CC BY
14
УДК 821Л61.3-3.09"19"-3.09 : 94 (476) "15/16"
В. Ю. Боровко
АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОСМЫСЛЕНИЯ ЛИЧНОСТИ ФРАНЦИСКА СКОРИНЫ БЕЛОРУССКИМИ ПРОЗАИКАМИ ХХ ВЕКА
Художественная интерпретация белорусскими прозаиками ХХ века жизни и деятельности восточнославянского первопечатника Ф. Скорины субъективно-творческая в своей основе. Она не является альтернативным вариантом жизнеописания культурно-исторического деятеля, а отражает динамику изменения сформированных временем ценностных этических императивов писателей.
Ключевые слова: художественная интерпретация, белорусская проза, этические и эстетические императивы, художественный образ, аксиологический план произведения.
Ю. М. Лотман справедливо утверждал, что культура — это пространство собственных имен, репутацию которым во многом создают потомки. Франциск Скорина (1486 или 1490 — около 1551) — знаковая фигура в белорусской истории и культуре, 6 августа этого года исполняется 500 лет со дня выхода в Праге книги «Псалтырь» кириллическим шрифтом. Чрезвычайно образованный и активный человек, он первым из восточных славян издал Библию на близком народу языке, своей деятельностью на ниве культуры способствовал развитию просвещения. Основную роль в формировании историко-культурной репутации Франциска Скорины сыграли прежде всего историки, свою лепту внесли и писатели.
Аксиологические аспекты художественной интерпретации исторического прошлого и его представителей детерминируются подбором фактов, направленностью вымысла, выбором писателем ценностных этических и установок. Первые попытки художественного осмысления личности и деятельности белорусского первопечатника в белорусской прозе были предприняты писателями 1920-х годов. Талантливый писатель и молодой исследователь литературы Максим Горецкий в рассказе «Фантазия» (1921) представил Франциска Скорину «великим гуманистом», вдохновлявшим «люд наш посполитый» «на добро во все века и каждый час» [1, с. 119], удачно использовав вторичную художественную условность. Тень Скорины-гуманиста скорбит, видя губительные последствия гражданской войны, пытается помочь землякам, поэтому сзывает тени выдающихся деятелей культуры, чтобы вместе наметить план действий и изменить кровавый ход событий. Финал рассказа М. Горецкого далек от оптимистического: «А клубок земли, сгорая в кровавом тумане, летел и летел своим извечным путем, как будто бы ничего и не было» [1, с. 120]. В трактовке М. Горецкого, деятели культуры считают культуру фундаментом, интегральной силой общества, но возрождать гуманистические идеалы чрезвычайно сложно в кровавое время.
В 1926 году появилась небольшая повесть молодого писателя и журналиста Сымона Хурсика «Франтишек Скорина». Знаменательно и вместе с тем закономерно само обращение этого автора к личности Скорины, потому что в советской литературе того периода осмысление прошлого было одним из средств духовной
легитимизации настоящего. В центре внимания советских писателей, как правило, оказывались те деятели прошедших эпох, которые критически относились к общественным порядкам своего времени («Радищев» О. Форш; «Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара» Ю. Тынянова и др.). В повести Хурсика с привлечением детективных элементов рассказывалось о драматических событиях лета 1530 года, когда в Вильно сгорела типография Скорины. Писатель создал психологический портрет образованного человека эпохи Возрождения, с точки зрения этических императивов своего времени. Франциск Скорина у Хурсика — мыслитель и одновременно человек действия, великий полочанин, признанный «ученым Западом», человек, который беззаботному существованию на чужбине предпочел труд на благо своего народа. Он издает книги, надеясь: «Каждая новая книжица — шаг для защиты, большой шаг для победы белоруса-бедняка над своими врагами» [5, с. 14]. Восточнославянский первопечатник в повести в духе идеологической риторики 1920-х годов предстает духовным оппонентом служителей католической и православной церкви, врагом богачей, пророком. Он уверяет своего помощника, что поляки жаждут заключения церковной унии (союза — В. Б.), чтобы окончательно закрепостить белорусов. Бога Скорина ставит на один уровень с человеком. Когда пылает его типография, Ф. Скорина возмущается молчанием Бога, публично сомневается в Божьей справедливости. С. Хурсик модернизировал образ Скорины и его помощника Данилы, используя идеологические штампы. В частности, это проявилось и в том, что помощник печатника показан более опытным в житейских вопросах, чем «доктор лекарских наук», в изображении политического невежества народа, единства антинародных устремлений католической и православной церкви, в репрезентации Скорины защитником интересов обездоленного простого народа. Художественная интерпретация жизни и деятельности Франциска Скорины в повести детерминированы целью подчеркнуть, что мечта о социальной справедливости никогда не оставляла передовых людей прошлого.
Писатель Микола Садкович и историк Евгений Львов в 1951 году опубликовали панорамный роман «Георгий Скорина». Биография Скорины стала его сюжетообразующим элементом. Правда, авторы ограничились повествованием о жизни и деятельности Ф. Скорины только до 1530 года включительно. В романе белорусский первопечатник носит имя «Георгий». В скориноведении одно время существовало мнение, что «Георгий» — имя, данное Скорине при рождении, а Франциск — имя, которое он принял вместе с католической верой для того, чтобы учиться в Краковском университете. Годы юности в Полоцке, путешествие в Краков и учеба в Краковском университете, жизнь в Дакии, Праге, нахождение в Падуе, издание книг в Праге и Вильно изображались на широком историческом полотне конца Х1У — первой трети ХУ века, характерными чертами которого были противостояние Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского, деятельность православных братств, реформационное движение в Западной Европе. Судьба, в трактовке авторов романа, сводит Скорину с самыми известными в славянском контексте того периода историческими персонажами: Николаем Коперником, Мартином Лютером, Томасом Мюнцером, Михаилом Глинским. Белорусский первопечатник при этом идеализировался: он представал воплощением гражданского мужества, защитником справедливости, вечным изгнанником в социально неправедном мире. Атмосфера первого послевоенного
десятилетия нашла отражение в трактовке образов немецкого рыцаря-аристократа Рейхенберга, последнего магистра Тевтонского ордена и первого прусского короля Альбрехта Гогенцоллерна как вероломных и двуличных политических деятелей, предпринимавших коварные планы духовного закрепощения славянских народов, а также в позиционировании Скорины человеком, смело бросающим вызов неблагоприятным обстоятельствам и героически преодолевающим трудности (здесь срабатывал уже художественный штамп в изображении положительного героя советскими писателями 1950-х годов — В. Б.).
Известный белорусский литературовед и писатель Олег Лойко в романе-эссе «Скорина» (1989) с позиций нового исторического времени создавал свой миф-повествование о Франциске Скорине, где акцент делался на попытке воссоздания духовного мира первопечатника как яркой индивидуальности и в то же время как сына своего времени, поэтому в структуру произведения Лойко вводил описания видений героя, карнавала как элемента бытия человека времен Средневековья и Возрождения. О. Лойко в воссоздании жизни и деятельности Скорины опирался на исторические факты и собственные гипотезы относительно семьи, вероисповедования, издательской деятельности, взаимоотношений с власть придержавшими в Великом княжестве Литовском. Автор произведения поэтому не случайно определял жанр повествования о Скорине как роман-эссе. Франциск Скорина у Олега Лойко — типичный интеллигент эпохи Возрождения. Он верит в большие возможности человека, чувствует моральный долг перед Богом и людьми. Скорина блестяще образован, он восхищается «Житием Евфросиньи Полоцкой», Полоцкой летописью, наследием Кирилла и Мефодия, Кирилла Туровского, вдохновляется Библией, постигает идеи Аристотеля, Яна Гуса, выступает оппонентом Мартина Лютера. Он знаток светской и церковной истории, патриот, добродетельный и толерантный христианин. Повествователь утверждал, что рождение в конфессионально толерантном Полоцке сформировало миропонимание белорусского первопечатника: «И это была та благодатная почва, которая обеспечивала молодому сыну купеческому Франтишеку ширину миропонимания, подняла его над вероисповедными распрями, помогла ему осознать первичность своего полочанства, своей принадлежности прежде Полоцку, а затем уже церкви или костелу, той или другой вере» [3, с. 8]. Время, в которое жил Скорина, гласило, что для человека «отечество есть знания» [3, с. 49]. Франциск Скорина ощущал свою общеевропейскость, однако он не только общеевропейский интеллигент, но «еще и общеевропейский христианин — тот, в крови которого нет ни капельки религиозного фанатизма, нетерпимости к иноверцам, к другим народам!» [3, с. 270]. Религиозная толерантность Скорина, по версии повествователя, могла поддерживаться семейными обстоятельствами: его родители могли быть разной веры или отец в силу своих купеческих расчетов мог изменить веру между рождением старшего сына Ивана и младшего Франциска.
Франциск Скорина для О. Лойко — просветитель прежде всего. Издавая книги Библии, он думал не о собственной материальной выгоде, а об «обогащении душ» [3, с. 15]. Виленский период деятельности наиболее ярко, по мнению повествователя, артикулирует просветительские устремления Франциска Скорины. Изданием «Малой подорожной книги», рассчитанной на путешественников, Скорина стремился утвердить народный язык как авторитетный в сознании соотечественников. Вроцлавскому прокурору, приказавшему изъять часть напечатанных в Праге книг,
он пояснил: «Я постиг языки Божьи — и старославянский, и латынь, но я не был бы сынам отца своего, ежели б слово Божье посредством отца люду посполитому не передал!..» [3, с. 139]. Лойко, бесспорно, модернизировал взгляды Скорины в духе своего времени, приписывая первопечатнику высокое чувство национального самосознания (которого, по мнению белорусской интеллигенции, белорусам всегда не хватает — В. Б.), любовь к родному городу. Следует заметить, что позиционирование себя представителем определенного города в период поздней античности и во времена Средневековья и Ренессанса было не столько выражением локального патриотизма, сколько этикетной формулой. Для примера: Аристарх Самофракийский, Василий Кесарийский и т. д.
Скорина в романе-эссе ощущает себя мессионером, подобно апостолу Павлу, автору 14 посланий. В книге «Апостол» белорусский первопечатник, как апостол Петр, побуждает напоминанием, как апостол Иуда, увещевает, как апостол Павел, призывает к активной деятельности. Ключевыми словами «Апостола» Скорины были: народ, вера, добро, духовная чистота, любовь, старание, истина, слово, надежда, закон, опыт, дух, дело, учение, учитель, мудрец, книжник. Скорина, по версии О. Лойко, мечтал издать Статут Великого княжества Литовского, сделать этот свод законов доступным соотечественникам, а поэтому по негласному приказу его воинственного оппонента виленского воеводы Альбрехта Гаштовта в мае 1532 года был незаконно арестован в Познани и брошен в тюрьму якобы за долги варшавским купцам Мойше и Лазарю брата Ивана.
Франциск Ассизский, Ян Гус, Мартин Лютер протестовали против жадности, помпезности, двуличия духовенства. Он же не выступал против церкви как конфессиональной организации, но издание им книг Библии так или иначе подрывало основы духовного могущества церкви, способствовало упрощению церковного ритула.
В изображении Лойко Скорина любил свое время, одержимо верил в великую силу слова. Он пафосно заявлял: «Люблю Новый Свет, который мы открыли, печатный станок, который мы изобрели, города, которые мы построили, создав песню из камня, гимн небу, поэмы витражных радуг, и наполнив сводчатые громады музыкой органов. Мы повесили на колокольни колокола, чтобы их перезвоном славить Бога и люд оповещать о вражьем набеге, о пожаре, о моровом поветрии. Мы перед лицом варварских мечей и копыт первыми опробовали унию — союз: Кальмарскую унию, Шотландскую, Кревскую! Из Крева родился Грюнвальд! Из Крева произросла слава Короны и Великого княжества Литовского! Слава мяча славянского! Слава креста христиан праведных, — не крестносцев!» [3, с. 298]. По утверждению повествователя, Ф. Скорина стремился акцентировать актуальность, трансисторический характер проблематики книг Библии в написанных им предисловиях и послесловиях к книгам Святого Письма: «О справедливости, о чистоте помыслов, о ней радеет он сейчас, думая над предисловиями к «Премудрости Божьей» и «Царствам», где будут напечатаны законы Моисеевы. Законы для пользы посполитой, добра посполитого...» [3, с. 60] (посполитого, значит, всеобщего — В. Б.).
Олег Лойко пытался полемизировать с распространенным мнением, что время рождает человека. Он доказывал, что время Скорины было и временем безликих, и временем великих. Своего рода неофициальными знаменитостями того периода стали глиняный чешский человечек Голем, хромой шут польского короля Станислав Станьчик, доктор магии Фауст, чернокнижник пан Твардовский. Франциск Скорина
мог быть одним из них: «Фауст и Станьчик были ему, как братья, или, вернее, собратья. И, действительно, он сам мог бы стать Фаустом. Примись он разгадывать тайны бытия, запродав ради познания Вселенной свою душу дьяволу, и был бы Скорина уже не Скориной, а доктором Фаустом. А разве не мог бы он сделаться праздным гулякой, прожигателем жизни, как пан Твардовский, — пусть не приобрел бы лоска рыцаря-бретера, ибо не шляхтич, но слиться с уличной толпой странствующих школяров мог уже в Краковской академии, мог в поющей, танцующей Падуе, мог, начиная с кулика под Варшавой и кончая днями усердствования за печатным станком в доме бургомистра Виленского Якуба Бабича, в окнах которого гудела многоголосо треугольная рыночная площадь, упирающаяся улочкой в Медведицкие ворота. Разве во все вообще времена человеку не легче всего предаться именно праздности? Он мог бы запросто употребить свой талант, как Станьчик, на развлечение власть имущих. Мог бы оставаться бездеятельным и тяжелым на подъем, как Голем. Мог бы... Однако мог ли, если понял иное свое предназначение, твердо осознал его, всей душой почувствовал?» [3, с. 314-315].
Франциск Скорина в романе-эссе — интеллектуал, человек дела. Он понимал великое значение издания книг Библии, поэтому и выбрал днем выхода «Псалтыри» 6 августа 1517 года: «И шестое здесь у него не случайно шестое. Будучи христианином, Скорина верил в Бога, верил в Святое Писание, в Библию с ее заглавным мифом о сотворении мира: в первый день Бог разделил свет и тьму; во второй — создал небо и воду; в третий — землю, травы, деревья; в пятый — рыб, птиц и гадов и в шестой
- зверей, Адама и Еву. И был этот шестой день днем творения человека, разума его и рук, а значит, и всего того, что они, разум и руки человеческие, могут, как бы дела творца своего оправдывая, как бы уподобляясь ему» [3, с. 9-10]. Шестое августа по церковному календарю — это «Спас. Праздник Преображения, Перевоплощения — в сиянии света Фаворского» [3, с. 265-266]. «Псалтырь» не случайно стала первой изданной Скориной книгой. Это уникальный памятник древнееврейской лирики, «Псалтырь» использовалась для обучения грамоте, а православная церковь использовала ее в богослужении. Кстати, «Псалтырь» — единственная книга Библии, которую Скорина издал дважды: в Праге и Вильно.
Себя Франциск Скорина осознавал мастером, в книге «Иисус Сирахов» он впервые поместил свой портрет. Его интересовало не только содержание издаваемых книг, он был еще и эстетом, его волновала форма книг, поэтому его Библия
— это «не только Библия пророков, но и цветов, которые вплел он в буквицы-инициалы» [3, с. 267]. Гравюры в его книгах своеобразно возвращали читателя к белорусским реалиям, хотя печатник понимал, что отношение к его изданиям может быть не только позитивным. Очень многим не нравился сам факт издания книг Библии, потому они искали любой повод для критики первопечатника. Условный оппонент Скорины чернокнижник пан Твардовский искренне возмущался: «Как так можно?! Как так можно, — царя Соломона и царя Давида обувать в лапти? Да у Вас, пане Скорина, повем я Вам, тысяча дьяволов, на гравюрах одни только холопские магер-ки, мужицкие повойники! Просто смердит холопством! Русь посполитая?! Хамы!.. Что, на Белой Руси и Соломон трудиться должен?!» [3, с. 84]. Доброжелательно относящийся к Скорине шут Станьчик иронично поинтересовался: «А не хотите ли взглянуть, достойнейший маэстро, на титульный лист книги «О Руфи»? С чего это пан взял и намотал на ноги жнецам, жнущим на титульной странице жито, столько
портянок — неужто на Синае во время жатвы так же холодно, как в страду возле Полоцка?» [3, с. 84].
Хронология издания книг и количество в них гравюр — иносказательный показатель самочувствия печатника и самого хода издательского процесса, по утверждению романиста. После «Псалтыри» Скорина напечатал книгу о многострадальном Иове: «Что здесь — проекция Скориной истории Иова-долготерпца на свою собственную судьбу, на «познание самого себя» через Иова?.. А может, он как бы готовил себя к долготерпению, к терпению вообще перед лицом сил злых и несправедливых?» [3, с. 88]. Скорина, согласно гипотезе О. Лойко, собирался перевести всю Библию, о чем свидетельствует его предисловие. Предпоследней книгой в Праге стал «Плач Иеремии», последней — «Книга судей»: «Вот поэтому сегодня и слышится плач библейского Иеремии плачем самого Франциска — в предощущении близкой немоты своей, молчания лишенного поддержки печатного станка на Старом Мясте и перед лицом торжествующих по сему случаю сил. С печалью в душе своей плачет-жалуется Богу словами пророка Иеремии смятенный Франциск Скорина: «Воззри, Господи, на бедствие мое, ибо враг возвеличился!..» [3, с. 116]. «Книга судей Изра-илевых» семантически своеобразная: «О чем эта книга? Прежде всего об уклонении сынов Израилевых от Бога своего, о том, как после смерти очередных своих судей, они вновь становились хуже отцов своих, поскольку шли к други богам, служили другим богам, поклонялись другим богам. «И сделали сыны Израилевы злое пред очами Господа, и забыли Бога своего», — несколько раз повторяется эта формула в «Книге судей», и, по-видимому, прежде всего этими своими повторами она импонировала Скорине, если из более чем двух десятков книг Ветхого Завета, им еще не напечатанных, последней книгой для своего печатания он взял из него «Книгу судей»» [3, с. 117]. Скорина здесь напоминал о том, что некоторые влиятельные лица забыли его: «Зло делая мне, греша по поводу меня, вы грешите и перед Богом, потому что я стоял уже перед Божьим лицом» [3, с. 118].
Небольшая повесть О. Лойко «Скорина на Градчанах» (1990) — продолжение романа-эссе. В ней Скорина показан в роли ученого-ботаника пражского королевского сада, заботливого отца сыновей Симеона и Франтишека, целеустремленного человека, предпринимающего усилия, чтобы продолжить издание книг Библии. Франциск Скорина в духе времени представал человеком, жаждавшим по-новому обустроить мир с помощью знаний, просвещения.
Известный литературовед М. Л. Гаспаров остроумно заметил, что «оценочность в филологии — лишь следствие ограниченности нашего сознания, которое не способно вместить все и поэтому выделяет самое себе близкое» [2, с. 448]. Художественная интерпретация истории, выдающейся в личности в искусстве слова концептуальна, оценочна, к ней целиком и полностью подходит характеристика оценочности в филологии, данная Гаспаровым. В художественном осмыслении личности и деятельности Франциска Скорины белорусскими прозаиками ХХ века, происходившем в переломные моменты развития общества, с самого начала превалировал аналитический подход. Имагологический ракурс основывался на «историческом бессознательном» (М. Фуко), на аксиологических императивах исторического времени, дополненных «памятью культуры» (М. М. Бахтин), обеспечивающей сохранение инвариантного семантического ядра в трактовке образа Скорины, смысловой доминанты, суть которой в артикуляции идеи гуманистической
и просветительской направленности деятельности восточнославянского первопечатника. Для Максима Горецкого как яркого представителя белорусского возрожденческого движения начала ХХ века Скорина — гуманист, патриот, заложивший столп белорусской культуры, духовности. Сымон Хурсик представляет Скорину в образе вольнодумца, защитника простых людей и жертвы враждебных социальных сил. Эта линия трактовки получила развитие в романе «Георгий Скорина» М. Садковича и Е. Львова, где Скорина — враг социальной несправедливости и невежества, насаждаемого властями ВКЛ и церковью. Произведения О. Лойко, написанные в период так называемой перестройки и становления белорусской государственности, репрезентировали Франциска Скорину мыслителем европейского масштаба, патриотом родной земли, приверженцем общечеловеческих ценностей. Лион Фейхтвангер тонко подчеркнул типологическую особенность воссоздания прошлого в литературе: «Я не могу поверить, что серьезный романист, который работает над историческим сюжетом, видит в исторических фактах нечто иное, кроме средства создать перспективу, кроме аллегории, которая помогает нам как можно более правдиво передать свое самочувствие, собственную эпоху, собственную картину мира» [4, с. 575].
Эстетический аксиологический план художественной интерпретации личности и деятельности Скорины прежде всего детерминировался личностью писателя, талантом, концептуальными художественными установками, поэтому наиболее удачные варианты художественного воплощения образа Ф. Скорины принадлежат Максиму Горецкому и Олегу Лойко, сумевшим убедительно представить вневременное через конкретно-историческое.
Художественная интерпретация писателями историко-культурных деятелей прошлого, безусловно, субъективная в своей основе, важно, чтобы она не создавала альтернативный историческим фактам вариант жизнеописания, а расширяла общепринятые представления о конкретной личности, художественными средствами актуализировала значимость исторической личности для современности.
Литература
1. Гарэцк М. Фантазш // Гарэпю М. Творы. Мнск: Мастацкая лггаратура, 1990. С. 118-120.
2. Гаспаров М. Л. Записи и выписки // НЛО. 1998. № 34. С. 445-458.
3. Лойко О. А. Скорина / Авториз. перевод с белорус. Г. Бубнова. М.: Молодая гвардия, 1989.
4. Фейхтвангер Л. Собр. соч. Т. 12. М.: Прогресс, 1968.
5. Хурсж С. Францшак Скарына // Надзвшне: лгг-маст. альманах Полацк. фши Усебеларус. аб'яднання паэтау i тсьменшкау «Маладняк». Полацак, 1926. С. 14-43.
Об авторе
Боровко Ванда Юльяновна — доктор филологических наук, профессор кафедры литературы, Витебский государственный университет имени П. М. Машерова, Беларусь.
E-mail: dvkessibar@mail.ru
V. Barouka
AXIOLOGICAL PECULIARITIES OF FRANCIS SKORYNA'S PERSONALITY ARTISTIC INTERPRETATION IN WORKS OF BELARUSIAN PROSE
OF THE XX CENTURY
The artistic interpretation of the personality and activity of the East Slavic printer F. Skoryna Ьу the Belarusian prose of the XX century was subjective and creative in its basis. It is not an alternative version of the biography of the historical and cultural figure, but it reflects the dynamics of writers' ethical and aesthetical values change throughout time.
Key words: artistic interpretation, Belarusian prose, artistic image, ethical and aesthetical imperatives, axiologicalplan of work. About the author
Vanda Barouka — Doctor of Philological Sciences, Professor at Literature Department, State University named after P. M. Masherov, Belarus. E-mail: dvkessibar@mail.ru
