CC BY
3
УДК 82-94
Б01: 10.31249/Шшг/2023.62.16
И.А. Едошина, Костромской государственный университет
«А когда приходит смерть...»
Светлой памяти Александра Николаевича Николюкина
«А когда приходит смерть, то в ее минуте столько содержания, сколько было во всей жизни» - это из книги А.Н. Николюкина 2001 г. о Василии Розанове в серии ЖЗЛ. Вспоминались ли Александру Николаевичу эти слова, когда он покидал этот мир, еще будучи в сознании, еще дома, не в больнице, этого уже не узнать. Но умирать он не хотел, не собирался. Его кипучая деятельная натура была полна замыслов. Потому казалось, что Александр Николаевич будет всегда, что с ним (несмотря на нездоровье) ничего не может случиться. Но случилось...
Тяжелая тень смерти - «никогда»: никогда больше не выйти из метро на станции Академическая, чтобы свернуть на улицу Ульянова, пройти мимо Дарвиновского музея, с заходом за чем-нибудь сладким к чаю-кофе дома у Александра Николаевича, никогда не набрать кв. 269, не услышать в ответ знакомый, немного хлюпающий голос, и никогда он не встретит меня на седьмом этаже у лифта. Никогда.
Как я сейчас жалею, что в начале июня не зашла к нему, как договаривались, а в конце июня он чувствовал себя нехорошо -опять не получилось. В последний раз мы долго разговаривали по телефону перед Новым годом. Александр Николаевич жаловался на нездоровье, мешающее ему работать. Мы поговорили о М.П. Погодине, договорились, что он передаст мне копии писем
В.В. Розанова к свящ. Павлу Флоренскому - мечтала переиздать их переписку. Память листает страницы встреч и невстреч...
Впервые я увидела Александра Николаевича в Костроме на знаменитой конференции 1992 г., посвященной Розанову и Флоренскому. Я тогда только-только открывала для себя Розанова, читая двухтомник его текстов, подготовленный Е. Барабановым. Розанов захватил сразу и навсегда. А тут на конференции увидела весь цвет розановедения и Александра Николаевича. А познакомились мы только в конце 1990-х годов, когда я готовила первый номер журнала «Энтелехия» и обратилась к нему за материалом. Так началась наша длинная, почти в четверть века, дружба.
Более всего поражала в нем его трудоспособность, его умение организовать себя и других для дела. С другой стороны, без этих качеств вряд ли было возможно сделать так много. Назову только то, что касается издательской деятельности в области русской культуры: собрания сочинений Д.С. Мережковского, М.Н. Каткова, Ю.Ф. Самарина, И.В. Киреевского, С.П. Шевырёва. Фактически всех возвращал в лоно русской культуры после долгого изгнания во время большевистского морока, впрочем, не только. Катков, Самарин, Шевырёв и при жизни подвергались остракизму. Нужно было иметь столько мужества, сколько его было у Александра Николаевича, чтобы вот так, с открытым забралом, восстанавливать справедливость в отношении всех этих замечательных русских мыслителей и писателей.
Отдельная страница - Розанов: это и два собрания сочинений в 30 и 7 томах, и Розановская энциклопедия, и биография, и статьи о нем. Я принимала участие в некоторых из названных изданий. Помню, как во время написания Розановской энциклопедии раздавался звонок еще по проводному телефону и в трубке звучало «Здравствуйте, это Николюкин» - как знак судьбы. Далее тебе сообщалось, что должна сдать была к такому-то сроку («у меня записано») материал - становилось неловко, давалось обещание, которое выполнялось. Александр Николаевич тщательно отслеживал время сдачи текстов статей. Думаю, только он смог организовать 101 человека для написания статей в энциклопедию. Помню, спросила его, какие статьи он взял себе, и услышала: те, которые никто не взял. Думаю, не всегда было именно так, но в основном -наверное. Благодаря работе под наблюдением Александра Нико-
лаевича я получила очень нужный и потом не раз пригодившийся опыт работы над справочным изданием. Хорошо бы в память об Александре Николаевиче переиздать Розановскую энциклопедию с поправками, добавками.
А на моем экземпляре он написал: «Дорогой Ирине Анатольевне Едошиной с неизменной любовью и уважением, благодарностью за участие в работе по Розанову ныне и вовеки. А. Николюкин. 7 апреля 2009 г. Благовещение. Презентация в Доме Лосева». Замечу, что в Приглашении было написано более демократично: обсуждение. Александр Николаевич сам вел презентацию, в которой приняли участие В. А. Фатеев (розановед из Петербурга, автор биографии Розанова, которую издал на собственные средства, а потом по настоянию Александра Николаевича написал и защитил кандидатскую диссертацию), прот. Артемий Владимиров, теперь уже, увы, ушедшие С.Б. Джимбинов, А.Л. Налепин, а также автор этих воспоминаний. Народу было много, полный зал. Александр Николаевич, несмотря на звучавшие замечания (мои тоже), был доволен очень. Оно и понятно - такое дело сделал, не каждому по плечу!
В связи с Розановым не могу не обратить внимание на одну подробность: его заново открывали люди, которые по образованию своему и деятельности были связаны с зарубежной культурой. С.Б. Джимбинов преподавал зарубежную литературу в Литературном институте, В. А. Фатеев долгие годы работал переводчиком в издательстве «Аврора», А.Л. Налепин значительную часть жизни был переводчиком. Александр Николаевич тоже начинал как специалист в области английской и американской литературы. Позволю себе также встроиться в этот ряд. Я не сразу поняла, что автор книг об американском романтизме, Фолкнере (как зарубежник я их читала) и розановед один и тот же человек. Думаю, его (как и остальных) приход к Розанову закономерен. Фрагментарность европейской и американской литературой была усвоена еще в эпоху романтизма, а затем развита в литературе «потока сознания». Ничего похожего в русской словесности не было, а Розанов вполне вписывался в этот тренд, внося одновременно нечто новое. Это не могло не привлечь внимания исследователей зарубежной литературы прежде всего. Так что розановедом Александр Николаевич стал вполне закономерно. Хотя в последние годы он совсем рас-
стался с Розановым, заложив семью томами основу для продолжения академического издания его текстов. Ушел от Розанова не хлопнув дверью, а широко ее открыв.
Александра Николаевича и В.Г. Сукача, тоже издателя Розанова, не столь масштабного, но публиковавшего тщательно выверенные и блестяще прокомментированные тексты, связывали непростые отношения. Странным образом у каждого было по рыжему коту. Мне эти коты казались близнецами не без гофманова следа.
У Александра Николаевича было еще одно детище - «Литературоведческий журнал». Периодически он обращался ко мне с предложением написать для журнала, что я и делала. Последняя просьба - написать статью о Пришвине. Успела написать и отправить ему еще при жизни и получить в ответ слова благодарности. А выйдет уже без него...
Навсегда в памяти остались наши посиделки на кухне в его доме. Александр Николаевич так трогательно варил кофе, который сам не пил. Я - кофе, он - чай. Любил вкусные сладости. Под эти наши кофечаепития он читал мне фрагменты записок Кота ученого, мы обсуждали что-нибудь из вышедших книг. Как-то говорит: «Вот читаю я о рае и не пойму, что в нем, в рае, хорошего: машинки печатной нет, Розанова нет - что делать?» Я в ответ: «Александр Николаевич, а почему вы решили, что в рай попадете?» Он страшно удивился и озадаченно спросил: «А куда же? С таким образом жизни.».
Не могу не заметить, что Александр Николаевич при всей своей занятости любил и ценил жизнь. Высокий, плотного телосложения, общительный, он не лишен был ренессансного оттенка в приятии телесных радостей бытия.
Как человек Александр Николаевич был разным, но интеллигентным. Хотя если у него была какая-то позиция, то что-либо изменить было практически невозможно. Он вежливо выслушивал, неизменно оставаясь при своем мнении. Помню наши споры о постановке ударения в фамилии Перцов. Академик Лавров (а я вслед) считал, что ударение стоит на первом слоге - ему об этом говорил человек, лично знавший Перцова, а Александр Николаевич приносил справочник ударений какого-то древнего года и утверждал, что ударение должно быть на втором слоге.
Все мои доводы были бессильны. Когда у нас возникали разногласия в связи с комментариями, у Александра Николаевича был всегда в запасе железный довод: если все сделать правильно и хорошо, что будут делать те, кто будет заниматься этим потом, после нас. Перед таким доводом я просто терялась, не зная, что возразить.
Александр Николаевич никогда об этом не говорил, но, думаю, его задевало, что для всех он, в первую очередь, издатель, а не исследователь. Между тем Розанов оказал на Александра Николаевича сильное воздействие именно в исследовательском аспекте. Скажу честно, его книги по американской литературе мне всегда казались скучновато-дотошными, а под впечатлением от Розанова его стилистика, образ мыслей стали другими, подчас очень интересными и неожиданными. Александр Николаевич многое открыл в Розанове впервые в своей биографической книге о нем, где касается не только сугубо биографии, но вписывает ее в творчество Розанова, открывает специфические стороны этого творчества, особенно интересно в аспекте существа «листвы», именуя ее крепким зельем, которое «никогда еще не изготовлялось в русской литературе в такой концентрации». Александр Николаевич стремится выявить природу розановских текстов, их генезис. Но все это прошло как-то незаметно. Остается верить, что со временем наблюдения Александра Николаевича станут более востребованными.
