CC BY
67
АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ОПРОСОВ
Юрий ЛЕВАДА
Активы и ресурсы общественного мнения
Утверждение о том, что общественному мнению (как оно дано в результатах опросов) нельзя верить "на слово", перестанет быть простой банальностью, если мы сможем определить рамки и значение той информации, которую приносят исследования. В получаемых данных можно, при известном упрощении, выделить два уровня: уровень "активных" суждений, непосредственно связанных с определенными действиями (готовность что-то покупать, в чем-то участвовать, кого-то поддерживать и т.п.), и уровень обобщенных, символических, а также "интровертных" суждений, которые скорее связаны с обобщенными оценками ситуации или состояниями субъектов. Известно, что вербальная формулировка вопроса-ответа не всегда позволяет различить эти уровни, поскольку декларированное респондентом намерение действовать может означать лишь оценку и наоборот: далеко не всегда участвуют в заявленных акциях те, кто, по их словам, собирался это делать (голосовать, бастовать, приобретать и пр.). Поэтому для понимания результатов исследований важно представить механизмы взаимосвязей и "переходов" между этими уровнями — между "словом" и "делом" (точнее, между словом, которое остается декларацией, и словом, переходящим в определенное действие).
Если рассматривать общественное мнение под углом зрения его практических выходов, то "нижний" его уровень можно трактовать как потенциал, или ресурс, соответствующего действия. Можно, в частности, вычислить вероятность практического использования данного ресурса или аналитически представить структуру, механизм такого использования. Следует учесть при этом, что "нижний" уровень обладает и собственным, самодостаточным значением, например обеспечивая самоутверждение или эмоциональное уравновешивание человека, его принадлежность к определенной группе и т.д.
Для индивида переход от слова к практическому действию опосредован внутренней работой мысли, оценкой вариантов, соотнесением средств и целей, общепринятых стандартов поведения и индивидуальных стремлений, эмоциональных напряжений и холодных расчетов и т.д.
Процесс этот доступен в основном теоретической реконструкции, отчасти — психологическому эксперименту. Но в исследованиях общественного мнения различные стадии и компоненты перехода от мысли к слову и от слова к действию можно, как кажется, представить наглядно, развернув его в эмпирически данном, зримом и измеримом "пространстве" множества позиций. Именно такое пространство дают результаты массовых опросов.
В качестве примера возьмем некоторые механизмы перехода между уровнями общественного мнения в различных его сферах на материалах исследований последних лет.
Ресурсы и акты потребительского поведения. Потребительское поведение является, очевидно, простейшим и модельным образцом экономического действия. Регулярно наблюдаемые покупательские ориентации и установки населения дают, как будто, наиболее простой и удобный материал для изучения интересующей нас проблемы. (Простота ситуации здесь, впрочем, условна и может быть обманчивой.) Экономические и тем более маркетинговые исследования чаще всего рассматривают ситуации
целенаправленного поведения, а потому идеально приспособлены для изучения структуры перехода от соответствующего ресурса к его реализации.
Ресурсами потребительского поведения можно считать, например, наличие у потенциальных потребителей соответствующих запросов (или, по Дж.Кейнсу, "склонности к потреблению") и денежных средств, наличие на рынке определенного набора потребительских благ и услуг, а также наличие посредников между спросом и предложением (реклама, транспорт, кредит и пр.)
В этой "экономической" цепочке пропущены — поскольку не укладываются в ряд с другими, но принадлежат другим плоскостям ситуации — факторы социокультурного и социально-психологического происхождения: привычки и стереотипы потребления, давление социального окружения, влияние лидирующих групп, подсознательные влечения, связанные с самоутверждением личности, стремлением быть "не хуже других" и т.д. В единичном акте приобретения определенного блага сходятся все "линии" спроса, предложения и посреднических факторов. Но в таком представлении тоже кроется сильное упрощение: ведь единичные акты потребления существуют в рамках замкнутого кольца (спирали) воспроизводства и трансформации всех компонентов спроса и предложения, включая и те, которые принято относить к удовлетворению и формированию человеческих потребностей.
Конечно, в набор потребительских запросов входит и удовлетворение потребностей физического выживания человека (пища, одежда, кров и пр.), но в нормальной социальной среде эти потребности не действуют сами по себе, вне социальных и культурных форм. Нельзя поэтому вывести потребительский спрос из "естественных потребностей" или — в духе Т.Веблена — делить потребление на "естественное" и "демонстративное" (conspiquios consumption). Вне рамок мыслительных парадигм классического рационализма XVIII в. не существует того рационально-’’экономического" поведения и того рационально-экономического человека, на которые рассчитывали когда-то рационалисты и утописты всех направлений. "Простота" экономического поведения оказывается весьма условной.
С этими оговорками вернемся к структуре и ресурсам максимально упрощенной потребительской ситуации. Наиболее общая картина структуры потребительского поведения в мониторинговых опросах (программа индекса потребительских настроений, проводимая по заказу Фонда "ИПН—Россия") выглядит так: в мае 1998 г. 20% опрошенных считали, что сейчас в целом хорошее время для покупки товаров длительного пользования (ТДП) для дома, 19% — что время для этого не хорошее и не плохое, 46% — что время плохое, остальные затруднились с ответом. То, как чаще всего респонденты объясняли свои позиции, показано в табл. 1.
Итак, по сути дела, все сводится к тому, что "товары есть — денег нет". Но эта слишком общая, скорее, даже настроенческая, позиция. Она дает некоторое представление о предельной численности возможных "серьезных" покупателей (т.е. ориентированных на приобретение ТДП, электроники) около 40%. Это, видимо, и характеризует масштаб ресурсов потребительского поведения (табл. 2).
Оказывается, ресурс потребительского спроса на компьютеры сравним с ресурсами спроса на автомобиль и жилье, а в столицах даже превышает каждый из них. (Вероятно, особая проблема состоит в том, что сегодняшний спрос на жилье сдерживается сверхвысокими ценами.)
Таблица 1
Факторы "за" и "против" приобретения для дома ТДП (май 1998 г.)
Позитивные факторы % Негативные факторы %
Большой выбор товаров 16 Плохое материальное положение, нет денег 48
Высокое качество товаров 2 Большой выбор товаров, но нет денег 11
Можно выбрать нужный товар, доступный по иене 1 Высокие цены, слишком дорого 6
Выгодно вкладывать деньги в товары, вещи 1 Нельзя выбрать нужный товар, доступный по цене 1
Цены будут расти, покупку невыгодно откладывать 1 Плохой выбор товаров 1
Низкие цены 1
Есть деньги 1
Таблица 2
Распределение ответов респондентов из различных социально-демографических групп, считающих, что сейчас "в целом хорошее время" для приобретения ТДП
Между тем обладателей персональных компьютеров — ограничимся только этим благом — пока всего 3—4% (в Москве и С.-Петербурге — 8%), а в ближайшее время их собираются приобрести не более 0,5%.
Получается, таким образом, что механизм потребительского спроса напоминает воронку с широким входом и с рядом фильтров (урбанизация, образование, доход) и узким выходом. Можно, видимо, вывести и коэффициенты корреляции между общим интересом к данному благу, намерением приобрести и реальным приобретением в соответствующей социальной группе.
О функциях "посредников" потребительского выбора, которые придают ему конкретную предметную направленность, уже упоминалось, специальное их рассмотрение в задачу статьи не входит. В данном же случае, как
уже отмечено, потребительское поведение интересует нас только как один из возможных образцов структуры социального поведения.
Два уровня политического выбора. Структура политического (прежде всего, электорального) выбора в ряде существенных черт подобна структуре выбора потребительского. В обоих случаях речь идет о выборе определенного блага (к каковым можно отнести и социальную услугу управления) из сравнительно широкого в принципе круга предложенных претендентов (лиц, партий, движений) при посредстве рекламы и пропаганды, близость которых кажется очевидной.
В то же время имеются существенные различия между выбором потребительских и политических благ. За экономические блага потребитель в рыночной системе расплачивается деньгами (т.е. экономическим эквивалентом), а за политические услуги гражданин, избиратель расплачивается собственной зависимостью от определенного типа и механизма управления. (Отношения управления, по определению, — вертикальны, а обменные, экономические отношения — горизонтальны.) Речь, разумеется идет о зависимости не отдельно взятого человека, а всей социальной системы. Кроме того, если экономический, эквивалентный выбор может быть просто, легально и быстро обратимым (замена товара, новая покупка, возмещение потерь и т.п.), то с политическим выбором все обстоит гораздо сложнее. Люди могут, конечно, изменить свои политические симпатии и в принципе политический режим, но даже в самых демократически-правовых условиях этого нельзя сделать ни быстро, ни безболезненно, ни с возмещением потерь. Хотя бы потому, что в ходе такой процедуры неизбежно меняются и сами ее участники. (Во всех этих отношениях политический выбор имеет сходство с выбором брачным.) "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". В этом контексте рукопись — благо эквивалентное, а вдохновение, как и доверие, уважение, терпение, презрение и прочее от человека неотделимы, потому и непродаваемы...
Варианты политического выбора, как правило, значительно более ограничены по сравнению с вариантами выбора потребительского. (Десятки названий партий в наших избирательных бюллетенях 1995 г. или где-то в Таиланде и пр. — не предмет реального выбора для конкретного множества избирателей.) Уже поэтому идеально "правильный" выбор невозможен — выбирать приходится чаще всего по принципу более привычного, более терпимого, менее худшего из наличного набора. Так было у нас в прошедшей волне общероссийских избирательных кампаний 1995—1996 гг., скорее всего, так будет и в следующей волне, несмотря на невозможность повторения прошлой электоральной ситуации.
На нынешней стадии фактически начавшаяся задолго до официального старта предвыборная гонка (прежде всего ориентированная на выборы президентские) является, по сути дела, борьбой за ресурсы — поиском этих ресурсов и средств их потенциальной мобилизации. Ситуация сопоставима с бегом на дальние дистанции (стайерским), где на первых этапах правильный расчет ресурсов неизмеримо важнее сиюминутного отставания/опережения по сравнению с соперником. Наиболее важный урок прошлой президентской гонки довольно прост: победил тот, кто имел ресурсы и сумел их использовать, проиграл тот, кто этого не смог.
Вспомним, о каких ресурсах шла речь в 1996 г. Прежде всего, это ресурс участия населения (особенно молодежи) в голосовании. При искусственно нагнетавшейся ситуации дихотомического выбора ("либо Б.Ельцин, либо возврат к коммунистическому правлению") голоса молодых составляли несомненный ресурс действующего президента.
Социально- демографические группы Товары длительного пользования
Недвижимость Автомобили Компьютеры
Типы поселений: Москва и С.-Петербург 22 29 33
большие города 29 36 33
малые города 22 28 22
села 17 24 15
Возраст: до 24 лет 31 40 37
25-39лет 26 34 28
40—54 года 23 29 26
старше 55 лет 15 19 11
Образование: высшее 31 39 37
среднее 25 32 27
ниже среднего 17 22 16
Всего 23 29 24
Отталкивание значительной части населения (по разным опросам, не менее 40%) от старого режима составило другой важнейший ресурс президентской команды. Сама дихотомия имела, впрочем, и реальную основу в противостоянии двух наиболее организованных политических сил — власти и компартии (т.е. правящей и старой бюрократии).
В начале официальной избирательной кампании Б.Ельцин имел ресурс доверия (ему полностью или в основном доверяли) около 30%, т.е. несколько менее 1/3 населения, в конечном счете он смог получить чуть более 1/3 (37%) голосов. Такова "арифметика" мобилизации ресурсов. Она оказалась достаточно успешной тогда еще и благодаря отстранению всех возможных соперников из правительственных и реформаторских сил (что привело к реструктуризации ресурсов поддержки). Итак, сработали две процедуры — мобилизации и реструктуризации ресурсов политической поддержки.
Что же касается Г.Зюганова, то у него подобного ресурса просто не было, практически на всем протяжении избирательной кампании доля доверяющих ему равнялась доле собирающихся за него голосовать (около 20%), лишь на последнем этапе (во втором туре) она несколько выросла за счет противников Б. Ельцина из других электоратов.
Особенность современной ситуации (на июнь 1998 г.) заключается в том, что произошли существенные изменения в политических ресурсах и возможных средствах их использования по сравнению с прошлыми выборами.
Сейчас ни при каких вариантах действий президента, его союзников и оппонентов нельзя представить возможной такую мобилизацию ресурсов поддержки Б.Ельцина, которая напоминала бы процессы 1996 г. В одну и ту же реку дважды войти нельзя. Дело не в отдельных событиях, невыполненных обещаниях, болезнях и пр., а прежде всего в том, что дихотомическое противостояние оказалось размытым и оттесненным на второй план (в том числе в общественном мнении), а бывший "антикоммунистический" блок оказался, по-видимому, безвозвратно разобщенным. Кажутся обоснованными предположения о том, что на предстоящих выборах основное соперничество развернется между лицами и силами, представляющими различные варианты будущего развития страны.
Сегодняшний уровень политических ресурсов можно представить по показателям распределения "партийных" симпатий (табл. 3).
Таблица 3
Какой партии, политической силе Вы сейчас симпатизируете?
(По данным опросов 1998 г.; в % к числу опрошенных.)
Как видим, распределение ресурсов симпатий почти стабильно в соответствии со "старыми" рамками структуризации (коммунисты/некоммунисты). Половина потен-
циальных избирателей пока свой выбор не сделала, а остальные разделили свои симпатии примерно поровну между компартией и "всеми прочими". Причем из голосовавших за Б.Ельцина во втором туре выборов 1996 г. — 41% , а из избирателей Г.Зюганова — 20% сейчас не симпатизируют никакой политической силе. Получается, что потенциал поддержки "некоммунистической" части избирателей структурирован очень слабо.
При этом наиболее привычный для нашего общества и электората механизм персонализации политических симпатий пока не раскручен. Так, в мае 1998 г. только 1/2 (51%) голосовавших за Г.Зюганова считают его деятелем, вызывающим наибольшее доверие, и немногим больше 1/2 (58%) намерены внобь голосовать за него.
Общий ресурс доверия у Б.Ельцина в марте 1998 г. был примерно таким же или даже выше, чем в начале 1996 г.: деятельность президента оценивали позитивно около 40% населения.
Политический кризис марта—мая 1998 г. привел крез-кому падению всех показателей его поддержки: если в марте деятельность президента одобряли 24% против 76% (без учета затруднившихся с ответом), то в мае уже 16% против 84%, а в июне — 13% против 87%. Колебания показателей доверия у других лидеров, происходившие в этот период, объясняются в основном конъюнктурными факторами. Возникает предположение о том, что показатели, относящиеся к расплывчатым, в значительной мере эмоциональным категориям типа "доверие", "одобрение" по отношению к разным лицам, имеют разные значения. В одном случае (Б. Ельцин как действующий Президент) это выражение привычности и надежды на возможную стабильность, в другом (А.Лебедь) — реакция на локальный успех, в третьем (С.Кириенко) — отношение к новому деятелю и т.д. При этом то, что кажется привычным, может оказаться и самым непрочным: "традиционный" уровень и характер показателей доверия Б.Ельцину в момент политического кризиса оказывается крайне неустойчивым.
Другой весьма интересный симптом — расхождение показателей "партийной" и "лидерской" поддержки. Как отмечено выше, уровень доверия к партии коммунистов заметно выше доверия к ее лидеру и тем более готовности голосовать за него.
Но такая же примерно картина наблюдается и среди сторонников "Яблока" и его лидера. Скорее всего это свидетельствует не столько о стабильности идейно-по лити-ческих (партийных) пристрастий по сравнению с личностными, сколько о кризисе самих отношений личного политического лидерства в нынешнем обществе — об исчерпанности личных ресурсов и средств достижения массовой поддержки деятелями самых различных направлений. Возможно, это свидетельствует о том, что политический "вождизм" разлагается, не достигнув на данном витке социально-политических трансформаций своих целей в общенациональном масштабе. Локальные эффекты популистских, национал-популистских, бизнес-популистских и т.п. лидеров никак не противоречат такому предположению.
Одним из показателей состояния "личных" ресурсов лидеров иногда служат сопоставления уровней их поддержки в условном втором туре будущих президентских выборов. В ситуации, приближенной к реальному предельному выбору (как это было в 1996 г.), такой прием позволяет довольно точно определить такие уровни. Но, судя по прошлому опыту, если потенциальные избиратели не видят ситуации предельного напряжения, показатели парного выбора скорее показывают лишь возможное распределение текущих симпатий. Например, в мае
1997 г. Е.Зюганов мог мобилизовать против А.Лебедя го-
ЁкрЧКТЪ' пг|ятглн л & 3 л ЕС п а и 1 . 32 и. £ р _■ ._и за ■г V л 1 £ 25
, К|ггг*д~|1111 ~1 IV1 2
и 16 1^ га 10
ГпГТНчПСТ-1- 1 ь 1 4 4
ГРсЦГНН ВЛ1С1М 1 1 3 з 3
Ддонм ЦвНЩНСТОШ сргкш 1 7 7 г 2
Дгу*™. э 1 Л А 4
Кии^у 40 41 м 41 41
с отитам 10 1? и а 11
лоса избирателей в соотношении 27:35, в мае 1998 г. — 28:30, против Ю.Лужкова соответственно 25:36 и 27:33,
A.Лебедь против Ю.Лужкова — 29:31 и 30:33, против
B.Черномырдина 40:55 и 32:17 и т.д.
Переход от массовых настроений, деклараций, вербальных оценок к реальным массовым действиям какого бы то ни было типа, включая и электоральные, видимо, самый сложный из возможных путей реализации политического потенциала. Обозначенные выше уровни являются лишь крайними точками этого процесса. Промежуточные стадии мобилизации, структуризации и т.д. ценностно-политических симпатий или склонностей требуют, наверное, специфического рассмотрения применительно к разным ситуациям. (На деле, как уже отмечалось, "промежуточная" позиция может стать конечной (политическая активность может свестись к выражению интереса, настроения, к самоутверждению и пр.) практически без результативно -го действия.)
Движущие силы такого перехода, в предельном упрощении, сводятся к двум: страх и надежда, — первый подталкивает, а вторая влечет к более оформленным акциям. Но это лишь в предельном упрощении, которое иногда происходит не только в воображении (страх перед возвращением партийно-советского режима в 1996 г. или страх финансово-экономического коллапса в 1998 г. — силы вполне реальные). На деле в процессах участвуют групповые и личные интересы, частные факторы влияния и пр.
Ресурсы и акции социального протеста. "Протестные" акции и движения — специфический вид общественной активности, характерный для нашей жизни в последние годы. Массовое недовольство принимает формы такого протеста ввиду неразвитости политических институтов, слабости правовых механизмов и практического отсутствия ситуации общественного договора в профессионально-трудовой сфере. В результате претензии к предпринимателю неизбежно обращаются на государство, трудовой спор превращается в уличную акцию, локальный конфликт — в блокаду магистральных путей сообщения и т.д. В итоге блокируются пути выхода из конфликта.
В этой специфичности протестных акций российского образца стоит разобраться.
Стабильное общество задает некоторые привычные и правовые рамки для выяснения отношений между социальными группами, работниками и работодателями и т.д. Не все ситуации и "там" в эти рамки полностью укладываются, например забастовки на транспорте или в социальных службах, которые фактически нарушают права множества непричастных к данному конфликту людей и делают их его заложниками.
Но все же если рамки имеются, то существует и законный, нормальный путь разрешения конфликта: переговорные и судебные механизмы, арбитраж государственной власти. В нашей ситуации таких рамок и таких путей фактически не существует, каждый раз при обострении особо крупных конфликтов применяются экстраординарные и временные меры успокоения — личное вмешательство высших чиновников, заведомо нереальные обещания и неэффективные разовые вливания финансовых ресурсов.
Кроме того, если трудовые конфликты, возникающие в западных странах, чаще всего связаны с требованиями об улучшении условий трудового договора, то у нас в последнее время речь идет "всего лишь" об исполнении основных условий старых, формально давно действующих договоров (своевременная оплата...). Неисполнение этих элементарнейших условий отношений между работниками и работодателями при государственно-правовом контроле реально и психологически выводит конфликт не только за рамки трудовых отношений, но и за пределы не писанного, но предполагаемого в правовой системе обще-
ственного договора. В итоге возникает тенденция превращения "нормального", чисто теоретически конечно, конфликта в современную разновидность "русского бунта", пока бескровного. Это важно иметь в виду при оценке потенциала нынешнего протеста и его возможных результатов.
Имеющиеся данные позволяют представить довольно сложную — многовариантную и многоступенчатую схему реализации такого потенциала.
Исходным "материалом", естественно, является широчайшее массовое недовольство падением уровня жизни, безработицей, экономической политикой властей, неспособностью государственных институтов контролировать ситуацию в стране, к которому добавляется недоверие к правящей элите. Материала этого, как известно, в обществе в избытке. Но сами по себе цифровые показатели мало что значат без учета тенденций и их восприятия. (Одна из самых серьезных опасностей для общества состоит сейчас в том, что бедственная ситуация может стать не просто терпимой, но привычной и чуть ли не "нормальной".) Однако лишь часть широкого недовольства служит ресурсом для массовых протестов (табл. 4).
Таблица 4
Заявленный потенциал экономического протеста
(в %; май; N=2400 человек)
Суждения Доля в общем числе опрошенных Доля в числе, определявших свое положение термином "терпеть больше невозможно”
1997 г. 1998 г. 1997 г. 1998 г.
Считали, что выступления с экономическими протестами вполне возможны 39 43 49 53
Заявляли о своей готовности в них участвовать 24 27 41 43
Изменения тенденции политического протеста за этот год приведены в табл. 5.
Таблица 5
Отношение к политическим протестам (в % к числу опрошенных; май; N=2400 человек)
Суждения 1997 г. 1998 г.
Считали вполне возможными выступления с политическими требованиями 37 37
Готовы были участвовать в выступлениях с тр отставки Президента ебованиями: 18 29
отставки Правительства 15 18
роспуска Госдумы 15 18
Очевидный рост антипрезидентских требований с весны текущего года уже был упомянут. В нем сказываются как обобщенные обвинения в адрес высшей власти, так и предельно персонализированные упреки той же власти за неисполненные обязательства, нереальные обещания и пр. Как и годом ранее, основными носителями "протестных" настроений в нынешних условиях выступают наименее продвинутые, менее всего вовлеченные в процессы перемен слои и группы населения. По-прежнему наиболее организованными и наступательными остаются "шахтерские" акции. Они стали выразителями самых радикальных требований (отставки Президента Б.Ельцина) и использовали самые радикальные до сих пор средства (блокада магистралей, захват заложников).
Реальное участие недовольных в протестных акциях любого рода по-прежнему значительно, во много раз меньше, чем заявленная готовность участвовать в них. Так, за 12 месяцев 1996—1997 гг. (с марта по март) в забастовках участвовало не более 3% населения, за такой же период 1997—1998 гг. (с мая по май) — тоже 3%. Для подавляющего большинства недовольных и протестующих главный способ выразить протест — заявления о поддержке бастующих (в мае 1998 г. 1/2 опрошенных выражали полную поддержку шахтерской блокады магистралей, в июне 51% москвичей одобряли политический пикет шахтеров у дома правительства России).
При этом не происходит реальной массовой поддержки "делом", т.е. распространения активного протеста на другие регионы и другие категории работников. Насколько правомерно было бы утешаться (или, допустим, огорчаться) тем, что этого пока не происходит?
Здесь мы подходим к самой, пожалуй, серьезной проблеме в рассмотрении всей проблемы ресурсов и акций социального протеста (да и иного социального действия): в каких условиях его эффективность можно оценивать количественными мерами. Ведь только в довольно редких, специально институционализированных общественных ситуациях (всеобщие выборы или референдумы) в чистом виде действуют категории "большинства" и "меньшинства". Все известные нам общественные потрясения и перевороты — в какой бы стране и в каком бы столетии они ни происходили — всегда были делом сравнительно небольших организованных групп, движений, партий, клик и пр., которые в отдельных случаях использовали массовые настроения и акции (причем для этого никогда не требовалось статистического большинства населения). Сейчас, как представляется, сила выступлений протеста не в их организованности или многочисленности по российским меркам, а в слабости противостоящих им (или, скажем, пытающихся их как-то сдержать, или использовать в своих интересах) сил, т.е. государственных и политических институтов. От этого соотношения в конечном счете зависит, останутся ли реальным результатом протестной волны морально-психологические выигрыши/потери сторон или она станет средством для изменения социальнополитической ситуации в стране.
"Этнические" комплексы: потенциалы и рамки действия. Этот традиционный по своему происхождению круг проблем оказался, как известно, роковым для социального прогресса XX в. Либеральные, рационалистические, социалистические иллюзии столкнулись с процессами национально-государственного самоутверждения и соперничества, связанными с традиционными, досовременны-ми структурами социального поведения. Результат (и основа) связки этих структур с техникой и организацией современного типа — мировые войны, холокост, этноцентрические политические притязания, катаклизмы деколонизации, распад имперских структур и межцивилизаци-онных барьеров по оси Север—Юг. Все эти линии разделов (которые лишь с большой долей условности можно объединить под именем этнических, поэтому и кавычки в заголовке) прошли через "тело и душу" постсоветского и нынешнего российского общества.
По мнению 60% опрошенных (октябрь 1997 г.), национальная неприязнь и конфликты в нашей стране "всегда существовали, но не выходили на поверхность", 28% считают, что они возникли только в последние годы.
В данном случае большинство право лишь отчасти, поскольку за последнее десятилетие произошла несомненная трансформация некоторых направлений этнических конфликтов и появились новые их формы и направления, связанные прежде всего с распадом советской национально-государственной системы, ее политики и идеологии, а
также и с этнополитическими процессами мирового масштаба. Распад затронул прежде всего государственные конструкции (псевдофедерализм и автономизм, национальноориентированную "кадровую политику" и пр.), но в меньшей мере — этнические предубеждения, комплексы и фобии, выраженные в общественном мнении. Как и другие компоненты разрушения советской системы, вынужденные перемены в системе этнонациональных отношений (в том числе и тенденции национального самоутверждения и самоопределения на бывших советских территориях) были болезненно пережиты (и еще долго будут, видимо, переживаться) обществом, но не были поняты, продуманы, оценены ни в элитарном, ни в массовом сознании.
К этому добавляется сильнейший комплекс российского национального унижения, определяемый изменением веса и положения страны в мировой и "соседской" геополитической среде. Им в значительной мере определяется общий фон оценок зарубежного и инокультурного влияния, мигрантов и пр. Достигнутая в последние годы степень открытости по отношению к миру, прежде всего к "Западу" (а также вынужденные — в разных формах уступки "Югу", т.е. политическому, миграционному, экономическому давлению по линии южных государственных и этнических рубежей России), встречает сильнейшее сопротивление со стороны политических институтов, а также массового сознания. Довольно широко распространены представления о том, что с Запада (западные державы, западный бизнес, западная культура) исходит угроза национальным богатствам России, ее целостности и самобытности. Общественное мнение тяжело воспринимает неопределенность государственно-политических рамок страны: около 1/2 населения (в марте
1998 г. 38% постоянно и еще 29% "время от времени") чувствовали себя "советскими людьми".
Общий и извечный знаменатель всякого этнического самоопределения — противопоставление открытым общественным структурам и универсальным правам — традиционных установок на разделение "своих" и "чужих". Они выходят на поверхность общественной жизни, когда ослабевает и разрушается достаточно тонкий ее цивилизованный слой. Все формы ксенофобии в конечном счете держатся именно на таких установках*. Ее потенциал в современном общественном мнении сохраняется, хотя изменяются как формы проявления, так и направленность. Агрессивные виды ксенофобии в значительной мере сменяются оборонительными (изоляционизм), внешние (активные) ориентации — внутренними (пассивными, психологическими). В досоветские и советские времена наиболее демонстративным, как иногда говорят, "знаковым" ориентиром русской ксенофобии выступали евреи как носители модернизации (и потому навлекающие на себя обвинения в просвещенности, революционности, мелкобуржуазности, антипатриотичности и т.д.). В последние годы наиболее массовые обиды и обвинения сосредоточены на носителях тенденций сепаратизма (от эстонцев до украинцев) и особенно на "южанах" (в европейской России это "лица кавказской национальности", в Сибири к ним добавляются мигранты и торговцы из Центральной Азии, на Дальнем Востоке — также выходцы из Китая, Кореи, Вьетнама). Поэтому заметен рост неприязненных установок по отношению к выразителям непонятной "южной" опасности, причем эти настроения распространяются и на африканцев. Происходит не "вытеснение" одной фобии другой, а как бы их переакцентировка.
* Когда-то И.Эренбург устами своего героя пояснял природу антисемитского сознания: "Евреев можно любить или ненавидеть, взирать на них с ужасом, как на поджигателей, или с надеждой, как на спасителей, но их кровь не твоя и дело их не твое" (Эренбург И. Необычайные похождения Хулио Хуренито... // ЭренбургИ. Соч. М., 1962. Т. 1. С. 86).
Таблица 6
Поддержка сторонниками партий приведенных высказываний (в % к числу: А — активных сторонников данной ______________________партии; Б — симпатизирующих ей; октябрь 1997 г.; N=1500 человек) ________________________
Высказывания "Партия власти" КПРФ Демократы
А Б А Б А Б
Одни народы от природы лучше, а другие — хуже 14 26 31 25 17 19
При назначении на государственные должности следует обращать внимание на национальность человека 63 52 65 59 25 52
Нерусский человек не может быть патриотом России 32 23 50 29 33 26
Русские должны иметь преимущества перед всеми остальными в России 29 33 40 34 30 27
Как показывают исследования*, даже самые заметные сейчас массовые фобии не носят агрессивного, наступательного характера. Настроения воинственности и мстительности довольно слабы даже в чеченской ситуации, при высоком уровне неприязни и опасений в отношении самих чеченцев.
Можно полагать поэтому, что общий потенциал этнических комплексов в общественном мнении не уменьшился, а, может быть, и расширился, но изменились возможности его реализации. Насколько основательны (а не конъюнктурны, не связаны лишь со слабостью государственных институтов или "временным" идеологическим замешательством) такие тенденции?
Влияние этнических комплексов и фобий в общественном мнении остается значительным. Политический вес партий, которые выступают с агрессивно-патриотических позиций, в стране невелик, но нет такого общественного движения или государственного института, в котором эти позиции в той или иной мере не были бы представлены (табл. 6).
Партийно-государственная кадровая политика с ее национальными преференциями и ограничениями сейчас не может проводиться в общероссийских масштабах. Но учитывать национальную принадлежность ответственных чиновников, журналистов, преподавателей считают необходимым от 1/5 до 1/2 опрошенных. Примечательно, что социальная элита (руководители и специалисты) даже более привержена этому принципу, чем масса населения: 57% из элиты (и 50% всех остальных) считают, что нужно принимать во внимание национальность правительственных чиновников.
По всем данным исследований активные носители этнических фобий составляют сейчас относительно небольшое меньшинство в российском обществе, преобладают симпатии или терпимость по отношению к другим этническим группам (лишь чеченцы, по понятным причинам, вызывают у большинства недоверие и опасения). Но для оценки потенциала этнофобии такие количественные оценки малопригодны: для акций агрессивного национализма никогда и не требовалось участие большинства населения. Активными их участниками всегда выступали определенные группы и организации — при согласии или равнодушии большинства, при отсутствии явного сопротивления.
Вопрос поэтому не в том, какой сегодня зримый уровень ресурсов воинственной ксенофобии в массе населения, а, скорее, в том, кто и как мог бы эти установки использовать и, что еще более важно, кто и как способен противостоятъ их превращению в направленные акции "старого" (например, погромного) или какого-либо "нового" типа (например, этнических чисток в рамках "паспортного режима" и т.п.). Мера невозможности реализо-
* См.: Гудков Л.Д. Параметры антисемитизма. Отношение к евреям в России. 1990—1997 гг. // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1998. № 2.
вать этот потенциал зависит от организованных массовых и государственных усилий. Пока их просто не видно.
Подведем некоторые итоги. Пафос настоящей статьи в том, чтобы привлечь внимание к сложности, многослой-ности того предмета исследования, который может анализироваться на материале систематических опросов общественного мнения. Расхожее представление о том, что таким предметом всегда являются поверхностные, сиюминутные настроения избирателей, покупателей и т.д. — глубоко ошибочно. Методологически грамотные исследования общественного мнения могут быть средством изучения разных уровней массовых настроений, установок. В данном случае — при заведомом упрощении исследовательской ситуации — специально выделены были две крайние позиции — "ресурсная" (потенциал) и "прагматическая" (реализация, активность).
Наиболее сложная проблема анализа представленного таким образом предмета исследования — это проблема перехода от ресурса к соответствующей акции (хотя возможно и движение в обратном направлении): от намерения действовать к действию, от потребительского интереса к покупке, от политической симпатии к политической поддержке, от "протестных" настроений к движениям протеста, от этнических комплексов к акциям национального самоутверждения и т.д. При этом далеко не каждый ресурс нуждается в практической реализации: вербальное и сугубо внутреннее психологическое действие — тоже действия. Недостаточно указать на существование перехода между разными уровнями, в задачу исследователя входит и анализ возможных факторов такого перехода — движущих сил, сопротивления, вариантов и пр.
Леонид СЕДОВ
Политическая разруха — в натуре и в головах
Проведенное ВЦИОМ в феврале—марте 1998 г. исследование "Власть" (репрезентативная выборка; N=1500 человек) наглядно продемонстрировало глубину кризиса, переживаемого государственной и властной системой, утвердившейся в России за 6 лет, прошедших со дня распада СССР. С тех пор все усилия реформаторов были направлены на решение экономических задач. Что же касается создания в стране надлежащих правовых и нравственных условий, в этом реформаторы не преуспели, да, возможно, и не могли преуспеть. И подобно тому, как пусть даже самый совершенный двигатель внутреннего сгорания не может функционировать в безвоздушном пространстве, так и рыночная экономика не может нормально работать вне правового поля и в атмосфере нечестности и необязательности. Пущенное на самотек государственное строительство обрекло страну на развитие
