CC BY
34
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-2
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.7
МОСКВА 1999
РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ
99.02.018. КНИГА М.ГОРЬКОГО “ЗАМЕТКИ ИЗ ДНЕВНИКА. ВОСПОМИНАНИЯ” В КРИТИКЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ 20-30-Х ГОДОВ
Появление горьковской брошюры “О русском крестьянстве” (1922)1 вызвало в русском зарубежье взрыв критических откликов. Небольшая статья-брошюра стала первым значительным выступлением писателя, находившегося в вынужденной полуэмиграции с конца 1921 г. Так М.Горький начинал свой полемический “диалог”, по сути, с каждой из сторон расходившихся “берегов” русской культуры.
Книга “заметок” и “воспоминаний”, вышедшая в 1924 г., явилась как бы продолжением “диалога”. Для складывавшейся, а затем и сложившейся ортодоксальной советской критики “Заметки из дневника. Воспоминания”, опубликованные за границей (в берлинском издательстве “Кг^а”), всегда оставались под подозрением. Иначе и не могло быть: творчество писателя было связано в те годы с “потаенными” сторонами его биографии (как об этом свидетельствовал В.Ф.Ходасевич2; позиция писателя -несомненного “еретика” - оставалась до конца 20-х годов неприемлемой. Ему не прощали критики разрушительного отношения большевизма к культуре, а также попыток завязать “диалог” с отринутой в результате революции частью русской культуры.
1 См. об этом: Ревякина И.А. Статья-пафлет М.Горького “О русском крестьянстве” в оценке русской эмиграции 20-30-х годов // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7, Литературоведение: РЖ. - М., 1998. - № 4. - с. 188-197.
2 Ходасевич В. Сочинения: В 4-х т. - М., 1997. - Т. 3. - С. 348.
В определенной степени “не ко двору” пришлась книга и “по другую сторону”. И, тем не менее, ее “своевременность” и обусловленность определялись в значительной степени, именно “зарубежной” русской почвой. Книга появилась в контексте осознания деятелями русского зарубежья причин и следствий недавно совершившейся революции. Самый жанр книги - очерки и воспоминания, т.е. сплав художественной документальности и публицистики - характерен для целой полосы русского зарубежья первой половины 20-х гг. Здесь нельзя не назвать “Окаянных дней” И. Бунина, “Солнца Мертвых” И.Шмелева и др. Подчеркивалось это и в критике. Так, почти одновременно с горьковской книгой появилась статья 3. Гиппиус (под псевд. Ант. Крайний) “Литературная запись. Полет в Европу”, где отмечалось особое состояние русских писателей “после встряски, удара”. “Как, в самом деле, выдумывать, когда честность подсказывает, что всякие выдумки будут бледнее действительности!” - писала она, подчеркивая, что у Шмелева “все - в крике”1. То же отмечалось в другой рецензии: “Конечно, к подобному произведению нельзя
подходить с эстетическими мерилами: реальное страдание,
реальный ужас, стоны и рыдания художественной оценке не подлежат”; “тяжелое до боли ощущение”, которое вызывает “Солнце мертвых”, “аналогично тому, которое вызвало бы непосредственное зрелище или переживание...”2.
Литература, связанная с художественным документализмом, оставалась высоко ценимой и позднее. Показателен отзыв о книге М.Осоргина “Повесть о сестре” (1930), относившейся к разряду воспоминаний или даже автобиографий, т.е. “к тому роду литературных писаний, - отмечал Л.Львов, - которые в нашу трудную пору катастрофического перелома русской исторической жизни так богато расцвели и утвердились в наших зарубежных изданиях”3.
Первоначально большая часть очерков и воспоминаний М.Горького, составивших вскоре отдельную книгу, печаталась в журнале “Беседа” (Берлин) за 1923 г. (№ 1-2). На родине очерки
1 Современные записки. - Париж, 1924 - № 18. - С. 128.
2 Окно: Литературный сборник. - Париж, 1924. - С. 35
3 Россия и славянство. - Париж, 1930. - 30 авг.
публиковались в 1924 г. в московских журналах “Красная новь” (№ 1-4) и “Прожектор” (№ 3-4). Ряд очерков и публицистический эпилог “Вместо послесловия” впервые напечатаны в составе отдельного издания книги
Замысел большого цикла очерков и воспоминаний относится к концу 1922 г. 7 декабря Горький писал Р.Роллану: “Затеваю книгу “Русские люди”. Эта книга, наверное, будет интересна для Европы...”2. Писатель далее делился с французским другом сокровенной сутью задуманного, связанного с переживанием “кричащих” противоречий недавней революции, реального столкновения великих гуманистических идей с чудовищной практикой их осуществления в современности: “Уверен, что все, что я пишу сейчас, не будут читать и в России, ибо там о любви к людям теперь не говорят и необходимость этой любви под сильным сомнением. Когда желаешь осчастливить сразу все человечество -человек несколько мешает этой задаче”3.
В исповедальном раскрытии своих раздумий Горький воссоздавал “снежный” облик революционной России почти переложением стихов из “Двенадцати” Блока (напомним: “Черный ветер. / Белый снег. / Ветер, ветер! / На ногах не стоит человек... / Гуляет ветер, порхает снег. / Идут двенадцать человек...”). Горький писал: “Жить очень трудно... Там, на родине, воют вьюги и коммунисты, землю засыпает снег, людей - сугробы слов. Превосходные слова, но - тоже как снег, и не потому, что они так же обильны, а потому, что холодны. Когда фанатизм холоден, он холоднее полярного мороза”. Споря с самим собою, писатель добавлял: “А все-таки меня восхищает изумительное напряжение воли вождей русского коммунизма... Иногда мне очень жаль, что я не согласен с ними в деле истребления культурных людей и никогда не соглашусь на это”4.
На протяжении 1923 г. в письмах к Ролдану Горький не раз возвращался к теме “русского человека на гепс!ег-Уош с
1 См. Горький М. Полное собр соч Художественные произведения: В 25 т. -М., 1973. - Т. 17. - С. 567.
2 М.Горький и Р.Роллан: Переписка (1916-1936) - М., 1995. - С. 47.
3 Там же.
4 М.Горький и Р.Роллан Переписка (1916-1936). - М., 1995. - С. 47-48.
революцией”. После брошюры “О русском крестьянстве” она продолжается им и в цикле задуманных очерков и воспоминаний, и в ряде рассказов - “Рассказ о герое”, “Карамора”. По поводу последнего он сообщал Роллану: “Пишу о некоем русском герое, искреннем революционере, который, в то же время, был искренним провокатором... Мучает меня эта загадка - человеческая, русская душа. За четыре года революции она так страшно и широко развернулась, так ярко вспыхнула. Что же - сгорит и останется только пепел - или?”1.
Искания Горького наталкивались на крайности, он мучительно размышлял над “опустошенностью” человека, отвергал “догматизм” (и “русского марксизма”, и Толстого с Достоевским, и “церковной ортодоксии”) и скептически признавался себе: "... догмат - не синтез, до синтеза нам далеко...”2.
Мучительная сложность пережитого в “роковые” годы революции, неуспокоенность мыслей и чувств писателя нашли отражение в пестроте картин русской жизни, воссоздаваемых в “заметках” и “воспоминаниях”, в спутанной пестроте реальных лиц и событий. Завершая задуманный цикл осенью 1923 г., Горький писал Роллану: “Бешено работаю. Использовал часть своего “Дневника”; кажется, из этого получится оригинальная книжка”3.
Преобладающая часть цикла - портретные очерки русских людей, с которыми писатель встречался в разное время, с 90-х годов прошлого века - в Нижнем Новгороде и Арзамасе, а потом в годы Первой мировой войны и революций - в Петрограде. Повествование ведет Горький-репортер, но в разные годы: читатель может узнать в наблюдающем за всем происходящем то молодого “Пешкова”, едкого и скептического корреспондента “Нижегородского листка”, то строгого и непримиримого автора “Несвоевременных мыслей”, который своей неистовостью “преследовал” хаос и “гримасы революции” на страницах “Новой жизни”.
В биографиях своих “героев и негероев”, “прошедших” через его жизнь, Горький, писатель и репортер, подмечал и выделял нечто важное, неординарное, запоминающееся, а в определенном смысле
1 М.Горький и Р.Роллан: Переписка (1916-1936). - М., 1995. - С. 63-64.
2 Там же. - С. 67.
3 Там же. - С. 61.
и судьбоносное - исторически и национально. Документальность из очерка в очерк соединена с публицистичностью. Авторские “приговоры” увиденному (встреченным лицам, останавливающим внимание, интригующим своей загадочностью, неповторимостью и т.п.), как правило, определенны и резки, но не однозначны. Так, в репортерше “Нижегородского листка” А.Н.Шмит, в то же время и последовательнице философии Вл. Соловьева, одушевленной идеями “воплощения Логоса”, автор-повествователь увидел не только “серенькую старушонку, похожую на самку воробья”: "... я хорошо помню радостное и гордое удивление, с которым наблюдал, как из-под внешней серенькой оболочки возникают, выбиваются огни мышления о зле жизни, о противоречии плоти и духа...”1. Полемически заряжены авторские суждения о НА.Бугрове, известном купце и филантропе, “удельном князе нижегородском”: “... скоро я убедился, что Бугров не “фанатик дела”, он говорит о труде догматически, как человек, которому необходимо с достоинством заполнить глубокую пустоту своей жизни...”2.
Открывающий книгу очерк “Городок” воссоздает особую атмосферу жизни русской провинции на рубеже веков; основу его составили реальные встречи и впечатления писателя периода его ссылки в Арзамас. Галерею “странных людей”, живущих в этом городе, Горький завершал размышлением: “Подсматриваю я за этими людьми, и мне кажется, что прежде всего они живут глупо, а потом уже - и поэтому грязно, скучно, озлобленно и преступно. Талантливые люди, но - люди для анекдотов”3. Обыденность “жуткого”, “’’необычного”, темных инстинктов вершит судьбами персонажей в очерках “Пожары”, “Испытатели”, “Паук”, “Учитель чистописания”.
Наиболее объемные в цикле - именно воспоминания: о Н.А.Бугрове, А.Н.Шмит, В.И.Брееве (“Монархист”), А.Блоке. В них автор вступает в “диалог” со своими персонажами по волнующим его бытийным вопросам.
Часть очерков посвящена времени войны и революции: “Из дневника”, “Смешное”, “Герой”, “О войне и революции”,
1 Горький М. Указ. изд. - Т 17. - С. 51.
2 Там же. - С. 115.
3. Горький М. Указ. изд. - Т. 17.- С. 14.
“Садовник”, “Законник”, “Петербургские типы”, “Мечта”, “Отработанный пар”, “Из письма”, “Митя Павлов”. Это либо Краткие репортажи о происходящем на “улице” в “путаные дни”, когда “тяжкий топот” бородатых солдат “сотрясал землю”, либо дневниковые записи, как фрагмент “Из дневника” (“подобие стихотворения”), в котором писатель признавался, что его “разум онемел” перед “вихрем кровавым”, вставшим “на путях к свободе, счастью”. В калейдоскопе мелькающих лиц внимание автора-наблюдателя останавливают “люди фантастические” - мародеры, насильники, обыватели, возбужденные ненавистью к интеллигентам, а среди последних - “отработанный пар”, те, кто утратил самые высокие социальные идеалы.
От очерка к очерку писатель наращивал тему “странных” русских людей, думающих и живущих “бессвязно”, “беспутно”, “глупо”. Однако этой “правде” происходящего, “жестоко бьющей по душе”, Горький противопоставляет иное. Он наблюдает, что “всюду чувствуется напряжение”, “жизнь принимает все более серьезный, строгий характер”1. В конце очерка “О войне и революции” подчеркнуто: “В массе возникает воля к
самодеятельности, к жизни активной”. Высота общечеловеческой позиции подчеркнута Горьким в очерке-портрете “АА.Блбк”. Писатель любуется духовной красотой поэта: “Нравится мне его строгое лицо и голова флорентийца эпохи Возрождения”2. Книгу завершает публицистический эпилог “Вместо послесловия”, в котором писатель декларировал надежду на социальное и культурное возрождение России и “удивительного”, “исключительно, фантастически талантливого” русского народа.
На появление “заметок” и воспоминаний в “Беседе” откликнулся Ю.Айхенвальд (под псевдонимом Б.Каменецкий)3. Критик расценивал новые произведения Горького в духе уже заявленной им ранее позиции об “ограниченном”, “нещедром
1 Горький М Указ. изд. - Т. 17. - С. 186.
2. Горький М. Указ. изд. - Т. 17. - С. 229
3 См. две его статьи “Литературные заметки” // Руль - Берлин, 1923. - 27(14) Мая и 2 сент. (20 авг.).
даровании” писателя1. Отметив, что “Заметки” напечатаны вместе с рассказом “Отшельник”, Айхенвальд писал: “И там и здесь многие страницы производят обычное для нашего автора впечатление сочиненности, и тонут в ней отдельные крупицы правды”2. К “небылицам” относил критик те “афоризмы и складные изречения”, которые встречаются в речи героев, что было и в прежних произведениях; “... кажется... произносит их сам писатель”. Как “авторскую” воспринял Айхенвальд и сентенцию “сестрорецкого банщика” из очерка “Испытатели”: “... чугун, железо и всякий металл не люблю я - от него исходит всякая тяжесть жизни, грязь и всякая ржавчина”3. Отдельные “ценные штрихи” признал Айхенвальд в очерке “Люди наедине сами с собою”, но и здесь подчеркнул изъян: “Можно пожалеть только, что М.Горький правом художника на соглядатайство злоупотребил, меру и такт нарушил и кое-где, особенно в рассказе об одной девушке, стоящей перед картиной Крамского “Христос в пустыне”, допустил угнетающую непристойность”.
В отзыве на второй номер “Беседы” критик продолжил свои уничижительные характеристики Горького: “Например, себя и Блока, как собеседников, он изобразил в таком виде, как будто они, по Чехову, “хочут свою образованность показать”, образованность по Рубакину, по Богданову; между тем думается, что во всяком случае один из двух беседовавших писателей такому намерению был чужд”4.
Свое недоверие к горьковскому портрету Блока Айхенвальд подкреплял теми “отклонениями от фактической правды”, которые он нашел в воспоминаниях о похоронах Чехова. Как свидетель, он заключал: “... дух стилизации и дух дешевого изобличения требуют... представить всю печальную церемонию как пошлость”, но “память изменила забывчивому беллетристу, и он написал картину безусловно неверную”.
1 Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. - 4-е изд.дерераб. - Берлин, 1923. - С. 223-224; см. также переизд.: М., 1998.
2 Руль. - 1923. - 27(14) мая.
3 Горький М. Указ. изд. - Т. 17. - С. 138.
4 Руль. - 1923. - 2 сент. (20 авг.)
В качестве правдивого и ценного был воспринят критиком (во второй его статье) очерк “Садовник”: “Местами дневник Горького все же занимателен, и сквозь сочиненность его иногда прорываются живые штрихи, - там, хотя бы, где мелькают сцены и люди из нашей февральской революции, ее серые солдаты, “везущие за собой на веревочках пулеметы, точно железных поросят”, или тот садовник из Александровского сада, который в самые горячие моменты уговаривал этих голодных, усталых и злых солдат не мять травы... и они слушались его...”1.
Появление двух номеров “Беседы” было отмечено в “Современных записках” (Париж, 1923. - № 17. - С. 491-493), краткой аннотацией Мих. Ос<оргина>. Он писал об “очень хорошем” общем впечатлении от журнала, о том, что издание “явно рассчитано на вывоз в Россию”, где оно должно иметь успех благодаря большому научно-популярному отделу. Критик упоминал о публикации в обеих книжках журнала “заметок мемуарного характера и отрывков из дневника”, а также рассказа Горького “Отшельник”.
Газета “Дни” (Берлин, 1923. - 1 дек.) отзываясь на третий номер “Беседы”, в частности, отмечала, что книга “несколько слабее двух первых. В ней нет таких вещей, как “Заметки” и “Из дневника” Горького...”.
Позитивный тон откликов, хотя и кратких, в газ. “Дни”, а также М.Осоргина в “Современных записках”, являлся определенным противостоянием той уничижительной критике новых горьковских произведений, которой они подверглись со стороны Айхенвалвда. Следует обратить внимание, что в следующем же номере “Современных записок” с позицией, принципиально отличной от осоргинской, выступала З.Гиппиус. Ее статья “Литературная запись. Полет в Европу” (см. выше) лишь формально не была связана с оценкой “заметок” и воспоминаний. Совершенно очевидно, что, даже и не называя ни одного из последних горьковских произведений, Гиппиус заявляла поддержку направленности выступлений Айхенвальда. Давняя оппонентка Горького язвительно утверждала по его поводу: “Любовь к “культуре” при полной к ней неспособности — недуг, выедающий,
1 Руль. - 1923. - 2 сент. (20 авг)
сжигающий не только талант, но и душу человеческую”1. По сути, это было нападкой на одну из сквозных тем творчества Горького послеоктябрьских лет - тему революции и культуры, защиты интеллигенции. От этих тем неотрывна и проблематика книги “заметок” и воспоминаний. Несомненно “попадала” Гиппиус и в новый журнал “Беседу”: он был неординарной литературной акцией
- попыткой соединения русских литераторов в условиях “рассеяния”, когда “берега” национальной культуры стали расходиться2.
С «резким “выговором”» в “Руле” Каменецкого Горькому на “советской стороне” не согласился В. Шкловский. Даже полемичный заголовок его статьи “Новый Горький” противостоял айхенвальдовскому развенчанию писателя: тому, что, якобы, все по-прежнему в творчестве этого “нещедрого дарования” -“сочиненность” и лишь “крупицы правды”. “Записная книжка писателя” воспринята им как “законченное произведение” с “новым” взглядом на жизнь. “... В литературу войдут заметки, письма, записные книжки, мемуары, но не войдут патентованные писатели...”3, - с явной полемической резкостью заявлял Шкловский, отстаивая художественный документализм и многоаспектность авторской позиции Горького.
В защиту и поддержку Горького выступил “левый фланг” эмиграции.
В названии статьи М.Слонима также подчеркнута полемическая задача - “Живая литература и мертвые критики”. Он утверждал несомненность “дарования” писателя. Для него Горький
- “большой художник, не меньший, чем Бунин... дарование его по-прежнему свежо и ярко и радуют его последние произведения”4. Слоним поддерживал позицию горьковской “Беседы”: единения культурных сил, вне зависимости от конфронтации политических лагерей. Он писал: “Монархизм Бунина и большевизм Горького -пена на взбаламученном море политических превращений, а
1 Современные записки. - 1924. - № 18. С. 136.
2 См. подробно: Ревякина И.А.М.Горький “и другие”: литературные диалоги в Сорренто // Русская словесность. - М., 1997. - № 5. - С. 32-35.
3 Россия. - М.; Л., 1924. - № 2 (11). - С. 206.
4 Воля России. - Прага, 1924. - № 4. - С. 61.
творчество их - драгоценные камни в полной Чаше русского художества”1. Резкое неприятие высказывал Слоним и по поводу тона антигорьковских выступлений: “Пора прекратить постоянное пошлое зубоскальство над Горьким и понять, что Горький-художник принадлежит не коммунистической партии, а всей мыслящей и культурной России. И эта Россия от Горького не отказывается и безразличным для себя его считать не может”2.
Защитительный пафос статьи Д.Лутохина “М.Горышй. Записки из дневника. Воспоминания”3 подкреплен примерами, постановкой конкретных вопросов. Лутохин подчеркивал значительность и позитивный пафос нового произведения: “В русской литературе, пожалуй, не было еще такой пленительной книге о русском человеке: любовной, острой, сочной. Все достоинства русского слова в ней приумножены”. Горьковские приемы творчества критик видел укорененными в классической традиции. Он находил в очерках описание природы с “тургеневской нежностью и свежестью”. В отличие от Айхенвальда, давал высокие оценки изобразительности языка: “меткий, богатый, почвенный, как у Печерского, у Лескова... не раздражает, а поражает своей внутренней силой”. Особый подход у критика к горьковскому решению вопроса о русском национальном характере: “Не мало вскрыто Горьким душевных тайников из тех, что хранили герои Достоевского и единственный герой розановских “романов”, но эти тайны не мучают читателя, а примиряют его с собой под пером великого человеколюба”. Лутохин подчеркивал даже “избыток “прощения и любви” автора к своим героям. Вскользь сказано о вопросах, не теряющих злободневности: “Нет-нет, а заговорит Горький-“политик”: “не больше ли человека в семите, чем “в антисемите?” - напоминает он; заступается за интеллигенцию, надоевшие слова осуждения которой считает особенно неуместными теперь”.
Восторженно отзывался Лутохин о позиции “Горького-человека”, пронизывающей книгу. “Тот, кто просто... регистрирует зло... занимается плохим ремеслом”, - утверждает Горький. Он
1 Воля России - Прага, 1924 - № 4 - С. 61-62.
2 Там же. - С. 62.
3 Там же.-№6-7,- С. 111-112.
“знает, “чего хочет” - и волей к активной жизни, к настоящей правде... заражает читателя... Горький написал книгу не только нужную, но и превосходную”, - заканчивал критик рецензию, подчеркивая “человеколюбие” писателя.
Продолжившееся обсуждение личности и творчества Горького в 30-х годах было неизменно обращено к его произведениям 20-х, т.е. в определенной степени - к “заметкам” и “воспоминаниям”. Некоторые свидетельства можно почерпнуть в сообщениях: о диспуте, состоявшемся в объединении “Кочевье” (см.: “Последние новости” и “Возрождение”. - Париж, 1931. - 19 дек.), о вечерах памяти в “Объединении писателей и поэтов”, в “Союзе возвращения на родину”, в “Религиозно-философской академии”, “Кружке русско-еврейской интеллигенции” (см.: Последние новости. - 1936. - 8 и 28 июня; 21 нояб.; Наш Союз. -Париж, 1936. - № 7-8; Возрождение. - 1936. - 21 нояб.).
Г. Адамович как участник литературного вечера 26 июня 1936 г., организованного “Объединением писателей и поэтов”, высказывал оценки, которые вызывают прямые ассоциации с художественным документализмом горьковской книги: “Отдельные вспышки прежнего, “очеркового” характера длились до последних лет, но два широких полотна, “Дело Артамоновых” и “Клим Самгин” - неудача явная”. Критик отметил также переклички Горького с Достоевским, свойственные как очеркам, так и “Рассказам 1922-1924 годов”: “Вдохновение осеняет его только перед лицом зла, и ни один русский писатель не оставил галереи типов подобной горьковской... от которой сжимается сердце... Место Горького в русской литературе - в окружении того писателя, которого он ненавидел: около Достоевского”1.
Затрагивал Г.Адамович, как и В.Ходасевич (см. его статью “Горький” в сборнике “Некрополь”. - Париж, 1938), по-разному обсуждавшуюся при жизни писателя тему соотношения правды и лжи в его творчестве. Сам Горький полемически заострял ее в завершающем книгу очерке-эпилоге “Вместо послесловия”.
Г.П.Федотов в статье “На смерть Горького” многие из своих оценок гуманистической позиции Горького, “крупного”, по его
1 Современные записки. - 1936. - № 61; см. также: Литературное обозрение. -М., 1992. - № 5/6. - С. 40, 39.
определению, “дарования”, обосновывал его творчеством 20-х годов
- времени “добровольного изгнания” (по словам критика). О Горьком периода “Несвоевременных мыслей” и последующих лет он писал: в отличие от Ленина, Горький не заигрывал с тьмой и
не разнуздывал зверя. Тьме и зверю он объявил войну и долго не хотел признать торжества победителей. Горький эпохи Октябрьской революции (1917-1922) - это апогей человека. Никто не вправе забывать того, что сделал в эти годы Горький для России и для интеллигенции”1.
Сам Горький относился к книге “Заметки из дневника. Воспоминания” достаточно неоднозначно. В одном из писем к В.Ходасевичу он называл свои очерки, опубликованные во втором номере “Беседы” (там появились его очерки о войне и революции), “скучными”2. В письме М.Ф.Андреевой от 7 октября 1923 г. он подчеркивал их значение как определенного творческого опыта: “... тронут., похвалою... хотя должен сказать, что лично я значения им не придаю: это - мусор, который необходимо было выбросить из души и памяти, чтоб он не мешал работать. Гораздо больше значения “Заметки” имеют как уроки “чистописания”, которые я сам себе даю, желая выучиться писать без лишних слов и готовясь к серьезной работе”3. В планах будущей “Жизни Клима Самгина” реальные персонажи из очерков о далеком времени, как, например, А.Н.Шмит, НЛ.Бугров, становились как бы “прототипами” новых героев: Марины Зотовой - кормчей хлыстов, Тимофея Варавки -процветающего, неуемного дельца и промышленника. Эти и другие вероятные параллели между “заметками из дневников” писателя и его итоговым произведением говорят о характере «уроков ’’чистописания”», которые являлись подступами мастера к многосложному изображению русской жизни на переломе веков.
И.А.Ревякина
1 Федотов Г.П. Защита России: Статьи 1936-1940 гг. из "Новой России” // Федотов Г.П. Полное собр. соч.: В 6 т. - Paris, 1988. - Т. 4. - С. 40.
2 Новыйжурнал. - Нью-Йорк, 1952 - № 30. - С. 191.
3 Горький М. Полное собр. соч.: Художественные произведения: В 25 т. - М., 1973. - Т. 17. - С. 568.
