CC BY
33
РОССИЙСКАЯАКДДеГИИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.7
МОСКВА 1999
контрреволюции, в которой принимали участие такие разные мыслители, как Токвиль, Гобино, Доносо, Д.С.Милль, Карлейль, Ницше, Достоевский и др. Эта контрреволюция защищала даровитое меньшинство от бездарного большинства, творческую свободу от плутократии и бюрократии, качество от количества..." (с.596).
Иваск видит в Леонтьеве исключительное явление в русской литературе: "Лучший Леонтьев — это Леонтьев фрагментарный, состоящий из писем, записок и отрывков, которые хочется вырезать из его растянутых романов и статей. Леонтьевский жанр — это жанр записной книжки..." (с.477). Он "один (рысак или бабочка!) умел так перескакивать или порхать с одного предмета на другой; от искусства и молитвы — к "отличному кофе", или от арфы, котлет — к всенощному бдению" (с.476).
Иваск считает его предшественником В.В.Розанова, но в "Уединенном" слышит "другие интонации" — "мещанско-чиновничий говорок и немало притворства, юродства наряду с гениальными озарениями;... у Леонтьева — дворянская манера изложения, благородный язык, но не выверенный, подсушенный, а небрежный, очень живой", без "той манерности, которая была у Розанова в его ужимках и прыжках" (с.476), Леонтьев и Розанов, на взгляд Иваска, писатели "гениальные по размаху", но не гении, "они были необыкновенно одарены, проницательны, какие-то тайны мира им приоткрылись но свое высшее знание — тайновидение они не сумели полностью передать" (с.581).
Завершает книгу составленная Иваском библиография трудов Леонтьева и отзывов о его творчестве.
Т. Н.Красавченко
99.01.020. ПОЭТЕССЫ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ: Л.Алексеева, О.Анстей, В.Сенкевич / Сост. Агеносов В.В., Толкачев К.А. — М.,: Совет. Спорт, 1998. - 448 с.
В сборник (своего рода "антологию") вошли лучшие стихи из поэтических книг поэтов русского зарубежья "первой" (Л.Алексеева) и "второй" (О.Анстей и В.СенкеВиЧ) волны эмиграции. В каждом случае публикация стихотворений предваряется воспоминаниями, либо вступительными заметками,
воссоздающими личностный и поэтический "портрет" поэтесс; раскрывается своеобразие их творческого почерка. В послесловии "О трех поэтах русского зарубежья" К.Толкачев предпринимает попытку воссоздать своеобразный "триптих", ибо многое объединяет этих трех женщин "на поэтическом и жизненном пути: происхождение, причины эмиграции, оккупированные города, послевоенные лагеря для беженцев, и, наконец, привыкание к жизни на другом континенте... Они были знакомы, встречались, устраивали поэтические вечера, даже писали друг о друге. При всех различиях в мировоззрении, манере описания, поэтической технике и стиле... существует объединяющее начало: особая одухотворенность, которой проникнуты все стихи" (с.422). И этот момент автор послесловия подчеркивает эпиграфом из Пушкина: "... И божество, и вдохновенье, / и жизнь, и слезы, и любовь"
Лидия Алексеева (урожд. Девель, по мужу Иванникова — в браке состояла с 1937 по 1949 г.; Алексеева — псевдоним по имени отца) родилась в 1909 г. в г.Двинске; умерла в 1989 г. в Нью-Йорке. Ее отец (происходивший из рода эльзасских гугенотов) был полковником Генерального штаба царской армии, и поэтому, опасаясь преследований со стороны новой власти, в ноябре 1920 г. вместе с семьей через Севастополь он покинул Россию. Почти два года (до середины 1922 г.) семья жила в Турции (Константинополь), затем в Болгарии и наконец — в Сербии. Здесь Лидия закончила русско-сербскую гимназию и после этого — философский факультет Белградского университета (отделение славистики). Почувствовав тягу к поэтическому творчеству, печатает стихи, ведет активную литературную деятельность (участник кружка "Новый Арзамас", секретарь "Союза ревнителей чистоты русского языка", член кружка "Литературная среда", член белградского Союза русских писателей и журналистов). Осенью 1944 г., когда к Белграду приближались советские войска, Л.Иванникова решается бежать и одна, без мужа, поселяется в лагере для перемещенных лиц (недалеко от г.Куфштейн в Австрии); находится там на положении беженки около пяти лет. В 1919 г. она, как и многие другие русские эмигранты и жители стран послевоенной разрушенной Европы, уезжает в США. Приняв американское подданство, обосновывается в Нью-Йорке, занимается торговлей, но и печатается под
псевд.Алексеева в журналах "Грани" (Франкфурт-на-Майне), "Возрождение" (Париж), "Новый журнал" (Нью-Йорк).
В 1954 г. выходит ее первая книга "Лесное солнце" (издана во Франкфурте-на-Майне). В реферируемой здесь антологии публикуются 25 стихов из этого сборника, которыми поэтесса "привносит своего рода искупительную жертву за собственные грехи и грехи всего нашего жестокого века", — отмечает К.Толкачев (с.423). Поэтесса горевала о далекой родине: "... И на коре березы волос мой, / Все будет виться и дрожать, играя, / Меня последней ниточкой живой / С оставленной землей соединяя" ("Остановилось солнце надо мной...", с.29); "Я в лесную часовню зашла помолиться..." (с.37).
Похожим настроением проникнут и сборник "В пути" (Нью-Йорк, 1959). Классические по форме стихи (катрены с чередующимися рифмами) отличаются красотой образов, "описания природы разворачиваются... в неожиданные метафоры, перекликающиеся с красочностью поэзии Бунина" (с. 424). Сама поэтесса сравнивает свои "смолистые стихи" с поленницей — "...пахучей, неотесанной, / Увязнувшей во мхи... / А под корой древесного / До срока залегло / Для очага безвестного / Таимое тепло" (с.44).
Доминирующее настроение: "Я сотворена. Я одинока. / Я свободна. Что же страшно мне?" ("Душа") (с.53).
Сборник стихов "Прозрачный след" (Нью-Йорк, 1964) был с одобрением принят эмиграцией. "Прозрачный след" — это метафора: " ..Сгорело все, что эта жизнь дала мне, / Подметено. И пепел сер и чист. / И лишь стихов прозрачный след — / на камне / Запечатленный лист" ("Слоятся дыма голубые складки..,", с.55).
Широкого обсуждения и похвал удостоился ее перевод религиозных песен Ивана Гундулича (далматского поэта XVII в.) "Слезы блудного сына" (Вашингтон, 1965).
Емкая метафора "прозрачный след" распространяется и на весь сборник "Время разлук" (Нью-Йорк, 1971): "Слушай, Жизнь! Меня, твою родную, / Тоже где-то в мире сохрани, - / Я тебя к стихам моим ревную. / Я уйду - останутся они" (с.76). Поэт "осмысливает прошлую жизнь в предчувствии разлуки "с радостью земной". Воспоминания о детстве, о годах скитаний, о покинутых
любимых людях и местах акцентируют мотив благодарности Богу за прошедшую жизнь и готовности к смерти" (с.424).
Последний сборник, вышедший через год после смерти, -"Стихи. Избранное" (Нью-Йорк, 1980), включает стихотворения из предыдущих четырех и некоторые новые. В нем главенствует предчувствие конца: "...Подходит смерть, не скрипнув дверью, / Но жизнь рождается опять - / В сиянье, в горе, в благодать - / И нет конца ее доверью" ("На старом кладбище", с. 96). Д.Кленовский считал Алексееву "лучшей... среди наших поэтов на первых местах" (с.424).
В антологии представлены стихи из всех названных сборников. В преддверии публикации стихов поэтессы под названием "Сама по себе: О поэте Лидии Алексеевой" помещены в качестве вступительных заметок очерки о ней ее современников -поэтов О.Анстей и Б.Нарциссова. О.Анстей здесь пишет: "Деревья. Небо. Вода. Мир малых тварей. Мысль о смерти. Боль об ушедших. О, какое богатое хозяйство у Алексеевой, и какую глубину задевают ее стихи!... В природу Алексеева вросла органически и не наблюдает ее извне: она растворяется в лиственном, древесном, зверином мире, становится то буком, то рябиной: она и молится — "шурша, без слов и мыслей", как "осина легкая". Или кровно горюет всем нутром о погубленных друзьях-деревьях: о срубленной ели... о ясене; но ... боль смягчена упованием на встречу в ином мире, - поэт говорит срубленному ясеню: "Мой друг, с покорной простотой / Тепло отдавший людям! / Теперь твой дух за той чертой, / Где все мы вместе будем... / И я иду к тебе, иду / Для неразлучной встречи!" (с.8).
"Одиночество возводит ее на большую высоту, - отмечала О.Анстей. - Но на высоте всегда холодно... Это важная грань творчества Алексеевой: путь глубоких внутренних прозрений, восходящий корнями своими к Тютчеву. Очень сильны у Алексеевой закрепленные в стихах моменты ощущения нескольких пластов подсознания:"... Кто это смотрит на меня? / Кто в зеркале моем?..." (с.9).
Существенные черты к "портрету" поэтессы добавляет Б.Нарциссов: "...природа, тема одиночества, несбывшего счастья, дум о смерти и, конечно, ностальгическая тема России... Ее иногда упрекали в однообразии тематики". Однако "сила поэта
заключается не в наборе тем, а в том, как темы, пусть немногие, им 1тоданы. Другими словами, подчиняет ли поэт читателя себе, хотя бы вот этой одной темой?" (с. 11). "Единение с природой" у Лидии Алексеевой — это бегство от нашего жестокого века" (с. 13).
Сборник "В пути", продолжает Б.Нарциссов, содержит те же мотивы и темы, что и предыдущий - "Лесное солнце", "но в более подчеркнутом и выраженном виде. Особенно подчеркнут мотив потери Родины и безрадостных итогов жизни в изгнании: "Вся жизнь прошла, как на вокзале...! (с.13). Сборник говорит, как начался этот путь: "По тревоге вышли из теплушек... / Смерть кружила то звончей, то глуше... / Грохот тормозов. И снова рядом / Бег земли - разлуки трудный бег".
"Тихой грустью и лирической символикой в доминирующих по-прежнему картинах природы" проникнут сборник "Прозрачный след". "Ключевой образ сборника, дающий ему заглавие, - писал Б.Нарциссов, - это след опавшего листа на камнях тротуара". (Напомним, что в контексте образов Алексеевой "слово" и "лист" выступают как родственные, синонимы: "И остался от слов и листьев / Горьковатый и легкий прах"). "Этот образ листа, умирающего, но оставляющего след, был уже в предыдущем сборнике... Символика образа ясна: красота мира, молодость, любовь уходят, но слово, образ поэзии их хранит" (с. 15).
Заглавие четвертого сборника "Время разлук" надо понимать, считает Нарциссов, как "неизбежную разлуку с землей и ее красотами: "Хвала тебе, мир весенний, хвала, / За то, что я в солнце твоем живу!... / Коснется нас мудрой рукой Творец -/Ив жизнь облекается серый прах - / И ты, и земля, и лист, и скворец / Мы все только глина в Его руках" (с. 16). "Близкая разлука с любимым миром вызывает ряд воспоминаний, доходящих до раннего детства, и это - вторая главная тема сборника", отмечает критик. По его мнению, "поразительно по технике передачи картин воспоминаний и по технике конструкции стихотворение: "Холодно, ветер... А у нас в Крыму-то..." "А у нас в Стамбуле-то..." "А у нас в Белграде-то... трава пробилась у обочин..." "...А у нас в Тироле мутный Инн шумит..." И дальше - оборванная концовка: "А у нас в Нью-Йорке..." (с. 17).
В сборнике "Стихи" (1980) заслуживает особого внимания, полагает Б.Нарциссов, стихотворение: "Прощаясь мирно с радостью
земной, / Я оставляю всю ее в наследство... И брошу в мир, как на последний суд, / В бутылке запечатанное слово - И может быть, у берега родного / Она пристанет; и ее найдут".
"К какому направлению можно причислить эту поэтессу" -размышлял Нарциссов. И вывод его таков: "... только не в нашему веку", обо сейчас мы не найдем в поэзии "ни кристаллизированной фразы, ни яркой образности, ни прекрасной ясности, ни чувства красоты и. наипаче всего, не найдем "божественного чувства меры". А это последнее заповедал нам Пушкин" (с. 18).
Ольга Николаевна Анстей (псевдоним; настоящая фамилия Штейнберг; по первому мужу Матвеева, по второму - Филиппова) родилась 1 марта 1912 г. в Киеве. В 1931 г. окончила Киевский институт иностранных языков. В 1937 г. вышла замуж за И.Матвеева (поэт Елагин). По идеологическим соображениям в Советском Союзе они не печатались, хотя писали постоянно, сообщает К.Толкачев. Во время немецкой оккупации (в 1943 г.) супруги уезжают в Прагу, затем в Берлин, где живут до конца войны. С 1946 г. они находятся в Мюнхене в лагере для перемещенных лиц (так называемый Ди-Пи) Шлейсгейм. Первый сборник стихов "Дверь в стене" (Мюнхен, 1949) был встречен хорошими рецензиями и откликами.
В 1950 г. О.Анстей разводится с мужем и переезжает в США. Обосновавшись в Нью-Йорке, с 1951 по 1972 г. она работает в одном из департаментов ООН (сначала секретарем, затем переводчиком с французского и английского языков). Одним из важнейших своих трудов считала работу "Мысли о Пастернаке" ("Литературный сборник". - 1951. - № 2). Она писала об Ахматовой. - "Златоустая Анна всея Руси" ("Новый журнал". - 1977. - № 127). Совместно с Б.Филипповым (вторым мужем) О.Анстей работала над изданием произведений Е.Клюева (Нью-Йорк, 1954). Среднее близких людей была поэтесса Л.Алексеева, которой она посвятила, помимо уже упомянутой, еше две рецензии: "Лесные глаза" ("Грани". - 1954. -№ 23) и "Л.Алексеева. "Прозрачный след" ("Новый журнал". -1965. -№81).
О.Анстей была глубоко верующей, и "эта религиозность помогала ей переносить тяжелую, длившуюся много лет болезнь (рак, от которого она умерла 30 мая 1985 г.).
"И акмеистическая традиция, и набожность" (с.426), считает К.Толкачев, отразилась в стихах второй книги О.Анстей - "На юру" (Питтсбург, 1976). Как и в предыдущую книгу, сюда вновь была включена написанная в 1943 г. в Киеве поэма "Кирилловские яры", повествовавшая о страшной казне в Бабьем Яре. "Кроме религиозной и философской лирики, читатель находит стихи о любви, одиночестве и о потерянной Родине... О.Анстей часто обращается к трансцендентным сущностям, бестелесному миру, периодически вводит библейские мотивы и события", - обобщает К.Толкачев (с.427).
Эта характеристика может быть дополнена сведениями из воспоминаний Т.Фесенко ("Люша"): "В зарубежье как-то забылось, что значительно раньше, чем Евтушенковский "Бабий Яр", Ольга Анстей написала стихи... названные "Кирилловские яры"... Люша предпочла избежать названия, бытовавшего в разговорной речи киевлян" (с. 106).
Уже ранние стихи О.Анстей были посвящены церкви, "как чему-то живому, страдающему и поруганному ("Георгиевская церковь"), но все же выживающему в лихолетье: "...Умерли давно колокола, / Но вечерня теплилась, живая!..." (с. 106-107).
Одной из черт, привлекавших к чете Матвеевых, замечает Т.Фесенко, было "яркое и свежее чувство юмора, присущее обоим и не изменявшее им при любых обстоятельствах" (с. 107). Оно ярко проявилось в пародиях и подражаниях: О.Анстей писала в духе Некрасова, Северянина, А.Ахматовой; Иван Матвеев подражал Есенину и Маяковскому.
Несмотря на удручающую неприглядность лагеря Шлейсгейм, литературная жизнь в нем была ключом. В бараке у Матвеевых бывали Б.Нарциссов, Б.Филиппов, в лагерь приезжали Нонна Белавина и Ирина Сабурова. И все же "лагерный быт непреодолимой стеной отгораживал" поэтессу от той жизни, "которую она любила и к которой стремилась, а выходом из него, дверью, ведущей на свободу, были поэзия и любовь" (с. 113). Так объясняет происхождение заглавия сборника "Дверь в стене" Т Фесенко.
О.Анстей выбирала для своих переводов таких разных авторов, как Рильке и О.Уайльд, Теннисон и Честертон; в 1960 г. вышел ее перевод повести С.В.Бене "Дьявол и Даниэль Вебстер". Ее
стихи печатали в "Новом журнале", "Гранях", "Опытах", "Мостах", "Воздушных путях", "Перекрестках", "Новом русском слове".
Одно из лучших стихотворений, написанных в США, отразило ее тоску по родному Киеву ("... Плакали мы, плакали без слова..."). В конце лета 1965 г. О.Анстей с дочерью побывали в Киеве. Эти переживания "в звуки отольются" во втором сборнике ("На юру"), открывающемся разделом "Живые камни". Кроме того, целый раздел в сборнике называется "Паперть". Но вместе с тем в поэзии Анстей заметна и другая струя - языческая, питаемая классической древностью: "Это Пенноликая сама, / Это наша матерь Афродита" (с. 118). Для поэтессы существовало только два города с большой буквы (как бы слившиеся в разделе ее второго сборника в образ "Город внизу") - это Киев и Нью-Йорк. "В них она могла жить, в других же — только существовать, неуемно тоскуя по своим городам" (с. 120). А жить приходилось и в Вашингтоне, и в Лос-Анджелесе. В очерке Т.Фесенко поэтесса предстает в подробностях семейной жизни, дружеских привязанностей и тягот неизлечимой болезни.
В антологии публикуются стихи из сборника "На юру" (1976), состоявшего из циклов: "Живые камни", Фён", "Город внизу", "Паперть", "Побратимы", "Стол у окна".
Больше половины "антологии" посвящено творчеству Валентины Сенкевич (род. 29 сентября 1926 г. в Киеве). В 1942 г. оккупационные власти отправляют ее на принудительные работы в Германию. После окончания войны В.Сенкевич несколько лет живет в лагерях для перемещенных лиц во Фленсбурге и Гамбурге. В 1950 г., как и многие другие русские эмигранты, В.Сенкевич (с мужем и дочерью) перебирается в США. С 1960 г. и по сей день живет в Филадельфии, находит занятия в библиотеке Пенсильванского университета.
В книге публикуются стихи из сборников "Огни" (Нью-Йорк, 1973), "Наступление дня" (Филадельфия, 1973), "Цветение трав" (там же, 1985), "Здесь я живу" (там же, 1988), а также подборка стихотворений 1989-1997 гг.
С середины 80-х годов стихи В.Сенкевич печатаются в отечественной периодике ("Октябрь", "Семья", "Союз", "Новый мир", "Московский комсомолец", "Новый журнал - СПб." и др.). В
1992 г. вышел сборник "Избранное" в г.Остер (Черниговской области, где прошло детство поэтессы).
"Достаточно своеобразные по своему ритмическому строю, с разговорной интонацией, часто обходящиеся без рифм и строящиеся на ассонансах, стихи В.Сенкевич давали повод критикам говорить о слиянии в ее творчестве двух поэтических традиций: русской и американской" (с. 429), - отмечает К.Толкачев. "Сплавом русской классической архитектоники стиха и современного американского модерна" назвал эту особенность Л.Ржевский ("К вершинам творческого слова". - Норвич, 1990). Яркие образы, метафоры зачастую включают объекты американской действительности и одновременно соотносятся с чисто русскими по своей природе рефлексией и духовными поисками. "Честность и открытость в выражении внутренних переживаний, доверительные интонации в общении с читателями и творческий поиск стали отличительной чертой поэзии В.Сенкевич", - заключает К.Толкачев.
В очерке "Ваша Валентина Сенкевич" В.В.Агеносов указывает, что поэтесса "проделала путь из одиночества (среди поэтических образов ее первой книги туман, медленно плывущая река, "топкая гладь души", "'души бетонная гладь", "задохнувшаяся улица": и лишь телефон связывает лирическую героиню с людьми) к приятию мира" (с.219). Поздние стихи В.Сенкевич пронизывает чувство сопричастности поэта ко всему происходящему. "Если в ранних стихах поэтессы звучал "плач по зверю", то в позднем своем творчестве она утверждает возможность "сплава зверей с людьми"... Доброта к братьям нашим меньшим перерастает в стихи, в осознание возможности правильного мироустройства: "В тесном доме моем находят приют звери и люди..." (с.220-221). Поэтесса черпает силы в своей вере в Слово: "...Слово не покинуло порог / пустого, старенького дома - / он обречен уже на слом, / но мы стоим, как будто нету слома, - / во всем отчаянье своем!" ("Вокруг чужая речь, своя ли..."').
Сквозные образы поэзии В.Сенкевич - костер, звезда и книги. "Стремясь наиболее полно передать философскую мысль, поэтесса пользуется в позднем творчестве как белым стихом, так и рифмованным, "не заботясь, чтоб стих был гладок и голос красив".
Основные композиционные звуковые повторы в стихах Сенкевич -ассонансы. Говорная интонация преобладает над напевной" (с.222).
В 1977 г. она вошла в редколлегию альманаха "Перекрестки" - единственного периодического издания в зарубежье, полностью посвященного поэзии и живописи. В 1983 г. "Перекрестки" были преобразованы в альманах-ежегодник "Встречи". "И хотя у издания есть редколлегия, все заботы по его подготовке несет Валентина Алексеевна и ее верный друг -замечательный русский художник Владимир Михайлович Шаталов, один из немногих российских эмигрантов, избранных членом Академии художеств США" (там же). В 1992 г. она издала почти 300-страничную антологию "Берега", куда вошли лучшие стихи 31 поэта "второй " волны русской эмиграции.
А.Р.Аринина
