CC BY
56УДК 930(410):94(430).074 UDC 930(410):94(430).074
АЛАН ТЕЙЛОР И ЕГО «КУРС НЕМЕЦКОЙ ИСТОРИИ»: РАДИКАЛЬНАЯ АНГЛИЙСКАЯ ГЕРМАНОФОБИЯ
Аннотация: Во вступительной статье дается об-
В статье кратко исследуются германо- щая характеристика книге Тейлора и его фобия выдающегося британского исто- взглядам. рика Алана Джона Персиваля Тейлора (1906—1990) на примере его труда The Course of German History (1945), приводится перевод шестой главы, касающийся объединения Германии Пруссией и формирования особенностей развития Германского рейха.
Ключевые слова:
А. Тейлор, история Германии, Бисмарк, Пруссия.
ALAN TAYLOR AND HIS «COURSE OF GERMAN HISTORY»: A RADICAL ENGLISH GERMANOPHOBIA
Abstract: The introduction provides a general
This publication analyze germanophobic characteristics of A.J.P. Taylor's book and views of outstanding British historian A.J.P. his views. Taylor (1906—1990) on the example of his best-seller "The Course of German History". The article provides Chapter VI of Taylor's book, which describes unification of Germany by Prussia and peculiar properties of development of German Reich.
Keywords:
A.J.P. Taylor, German history, Bismarck, Germany, Prussia.
Британский историк Алан Джон Персиваль Тейлор (1906—1990), выдающийся исследователь европейских международных отношений XIX—XX вв., в июле 1945 г. выпустил «Курс немецкой истории: исследование развития Германии с 1815 года». В ней он попытался объяснить, какие именно особенности германского общества и государства привели к двум разрушительным мировым войнам.
Книга стала бестселлером: за несколько месяцев разошлись шесть тысяч экземпляров, а в сентябре книга была переиздана, получив благоприятные отзывы со стороны британского и американского научного сообщества (Burk: 253—254).
Работа Тейлора написана под сильным впечатлением от хода Второй мировой войны, просто и жестко. Она резко критикует прусскую и немецкую антиславянскую
политику экспансии на восток ("Drang nach Osten"), милитаризацию прусского общества, узкий, близорукий эгоизм касты юнкеров, капитуляцию немецкого либерализма и социал-демократии перед культом грубой силы и немецкого шовинизма.
Работа Тейлора имеет значение не только как просто историческая книга, но и как документ эпохи, как отражение взглядов значительной части британского научного сообщества на немецкую проблему.
В чем причина столь радикальной германофобии Тейлора? Несмотря на то, что Тейлор был левым лейбористом (а возможно, и благодаря этому), он оставался и английским националистом, и евроцен-тристом. Прочие страны и регионы интересовали его постольку, поскольку они были связаны с историей Европы. Поэтому всякая попытка объединить европейский континент военным путем представлялась ему неприемлемой. В монографии «Борьба за господство в Европе» Тейлор пишет: «Европейский континент может быть объединен против Великобритании только в том случае, если его завоюет одна из великих держав — все равно, Германия или любая другая; и британцы могли сказать Германии то же, что король Карл II сказал своему брату Якову, герцогу Йоркскому: «Они никогда не убьют меня, чтобы сделать королем тебя»»1 (Taylor 1954: 303). И для Тейлора было естественно отстаивать концепцию баланса сил, традиционную для английской дипломатии. Ее квинтэссенция содержится в речи Уинстона Черчилля на заседании внешнеполитического комитета консерва-
1 Здесь и далее тексты А. Тейлора даются в авторском переводе.
торов-заднескамеечников2 в марте 1936 г.: «В течение четырех столетий суть внешней политики Англии заключалась в том, чтобы противостоять самой сильной, самой агрессивной державе, занимающей главенствующее положение на континенте, и, что особенно важно, не допустить захват этой державой стран Бенилюкса. Оглядываясь назад, можно сказать, что в течение четырех минувших столетий эта политика проводилась довольно последовательно на фоне сменяющих друг друга имен и фактов, обстоятельств и условий» (Черчилль 1936).
Разница, однако, заключалась в том, что Тейлор шел дальше. Он понимал, что ключ «немецкой проблемы» заключается в том, что единая Германия, ставшая промышленной державой, слишком сильна, слишком населена, слишком (из-за особенностей своего внутреннего развития и запоздавшего национального объединения) агрессивна, чтобы ее сдерживать силами сугубо западноевропейских государств, и, следовательно, остается найти лишь восточный противовес Германии на востоке, чтобы зажать ее в клещи.
Таким противовесом мог быть только славянский мир, а конкретно — Россия. В предисловии к «Курсу немецкой истории» британский историк пишет: «Мы на западе видим лишь грозную мощь и единство семидесяти или восьмидесяти миллионов немцев и потому не можем понять, как их затмят двести пятьдесят миллионов славян, когда они, наконец, встанут на ноги в политическом и экономическом отно-
2 Заднескамеечники — рядовые депутаты английского парламента, не входящие в состав руководства правящей или оппозиционной партий и в силу этого не играющие самостоятельной роли в политике.
шении» (Taylor 1945: 8). Далее он предлагает следующие меры для того, чтобы не допустить новой немецкой агрессии: «Немецкая проблема имеет две разных стороны. Как можно обезопасить народы Европы от повторяющихся приступов немецкой агрессии? Как может немецкий народ открыть для себя стабильную, миролюбивую форму политического бытия? Первую проблему можно легко решить и ее часто решали. Ее решили Ришелье и Меттерних, а современная формула решения представлена в последнем предложении книги. В общих чертах: единство соседей Германии, раздробленность самих немцев. Если народы западной цивилизации и народы славянского мира останутся едиными и сильными и если они сохранят Австрию отделенной от остальной Германии, то мы больше не услышим о немецкой агрессии; если они рассорятся, если Австрия будет включена в состав Германии, то немцы снова будут решать свои проблемы за чужой счет. Вторая проблема, внутренняя, не относится к тем, решению которых не-германцы могут особенно помочь. <....> Любому, кто предполагает, что исчезновение юнкеров и крупных капиталистов приведет к тому, что немцы примут славян как братьев, следует прочесть то, что Маркс и Энгельс писали о чехах, поляках и хорватах. Потребовалось четыре века, чтобы привести немцев к нынешнему состоянию умов; нельзя узнать, сколько времени потребуется на его исправление» (Taylor 1945: 8—9).
Логично поэтому, что Тейлор был настроен исключительно благосклонно к России — как к царской, так и к советской, видя в ней прежде всего ценного и не столь опасного союзника для британских
долгосрочных национальных интересов: «Как удачно сказано, тревога насчет русской агрессии была самоосуществляющимся пророчеством: если ждешь от русских самого худшего, ты это и получишь» (Тейлор 1995: 554). Историк утверждал даже такое: «Рано или поздно славянские народы с их глубоким чувством равенства, любви к свободе, верностью человечности покончили бы с искусственным господством как немцев, так и мадьяр. Волна усиливалась; и гитлеровская война была, по своему глубочайшему смыслу, попыткой смести эту славянскую волну от рушившихся бастионов Великой Германии и Великой Венгрии» (Taylor 1945: 222).
Кроме того, Тейлору глубоко претил культ милитаризма, поклонения силе и «научного» шовинизма, процветавшего в кайзеровской Германии и габсбургской Австро-Венгрии. Такие постулаты прусских юнкеров на будущее «Великой Германии», охватывающей все немецко-населенные территории, но и вообще практически всю Восточную Европу, которые разделяли не только немецкий средний класс, но и рабочий класс, а также неустойчивость власти в кайзеровской Германии в итоге привели к двум мировым войнам, хотя в интересах значительной (если не большей) части немецкой экономики было мирное проникновение и экономическое подчинение европейских стран, а вовсе не тотальная война.
В связи с этим вниманию читателей предлагается перевод шестой главы из вышеназванной книги Алана Тейлора. В ней описывается объединение Германии Пруссией.
ЗАВОЕВАНИЕ ГЕРМАНИИ ПРУССИЕЙ, 1862—1871 гг.
Вопросом, приведшим Бисмарка к власти, было не выживание Пруссии в Германии, а сохранение в Пруссии военной монархии и военной касты. Вильгельм I был по воспитанию и вкусам солдатом, желавшим смыть с армии пятно неудачи 1850 г. и исправить недочеты, выявленные мобилизацией 1859 г. В особенности он хотел увеличить ежегодный приток призывников. С 1815 г. население Пруссии выросло с 10,5 миллионов до 18 миллионов, но количество призывников осталось прежним, так что треть пруссаков избегала военной службы. Роон, военный министр, планировал увеличить численность армии за счет создания новых полков и постройки новых казарм. Но у него была и далекоидущая цель. Единственный консерватор в либеральном правительстве, он хотел, наконец, сделать армию цитаделью консерватизма. Поэтому он хотел убрать из нее последние остатки либерализма дней Штейна и Шарнхорста, времен войны за освобождение. Должна была увеличиться не только действующая армия: она должна была остаться единственной армией. Резерв, с его офицерами из среднего класса и связями с гражданской жизнью должен был быть сокращен, а позже вообще ликвидирован. Роон имел типично казарменный образ мыслей. Он был далек от того, чтобы ценить «солдата-гражданина», и завидовал профессиональным армиям Франции и Австрии; если бы ему удалось воплотить свои планы в жизнь, это сделало бы невозможным великие мобилизации резервистов, обеспечившие победы 1866 и 1870 г. Роон, окруженный ли-
беральными министрами, на деле боялся либерализма резервистов — комплимент, хотя и незаслуженный, прусскому народу.
Прусский парламент никоим образом не был революционным парламентом 1848 г. Избранный по трехклассовому избирательному праву, он имел в своем составе не радикалов, но, как и во франкфуртском национальном собрании, «нотаблей», юристов и гражданских служащих, желавших утвердить конституционные принципы и не дать юнкерам монополии на вооруженные силы, ограничивая их строго в рамках закона. Они конфликтовали с королем резолюциями и протестами, не пытаясь обратиться к прусскому народу, единодушно отвергли радикальное предложение — не явиться на заседание, чтобы изобличить ложь прусского конституционализма. Они и сейчас верили, как раньше во Франкфурте, в принципы без силы, и были бы пристыжены, если бы стали сражаться за свободу. Либеральное большинство не было против увеличения численности армии — это ложь, выдуманная позже лакействующими историками Бисмарка. Наоборот, вдохновленные легендой 1813 г., они верили в то, что всеобщая воинская служба есть либеральное учреждение. Их целью было сохранить в армии хоть какой-то элемент среднего класса. Они согласились на увеличение ежегодного числа призывников, но для баланса предложили сократить срок службы с трех лет до двух, чтобы размер армии остался тем же, а резерв стал важнейшей частью вооруженных сил. Большинство военных специалистов согласилось бы с этим предложением. Фактически, те, кто хранил традицию Шарнхорста, думали о предложении парламента как о шаге впе-
ред. Роон сопротивлялся ему не по военным, а по классовым причинам: для него важнее было удалить офицеров-резервистов из среднего класса, чем увеличить мощь армии.
В 1861 г. прусский парламент на год согласился на увеличенные расходы на армию, но с тем условием, что далеко идущие реформы Роона будут отложены. Роон, однако, настоял на своих реакционных реформах; поэтому в 1862 г. парламент отказался увеличить военные расходы. Вильгельм I верил, что столкнулся не с конституционным, а с реальным политическим кризисом, и не видел выхода, кроме отречения. Роон убедил его воспользоваться в качестве последнего средства Бисмарком. 8 октября 1862 г. Бисмарк стал министром-президентом Пруссии и спасителем юнкеров. Он сформулировал свою политику в известной фразе: «Великие вопросы эпохи решаются не резолюциями и большинством голосов — в этот состояла ошибка людей 1848 и 1849 года, — а железом и кровью». Парламенту было разрешено остаться, но Бисмарк игнорировал его постановления. Продолжилась армейская реформа, и собирались увеличенные налоги, за которые не голосовали. Бисмарк даже изобрел теорию, что в прусской конституции имелась «дыра», заключавшаяся в том, что в ней говорилось о необходимости согласия короля и парламента для законодательной деятельности, но не говорилось, что случится, если они не придут к согласию. Поэтому король должен был заткнуть эту «дыру», пока не будет достигнуто согласия. Бисмарк сам не верил в эту теорию и позже признал, что действовал незаконно; но тогда это было достаточно хорошей те-
мой для споров, чтобы занять языки парламентских юристов. Либеральное большинство оказалось беспомощным. У них не было никакого оружия, кроме призыва к народу, и они очень хотели компромисса с королем задолго до 1866 г. Большинству юнкеров, в свою очередь, не нравилась позиция открытого беззакония, куда их толкали, и даже Роон предложил компромисс, приемлемый для парламента. Бисмарк для собственных целей затягивал этот конфликт и подстегивал парламент новыми оскорблениями, когда он выказывал склонность пойти на примирение. Вильгельм I боялся его смелости, а собратья-юнкеры обижались на то, что Бисмарк их открыто презирал. Как король, так и юнкеры цеплялись за Бисмарка только до тех пор, пока они чувствовали, что им угрожает политическая революция, поэтому Бисмарк поддерживал эту воображаемую угрозу. Оппозиция прусских либералов была для него бесценна, без нее он ничего бы не достиг.
Бисмарка волновала конституционная борьба в Пруссии только как средство остаться на посту. Он прекрасно знал, что она не имеет значения сама по себе. Его действительной заботой было сохранение за Пруссией статуса великой державы, и потому, в первую очередь, изменение прусских взаимоотношений с Австрией и Германией. Бисмарку всегда нравилось изображать, что он намеревается сделать то, чего в действительности он никогда не сделал; фактически, что он творил события. На склоне лет он утверждал, что он всегда намеревался воевать с Австрией и объединить Германию; и эта версия принята его поклонниками и большинством историков. В действительности величие
Бисмарка заключается не управлении событиями, а в том, что, идя вслед за ними, он создавал впечатление, будто управляет ими. У него не было четкой программы, когда он стал министром-президентом Пруссии в 1862 г., кроме как сохранения юнкерского социального строя. С точки зрения чувств и личных вкусов он предпочел бы вернуться консервативному порядку времен Меттерниха: Австрия и Пруссия сотрудничают, чтобы сопротивляться либерализму в Германии; Россия, Австрия и Пруссия сотрудничают, чтобы противостоять либерализму в Европе. Но этот «Священный союз» рухнул. Австрия и Россия безнадежно сцепились на Балканах; а если Австрия продолжит следовать политике Шварценберга — политике унижения Пруссии до уровня маленьких государств, а тем более, если она чистосердечно станет стремиться к цели Шмерлинга — к привлечению на свою сторону либеральной Германии, тогда конфликт с Австрией неизбежен. Бисмарк стремился не к одной, а скорее к двум разным целям: политика, которая ему нравилась, но он не ждал от нее успеха: привлечение Австрии к консервативному альянсу — конечно, с центром не в Вене, а в Берлине — и вместе с ней политика, которая ему не нравилась, но он был вынужден следовать за ней, пытаясь сделать насколько возможно безвредной, — захват первенства в Германии и возвращение Австрии к здравому смыслу через разгром.
Одну только цель Бисмарк не преследовал никогда — объединить всех немцев в едином национальном государстве. Великая Германия означала конец юнкерской Пруссии. У юнкеров не было ни должной численности, ни должных способно-
стей, чтобы управлять всей центральной Европой; вместо этого немецкий радикализм овладел бы Пруссией. Прусский дипломат однажды сказал Бисмарку: «Наши границы должны быть там, где заканчивается снабжение офицеров-юнкеров». Бисмарк ответил: «Я не могу сказать этого открыто, но такова основа моих планов». Кроме того, Великая Германия была бы преимущественно католической: в 1855 г. 52% населения Германского союза были католиками, 35% — если не учитывать австрийские территории. Важнее всего было то, что Великая Германия означала бы великогерманскую внешнюю политику, покровительство немецким общинам восточной и юго-восточной Европы, и потому — конфликт с Россией, губительный для юнкеров. Сотрудничество между Россией и Пруссией было жизненно важным для подчинения Польши и для безопасности юнкерских поместий. В конечном счете, Великая Германия, с ее программой объединения центральной Европы под немецкой властью, подразумевала конфликт не только с Россией, но и со всем миром; конфликт, для победы в котором юнкеры были недостаточно сильны, и Бисмарк знал это. Бисмарк был постоянно активен, а ум его был неистощим на хитрости, но, в конечном счете, его политика, как и политика Меттерниха, являлась негативной: закрыть путь Великой Германии. Бисмарк, как и Меттерних, отчаялся в старом порядке, о котором только он и заботился. Меттерних защищал старый порядок без надежды на успех. Бисмарк шел вместе с новыми силами, чтобы вырвать у них жало. Он выдумал фантом объединения, чтобы с его помощью избежать реального.
Первым достижением Бисмарка во внешней политике было укрепление русско-прусской дружбы над телом Польши. Нейтралитет Пруссии в годы Крымской войны уже стяжал ей благосклонность царя, но потребовалось польское восстание 1863 г., чтобы в ней утвердиться. В 1846 и 1848 гг. Пруссия кокетничала с поляками, а Австрия выступала главным угнетателем. В 1863 г. Австрия, отдалившаяся от России, претендовавшая на либерализм, поддержала, хотя и неэффективно, поляков; а Бисмарк, наконец, порвал с программой прусских радикалов, поддержав занятие царскими войсками Польши. Антипольское соглашение между Россией и Пруссией (конвенция Альвенслебена) являлось символом, но не выражением практической необходимости. Польских мятежей на прусской территории не произошло, а мятеж в русской части Польши вспыхнул далеко от границы с Пруссией. Конечно, Горчаков, русский канцлер, протестовал против конвенции как унизительной и ненужной; и ее подписание навязал ему царь во имя монархической солидарности. Конвенция Альвенслебена определила характер будущей Германии. Как Бисмарк, так и радикалы были уверены в том, что Германию можно объединить лишь с помощью войны с внешним врагом; и опыт Великой Французской революции показывает их правоту. Но радикалы надеялись на революционную войну против России, которая освободит Польшу и уничтожит как юнкерскую Пруссию, так и русскую монархию. Конвенция Альвенслебена определила, что будущая война будет войной против Франции, против либерального запада, войной, которая
на деле усилит юнкерскую Пруссию и отсечет от корней либеральную Германию.
Гарантировав благосклонность России, Бисмарк затем повернулся к конфликту с Австрией — конфликту, который в три года изменит лицо Европы. В 1863 г. еще казалось, что Австрия господствует и держит в руках инициативу. Ссора Бисмарка с парламентом дискредитировала Пруссию в глазах всей либеральной Германии. Даже осторожные протестанты северной Германии, создатели Национального союза, перестали надеяться на Пруссию. С другой стороны, собранный в 1861 г. австрийский парламент с его немецким большинством наслаждался растущим престижем; и все силы, поддерживавшие главенство Габсбургов в Германии в 1848 г., оживились после долгих лет разочарования. Радикалы, желавшие Великой Германии; традиционалисты, хотевшие вновь увидеть мифическую славу Священной Римской империи; монархи, боявшиеся тирании прусского короля, но согласные с первенством габсбургского императора; католики западной Германии; все, кто надеялся, что Германию как-нибудь объединят мирным соглашением; фактически, все немецкое общественное мнение, кроме прусского офицерского корпуса, глядело на Вену в поисках руководства. Высшей точкой этого руководства стала встреча монархов, устроенная Францем Иосифом во Франкфурте 16 августа 1863 г., последней и самой грандиозной попыткой объединить Германию путем согласия. Австрия предложила усилить союзные власти, создать федеральную ассамблею, составленную из делегатов от парламентов отдельных государств, и добровольную уступку мо-
нархами части своего суверенитета. Этот суверенитет был фикцией, и монархи отдали бы его Австрии, как они отдали его прусскому Эрфуртскому союзу в 1849 г., если бы Австрия была одна в Германии. Но Австрия была не одна, существовала еще Пруссия, и монархи сделали условием своего согласия согласие Пруссии.
Приглашение Вильгельма I на эту встречу вызвало решающий и самый серьезный кризис в карьере Бисмарка. Вильгельм I был королем Пруссии, но он являлся монархом и немцем, и ему было тяжело остаться в стороне, когда монархам предлагают добровольно объединить Германию. Это казалось решением квадратуры круга: немецкое национальное чувство будет удовлетворено, но права монархов сохранены. Бисмарк запретил Вильгельму принять приглашение и, преодолев сопротивление, добился своего. Министр-президент использовал козырную карту: если он уйдет в отставку, Вильгельм вынужден будет уступить требованиям парламента. Конституционная монархия в Пруссии была слишком высокой ценой даже за дружбу немецких монархов. Как в случае с прусским парламентом, так и в случае со встречей принцев, Бисмарк отказался принять конвенционные правила и апеллировал к прусской армии как к действительному фундаменту Пруссии. Он не был связан статьями конституции, которые являлись правовыми фикциями: они вовсе не закрепляли завоеванную средним классом власть. И он не признавал обязательств перед немецкими монархами, являвшихся тоже фиктивными. Вызов Бисмарка нельзя было отразить аргументами; на него требовалось ответить только силой. Либералы из прусско-
го парламента не могли пойти на революцию; монархи во Франкфурте не могли пойти на войну. Единственной реальной силой на франкфуртском собрании был император из дома Габсбургов, но его присутствие там не имело смысла и ничего не дало. Франц Иосиф был узкомыслящим монархом, главой самой мракобесной династии во всей Европе. Его альянс с либералами в немецкой Австрии, а тем более его обращение к немецкому либерализму были притворством, политической случайностью, не имевшей значения. Франц Иосиф определенно завидовал Пруссии и хотел бы вести против нее старомодную династическую войну; но вековые традиции его дома не давали императору вести войну в качестве вождя революционного немецкого национализма. Суждение Франца I, высказанное в 1815 г., оставалось верным: «Только якобинец может принять корону».
Провал франкфуртской встречи покончил с последним шансом Германию, созданным переговорами, и так прервалась последняя тонкая нить исторической преемственности. Призрак Священной Римской империи, призрак стабильной цивилизованной Германии, призрак вольных городов и немецкого либерализма — все они промелькнули на франкфуртской встрече августа 1863 г. Потерпела поражение и политика Шмерлинга — либеральная Австрия под управлением немцев. Если бы австрийской политикой ведали рационально, если бы Франц Иосиф был бы способен безоговорочно следовать одной политической линии, то Австрия в 1863 г. могла вернуться к меттерниховско-му консерватизму и возродить реакционное партнерство с Пруссией. Но австрий-
ские верховные власти пребывали в состоянии хаоса, Франц Иосиф склонялся то к одной стороне, то к другой: он был слишком диктатором, чтобы идти с либералами, и являлся слишком амбициозным, чтобы ограничиться негативным консерватизмом. Бисмарк пытался, возможно, не веря в успех, но настойчиво, возродить сотрудничество времен «Священного союза»; но Франц Иосиф и его министры не могли открыто вернуться ко дням Меттерниха. Мы бы отвлеклись, если бы решили рассмотреть вопрос, важный лишь для биографии Бисмарка, когда он оставил надежду договориться с Австрией без войны, или оценить как искренние сначала предложения дружбы, которые постепенно стали использоваться для провокации конфликта. Бисмарк, конечно, искал австрийской дружбы дольше, чем он писал впоследствии или утверждали историки-бисмар-кианцы; но он не был таким терпеливым и искрением, как недавно стали утверждать немецкие историки. Но несмотря на то, насколько враждебны были его средства, главной его целью было восстановление австро-прусского союза, монархического альянса против либерализма и, что важнее, непреодолимого барьера (как во время Меттерниха) против полного объединения Германии и Великой Германии.
Средством, с помощью которого Бисмарк утвердил свое господство в Европе и расчистил сцену для изменения взаимоотношений с Австрией, стал шлезвиг-гольштейнский вопрос, великий романтический спор 1848 г., ныне принявший новую форму. Конфликт 1848 г. был отложен, не решен, Лондонским договором 1852 г.: оба герцогства остаются под суверенитетом короля Дании; националь-
ные претензии как датчан, так и немцев были проигнорированы. Позже, в 1863 г., скончался последний король Дании по мужской линии, и вновь вскрылась проблема герцогств. Но обстоятельства весьма отличались. В 1848 г. униженная Пруссия подчинилась указаниям самопровозглашенного Национального собрания и думала освободить герцогства для национальной Германии. В 1864 г. немецкий национализм, все еще обескураженный, цеплялся за прусскую армию и аплодировал захвату Шлезвига и Гольштейна пруссаками — странная победа либерализма, которая привела к тому, что широкая автономия, ранее имевшаяся у герцогств, была заменена диктаторским прусским правлением. Дания контролировала вход в Балтийское море, два герцогства были так же важны для безопасности Зунда, как, скажем, Галлиполи для безопасности проливов Босфор и Дарданеллы. Но Англия и Россия не повторили своих действий 1848 г. Россия была ослеплена поражением в Крымской войне и сбита с толку монархической солидарностью конвенции Альвенслебена. Англия полагалась только на престиж господствующей морской державы, тогда не сработавший. У нее не было континентального союзника, так как Наполеон III решил не противостоять этому и тем самым вступил на путь, который привел к разрушению французского господства в Европе. Австрия действовала глупее всех. Она была слишком консервативна, чтобы участвовать в освобождении герцогств ради Германии; но она и не совсем порвала с национальным чувством Германии, чтобы следовать консервативному курсу поддержки договора 1852 г. Поэтому она предпочла худший
курс из возможных: она помогла завоевать Шлезвиг и Гольштейн для Пруссии и этим оскорбила как немецкий национализм, так и иностранные державы. В 1864 г. Дания, изолированная и разбитая, пошла на мир и уступила герцогства в совместное владение Австрии и Пруссии.
В последующие восемнадцать месяцев Бисмарк одной рукой предлагал Австрии союз, а другой — готовил против нее войну. Его предложение в августе 1864 г., что если Австрия уступит Пруссии свои права на герцогства, то Пруссия поможет ей вернуть Ломбардию (нарушение Шенбруннского договора), возможно, было искренним. И, возможно, он искренне сожалел, что в октябре 1864 г. в итоге не пустил Австрию в Таможенный союз. Очень характеризует Бисмарка то, что он уехал тогда в отпуск в Биарриц, чтобы свалить на коллег совершение этого решающего, непоправимого, шага, против совершения которого он мог давать безопасные, но бессильные советы. Возможно, притворным был Гаштейнский договор (август 1865 г.), которым Бисмарк разделил герцогства: Шлезвиг — Пруссии, Гольштейн — Австрии. Бесспорно, фальшивым являлось его последнее предложение в мае 1866 г. разделить Германию между Пруссией и Австрией — фальшивым не в том смысле, что не отражало целей Бисмарка, но в том — как он уже усвоил из богатого опыта, — что Австрия не желает соответствовать его планам. Все эти проекты шли вразрез с укоренившимися последствиями 1848 г. Революция 1848 г., несмотря на уступки либерализму, не затронула фундаментально юнкерскую Пруссию, но, несмотря на военные победы 1849 г., нельзя уже было реставриро-
вать аристократическую Австрию. В дни Меттерниха австрийский император оставался самостоятельным: он балансировал не между свои народами, а над ними. В 1860-е гг. монархия Габсбургов могла держаться на плаву лишь потому, что вступала в партнерство с той или иной группой подчиненных народов. Сотрудничество с немцами средних классов, линия Шмерлинга, заставляло Австрию искать одобрения у национального немецкого чувства в Германии и преграждало путь к консервативному партнерству с Пруссией. Возврат к аристократическому консерватизму, политике 1860 г., к которой вернулись в 1865 г., определенно освобождал Австрию от любых обязательств перед немецкими либералами, но эти аристократы никогда бы не признали равными себе худородных прусских юнкеров и, более того, сознавая свою слабость, они искали поддержки отсталых славянских народов империи. «Австрославизм», причудливая федералистская смесь из феодализма и славянских национализмов, делал соглашение с Пруссией невозможным. Как могли юнкеры, угнетатели поляков, идти нога в ногу с империей, в которой славянским народам разрешено было умеренно существовать, что вредило «нациям господ», немцам и мадьярам?
Таким образом, реальная задача Бисмарка, независимо от его склонностей, заключалась в изоляции Австрии и в поиске союзников. Разрушить немецкий баланс, созданный на Венском конгрессе, пока его организаторы смотрят на это бессильно или даже с поощрением, — мастерская работа! На протяжении больше чем трехсот лет, державы на окраинах континента — Франция и сна-
чала Швеция, потом Россия —навязывали свои порядки Центральной Европе. За два года, в 1864—1866 гг., ситуация изменилась на прямо противоположную, и скоро Центральная Европа стала претендовать на то, чтобы устанавливать порядки сначала для Франции, потом для России, затем — для всего мира. Политика царизма была монотонно сосредоточена на отмене статей Парижского мирного договора, касающихся Черного моря, и Россия заплатила бы любую цену, лишь бы увидеть, что Австрия больше не влияет на Балканы. Подход Франции не был так прост. Все французские интересы требовали баланса сил в Германии и сильной Австрии на Балканах, но интересы Наполеона III не совпадали с интересами Франции. Чтобы его режим держался во Франции, ему нужны были внешнеполитические успехи, следовательно, политика потрясений, а не консерватизма; и он подталкивал Бисмарка против Австрии. Французская политика оттягивала это до последнего, но когда настал решающий час, Наполеон III принял сторону общеевропейского беспорядка, чьей непосредственной жертвой и стал.
Бисмарк обеспечил нейтралитет России и Франции, но требовалось больше. Мольтке-старший, глава прусского генерального штаба, был уверен в победе только в случае быстрой войны. Так, хотя сил первой линии у Пруссии было больше, ее население составляло лишь половину от австрийского; кроме того, предпринятые Бисмарком дипломатические меры предосторожности могли не сработать в случае долгой войны. Чтобы быстро покончить с Австрией, Бисмарк вступил в союз с тремя революционными «господскими»
нациями 1848 г. — итальянцами, мадьярами и немецкими радикалами. Альянс с Италией являлся формально (8 апреля 1866 г.) наступательным союзом двух государств. С венграми альянс был скрытый, но не менее реальный: венгры, еще подчиненные Вене, саботировали оборону, и победа Бисмарка дала им фактическую независимость. Альянс с немецкими радикалами был политическим, выраженным в предложении Бисмарка от 9 апреля 1866 г. о немецком парламенте на основе всеобщего избирательного права. Это предложение означало разрыв с консервативной Австрией и идеей «Священного союза»; оно означало и окончательный разрыв с прусскими либералами и всеми, кто надеялся на реформы в добровольно объединившейся Германии. Всеобщее избирательное право было не либеральной, а революционной мерой, и к его введению Бисмарка постоянно подталкивал революционный социалист Лассаль, как к средству утопить либеральных юристов из прусского парламента с их конституционными принципами, выгодными среднему классу. Идея Лассаля запала Бисмарку в голову. Лассаль хотел дать право голоса промышленным рабочим, которых опыт экономических споров сделал врагами капиталистов-либералов. Бисмарк же озаботился наделить правом голоса консервативное крестьянство: в Германии две трети населения жило в сельской местности. Когда позже Германия стала преимущественно городской страной, то показалось, что Бисмарк просчитался; и он сам признал это в своей долгой борьбе с социал-демократами. Но на еще более далекой дистанции расчет Бисмарка оказался верен. Людей — все равно, горожан или се-
лян — волновали вопросы материального благополучия, а не юридических принципов; революционная же идея народного суверенитета убила либеральные доктрины уважения к закону и к установленным правам. Лассаль уже предлагал Бисмарку союз, чтобы сокрушить прусскую конституцию: в обмен Бисмарк покончит с экономическим абсолютизмом капиталистов и даст рабочим социальное обеспечение. Лассаль был визионером, генералом без армии - как сказал о нем Бисмарк: «Что мог бедный дьявол предложить мне?» Его отвергли товарищи-социалисты, Маркс и Энгельс. Они тоже с торжеством писали, что Бисмарк делает работу за них: чем более централизованным и сильным будет немецкое государство, тем легче они возьмут в нем власть. Несмотря на их теоретическое восхищение идеями Великой Французской революции, они видели в юнкерских завоеваниях и в том, что юнкеры разбили немецкий средний класс, только хорошее. Таким образом, предложение всеобщего избирательного права завершило решение квадратуры круга, с помощью которого Бисмарк сделал юнкеров, самый слабый и реакционный класс Германии, желанными союзниками для самых могущественных и прогрессивных классов. Капиталисты приняли власть юнкеров, потому что она дала им объединение и процветание; рабочие — потому что она дала им социальное обеспечение и право голоса. Единственной потерей была Свобода3 — а она не такая вещь, которая появляется в бухгалтерских книгах или списках привилегий профсоюза.
3 Так в тексте: слово «свобода» (Freedom) написано с прописной буквы— прим. пер.
Предложение ввести всеобщее избирательное право определило характер будущей Германии. В апреле 1866 г. оно было внесено как практический маневр. Массы еще не считались политической силой; их нельзя было за ночь вызвать к жизни с помощью прусского манифеста. Это не привлекло на прусскую сторону большинство радикалов среднего класса — что в Пруссии, что за ее пределами. Они, несмотря на свой радикализм, все еще придавали значение конституционной процедуре и не могли легко забыть неконституционное правление Бисмарка в Пруссии. Кроме того, всеобщее избирательное право отпугнуло умеренных либералов-реалистов Национального союза, которые до этого приветствовали прусское лидерство в Германии как более легкий и умеренный путь. В результате, когда в июне 1866 г. спор между Австрией и Пруссией перерос в войну, все немецкое общественное мнение, за исключением немногих непримиримых противников Австрии, было на стороне Австрийской империи. Нет ничего более неверного, чем полагать, будто бы война 1866 г. была для Пруссии народной войной. В тех частях Пруссии, что являлись больше немецкими, чем прусскими, особенно в Рейнской области, было заметное сопротивление призыву резервистов, а антивоенные демонстрации устраивали даже в Берлине. В Союзном сейме все государства, не находившиеся под прицелом прусских пушек, проголосовали за осуждение Пруссии; и хотя это голосование выражало в первую очередь настроение монархов, оно представляло также чувства их либеральных парламентов. Армии немецких государств сражались с пруссаками добровольно, если не с энтузиаз-
мом. Но ни одно из них, кроме Саксонии, даже во время этого кризиса, не согласилось выработать общий план обороны или жертвовать ради общего дела: это не доказывает того, что они желали прусской победы, но лишь демонстрирует то, что Лига суверенных государств не способна была даже к самосохранению. Словом, Германию завоевали, а не объединили.
Война между Австрией и Пруссией продлилась три недели (семь, с учетом времени на заключение мирного договора), это было достаточно только для того, чтобы занять позиции и вступить в генеральное сражение. 3 июля австрийская армия была наголову разбита под Садовой (Кениггрецем). Тотчас же Бисмарк вновь предложил умеренные условия — те же, что и до войны. Хотя во время войны он поощрял попытки мятежа в Венгрии и даже предлагал чехам в Богемии независимость, меньше всего он хотел разрушить монархию Габсбургов. Габсбурги были его главными союзниками против Великой Германии. Поэтому Австрия не отдала никаких территорий Пруссии, кроме своей теоретической доли в виде Гольштейна. Но она оставила немецкие дела, Германский союз был распущен. Из немецких государств севернее реки Майн Пруссия аннексировала все воевавшие против нее, кроме Саксонии, которая была вознаграждена за свое сотрудничество с Австрией тем, что австрийцы защитили ее существование; а все государства севернее реки Майн — все равно, сражались ли они за Пруссию или против — вынуждены были образовать новый Северогерманский союз под прусским контролем. Создание этого Союза лишало аннексии смысла и даже делало их неже-
лательными. Аннексированная или нет, Северная Германия подчинялась Пруссии на войне, а ее князья становились полезными союзниками Бисмарка в борьбе против либерализма. Но Вильгельм I не мог избавиться от идеи, что воевавшие против Пруссии монархи заслуживают наказания, и Бисмарк уважил такое моральное вмешательство в свои планы.
Прусский парламент был распущен в начале войны, а новые выборы назначены на самый день битвы при Садовой. Либералы, хотя и ослабли, но сохранили большинство; однако они понимали, что новый роспуск, после новостей о победе, их погубит. Умеренные вышли из Прогрессивной партии и сформировали Национал-либеральную партию. 3 сентября 1866 г. прусский парламент 230 голосами против 75 дал Бисмарку прощение за неконституционный сбор налогов. Голосование 3 сентября было таким же решающей вехой на дороге немецкой истории, как Билль о правах — в английской истории или клятва в зале для игры в мяч — во французской. Во всех трех случаях заканчивалась борьба между короной и парламентом; но в Пруссии победила корона. Немецкий либерализм, выраженный Франкфуртским национальным собранием, никогда не боролся с реальным врагом и потому не имел перспектив реального успеха. Прусский либерализм сражался в реальной битве, пусть вяло, и мог одержать реальную победу, если бы Бисмарк утратил контроль над ситуацией. После 3 сентября либерализм в Пруссии был мертв. Прусское королевство, военная монархия, нуждалось в парламенте только для того, чтобы он одобрял королевские военные расходы; но либералы
согласились, что король имеет право брать деньги на армию без согласия парламента. Либералы пожертвовали своими принципами не из страха или ради материальных благ; они были обольщены успехом, и успех стал условием, по которому монархия Гогенцоллернов сохранила власть. Капиталистический средний класс перестал требовать контроля над государством 3 сентября 1866 г.; он принял власть юнкеров и свел свой либерализм к надежде, что юнкерская власть будет осуществляться в либеральном духе: их целью стала «либеральная администрация», а не либеральное правительство.
Отречение прусских либералов и поражение парламентского правительства привели к значительным социальным последствиям. Парламент не контролировал государство; следовательно, он не мог проложить для личности путь к власти. Следовательно, лишь люди второго ряда из средних классов шли в политики. Интеллектуальные способности политиков упорно и без перерыва снижались; уцелел только талант бесплодного, негативного критиканства. Политические партии неизбежно превратились в группы по интересам, озабоченные лишь тем, чтобы получить от государства больше уступок для своей группы, но никогда не думавшие, что могут сами взять на себя ответственность. Действительно способные и амбициозные представители среднего класса оставили политику и целиком ушли в промышленность и финансы. Как писал Зомбарт, великий историк экономики, в 1903 г.: «У нас нет такого отвлечения таланта в область политики, которое присутствует в других государствах. Ни богатый, ни, что более важно, одаренный
представитель среднего класса не покинет экономическую жизнь, чтобы посвятить себя политике». В результате, немецкой экономикой управляли гораздо более умело, гораздо более систематично, чем в других странах. Немецкую промышленность возглавляли образованные и убежденные люди; неудивительно, что она вскоре превзошла весь мир. Но в этом было нечто большее. Капитаны индустрии не были озабочены в первую очередь материальными соображениями или техническими достижениями: ими двигала та же жажда власти и то же стремление сделать свою страну великой, что в Англии и Франции побуждало людей избрать карьеру политика. Поэтому немецкая промышленность была промышленностью боевитой, конкурентоспособной, сосредоточенной на производстве товаров, которые делают государство сильнее, а не товаров, которые делают людей богаче. Германия господствовала в тяжелой и химической промышленности, в производстве оружия и искусственных заменителей, которые сокращали ее зависимость от ввоза сырья из-за моря — снова для подготовки к войне. Все, что в Германии было талантливого, искало в промышленности эрзац политической власти, которой их лишили 3 сентября 1866 г. Они усиливали военную монархию и побуждали ее завоевывать другие страны, чтобы смириться с тем фактом, что их самих завоевали.
Поражение Австрии разрушило баланс, существовавший в Германии с XVI в., со времен Карла V. Теперь Пруссия стала единственной державой в Германии. Единственным барьером на ее пути к господству оставалась Франция, которая скоро пожала плоды того, что позволи-
ла разрушить работу Ришелье. В 1866 г. Бисмарк не был готов к войне против Франции, поэтому позволил государствам к югу от реки Майн «независимое международное существование». Эти государства, не имевшие силы, были фикцией. Но они прожили еще четыре года под призрачной защитой слабеющей руки Наполеона III. Бисмарк не спешил. Он создал, почти единолично, Северогерманский союз; и всплеск национального энтузиазма, последовавший за событиями 1866 г., возбудил в юнкерах страх перед немецким радикализмом. В 1867 г. министр-президент сказал: «На наш век сделано достаточно»; и он был готов оставить южную Германию на будущее, если Наполеон III смирится со своим поражением. Но Наполеон III нуждался в успехе более отчаянно, чем когда-либо; и с момента окончания войны он начал интриговать для заключения союза с Австрией, который ему следовало заключить до начала войны.
Он опоздал. После 1866 г. монархия Габсбургов, наконец, потеряла свободу маневра. В начале 1867 г. Франц Иосиф заключил с мадьярами политическую сделку, известную как «компромисс», в рамках которой мадьяры приняли общую габсбургскую армию и общую внешнюю политику, а в обмен на это Венгрия во внутренних делах становилась независимой, и в ней сохранялось господство мадьяр. Мадьяры стали самой могущественной силой в Австро-Венгрии. Господство венгров в Венгрии и господство Венгрии в Австро-Венгрии было в той же мере работой Бисмарка, что и господство юнкеров в Пруссии и господство Пруссии в Германии. Мадьяры это понимали и решительно преградили путь всяким попыткам
разрушить работу Бисмарка. Они были не одиноки. Немцы Дунайской монархии поддержали попытку Шмерлинга установить власть Габсбургов над Германией; и они, потерпев поражение в 1866 г., впервые за тысячу лет были исключены из рейха. Но теперь они тоже были против любой попытки пересмотреть итоги Садовой. Франц Иосиф дал Австрии конституцию, и австрийские немецкие либералы имели по ней преимущества: это являлось необходимой частью компромисса с мадьярами. Победа Габсбургов над Пруссией не только покончила бы с венгерской независимостью, она покончила бы и с австрийским либерализмом тоже и вручила бы монархию Габсбургов в руки славянских народов. Не желая рисковать, давая равенство славянам и превращаться в меньшинство в Австрии — кем они, собственно, и были, — немецкие австрийцы предпочли тоже стать гарантами труда Бисмарка. Немногим политикам державы Габсбургов, все еще надеявшимся на реванш, перерезали сухожилия. Они могли вновь начать борьбу с Пруссией только в том случае, если готовы были также бороться с мадьярами и австрийскими немцами и искать союза со славянскими народами. Но противники Пруссии в Австрии были крупными аристократами, крупными землевладельцами клерикально-консервативных взглядов. Было невозможно, что они станут радикальными вождями своих снедаемых земельным голодом крестьян. Поэтому, несмотря на династическую неприязнь, монархия Габсбургов была обречена оставаться сателлитом Пруссии-Германии. Альтернативой была аграрная и социальная революция.
Франция была изолирована в 1870 г. так же, как Австрия в 1866 г. России был предложен последний шанс не допустить появления великой державы в центральной Европе, но царь упорно вцепился в свою цель — покончить с разоружением на Черном море. Он получил свою долю: в 1871 г. оскорбительные статьи Парижского мирного договора были аннулированы. Но ужасной ценой: в августе 1870 г. Бисмарк спровоцировал войну с Францией по мелкому вопросу; все государства южнее реки Майн вступили в войну; французские армии были разбиты и уничтожены в пограничном сражении, под Седаном и в Меце; в начале 1871 г. Париж капитулировал перед немцами. Французская республика, покалеченная, не имевшая друзей, отдала Эльзас и Лотарингию, чем укрепила стратегическое положение Германии, и выплатила большую контрибуцию. Более того, Бисмарк убедил немецких князей предложить немецкую корону Вильгельму I, и 18 января 1871 г. в Версале была провозглашена Германская империя. За девять лет, с 1862 по 1871 г., Пруссия из самой слабой и наименее уважаемой великой державы превратилась в господствующую страну Европейского континента.
Успех Бисмарка был таким быстрым и таким совершенным, что многие наблюдатели, как тогда, так и теперь, считают его неизбежным. Развитие немецкого национализма и, возможно, даже рост немецкого экономического могущества были неизбежными; но не было ничего фатального в той специфической форме, что они приняли. Без Бисмарка объединение Германии могло случиться вопреки прусской монархии и прусским землевладельцам; и без успеха Бисмарка промышленное развитие
Германии приняло бы другие, менее брутальные, формы. Объединение Германии Пруссией шло наперекор всем правилам, это был гигантский подвиг, за который Германия и Европа позже расплатились многими годами страданий. Еще менее неизбежной была победа Бисмарка над европейскими великими державами, так долго удерживавшими Германию в раздробленном состоянии. Бисмарк обязан своим успехом разобщенности и слабоволию своих оппонентов. Коалиция, или даже затянувшаяся война, могла погубить его. Но все чувство европейской солидарности исчезло. Каждая европейская держава безрассудно стремилась к собственным целям: Россия думала только о Черном море, Наполеон III — о престиже, а Австрия пыталась совместить целый ряд противоречивых политических линий — и все эти линии были эгоистичными. Старая общность аристократических интересов была разрушена; на ее место еще не пришла общность народов и их интересов. Наградой Европе стала бисмарковская Германия. Каждому изолированному бойцу не хватало упорства. Ни Австрия в 1866 г., ни Франция в 1870 г. не сыграли ва-банк, хотя только такой прием мог сработать против государства и класса, постоянно существовавших на грани жизни и смерти. После Садовой монархия Габсбургов думала только о сохранении династии; после падения Парижа французские крестьянство и буржуазия думали лишь о сохранении удобного для них экономического положения. Цену сопротивления, которую они отказались уплатить, позже стократно заплатили их потомки.
Но кажется недостаточным объяснить успех Бисмарка только ошибками его оп-
понентов. И тогда, и много лет спустя, прусские победы считаются доказательством силы национализма, и, благодаря неведомому нам ходу мысли Бисмарка, он тоже стал приписывать свою победу национализму, рядиться под национального энтузиаста. Но в действительности немецкий национализм сделал для побед 1866 и 1870 г. лишь немногим больше, чем в 1813 г. В 1866 г. немецкое национальное чувство — в той мере, в какой оно существовало — было против Пруссии; в 1870 г. немецкие профессора убивали французов со своих университетских трибун, но реальной войной занималась прусская офицерская каста, для которой национальный энтузиазм был отвратителен. Вильгельм I выражал чувства своих товарищей-офицеров, когда пытался увильнуть от императорской короны и отказался говорить с Бисмарком в тот день, когда ему была навязана корона.
Позже более материалистическое поколение нашло объяснение прусской победы в ее количественном перевесе и лучшей материальной части. Но это перенос в 1866 и в 1870 гг. реалий 1914 или 1940 г. В 1866 г. население Пруссии составляло 18 миллионов человек против австрийских 33 миллионов. Аннексии 1866 г. добавили еще три миллиона подданных (и большинство из них этого не хотели и были ею разочарованы) и контроль над еще тремя миллионами в пределах Северогерманского союза. Союз с южнонемецкими государствами дал к войне 1870 г. 40 миллионов человек (с аннексией Эльзаса и Лотарингии в 1871 г. — 41 миллион человек), но из них эффективно к войне был подготовлен только прусский элемент. Население Франции составляло 37 миллионов, а по-
скольку уровень рождаемости в ней был ниже, то и доля боеспособных людей была выше, чем в Пруссии. Не менее мифическим было и прусское экономическое превосходство. В Пруссии стало добывать больше угля, чем во Франции к 1860 г., а в 1870 г. — вдвое больше; но выплавка железа и стали не превосходила французскую до 1871 г. Кроме того, Пруссия отставала от Франции по внедрению достижений военной промышленности. В 1866 г. прусское ружье было лучше австрийского; но прусская артиллерия уступала числом, калибром и квалификацией австрийской. В 1870 г. не только французская артиллерия превосходила прусскую [с технической точки зрения], но и шасспо, французская винтовка, превосходило прусское игольчатое ружье. На деле пруссаки выиграли несмотря на то, что их Крупп уступал австрийской «Шкоде» в 1866 г. или французскому «Шнейдер-Крезо» в 1870 г. У Пруссии железных дорог было не больше, чем у Франции: разница была в том, что она знала, как ими пользоваться.
В этом — суть. Триумф Пруссии был триумфом воли, а не материального превосходства, триумфом планирования, предвидения, сознательного руководства. Прусские генералы были достаточно заурядны. Не только Бисмарк, но и принц Фридрих Карл, сам бывший выдающимся генералом, говорил о них презрительно. Но незаурядным был прусский генеральный штаб, использующий методы крупных предприятий для руководства армией. Как всегда, «война была национальной промышленностью Пруссии», и прусские офицеры внесли в войну точность, аккуратность, системность. Основой их успеха было железнодорожное расписание.
А за ним лежали песчаные пустоши восточной Германии, где их владельцы веками учились безжалостной, неуемной эффективности. Но было и нечто большее. Никакой план генерального штаба не смог бы привести к победе без стойкости прусского солдата. Он мог идти маршем дольше, жить на более скудном пайке, терпеть более жестокие потери, чем французские или австрийские солдаты. Но он не был, как австрийский или французский воин, рекрутом, призванным на долгую службу, закаленным многими годами военной дисциплины. Он был гражданином, оторванным от гражданской жизни или скоро вступающим в нее. Поэтому к своей стойкости он добавлял инициативу, способность гражданского лица действовать самостоятельно, но в соответствии с военной целью. Против механического повиновения регулярных армий или даже патриотического энтузиазма национального призыва, пруссаки выставили неодолимый дух крестоносцев. Они, подобно кромвелевским железнобоким, были вдохновлены верой в дело. Но в какое дело? А не во что иное, как в дело завоевания. Немецкие националисты долгое время считали, что слабость Германии является доказательством недостатка свободы в ней; следовательно, если Германия будет сильной, то она автоматически станет свободной. Прирученные лютеранской традицией, которая сама по себе была результатом провалов XVI столетия, обескураженные политическими неудачами XIX в., немцы думали обрести свободу, завоевывая других.
Убежденные в том, что они сражаются за святое дело, немцы чувствовали, что морально превосходят противника так же, как тевтонские рыцари чувствовали
свое превосходство над прибалтийскими язычниками и привнесли в войну цивилизованных наций безжалостное варварство, унаследованное ими от восточных границ. Довольно долгое время, особенно в годы Просвещения, западный мир видел только западное лицо Германии — Германии литературы и музыки, Германии либерализма и науки, Германию мирной промышленности. В 1870 г. Германия впервые обернулась на запад своим восточным лицом, которое до того глядело на славян, лицом безжалостного убийцы и захватчика. В Англии и даже во Франции люди либерального склада ума отказывались верить в доказательства немецких зверств или, в лучшем случае, полагали, что немцы станут вести себя лучше, когда наберутся больше завоевательного опыта. Говорили, что немцы всего лишь завоевывают Францию, как семьдесят лет назад Наполеон завоевал Германию. Но наполеоновские армии маршировали под знаменами идеи, в отличие от немецкой армии. Пруссия ради Пруссии, Германия ради Германии; в конечном счете, мировое господство ради мирового господства: таким было кредо новых крестоносцев, кредо, которое не могло привлечь неофитов. Война 1870 г. сделала Германию сильнейшим государством в Европе — таким же, как Испания в XVI столетии и Франция при Людовике XIV и Наполеоне I. Каждая из предшественниц Германии стояла за что-то: Испания — за контрреформацию, монархическая Франция — за аристократическую цивилизацию, наполеоновская Франция — за равенство и гражданские свободы. Германия не стояла ни за что, кроме немецкой власти. Организаторские способности, беззаветная верность, кри-
тический ум, научная пытливость, которые в Западной Европе освобождали людей от тирании других и, что важнее, тирании природы, в Германии были использованы для того, чтобы освободить немецкое государство от контроля соседей или соб-
ственных подданных. Высочайшие достижения ума, которыми располагали немцы, были поставлены на службу безмозглому делу.
Литература и источники:
Тейлор 1995 — Тейлор А. Вторая мировая война // Вторая мировая война: два взгляда. М.: Мысль, 1995. 556 с.
Черчилль 1936 — Черчилль У. «Германия никого и ничего не боится» (речь в марте 1936 г.) // Winston Churchill's Life: The Power of Words [Электронный ресурс] URL: http://churchill.pw/ germanija-nikogo-i-nichego-ne-boitsja.html (Дата обращения: 12.02.2019).
Burk 2000 — Burk K. Troublemaker: The Life and History of A.J.P. Taylor. New Haven and London: Yale University Press, 2000.
Taylor 1945 — Taylor A. The Course of German History. London: Hamish Hamilton Press, 1945. Taylor 1954 — Taylor A. The Struggle for Mastery in Europe. London: Clarendon Press, 1954.
References:
Burk 2000 — Burk K. Troublemaker: The Life and History of A. J. P. Taylor. New Haven and London: Yale University Press, 2000.
Cherchill 1936 — Cherchill W. "Germaniya nikogo i nichego ne boitsya" (rech' v marte 1936 g.) ["Germany is not afraid of anybody and anything" (speech on 1936, March)] Winston Churchill's Life: The Power of Words. URL: http://churchill.pw/germanija-nikogo-i-nichego-ne-boitsja.html (Accessed: 12.02.2019).
Taylor 1945 — Taylor A. The Course of German History. London: Hamish Hamilton Press, 1945. Taylor 1954 — Taylor A. The Struggle for Mastery in Europe. London: Clarendon Press, 1954. Taylor 1995 — Vtoraya mirovaya voyna. Vtoraya mirovaya voyna: dva vzglyada. Moscow: Mysl Publ., 1995. 556 s. (Taylor A.J.P. The Second World War. London: Hamish Hamilton Press, 1975).
Вартанян Рубен Давидович
Студент I курса магистратуры факультета архивного дела Историко-архивного
института РГГУ.
E-mail: [email protected]
Vartanyan Ruben Davidovich
First year graduate school of Moscow State Institute for History and Archives of RSUH. E-mail: [email protected]
