" (Слоним М. Портреты советских писателей. Париж, 1933. С. 98). И далее он задавался вопросом: "Сумеет ли Зощенко преодолеть нынешнюю свою "анекдотичность"? От решения этого вопроса зависит место, которое он окончательно займет в современной прозе. С анекдота начал и Чехов. Но от него перешел к произведениям, в которых юмор сочетался с удивительным пониманием человеческой души и с широким охватом разных жизненных сфер. Одновременно с Чеховым жил и писал очень популярный в свое время юморист Горбунов. Его комические сценки и рассказы в 90-х и 900-х гг. читались на всех литературных вечерах, как сейчас читаются очерки Зощенко. Но выше анекдота Горбунов никогда не поднимался, и теперь едва ли кто помнит его имя. Будет очень жаль, если Зощенко с течением времени обратится в советского Горбунова: у него есть и данные и возможности избежать такой не слишком заманчивой судьбы" (Там же. С. 99).
Выход в свет "Голубой книги" в 1935 не изменил репутацию З. в среде писателей первой волны. Адамович отозвался о ней: "Плохая книга? Нет, — вялая, растерянная, чуть-чуть жалкая книга. Но не плохая. Плохой книги Зощенко написать не может. Едва ли это — большой писатель. Он начал настолько оригинально, настолько по-своему, что на первых порах легко было обмануться. Теперь, однако, через пятнадцать лет после появления первых его рассказов, обольщениям срок прошел. У зощенковского дарования очень узкий диапазон, и развиваться в нем, кажется, нечему. Зощенко сразу "нашел себя", сразу создал свой стиль, своего дурковатого, незадачливого героя, так разительно напоминающего по внутреннему складу тип, созданный Чаплиным: с тех пор он топчется на месте... Но если это и не большой писатель, то это
писатель прелестный. Особенно — на фоне советской литературы... Какие бы декларации он ни подписывал, какие бы "строго-классовые чувства ни выражал, он весь пронизан, весь одержим одним только чувством, с классовой борьбой не вполне совместимым: жалостью" (Адамович А. Литературные заметки. Мих. Зощенко. "Голубая книга" // ПН, 1936. 23 апр.).
В.Ходасевич отозвался о рассказах З. весьма определенно: "Всего более жути в рассказах Зощенки то, что совершаемые в них мерзости творятся не просто, а с горделивым сознанием "созвучности эпохе", с любовью к "достижениям культуры" и с бодрою верою в "советское строительство" (В. 1927. 5 мая).
Б.А.Ланин
