CC BY
258ИССЛЕДОВАНИЯ И МАТЕРИАЛЫ
А. Ю. Андреев
АЛЕКСАНДР I ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ (ДВА ДОКУМЕНТА ИЗ АРХИВА Ф.-С. ЛАГАРПА)
Статья посвящена анализу процесса воспитания внуков российской императрицы Екатерины II, великих князей Александра (будущего императора Александра I) и Константина Павловичей. Исследование основывается на новом материале, почерпнутом из архива воспитателя великих князей, швейцарца Ф.-С. Лагарпа. Введение в научный оборот новых источников позволяет пересмотреть определенные неточности и мифологические представления, сложившиеся относительно «просветительского эксперимента» Екатерины II по воспитанию внуков. Тем самым яснее становятся истоки формирования ключевых черт характера императора Александра I и политических основ его мировоззрения.
В литературе известно не так много отзывов современников о правлении Александра I — не просто отдельных упоминаний, а развернутых характеристик жизни и деятельности российского императора, оставленных историческими фигурами, которые непосредственно ее наблюдали и переживали. Большинство из них происходит из придворной среды — таковы, например, записки В. Н. Головиной, князя А. Чарторыйского, князя А. Н. Голицына, Р. С. Эдлинг (Стурдзы), С. Шуазель-Гуфье1. Читая их, следует отметить помимо того отпечатка, который накладывает на мемуариста принадлежность к дворцовым кругам, что все эти тексты созданы с известной временной дистанцией — так, наиболее известные и
1 Головина В. Н. Воспоминания. М.: Захаров, 2006; Чарторижский А. Мемуары. М.: Терра, 1998; Рассказы князя А. Н. Голицына // Русский архив. 1886. Кн. 2. Вып. 5. С. 57—109; Эдлинг Р. С. Из записок графини Эдлинг, урожд. Стурдзы // Державный сфинкс. М.: Фонд С. Дубова, 1999; Шуазель-Гуфье С. Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе. М., 2007.
часто цитируемые записки князя Чарторыйского диктовались им в конце его долгой жизни, в эмиграции в Париже, когда на многие острые вопросы, волновавшие автора в период царствования Александра I, самой эпохой уже были даны определенные «ответы», и это знание бесспорно влияло на оценки и суждения, звучавшие в мемуарах.
Тем интереснее обратиться к документам, которые, с одной стороны, создавались под непосредственным впечатлением от происходивших событий, а с другой — принадлежали людям, составлявшим европейскую политическую элиту, а потому способным к широким обобщениям, нетривиальным характеристикам, но в то же время «удаленным» на определенное расстояние от российского императора. Их оценки лишены прямого налета субъективности, — по крайней мере, они передают, как воспринималось царствование Александра I, его внутри- и внешнеполитические деяния наблюдателями из других стран, что в них особенно ценилось, а что подвергалось критике, исходя из определенных течений европейского общественного мнения.
Два документа подобного рода публикуются ниже. Оба они происходят из обширного архива швейцарского педагога, общественного и политического деятеля Фредерика-Сезара Лагарпа (1754—1838). Как известно, Лагарп не только воспитывал будущего российского императора Александра I с его раннего детства и до семнадцатилетнего возраста, он также на протяжении всей жизни сохранял постоянный интерес к деятельности Александра I, о которой пытался узнавать (если не по личным известиям, то насколько это позволяли европейские газеты и переписка) до малейших деталей. Лагарп в 1810—1820-е гг. активно участвовал в политической жизни Швейцарии (в частности, был депутатом парламента своего родного кантона Во), но также сохранял и живое общение с рядом крупных европейских политиков, некоторых из которых он считал своими друзьями.
К их числу относился Томас Эрскин (1750—1823), известный английский адвокат и либеральный деятель, снискавший славу одного из лучших судебных ораторов своей эпохи (что, видимо, и послужило толчком к его сближению с Лагарпом, который на заре карьеры в Швейцарии также занимался адвокатурой и произносил
пламенные речи в защиту гражданских прав). Член партии вигов, Эрскин в 1783 г. впервые стал депутатом в Палате общин, а в 1806 г. принял предложенный ему пост лорда-канцлера в так называемом «правительстве всех талантов», сформированном в Английском королевстве после смерти многолетнего премьер-министра, лидера партии тори Уильяма Питта-младшего. Чтобы взойти на этот пост, Эрскин принял от короля титул барона. В качестве лорда-канцлера он оставался лишь четырнадцать месяцев и покинул должность в ходе очередного правительственного кризиса (вернувшего к власти тори), но остался при этом до конца жизни членом Палаты лордов и авторитетной политической фигурой в оппозиции.
В конце сентября 1802 г. Эрскин навестил Лагарпа в его имении под Парижем. Последний недавно вернулся тогда из Петербурга, где провел девять месяцев подле взошедшего на престол Александра I, и был полон самых радужных впечатлений и надежд от начала александровского царствования, естественно, рассказывая об этом своим друзьям. Эрскин был тем немногим среди них, кто проявлял к фигуре Александра I именно политический интерес — его интересовали фундаментальные начала, которым российский император намерен следовать в своем правлении, а также возможность их развивать через сотрудничество политиков разных стран. Приверженность Александра I самым чистым принципам либерализма, о которой Эрскин узнал от Лагарпа, совершенно поразила англичанина: «Все, что говорите Вы, так несхоже с тем, что на наших глазах свершается, что надобно мне это еще и еще раз услышать, чтобы поверить...» — повторял он бывшему царскому наставнику2. В ответ на это Лагарп показал письмо, отправленное ему 9 (21) мая 1801 г. Александром I, который только что стал императором и писал, что крайне нуждается в советах своего учителя и что принял самодержавную власть «лишь ради того, чтобы быть полезным моей стране и от новых бедствий ее оградить... согласить частные интересы, примирить враждующих и побудить всех трудиться ради одной-единственной цели — общей пользы»3.
2 Из письма Ф. С. Лагарпа к Александру I от 4 октября 1802 г., опубликованного на французском языке в кн. : Correspondance de F. -С. de La Harpe et Alexandre 1er, suivie de la correspondance de F.-C. de La Harpe avec les membres de la famille impériale de la Russie Publi. J. Ch. Biaudet, E Nicod. Neuchâtel, 1978. Vol. 1. P. 665.
3 Император Александр I и Фредерик-Сезар Лагарп: Письма. Документы.
Через несколько дней после встречи с Эрскином Лагарп сам написал Александру о том, как происходило в его имении чтение этого письма:
«Сделало это эффект точь-в-точь как в театре. Пока Эрскин письмо читал, грудь его вздымалась сильно, а по щекам катились крупные слезы. "О! — сказал он мне в волнении. — Теперь я Вам верю; это письмо надобно выбить золотыми буквами". Такие слова, сказанные иностранцем, который сам по себе велик и независим, дорогого стоят»4.
Уже став лордом-канцлером, Эрскин воздал должное этим качествам Александра I в одной из своих публичных речей, которая широко разошлась по Европе5.
Предлагаемый ниже читателю документ является письмом Томаса Эрскина к Лагарпу, написанным в мае 1814 г. (т. е. в период пребывания швейцарца вместе с Александром I в занятом русскими войсками Париже) и несущим на себе явный отпечаток прежних встреч и разговоров о российском императоре, к которым добавляются новые впечатления и оценки, сложившиеся в результате победы Александра над Наполеоном.
Оригинал письма хранится в личном фонде Лагарпа в Лозаннской университетской и кантональной библиотеке6; к сожалению, в нем не хватает последнего листа письма, поэтому оно обрывается на начале фразы, но несомненно, что основное его содержание уцелело.
Dear Sir,
I embrace the first moment which the happy repost of Nations affords me to renew my correspondence with you, and to assure you of my constant regard.
I have often called to mind with the highest satisfaction, that beautifully serene day when in an Alcove in your garden near Paris you gave me
T. 1: 1782—1802 / Сост., вступ. ст. и коммент. А. Ю. Андреева, Д. Тозато-Риго. М., 2014. С. 387-389.
4Correspondance... Vol. 1. P. 665.
5 Об этом неоднократно упоминал Лагарп в примечаниях к своим письмам (см.: Император Александр I и Фредерик-Сезар Лагарп. Т. 1. С. 390).
6 Bibliothèque Cantonale et Universitaire (BCU) Lausanne: Fonds La Harpe (IS 1918). J 68.
the key of a Casket enclosing the letters of your illustrious pupil soon after He ascended the throne of the Cesars.
Long as it is ago, it is possible you may yet remember the impression they made upon me, and I myself recollect saying to you all the time that a most auspicious harvest would most probably follow from the good seed you had sown in so rich and genial a soil.
Good God! What an example He has given to the world. His Empire had been invaded. His faithful people trampled down for a season under an overwhelming force, and his splendid Metropolis only redeemed the whole country by the sacrifice of devouring flames. To have stemmed such a mighty torrent, and turned back its tide even within his own dominions would have been fame enough for the greatest sovereign — but He was not contented with their deliverance. He looked to the redemption of other Nations from similar calamities and He originated the gigantic enterprize of following this mighty host through the frozen regions of his desolated Empire; of countries other sovereigns and their people in the pursuit, and after a series of sanguinary and doubtful conflicts penetrated at last to the capital of France which had sent forth its legions for the destruction of his own.
At this moment the whole family of civilized Men was looking with the deepest interest to the issue of this astonishing crisis. If He had entered Paris with the sword and retaliated the evils which had afflicted Russia, the laws of war would have been on his side, and He could not but have felt that the world would resound with his glory; but He contemplated and accomplished a more august triumph which will entitle him exclusively from all the future generations of a progressive world to the name of Alexander the Great — He held out the olive branch, not to secure the peace of Europe which arms had already established and secured, but to return good for evil by giving it to France. With the arms of a Conqueror on His hand He forbore even to dictate to the conquered a civil constitution. He knew that to promote the happiness of a people, their government must be spontaneous and He left them therefore to assemble as in the profound-est peace to establish it themselves, and his wisdom was vindicated by the Events. The fame...
{Пер. с англ.) Дорогой сэр!
Я пользуюсь первым же мгновением, которое предоставляет мне счастливое возобновление международного почтового сообщения, чтобы возобновить переписку с вами и заверить вас в моем неизменном уважении.
Я часто вспоминал с глубочайшим удовлетворением тот прекрасный ясный день, когда в беседке в вашем саду под Парижем вы дали мне ключ от шкатулки, заключавшей письма вашего прославленного ученика, вскоре после того как он взошел на царский трон.
Хотя и давно это было, но вы, возможно, еще помните то впечатление, которое они сделали на меня, и сам я вспоминаю, что говорил вам тогда постоянно, какие самые благодатные плоды, вероятнее всего, произрастут из доброго семени, которое вы посеяли в такую щедрую и гениальную почву.
Боже мой! Что за пример он преподнес миру. Его империя подверглась вторжению. Его верный народ на какое-то время был растоптан превосходящей силой, и лишь его великолепная столица искупила спасение целой страны, став жертвой всепожирающего пламени. Остановить столь мощный поток и повернуть его течение вспять даже в пределах его собственных владений было бы славой, достойной величайших правителей, — он же не удовольствовался их освобождением. Он искал спасения других народов от подобных бедствий и положил начало огромному делу — преследованию этого могучего врага через морозные области своей опустошенной империи, затем в погоню через страны других правителей и их народов, и после ряда кровавых и вызывавших опасение столкновений он достиг наконец столицы той Франции, которая и послала свои легионы для разрушения его собственной столицы.
В этот момент все цивилизованное человечество смотрело с глубочайшим интересом на исход этого поразительного кризиса. Если бы он вступил в Париж с мечом и принес бы возмездие за все то зло, что обрушилось на Россию, законы войны были бы на его стороне и он бы смог почувствовать, что весь мир огласился его славой; но он поразмыслил и совершил более величественный триумф, который прославит его исключительно перед всеми грядущими поколениями передового мира под именем Александра
Великого, — он протянул оливковую ветвь, и не для того, чтобы обеспечить мир в Европе, который и так уже был установлен и упрочен с помощью оружия, но чтобы этим миром во Франции воздать добром за зло. Имея оружие завоевателя в своей руке, он удержался даже от того, чтобы продиктовать завоеванной стране гражданскую конституцию. Он знал, что, чтобы облагодетельствовать людей, их правление должно быть добровольным, и он оставил им, следовательно, возможность собраться, как если бы царил глубочайший мир, чтобы установить самим это правление, а события лишь доказали его мудрость. Слава...
***
Следует лишь добавить, что ответ Лагарпа на это письмо в июне 1814 г. доставил в Лондон сам Александр I. Там состоялось его личное знакомство с Эрскином, доставившее обоим большое удовлетворение. Возвращаясь из Англии на континент, Александр взял у Эрскина его очередное письмо к Лагарпу с охотой, тем самым «поработав почтальоном» между двумя благородными друзьями7.
Второй публикуемый ниже документ из архивного собрания Ф.-С. Лагарпа представляет собой отрывок из его собственного дневника. Этот дневник (в двух тетрадях8) Лагарп начал вести в ноябре 1824 г., озаглавив его «Размышления отшельника из Мартере о прошлом и настоящем» (по названию улицы Мартере в Лозанне, где стоял его дом). Вообще, надо сказать, что у Лагарпа по жизни не было привычки вести дневник — эту роль для него во многом играли его письма к Александру I, в которых швейцарец тщательно фиксировал новости литературной, политической и общественной жизни Европы, а также свои размышления о них. Но в 1824 г. эта переписка окончательно прекратилась (по сути, она замерла уже в 1821 г. после событий Лайбахского конгресса, где монархи решительно высказались в пользу подавления любых революционных выступлений путем интервенции), означая, что проводимая Александром линия политики Священного союза полностью разошлась с представлениями Лагарпа о том, что есть благо и верность либе-
7См.: Correspondance... Vol. 2. P. 103.
8 BCU Lausanne. Fonds La Harpe. Be 1, Be 2.
ральным принципам для Европы. Вот горькие слова швейцарца: «Нечего мне больше сказать самодержцу всероссийскому; отныне мы на разных языках говорим и исповедуем разные правила; как нам друг друга понять?»9
Этот остро переживаемый разрыв, вероятно, послужил одним из толчков к ведению дневника. Но и здесь на его страницах Александру было отведено немало места. Так, Лагарп начинает свои записи с длинного рассуждения, стоит ли ему, несмотря ни на что, попытаться вновь написать российскому императору (имея для этого удобный повод — присылку для Лагарпа из России, хотя и очень запоздалую, орденских знаков, которых он был удостоен от Александра I еще в 1814 г.). В дальнейшем Лагарп не раз упоминает в дневнике новости, связанные с Александром, например цитируя по газетам одну из последних его речей, произнесенную в Варшаве, где в очередной раз звучит тема возможных улучшений и реформ, которые затронут внутреннюю жизнь империи, — но Лагарп уже сомневается в этом, не видя вокруг Александра подходящих исполнителей.
А 23 декабря 1825 г. (н. ст.) в Лозанну приходит весть о кончине царя. Три дня Лагарп собирается с духом, а затем заносит в дневник запись, призванную стать итоговой в его отношениях с Александром I, в нескольких фразах обобщая все те оценки правления российского императора, рассыпанные по десяткам писем и позднейшим примечаниям к ним. Обращает внимание, что Лагарп здесь сознательно дистанцируется от своего ученика, хотя мог бы попробовать в некотором роде подвести итог и собственному влиянию на
Александра, каковое он пытался оказывать в течение всей жизни.
***
23, 24, 25 décembre.
La nouvelle de la mort d'Alexandre 1er se repend de toutes parts.
Ce monarque a terminé ses jours à Taganrok le 1er Décembre. Les fatigues ont envenimé un mal de jambe qu'il négligeait.
Il expire à 48 ans accomplis, lorsqu'il allait peut-être reconnaître les pièges tendus à son amour pour la paix, par les fourbes, qui s'étaient fait un jouet de
'Correspondance... Vol. 3. P. 476.
la Sainte Alliance. La postérité lui reprochera les maux qu'engendra celle-ci, il ne les avait pas prévu et il en aurait eu horreur s'il les eût bien connus. Les fourbes avaient réussi à lui inspirer de la défiance contre ceux qui auraient pu les démasquer. Us l'avaient entourré de terreurs imaginaires, qui lui faisaient voir partout des révolutionnaires, des caibonaris. Cerné de toutes parts, sans que nul homme de bien pût parvenir jusqu'à lui, il fut entrainé dans la carrière de l'arbitraire, et parut avoir abjuré les principes libéraux qu'il avait goûtés dès sa première jeunesse, qu'il avait reconnus comme les seuls vrais, et d'après lesquels il avait réglé sa conduite jusqu'à l'âge de 42 ans.
Homme infortuné! Il nourrissait dans son cœur les plus nobles sentiments, désirait le Bien avec ardeur, aimait les hommes, voulait les lumières, abhorrait le Despotisme; et cependant la postérité l'accusera d'avoir soutenu celui-ci en Italie, en Espagne et même en Grèce.
Mais cette même postérité doit lui tenir compte des grandes choses qu'il fit, de celles qu'il voulait exécuter et des engagements solemnels qu'il prit envers ses peuples et envers l'himanité. Elle tiendra compte des obstacles qu'il eut à combattre et des difficultés de sa position. La libéralité connue de ses principes allarma sa puissante noblesse, qui élevée dans les habitudes du servilisme avait une horreur profonde de l'affranchissement des Serfs dont elle soupçonnait qu'il était partisan; elle fit naître tant d'obstacles, qu'il ne put essayer cette salutaire opération, que dans les provinces de Livonie, d'Esthonie et de Courlande, et dut y renoncer pour le reste de son Empire. L'instruction des classes supérieurs entièrement négligée, le priva des instruments nécessaires pour entreprendre les grandes réformes qu'il avait piojettées, et quoique la réorganisation de l'instruction publique, confiée à un Ministère créé spécialement dans ce but, dût avoir pour résultats la formation de ces instruments, le succès ne répondit point à son attente, soit par l'inhabilité ou la malveillance des fonctionnaires chargés de faire marcher ce Ministère, soit par l'effet des embarras que l'ambition criminelle de Napoléon lui suscita. Ce fut ainsi par exemple que les hommes choisis pour s'occuper de la révision des lois et de préparer ce grand travail prolongèrent pendant 15 ans leurs pretendus travaux, sans présenter de résultats.
Les guerres dans lesquelles la France l'entraîna, l'obligèrent à s'occuper de la réorganisation des moyens de résistance, aux dépens des institutions et des réformes que demandaient l'administration civile et surtout celle de la justice. Il fut obligé de donner ses premiers soins à éteindre l'incendie et d'ajourner les dispositions intérieures de l'édifice.
La Diplomatie des Congrès forma le complot de le dépopulariser, en mettant à profit sa modération connue. Il ne vit point le piège qu'on lui tendait, en lui proposant de participer aux opérations d'un aréopage de rois, dans lequel il n'aurait que son simple suffrage, tandique sa puissance appuyrai les arrêts rendus, et que les agents de ses Collègues rejetteraient sur sa prépondérance irrésistible les mesures auxquelles il n'aurait participé que par une simple approbation de la majorité. Compromis par cette association à des mesures que l'Europe entière blamait, la critique se dirigea surtout contre lui, que les Méchaux désignaient, comme le Chef de la Sainte Alliance, et cette critique envenimé par eux prépara son esprit à accuillir les mensonges et les calomnies de toute espèce, qui furent prodiguées pour lui inspirer une profonde défiance contre les hommes à idées liberales, qu'on lui dépeignit, comme formant la grande association des révolutionaires, bonapartistes, carbonaris, s'occupant de menées démagogiques et ayant pour but le bouleversement des gouvernemens établis. Je fus sans doute couché sur cette liste; et le noble coeur d'Alexandre dut être peiné de devoir se défier de l'homme qui lui avait donné tant de preuves de l'amitié la plus rare, sans pouvoir cependant se résoudre à lui donner d'autres preuves de cette défiance, qu'un silence prolongé et l'adoption de mesures opposées aux principes qui nous avaient jadis été communs.
Cette même défiance se porta contre le Comte de Capo d'Istria, le seul de ses Ministres, qui par ses connoissances, son esprit, sa probité et ses qualités aimables fut digne de lui. L'éloignement d'un tel homme fut la dernière victoire remportée sur la Russie et sur Alexandre 1er par les mortels ennemis de tous les deux.
Il serait facile d'accroître la liste des difficultés que Alexandre 1er rencontra à son avènement au throne. Alors il n'étoit âgé que de 24 ans. Il étoit de plus aimable beau, chéri et maitre absolu d'un puissant Empire; et cependant, au milieu des tentationts de toute espèce et des plus grands embarras jusqu'à l'année 1819 ses pas furent marquées par des faits dignes de mémoire, qui fixèrent sur lui les regards de l'univers civilisé.
L'administration générale reçut une forme différente, par la distribution des affaires entre plusieurs Ministères, dont les attributions furent classées et précisées de manière à établir un Contrôle.
{Пер. с фр.) 23,24,25 декабря.
Со всех сторон приходит новость о смерти Александра I. Переутомления позволили распространиться его болезни в ноге, которой он пренебрегал.
Он скончался в полных 48 лет, в момент когда он, возможно, разглядел те ловушки, в которые угодил из-за своей любви к миру и которые были расставлены мошенниками, создавшими себе игрушку в виде Священного союза. Потомство воздаст ему упреком за все то зло, которое произвел этот союз, он этого не предвидел и ужаснулся бы ему, если бы достаточно о том узнал. Мошенникам удалось внушить ему недоверие в отношении всех тех, кто могли бы их разоблачить. Они окружили его вымышленными страхами, заставляя его повсюду видеть революционеров, карбонариев. Закрытый со всех сторон преградами, через которые ни один достойный человек не мог к нему проникнуть, он был вовлечен на путь произвола и, казалось, отринул либеральные принципы, которые ценил с ранней молодости, почитая их единственно верными, и в соответствии с которыми он направлял свои деяния до возраста 42 лет.
Несчастный человек! Он питал в своем сердце самые благородные чувства, горячо желал блага, любил людей, хотел просвещения, ненавидел деспотизм, и, однако, потомство его обвинит в поддержке последнего в Италии, Испании и даже в Греции.
Но то же самое потомство должно учесть и великие дела, которые он успел сделать и которые еще собирался исполнить, а также торжественные обязательства, которые он принял перед своими подданными и перед человечеством. Потомство учтет препятствия, с которыми он принужден был бороться, и трудности его положения. Известная либеральность его принципов вызвала тревогу у его могучего дворянства, которое, будучи воспитанным в привычках сервилизма, глубоко боялось освобождения крепостных, к чему, как оно подозревало, стремился Александр, и оно породило столько трудностей, что он смог произвести это благодетельное преобразование лишь в провинциях Лифляндии, Эстляндии и Курляндии, но должен был отказаться от него в отношении остальной своей империи. Поскольку образованием в высших сословиях совершенно пренебрегали, это лишало его необходимых орудий, чтобы предпринять великие
реформы, которые он планировал, и хотя реорганизация народного просвещения, доверенная специально для этой цели созданному министерству, должна была бы привести к возникновению таких орудий, но успех не отвечал его ожиданиям, как в силу неспособности или злого умысла чиновников, назначенных приводить в ход это министерство, так и в силу воздействия препятствий, которые были воздвигнуты преступными притязаниями Наполеона. И таким же образом, например, люди, выбранные, чтобы заниматься пересмотром законов и выполнить для этого огромную подготовительную работу, продолжали свои так называемые труды в течение 15 лет без предъявления какого-либо результата.
Войны, в которые втянула его Франция, заставили его заняться реорганизацией средств к сопротивлению в убыток тем учреждениям и реформам, которых требовали гражданское управление и, в особенности, область правосудия. Он был вынужден в первую очередь гасить пожар, откладывая на потом внутреннюю отделку здания.
Дипломатия Конгрессов составила заговор, чтобы лишить его популярности, воспользовавшись его известной умеренностью. Он не увидел ловушку, которую ему расставили, ковда предложили участвовать в деятельности этого «ареопага королей», в котором у него был лишь один простой голос, тоща как его сила покоилась на вынесении решений, и притом что агенты его «сотоварищей» тут же относили на счет его неодолимого преобладания те меры, в принятии которых он в действительности участвовал лишь в силу простого одобрения мнения большинства. Ассоциация с этими мерами, осуждаемыми всей Европой, скомпрометировала его, а критика направлялась прежде всего в адрес Александра как главы Священного союза, чего и добивались недруги, и эта возбужденная ими критика подготовила его ум к принятию всякого рода лжи и клеветы, которую расточали, чтобы внушить ему глубокое недоверие к людям с либеральными идеями, изображая ему их в виде огромного союза революционеров, бонапартистов, карбонариев, которые занимаются демагогическими происками и стремятся к свержению установленных правительств. Бесспорно, и я попал в этот список, а благородное сердце Александра должно было испытывать боль от вынужденного недоверия к человеку, которому он прежде давал столько знаков самой редкостной дружбы и даже теперь не мог выказать иных знаков недоверия, кроме продолжительного молчания
и одобрения мер, противоположных принципам, которые мы некогда считали общими.
Точно то же недоверие проявилось и против графа Каподистрии — единственного из его министров, который по своим познаниям, уму, любезности и честности был его достоин. Удаление такого человека стало последней победой над Россией и над Александром I, одержанной смертельными врагами сих обоих.
Было бы легко увеличить перечень трудностей, с которыми Александр I столкнулся при восшествии на престол. Тогда ему было лишь 24 года. К тому же он отличался красотой, любезностью и был абсолютным повелителем огромной империи, и при этом посреди всякого рода соблазнов и величайших трудностей вплоть до 1819 года его поступки были отмечены деяниями, достойными памяти потомков свершениями, приковывая к нему взгляды всего цивилизованного мира.
Общая система управления получила иную форму, благодаря распределению дел между несколькими министерствами, области ведения которых были классифицированы и уточнены таким образом,
чтобы можно было установить над ними контроль.
***
Запись не выглядит завершенной. Тем не менее с концом предложения она оканчивается, а вместе с этим прекращается и дневник Лагарпа. Вернуться к его записям потом старик уже был не в состоянии, — видимо, слишком больно они отзывались в его сердце.
Однако, несмотря на все субъективные переживания, нельзя не отдать должное точности Лагарпа в оценках, — в частности, деятельности Министерства народного просвещения (созданного в сентябре 1802 г., но во главе которого были министры, стоявшие явно ниже своих задач, на что сам Лагарп неоднократно указывал в письмах Александру) или Комиссии составления законов, которую Александр реорганизовывал несколько раз — в 1801, 1803, 1809 гг., — но плоды деятельности которой действительно в александровское царствование оставались неявными, и ими смог воспользоваться уже Николай I. Также обращает внимание резкая оценка отставки графа Иоанна Каподистрии в 1822 г. как
решающего поражения российской дипломатии в эпоху конгрессов Священного союза10.
В цепом же Лагарп еще будет развивать свои оценки личности и царствования Александра I, продолжая до конца жизни переписывать и добавлять новые примечания к своей переписке с российским императором. Эти примечания, также хранящиеся сейчас в лозаннском архиве Лагарпа, служат, таким образом, первоклассным источником по истории России и заслуживают полной публикации на русском языке.
Ключевые слова: Россия, воспитание, Екатерина II, Александр I, Лагарп, Просвещение, двор, Швейцария, французская революция.
ALEXANDER I THE EYES OF HIS CONTEMPORARIES (TWO DOCUMENTS FROM THE ARCHIVES F.-S. LA HARPE)
A. Andreev
The article presents a new investigation of the process of education held upon the Catherine II's grandchildren - the grand dukes Alexander (future emperor Alexander 1) and Constantin. This analisys is based on the new historical data from the archive of a swiss teacher of the grand dukes F.-C. La Harpe. The new sources hereby put into scientific use allow to review some inaccurate statements and historical mythes concerned with this "enlighted experiment" of Catherine II for the education of her grandsons. Thus some general origins of the key features of Alexander's character and political views become more clear.
Keywords: Russia, education, Catherine II, Alexander I, La Harpe, Enlightenment, Court, Switzerland, the French Revolution.
10О последнем см. подробнее в кн.: Лрш Г. JI. Иоанн Каподистрия в России (1809-1822). СПб., 2003.
