CC BY
42
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТШУЧНОМ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
4
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс серии 2
индекс серии 2.7
рефераты 98.04.001 -98.o4.030
МОСКВА 1998
Третья часть "Русские писатели в Англии" включает в себя главы о Е.И.Замятине, Б.В.Анрепе (А.А.Ахматова и Б.В.Анреп; А.А.Ахмагова и "лондонцы"), о Н.С.Гумилеве, Л.Н.Андрееве, Н.К.Рерихе, А.Н.Толстом, В.В.Набокове, А.В.Чаянове, Б.А Пильняке, Н.Н.Никитине, В.Ф.Ходасевиче и В.М.Ходасевиче, его племяннице, художнице, о М.И.Цветаевой, Б.Л.Пастернаке, А.И.Куприне, А.М.Ремизове, И.С.Шмелеве, И.А.Бунине, Н.А.Тэффи, Б.К.Зайцеве.
В исследовании использованы архивные материалы из российских и зарубежных (русский архив Лидского университета, Бахметьевского фонда Колумбийского университета, архив Нью-Йоркской публичной библиотеки. Музея Николая Рериха в Нью-Йорке и др.). Многие из них публикуюся впервые.
"Далеко не все материалы о русских, — пишет О.А.Казнина, — вошли в настоящее издание, многое осталось за его рамками..." (с.17): глава о русском антропософе П.Д.Успенском, эмигрировавшем в Англию, очерки биографий и творческого пути писателей российского происхождения, публиковавших свои произведения в Англии (Н.Губский, Елизавета Фен, А.И.Плюшков/Угрюмов); глава о русских ученых поколения, расцвет творческой деятельности которого пришелся на вторую половину века; исследование воздействия русской интеллигенции на представления о России английских писателей — Д.Г.Лоуренса, В. и Л.Вулфов, Дж.Голсуорси, А.Беннета, Б.Шоу, Г.Уэллса, Т.С.Элиота и др.
Т.Н.Красавченко
98.04.028. СТАТЬЯ-ПАМФЛЕТ М.ГОРЬКОГО "О РУССКОМ КРЕСТЬЯНСТВЕ" В ОЦЕНКЕ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ 20-30-х ГОДОВ.
Масштабность писательской личности М.Горького для современников неизменно связывалась не только с его художественными открытиями, но и с публицистическими выступлениями. Критика не раз при жизни писателя по разным поводам заговаривала о "новом Горьком (и в 10-х, и в самом начале 20-х годов) Как правило, и публицистические статьи его вызывали резкую поляризацию мнений, заметные дискуссии. Так было с выступлениями "против" "карамазовщины" (1913), со статьей "Две души" (1915): они породили шквал оценок, по преимуществу
негативных. Горячо воспринимались также горьковские очерки 1917-1918 гг., следовавшие буквально по пятам эпохально-катастрофических событий русской революции. Дневниковый цикл "Несвоевременных мыслей", печатавшихся более года в газете"Новая жизнь", вызывал отклики представителей самых разных гражданско-классовых ориентаций; очерки о буднях революции ссорили писателя с одними и примиряли с другими из его современников. Быть может, именно в этом публицистическом цикле с особой силой проявилось главное качество Горького-публициста- обжигающая современность, связь с политической злобой дня и вместе с тем — "вневременность", глубинная спаянность с гуманистическими идеалами.
Такого рода парадоксальную органичность писателя выделяют исследователи в наше время. Так, А.Н.Николюкин, обозревая неоднозначность взаимооценок Горького и В.В.Розанова, подчеркивает, что их интерес друг к другу определялся и "разноцветностью" (определение Горького) их "душ", и, при всей полярности политических расхождений, тяготениями к общечеловеческим идеям. Сам Розанов не принимал в Горьком "пропагандиста", считая, что это "суживает горизонты" его мысли и таланта (о чем писалось в "Уединенном"), но вместе с тем различал и явно иные ноты "боевой" натуры. Он писал "противнику": "Вы лирик ("Песня о Соколе", да и все), у Вас есть мента и способность мечты — потерянная почти всем миром и от потери которой он, собственно, и стал "мещанством". Знаете, даже Толстой больше "мудрит", больше "сознательно ведет толпу, к чему ему хочется", нежели поет песню — т.е. то, что теперь более всего нужно миру и чего более всего миру недостает" (Розанов В.В. Мысли о литературе. -М„ 1989.-С.511).
Многооттеночность сопоставлений позволяет А.Н.Николю-кину увидеть общее в разнонаправленной публицистике писателей: "...что их действительно сближало — это подлинный гуманизм, противостояние "красному террору", введенному революцией как временная мера и ставшему ее подлинной сущностью. Гуманистическое звучание "Несвоевременных мыслей" Горького... сближает эти горьковские очерки, при всей художественно-эстетической неповторимости писателей и их книг, с "Окаянными днями" И.Бунина и "Апокалипсисом нашего времени" Розанова" (Николюкин А.Н. Голгофа Василия Розанова. — М., 1988. — С.309).
Сочетаемость "современного" с вечным демонстрирует и затерявшаяся в периодике и вновь найденная статья из знаменитого горьковского цикла, опубликованная теперь в книге "М.Горький. Неизданная переписка с Богдановым, Лениным, Сталиным, Зиновьевым, Короленко" (М., 1998. — Вып. 5. — Сер.: "М.Горький. Материалы и исследования"; основана в 1989 г.). В предисловии к републикации статьи, написанной в 1918 г., И.И.Вайнберг писал: "Как и вся публицистика Горького из серии "Несвоевременных мыслей", она поражает своей искренностью, болью писателя за "изнасилованную Россию", в которой, как и раньше, господствуют "темные инстинкты", беззаконие, обман и рвачество, проникнута состраданием к простому человеку, социально беззащитному, живущему в предельно трудных условиях "вздыбленной Руси", в обстановке нищеты, процветания спекуляции, в атмосфере "игры честолюбий", повсеместного "стремления урвать от общественного пирога" (там же, с.319-320).
Как очередной всплеск "нераздельности" сиюминутного — "злобы дня" (революции) — с вековечным (на этот раз — национальным) была воспринята и вызвала интерес современников статья-памфлет "О русском крестьянстве" (1922); в ней в емкой художественно-публицистической форме "заметок", "свидетельств" только что пережитого и наблюденного выразилась разноречивость мыслей и чувств писателя. Писатель торопился напечатать статью, ибо хорошо осознавал неотложность ее в тогдашней политической ситуации. И с этой точки зрения история публикации книги-статьи и ее сокращенных вариантов представляется далеко не случайной.
Статья явилась первым крупным выступлением писателя после его отъезда в конце октября 1921 г. из советской России (если не считать нескольких интервью, свидетельской добротности которых Горький, кажется, не вполне доверял, понимая неустойчивость позиций и мнений в среде русских скитальцев). Это было первое полемическое "объяснение" с эмиграцией, с которой писатель собирался всерьез "разговариать".
Книга-статья "О русском крестьянстве" была опубликована на русском языке в начале октября 1922 г. в берлинском издательстве И.П.Ладыжникова. Одновременно в том же издательстве она вышла и на немецком. За полгода до того (2 апреля) ее краткий вариант под названием "Русская жестокость" (всего четыре фрагмента из десяти;
каждый с отдельным заголовком) появился в переводах в датской газете "Политикен" (Копенгаген) и в газете "Секоло" (Рим).
Вскоре в России был напечатан еще более сжатый вариант, состоявший всего из двух фрагментов, под заголовком "Что будет с Россией? (О русском народе)" (Рупор. — М., 1922 г. — № 1. — С. 4-6). В предисловии от редакции подчеркивалась значимость выступления писателя в тот политический момент — в преддверии международной Генуэзской конференции 1922 г. (по экономическим и финансовым вопросам), участие в которой Советской России явилось актом признания ее ведущими странами капиталистического мира. Редакция обращалась к своему читателю: "Какое будущее ожидает Россию? На этот вопрос, который приобрел в Европе особый интерес накануне Генуэзской конференции, М.Горький в четырех статьях: "Анархия", "Жестокость", "Скептицизм" и "Завтра", — недавно написанных в Германии и напечатанных в датской газете "Политикен" и итальянской "8есо1о", пытался ответить с пророческой ясностью, как с точки зрения изменчивых политических условий, так и основных черт русского национального характера". Далее отмечалось, что хотя мнения писателя "субъективными", но он "пишет с безжалостной суровостью, и, пожалуй, одно из условий возрождения России заключается в этом всестороннем анализе и тягостном раздумьи над действительностью, которые один из наиболее ярких представителей страны и лучших сынов ее — берет на себя смелость осветить" (Рупор. — М., 1922. — № 1. — С.1).
Отдельное издание статьи предварительно анонсировалось в русских изданиях за рубежом, а затем яростно обсуждалось. Так, А.Ященко в "Новой русской книге" (Берлин, 1922. — № 8 (авг.). — С. 6-8) говорил о статье-книге как о "литературном событии", с которым можно соглашаться или не соглашаться, но "обойти молчанием нельзя". По его определению, "сердце с трудом мирится" с жестокими словами писателя о русском народе, с обидной правдой его "безотрадных суждений", в чем, однако, "еще не вся правда".
Полемический анонс напечатала и рижская газета "Сегодня" (1922. — 1 окт,), выделив главную тематическую линию статьи — рассуждения об исключительной жесткости русского мужика (что подтверждается историей: беспощадные восстания, страшные будни недавней революции, суровая правда о мужике, сказанная в русской литературе XIX в., а также Чеховым, Буниным и др.). Газета
цитировала обобщения писателя: "Жестокость форм революции я объясняю... исключительной жестокостью русского народа". Вместе с тем обвинения в "зверствах" вождей революции он называл "ложью и клеветой", неизбежными в борьбе политических партий, либо результатом "добросовестного заблуждения". В обзоре статьи Горького содержались и возражения ему: "Ведь "че-ка", как система, не народом же создана? И сам по себе русский крестьянин в обычных условиях своего быта отнюдь не горилла в сравнении с другим мужиком...".
Обзор статьи-памфлета публиковала и газета "Накануне" (Дюшен Б. М.Горький и русское крестьянство // Литературное приложение к "Накануне" — Берлин, 1922. — 1 окт.).
Идея написания статьи в полемически-памфлетном духе относится к первому месяцу пребывания Горького за рубежом, когда писатель был буквально оглушен ожесточенными нападками русской эмиграции на отринувшее ее отечество. В Горьком заговорил "государственник". В это время его очень беспокоили и перспективы развития российской жизни в связи с нэпом: он опасался сдвига "вправо", восстановления прав собственника.
О своем замысле Горький сообщал 22 ноября 1921 г.
B.И.Ленину, подчеркнув негативные впечатления от того, что писалось за рубежом: "Неприятно все-таки видеть соотечественника гниющим в проказе. Собираюсь написать книжечку о русском народе, сиречь — о мужичке нашем, о том чужом дяде, на которого работаете Вы и который постепенно поглощает остатки революционной энергии русского рабочего. Книжечка, конечно, явится апологией советской власти, — она одна только и могла поднять на ноги свинцовую массу русской деревни, и одно это вполне оправдывает все ее грехи — вольные и невольные" (цит. по: Неизвестный Горький. (К 125-летию со дня рождения): Горький и его эпоха. Материалы и исследования. — М., 1994. — Вып. 3. — С.40).
26 декабря 1921 г. Горький писал И.П.Ладыжникову о начале работы над статьей: "...идет тяжело... пишется мрачно". 8 января 1922 г. ему же Горький сообщал о завершении статьи (см.:Летописб жизни и творчества А.М.Горького. — М., 1959. — Вып. 3: 1917-1929. —
C. 261, 266).
Делился Горький характером замысла и с художником В.Карриком: "Скоро выйдет отдельной брошюрой моя статья о
крестьянстве... Вы убедитесь, что я не очень обидел мужика. Суть только втом, что за время революции мужик сожрал интеллигенцию и рабочий класс, т.е. — сожрал-то не только он, но — он остался хозяином страны и скоро покажет себя очень сурово-скупым, узким, неверующим ни во что человеком. В таком виде он, конечно, долго не проживет, но все же — временно — создаст весьма тяжелые условия жизни. Так что кое-кто и большевиков вспомнит сочувственно" (цит. по: Хьетсо Г. Максим Горький: Судьба писателя. — М., 1997. — С.209).
Горький предвидел полемику вокруг статьи, о чем размышлял в письме А.П.Пинкевичу от 12 января 1922 г.: " .. кончил статью о мужике — меня будут ругать за нее справа, слева, со средины, сверху и снизу" (Архив А.М.Горького: ПГ-рл-30-41-12).
5 октября 1922 г. писатель послал немецкий перевод статьи Р.Роллану (как он писал, "маленькую книжечку, насыщенную большим горем"). И уже 12 октября Роллан откликнулся: "Книга интересна своим трагизмом... мне кажется, что "великая скорбь", которой проникнута Ваша книга, сопровождала Вас на протяжении почти всей Вашей жизни. Почти всю Вашу жизнь Вы несли в себе страдания этого страшного русского народа, который Вы хотели и не могли спасти. Это не было открытием, сделанным в последние годы, но за последние годы рухнула великая иллюзия начала Революции (всякой Революции). Что принесло Вам новое разочарование. ." Роллан вступал и в полемику с Горьким: "Я полагаю, дорогой друг, что все описанное Вами является частью неумолимого целого, ответственность за которое трудно возложить на один народ, каким бы он ни был. Требуется не так уже много, чтобы пробудить в народах Запада склонность к холодной жестокости, которую Вы с ужасом отмечаете у русских крестьян" (М.Горький и Р Роллан. Переписка (1916-1936). - М., 1995. - С. 43-44).
Ожесточенное неприятие в среде эмиграции вызвали главные горьковские положения: о жестокости как национальной черте русских, определившей и жестокость революции; попытка апологии новой власти. Публицист В.М.Чернов писал о неполноте правды Горького о народе: в нем, кроме темноты и жестокости, "надо видеть доброе и светлое" (Воля России. — Прага, 1922. — 15 окт.). Одним из самых непримиримых оппонентов писателя стал А.А.Яблоновский, выступивший с рядом статей: Адвокат дьявола // Руль. — Берлин,
1922. — 12 окт.; Ослиный мост // Сегодня. — Рига, 1922. — 13 окт.; Волки и овцы // Сегодня. — 1922. 22 окт.
В первой из названных статей А.Яблоновский писал: "... совершенно напрасно "сын народа" г. Горький мажет дегтем русские ворота" ..." с азартом защищает безупречность "вождей революции". В этой "лжи", на взгляд критика, обнаруживается, что Горький — "нечестный писатель". Статью заканчивала гневная филиппика: "Кровь русского народа нельзя засыпать песочком и нельзя лжесвидетельством знаменитого писателя закрывать от всего мира звериную морду большевизма и окровавленные руки его "вождей".
В следующей статье А.Яблоновский назвал Горького "певцом во стане красных воинов": он строит "ослиный мост" для "гг. вождей", которые могут "перейти в историю, не запачкав своих белоснежных одежд ни в крови, ни в грязи".
И в третьей статье А.Яблоновский продолжал тему "вины" и "оправдания": зверства нашей "звериной эпохи" нельзя, как делает "г-н Горький", "поставить на счет народа-палача и народа-мучителя", возводя в "святые" русской революции "ее идейных вождей". Проводя аналогии, А.Яблоновский отмечал, что у А.Франса ("Боги жаждут") "не чернь, не улица, а "боги" революции жаждут человеческой крови", а во время французской революции вокруг "мертвой головы" (короля) неистовствовала "не нация", а "отбросы революционной улицы", "сволочь народная". Так и в России, не рабочие, а партия коммунистов "подожгла волосы" на ее голове. Критик ставил Горького в ряд с теми советскими поэтами, которые "находят слова оправдания и для коммунистического ислама, и для коммунистической инквизиции и всю кровь революции хотят размазать на лице русского народа". (Сегодня. — 1922. — 22 окт.).
Огонь критики в эмигрантских кругах вызывал резко выраженный Горьким негативизм оценок русского народного характера. Писатель не "отвернулся" от самого худшего, заглянув на самое "дно" происходящего: "полудикие, глупые, тяжелые люди русских деревень" не способны испытать, подобно человеку Запада, "уважение к труду, чувство собственного личного значения". В связи с именем Горького стали говорить об "антикрестьянстве" и даже "крестьянофобии". Уже известный тогда ученый-социолог П.А.Сорокин подчеркнул в книге "Современное состояние России" (Прага, 1922), появившейся в год его эмиграции: "Горький,
оплевавший теперь русское крестьянство, делал это и раньше" (цит. по: Новый мир, — М., 1992,- № 5. -С.185).
Евг. Замятин, вспоминая о Горьком в год его смерти, предположил, что впечатления юного Пешкова, пережитые в Красновидове (поджег крестьянами дома пришлых пропагандистов вместе с их запретными книгами), по-своему повлияли на будущего писателя: "... может быть, эта ночь положила начало антипатии... к русской деревне, к мужику и определила путь Горького к городу, к городскому пролетариату" (Замятин Е.И. Избранные произведения: В 2-х т. — М., 1990. -Т.1.-С.285).
Богослов и публицист Г.П.Федотов в статье "На смерть Горького" говорил об "уважении к культуре" и "элементах гуманизма" в "учительстве" писателя, но также — об оторванности его "от подлинной культуры и подлинной гуманистической морали" (т.е. традиций христианства). Отношение Горького к крестьянству Федотов выделил как одну из составляющих его социапьного миропонимания: писатель не был рабочим, "презирал крестьянство, но у него было всегда живое чувство особого классового самосознания... Его сердце билось, конечно, не с интеллигенцией, а с тем жестоким и темным народом, который тянулся к правде и свету через ложь и кровь" (Федотов Г.П. Зашита России: Статьи 1936-1940 гг. из "Новой России" // Федотов Г.П. Полн. собр. соч.: В 6 т. — Paris, 1988. — Т.4. — С.40, 38).
"Кто жесточе — красные или белые?" — спрашивал Горький и отвечал: "Одинаково — потому что все они — красные и белые — одинаково русские... о степени жестокости дам определенный ответ — именно: чем активнее, тем действеннее, тем жесточе".
Горьковская постановка вопроса о "русской жестокости", т.е. об исторической неизбежности "жестоких" форм революции, обусловленных особенностями народного бытия, "массовой психикой", "душой народа", вызывала споры как в литературной, так и научно-общественной среде эмиграции. Историк и политический деятель С.П.Мельгунов в своей книге "Красный террор в России: 1918-1923" (Берлин, 1924), видя в политическом терроре русской революции "величайшее преступление перед демократией и социализмом", так полемизировал с писателем: "Максим Горький в брошюре "О русском крестьянстве" упрощенно ответил: "Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского
народа..."; таким образом, "русский писатель, не только сочувствующий русскому коммунизму, но и имевший с ним более прямые связи, снимает ответственность с творцов террористической системы и переносит ее на темноту народную".
"Спора нет, — продолжал С.Мельгунов, — историческая Немезида... в том и состоит, что "над Россией тяготеет проклятие, налагаемое историей на всякую отсталую и развращенную страну" — как писали когда-то еще в "Черном Переделе"1'. Ни в одной стране с развитым чувством гражданственности не могло быть того, что было в России. Но Горький сам, очевидно, того не понимая, произносит грозный обвинительный акт против демагогии, властвующей ныне в России партии. Едва ли есть надобность защищать русского крестьянина, да и русского рабочего от клеветы Горького: темен русский народ, жестока, может быть, русская толпа, но не народная психология, не народная мысль творила теории, взлелеянные большевистской идеологией..." (Мельгунов С.П. Красный террор в России: 1918-1923. - 5-е изд. — М., 1990.-С.7).
О "ненависти" Горького к крестьянству как существенной стороне мироотношения писателя, его творчества на разных этапах (со времени "Челкаша" и до статей 30-х годов, в которых "варварская операция" насильственной коллективизации не встретила его отповеди) писал в своих воспоминаних "Встречи с Максимом Горьким" Н.Валентинов (Н.В.Вольский) — социолог, историк общественной мысли, мемуарист (см.: Новый журнал. — Нью-Йорк, 1965. — № 78; перепеч. в кн.: Валентинов Н.В. Наследники Ленина / Ред.-сост.Фельштинский Ю.Т. — М.: "Терра", — 1991; Общественные науки в СССР. Литературоведение. Сер. 7. — М., 1991. — № 2).
В среде разноликой русской эмиграции появились мнения и в поддержку статьи Горького. В частности, писали, что Горькому удалось передать ощущение трагизма русской жизни в эпоху революции. Подобного рода мысли были высказаны писателем Р.Гулем и художником Б.Григорьевым. Первый сопоставлял с горьковской свою позицию, отраженную в романе о гражданской войне "Ледяной поход" (Берлин, 1921). Роман принес имя Гулю, был замечен как страстный протест против братоубийственной жестокости гражданской войны. В 1923 г. Гуль писал Горькому, прося
" "Черный передел" — газета революционно-народнической организации в Петербурге (1879-1882 гг.)
дать краткое предисловие к немецкому переводу своего произведения: "Сейчас объясню, почему я обращаюсь к Вам: 1) я слышал, что "Ледяной поход" Вам понравился, и косвенное подтверждение имею в Вашем ответе на мое давнишнее письмо... 2) я обращаюсь к Вам не только потому, что Вы Максим Горький, хорошо известный западному читателю, но и потому, что Вы давно, остро ставили в литературе тему "русской жестокости", в упор придвинув ее книжкой "О русском крестьянстве". "Ледяной" же "поход" — попытка сказать малое слово на ту же тему" (цит. по:Примочкина Н. Просьба о предисловии. Из писем Р.Гуля М.Горькому // Кулиса: Прил. к "Независимой газ.". - 1998. — 27 марта. - № 6(8). - С. 16).
В суровости горьковских суждений о крестьянстве Б.Григорьев увидел перекличку со своей "творческой ненавистью" к русскому человеку — к "звериным элементам" в нем. 14 июля 1926 г. художник писал Горькому: "Я же был из первых, кто выучил наизусть Вашу брошюру "О русском крестьянстве", она меня очень поддержала в моих собственных работах и мнениях. Было в Америке в журнале, одном (из левых), даже сопоставление меня с Вами по этому поводу: о русском народе наши крайние суждения... Не сердитесь на меня и не верьте никому, я Вам верный друг и почитатель... совсем не хитрый, ибо еще с 1922 года в эмиграции славил Вас, вступался за Вас" (Архив А.М.Горького: КГ-3-11-16).
На родине появление сокращенного варианта статьи в начале 1922 г. вызвало гневное недовольство со стороны партийной прессы. "Смягчить весь инцидент" пытался Н.И.Бухарин (см.: Известия ЦК КПСС. - М„ 1989. - № 1. - С.243 и др.; Спиридонова Л. М.Горький: Диалог с историей. — М., 1994. — С. 199). Полный текст статьи был запрещен во все советские годы. И в позднейших перепечатках в постсоветское время исследователи обращались только к сокращенному варианту статьи (см., например: Пьяных М. К постижению "русского строя души" в революционную эпоху. Максим Горький и Андрей Белый о России // Звезда. — Л., 1991. — № 7. — С.182-186; Горький М. О русской жестокости; Можаев Б. "Ятеряюсь" //Огонек. - М., 1991. - № 49. - С.9-13).
И по сей день единственным полным русским печатным текстом памфлета остается берлинское издание 1922 г.
И.А.Ревякина
