CC BY
33
60
98.02.007-008. НАУЧНОЕ И НЕНАУЧНОЕ В МИРОВОЗЗРЕНИИ КЛАССИКОВ СОВРЕМЕННОЙ ЭВОЛЮЦИОННОЙ БИОЛОГИИ. (Сводный реферат).
98.02.007. GREEN J. C., RUSE M. On the nature of the evolutionary process: The correspondence between Theodosius Dobzhansky a. John C. Green//Biology a. philosophy. - Dordrecht etc., 1996. - Vol. 11, N 4. - P. 445 -491.
98.02.008. GREEN J.C. Science, philosophy, and metaphor in Ernst Mayr's writings//J. of the history of biology. - Dordrecht, 1994. - Vol. 27, N 2. - P. 311-347.
Джон Грин (историк эволюционных идей в биологии) и Майкл Рьюз, биолог, убежденный защитник дарвинизма, предприняли (007) публикацию переписки Грина и Ф.Г.Добжанского в 60-е годы, чтобы познакомить читателя с той стороной духовных исканий Добжанского, которая не получила отражения в его научных публикациях
Феодосий Григорьевич Добжанский (1900-1975) родился в России. Получил подготовку как таксономист и генетик. В 1927 г. переехал в США, много лет работал в лаборатории Т.Моргана. В то же время он питал устойчивый интерес к теории эволюции, результатом чего стала его появившаяся в 1936 г. книга "Генетика и происхождение видов". Этот труд приобрел большую известность и стал одним из краеугольных камней современного дарвинизма, так называемой "синтетической теории эволюции". Вопросами дарвинизма и соединения его с данными современного биологического знания Добжанский занимался вплоть до своей смерти.
В то же время его друзья и коллеги знали и другого Добжанского. Как вспоминал один из них, "Доби был наиболее религиозным человеком, которого я когда-либо встречал" (007, с.446). Он принадлежал русской православной церкви. Его глубокий интерес к проблемам эволюции и происхождения человека мотивировался не только научными, но и его духовными устремлениями. Ответ на многие свои вопросы он находил в трудах отца Тейяра де Шардена.
Грин познакомился с Добжанским в 1959 г. и рассказал ему о своей статье "Дарвин и религия", в которой критиковал способ выражения, принятый Добжанским и Джулианом Хаксли. Ответ
61
Добжанского был: "Пожалуйста, сэр, не смешивайте меня с Хаксли. Он атеист, а я - христианин" (007, с. 447).
По мнению Грина, суть их спора сводилась к тому, что Добжанский (так же, впрочем, как и Хаксли) рассматривал науку как харизматическую деятельность, открывающую тайны природы и одновременно способствующую выработке картины мира, на основании которой человек и общество могут строить свою жизнь. Иными словами, создатели синтетической теории эволюции вдохновлялись таким пониманием природы, которое было нагружено ценностями и целями. С точки зрения Грина, такое понимание научной деятельности вступало в неразрешимое противоречие с нормами научной деятельности, сформировавшимися еще в XIX в. В этой ситуации создатели современной синтетической теории эволюции не отступались ни от своего понимания науки, ни от своего понимания природы, но широко использовали фигуры речи, которые свободно осциллировали между метафорами и научными понятиями, приписывая природе намерение, стремление, цель, успехи и неудачи. Поэтому-то в своих письмах Грин сообщает Добжанскому, что он "удивлен и смущен тем словарем, который Вы, Симпсон, Хаксли и другие используете, чтобы говорить об эволюции. Этот словарь мне кажется совершенно несовместимым с вашими философскими постулатами. Вы должны изменить свой словарь или пересмотреть свои постулаты... Мне кажется, что многие эволюционисты, говоря о телеологии в эволюции, пытаются сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Я знаю, что Вы отличаете свою позицию от позиции Хаксли, но, с моей точки зрения, с точки зрения историка идей, вы оба делаете одно и то же" (007, с.451).
В ответ на критику Добжанский заметил, что этот "словарь" означает для Хаксли, Симпсона и его самого совсем не то, что он значит для Грина. "Лично я думаю, что эволюция (космическая + биологическая + человеческая) есть метод Божественного творения (понимаю, что это не очень оригинальная точка зрения). Но это не обязывает меня говорить, что Бог непосредственно манипулирует генами или нервными импульсами в человеческом мозгу" (007, с.452). В самом деле, спрашивает Добжанский, почему биологи должны избегать таких слов, как "творчество" (creativity), "улучшение", "пробы и ошибки" и т.п.?
62
Ведь именно это они наблюдают в природе. По мнению Добжанского, биолог имеет полное право говорить о творении природой новых форм, и это вовсе не обязывает его к признанию природы творческой причиной, способной рассматривать различные возможности. "Некоторые эволюционные процессы являются "творческими" в том смысле, что они: а) приносят что-то новое; б) обладают внутренней согласованностью, за счет чего они поддерживают жизнь и способствуют ей; в) приводят к успеху или неудаче. Одним из наиболее заметных успехов, даже самым большим успехом было появление человека. Ну, а Вы и я являемся "творческими причинами", способными постфактум рассматривать эти возможности. В то же время, по моему мнению, нам ничего не даст, если мы будем утверждать, что есть и другая "творческая причина", которая заставляет гены мутировать для достижения определенных целей. Но и тут имеет значение разница между позицией последователя Джулиана Хаксли, который скажет, что "творческая причина" есть просто предрассудок, и позицией последователя Бёрча (Birch) и Тейяра де Шардена, которые говорят прямо противоположное" (007, с. 457). Книгу П. Тейяра де Шардена «Феномен человека» Добжанский оценивает как одновременно научную, метафизическую, теологическую и поэтическую. В научном плане она, однако, бесполезна. Но Тейяр де Шарден и не пытался использовать теорию эволюции, чтобы "доказывать" положения христианской веры. "Он попытался использовать науку плюс метафизику плюс теологию плюс поэзию чтобы прийти к своему личному мировоззрению" (007, с.457).
Рассуждения Добжанского о "творческой причине" вызывают критику Грина. Если биолог говорит, что эволюция есть "естественный творящий процесс", то он должен объяснить, что это значит. Говорить о слепой бесцельной силе, производящей разум и целеполагание, бессмысленно. Делу никак не могут помочь фразы типа «Природа обладает творческим характером», «Она способна трансцендировать себя» и пр. "Если загадку перефразировать на поэтическом языке, она все равно остается загадкой" (007, с.459). Говорить об "успехах" эволюции, о "пробах и ошибках" эволюционного процесса можно только в том случае, если допускается кто-то или что-то, пытающиеся нечто совершить и чего-то достичь. Хаксли можно понять так, что для него
63
этим творческим агентом является "живая субстанция" или, если речь идет о происхождении жизни, "мировая субстанция". Но это имеет смысл только в том случае, если признавать, что сама материя стремится достичь новых форм, что несовместимо с мировоззрением Хаксли. Если биолог, как это делает Добжанский, видит в эволюции проявление божественного творения, то он должен объяснить, как он понимает отношение Бога к природе. Биолог может рассматривать причины, действующие в эволюционном процессе, как вторичные. Но тогда он рассматривает эволюцию как телеологический процесс, т.е. реализацию определенного замысла.
Биологи не проясняют все эти вопросы, однако позволяют себе говорить о природе как "прогрессирующей", т.е. движущейся к определенной цели. Что является основанием для того, чтобы рассматривать современную органическую форму как более совершенную, чем та форма, от которой она произошла в ходе эволюции? "Я склонен думать, что оба творения равно хороши и представляют равную ценность в глазах Бога. "Лучше" на эволюционистском жаргоне значит примерно то же, что и в рекламе, т.е. неопределенное сравнение. Наша продукция "лучше". Лучше, чем что? Лучше для чего?" (007, с. 460). Если считать, что эволюция реализует Божественный замысел создать такой-то органический вид, то тогда приходится признать Бога медлительным и неловким мастером.
Отдельный вопрос - насколько наука может сочетаться с ценностными понятиями? Как известно, наука Нового времени начиналась с критики средневековой аристотелианской науки, которая признавала, что одни элементы могут быть "лучше", "благороднее", чем другие. Дарвин попытался переформулировать понятия оценочного типа ("высший", "низший", "успех", "прогресс", "неудача") в терминах шансов выиграть в борьбе за выживание, однако его попытка сталкивается с очень серьезными трудностями.
Вывод Грина состоит в том, что биолог должен либо элиминировать подобные выражения из языка биологии, либо явно признать, что он использует понятия, определимые только в терминах особой философии природы. В первом случае биолог должен говорить об "изменении", но отказаться от слов "прогресс" и "улучшение". Если же
64
биолог настаивает, что подобные понятия абсолютно необходимы для понимания того, что он видит в живой природе, то перед ним встают философские вопросы относительно того, что именно он понимает под прогрессом, улучшением, более высокими формами и каким вообще должен быть мир, способный производить новые уровни живых существ. С точки зрения Грина, второй путь является более рациональным. Он согласен с той точкой зрения, что биолог должен снова осознать себя натурфилософом и отказаться от иллюзии, что наука может обойтись без философии. Во всяком случае, биология должна отказаться от непоследовательной и непродуманной философии, маскирующейся под именем строгой науки.
Разъясняя свою позицию, Добжанский еще раз подчеркивает, что он христианин и не хочет отождествлять природу с Божественным творящим началом. Он верит, что вся космическая, биологическая и человеческая эволюция движется к некоей цели. Эта вера не обусловлена научными открытиями, но если мы хотим, мы можем видеть в природе манифестацию "творящего начала", или попросту Бога. Суть своих разногласий с Грином Добжанский видит в вопросе о том, как именно действует в природе творящее начало. Действительно ли нам придется признать, что Бог - медлительный и неловкий мастер? Представления о том, что Бог непосредственно направляет эволюцию, бессмысленны. "Я не могу поверить, что Бог время от времени становится особенно активным энзимом". В то же время Добжанский защищает идею, что Бог присутствует во всем, что происходит в мире. Если такое воззрение является пантеизмом, тогда приходится признать, что в пантеизме есть много истинного.
В то же время Добжанский не видит необходимости отказываться от выражений типа "прогресс" и "улучшение". В ходе эволюции некоторые организмы действительно прогрессируют, совершенствуются и выживают, тогда как другие вымирают. Некоторые адаптации лучше, чем другие, для организмов, которые ими обладают. Жизнь является ценностью и успехом, а смерть лишена ценности и является неудачей. Поэтому биолог имеет право говорить, что некоторые эволюционные изменения лучше, чем другие. Жизнь непрерывно стремится произвести как можно больше жизни. Подобные выражения
65
имеют смысл, и тут даже нет необходимости говорить о творящей причине, стремящейся создать лучшие адаптивные признаки.
На эволюцию можно смотреть с религиозной точки зрения, а на религию - с эволюционной. Но ни одна позиция не выводима из другой. Эволюция, как и все в мире, есть явление Бога, однако ученый как ученый не наблюдает ничего такого, что доказывало бы это. Биолог, подобно Лапласу, мог бы сказать, что он не нуждается в такой гипотезе. Однако он нуждается в ней как человек!
В своем ответе Грин подчеркивал, что суть их спора касается отношений науки и философии, а не науки и религии. Христианство не зависит от доказательств естественной теологии. В то же время "факты", утверждения и суждения эволюционной биологии, претендующие на то, чтобы быть чисто научными, неявно включают в себя сильные философские допущения, которые надлежит сделать явными, чтобы придать точный смысл этим утверждениям и теориям.
Статья (008) также принадлежит Грину и является продолжением его диалога с другим выдающимся биологом нашего столетия, Эрнстом Майром, по поводу истории и философии эволюционной биологии, ведущегося печатно и в частной переписке около 12 лет. Статья содержит библиографию напечатанной части этого диалога и сама написана в расчете на его ответ.
Эрнст Майр, наряду с Джулианом Хаксли, является создателем неодарвинистской синтетической теории эволюции. Подобно Хаксли, он считает, что наука, особенно эволюционная биология, освобождает современную мысль от власти традиционных религий и идеалистических философских систем и дает научный базис для новой этики, нового мировоззрения и нового образа человека. Подобно Хаксли, Майр является антиредукционистом, антидетерминистом, но в то же время противником витализма, телеологии, теизма и креационизма. Он считает, что Ч.Дарвин развивал научное мировоззрение, опровергающее как механистический редукционизм, так и креационистский финализм, и вообще верит в то, что наука становится все более и более независимой от религии и философии.
Рассмотрение телеологии в работах Майра. Майр отвергает традиционные телеологические интерпретации биологических явлений
66
как наследие эпохи, когда биология была под властью идеалистической философии. Выступая против смешения философии и науки, он защищает "подлинно объективную и непредвзятую науку". Витализм и финализм являются, с его точки зрения, ненаучными идеологиями, а настоящее научное объяснение должно быть "механистическим и причинным". По его мнению, эмбриональное развитие получает настоящее научное объяснение не на основе конечной цели, к которой оно направлено, а на основе процессов, управляемых генетической программой, представленной нуклеотидами ДНК. Такое объяснение он и называет "механистическим". Аналогично он считает, что удивительная приспособленность животных и растений "механистически" объясняется дарвиновской теорией естественного отбора. Адаптация организмов, как он полагает, является "автоматическим" следствием генетической изменчивости, борьбы за существование и различий в выживании и воспроизводстве.
Майр отвергает также веру в "космическую телеологию", т.е. в то, что в мире действует сила, направляющая его ко все большему совершенству, ибо наука не обнаруживает в мире действия законов или программ, необходимым образом направляющих его ко все большему совершенству.
Ч.Дарвин в своем труде "Происхождение видов" описывал естественный отбор как систему "вторичных причин", посредством которых Творец создает адаптации и улучшения в живых организмах, благодаря чему развитие стремится ко все большему совершенству. Для Майра же естественный отбор есть "чисто материальный и механический процесс", носящий вероятностный характер, капризный, случайный и развивающийся по многим направлениям. Он не ведет организмы ни к какой предустановленной цели. Так называемое "большее совершенство" есть непреднамеренный результат материальных процессов, не направляемых к определенной предзаданной цели никаким законом или программой.
Под "совершенством" Майр понимает совершенную приспособленность к среде, к борьбе за выживание, хотя иногда и определяет ее как наибольшую эффективность биосистемы в
67
использовании экологических ресурсов. Но в любом случае признается, что эволюция не достигает совершенства.
Использование термина "совершенство" у Майра двусмысленно и непоследовательно. Если под ним понимается просто совершенная приспособленность к условиям обитания, то человек не более совершенен, чем амеба. Если имеются в виду шансы на выживание, то человек явно менее совершенен по сравнению с ней. Вид homo sapiens как целое, как биосистема, явно далек от совершенства. Аристотель говорил, что человек более совершенен, чем животные, в силу того, что человек наделен разумом, а это - нечто прекрасное и совершенное. Неодарвинистские биологи не имеют подобного философского оправдания, чтобы приписывать человеку большую степень совершенства. Тем не менее Майр явно говорит о прогрессе биологической эволюции, о движении от низших форм к высшим, наделенным разветвленной нервной системой, способностью заботы о потомстве и передачи информации от поколения к поколению. Но какой критерий того, что данные качества являются "высшими", "более совершенными", он может предложить? Теория эволюции путем естественного отбора не может предложить и позволить никакого другого критерия, кроме шансов в борьбе за выживание. Но шансы человека на выживание в течение следующего миллиона лет ниже, чем у бактерии. "Суть дела состоит в том, что неодарвинистские биологи, как и другие люди, считают, что человек выше, чем бактерии или насекомые, по причинам, не имеющим ничего общего с шансами на выживание и оставление большего потомства. Но их философия науки не позволяет им делать оценочные суждения, за исключением суждения о том, что повышает шансы в борьбе за выживание, однако такое суждение далеко не всегда применимо к людям" (008, с.318).
Майр отрицает "космическую телеологию" на тех основаниях, что наука не нашла в природе соответствующих законов или программ и что эволюция очевидно не направлена к определенной цели (ср.: различные линии развития, вымирание целых видов и пр.). Однако сторонник космической телеологии мог бы ответить на это, что научные объяснения объясняют далеко не все. Поскольку конечный человеческий рассудок не может постичь замысел бесконечного рассудка, каковой
68
Дарвин предполагал в "Происхождении видов", постольку он и не может судить о том, насколько адекватны средства, выбранные бесконечным рассудком, для достижения его целей. Наконец, поскольку дарвинистские биологи не нашли подходящего определения совершенства, они не в состоянии судить о том, есть ли в мире совершенство или нет.
Критика редукционизма ведется Майром совсем в ином ключе, чем его выступления против витализма и финализма. Тут он говорит уже не о механических объяснениях явлений живого, но подчеркивает особый характер организмов и генетических программ, обладающих свойствами, которых нет в неорганическом мире, индивидуальность и целесообразность живых организмов. Он показывает также, что популяции, складывающиеся из неповторимых единичных организмов, сами подобны индивидам. Они принципиально отличаются от неодушевленных объектов. Генофонд популяции претерпевает в процессе эволюционной изменчивости медленные изменения, принципиально отличающиеся от трансформаций, известных физике и химии. И эти-то изменения являются решающей причиной эволюционных изменений. Поэтому их надлежит изучать не путем нахождения причинных законов, подобных тем, которые изучают физики, но только путем исторического анализа сложного взаимодействия случайностей и противодействующих им факторов (во взаимодействии организма и среды). Это взаимодействие настолько сложно, что исключает возможность предсказания исхода.
Получается, что генетический код играет в рассуждениях Майра двойственную роль. Когда Майр борется против витализма и финализма, этот код приводится как основа механистического объяснения эмбриологического развития в терминах химических процессов и реакций, не оставляющих места для энтелехий, жизненных сил, конечных причин и пр. Когда же он борется с редукционизмом, генетический код приводится как признак, отличающий живое от неживого.
Майр подчеркивает эмерджентный характер свойств живого и то, что для их изучения требуется наука нового типа. Она должна быть подобна физике по широте охвата явлений, по объяснительной силе и подкрепленности фактами, но, в отличие от физики, учитывать стохастичность изучаемых процессов, плюрализм причин и следствий,
69
иерархическую организацию природы, внезапное появление на высших уровнях свойств, которые невозможно было бы предсказать, внутреннюю согласованность сложных живых систем и т.п. "Таким образом, борясь против физикализма, Майр неосознанно прибегает к философии природы и биологии, использующей идеи творчества, эмерджентных свойств, уровней бытия, иерархической организации и внутренней согласованности генотипа и фенотипа, т. е. идеи, к которым часто апеллируют авторы, которые относят себя к виталистам или сторонникам телеологии" (008, с.322).
Майр борется не только с редукционизмом, сводящим биологию к физике и химии, но и с другим типом редукционизма, который исповедуют энтузиасты математической популяционной генетики, например Р.Фишер. В математических моделях популяционной генетики естественный отбор сводится к изменению частоты генов в генофонде популяции и тем самым описывается как строго детерминированный процесс оптимизации. Сторонники такого понимания, как и прочие редукционисты в биологии, подчеркивает Майр, игнорируют фундаментальную роль случайности в эволюционных процессах. Естественный отбор, объясняет он, есть двухэтапный процесс. На первом этапе возникают генотипические и фенотипические изменения, и тут решающую роль играет случайность. На втором же этапе, этапе собственно естественного отбора, действуют "силы отбора" и "давление отбора", образуя "противодействующие случайности" факторы эволюции. Организмы выживают и производят потомство не в силу случайности, но потому, что они более приспособлены, чем конкурирующие с ними особи. Результат такого взаимодействия организма и среды Майр называет "творческим процессом", отличающимся от процессов, которые можно наблюдать в неживой природе. Данный процесс не просто производит нечто новое. Он вполне заслуживает название прогресса.
Такие термины, как "сила отбора", "давление отбора", отмечает Грин, естественно ассоциируются с понятием физической необходимости, но у Майра это не так. Он подчеркивает их отличие от сил, известных физике. Тогда чем же они являются? "Это метафоры,
70
указывающие на некоторые аспекты экологических ситуаций, в которых находятся популяции организмов" (008, с.326).
Физикалисты не могут понять процесс естественного отбора, говорит Майр, потому что его нельзя свести к контролирующему его закону или программе. Этот процесс не могут объяснить и модели математической популяционной генетики, ибо они: 1) рассматривают его как строго детерминированный процесс оптимизации и игнорируют роль случайности; 2) не учитывают того, что естественный отбор действует на фенотипы, а не на гены, и что организм и его генотип являются согласованным целым, в котором гены взаимодействуют и поддерживают генетический гомеостазис.
Настоящее эволюционное объяснение, подчеркивает Майр, должно быть историческим описанием, объясняющим эволюционные изменения путем построения некоего исторического сценария, в котором учитывается взаимодействие большого числа разнообразных факторов, каждый из которых играет важную, но не решающую роль. Изменение частоты определенных генов в популяции может объяснить лишь микроэволюцию. Для объяснения макроэволюционных процессов мы должны учитывать внутреннюю согласованность генотипа, факторы, ограничивающие генетическую изменчивость, и то, что в изолированных небольших популяциях некоторые генетические изменения могут приводить к подлинной революции в плане строения организма. Для объяснения макроэволюции требуются менее атомистическое, менее редукционистское понимание генотипа, а также перенос акцента с чисто генетического компонента на такие явления как популяция, изоляция, географическое размещение популяции, соревнование и сдвиги в поведении.
Майр соглашается, что пока наука не может объяснить внутреннюю согласованность генотипа или предполагаемые генетические революции. Тем не менее он убежден, что биологам не следует отчаиваться, даже если их наука и не может соответствовать стандартам научности, установленным Галилеем, Ньютоном и др. Дело в том, что эти стандарты неприменимы к эволюционной биологии. Объяснение эволюции может быть только историческим, т.е. неким историческим повествованием, реконструирующим историю появления черт
71
организмов. Существенным компонентом этой программы является понятие "приспособительного значения" (fittness). То, какие именно организмы являются наиболее приспособленными, выявляется только постфактум и определяется тем, какие из них выжили и размножились. "Наибольшая приспособленность приписывается выжившим как причина их выживания" (008, с.330). Большая приспособленность отдельных членов популяции может быть связана как с единичной чертой, зависящей от единичного гена, так и с целостной характеристикой фенотипа и лежащим в его основе генотипом как целым.
Что же такое "естественный отбор"? Майр характеризует его то как принцип, то как факт, то как теорию, то как процесс. Если речь идет о принципе, то это принцип сохранения благоприятной изменчивости и элиминации неблагоприятной. Под фактом имеется в виду факт различной степени выживания и воспроизводства. Теория - это гипотеза, что некоторые члены популяции выживают и размножаются благодаря тому, что обладают признаками, благоприятными для выживания в настоящих условиях. Теория говорит о процессе, который называет отбором, но отбора, собственно говоря, нет, а есть факт различий в выживании и воспроизводстве. Этот процесс оценивается как отбор апостериори в том смысле, что биолог не может предсказать, какие индивиды выживут и размножатся. К тому же отбор есть лишь вторая стадия более общего процесса, называемого эволюцией. Первая стадия -появление случайной изменчивости, благоприятной для организмов. Отбор имеет дело с уже готовым материалом - индивидуальной изменчивостью. "Возникает очень интересная ситуация, в которой трудно отделить научный факт и рассуждение от телеологического языка, на котором он описывается" (008, с.331). Первый этап совершенно независим от второго, и тем не менее утверждается, что он производит изменчивость, "подходящую" для действия естественного отбора. Со времен Дарвина это поясняется аналогией с промышленным производством, которое в условиях конкуренции и свободного рынка непрерывно совершенствует производимую продукцию. Но такая аналогия на самом деле неприменима, ибо промышленное производство специально производит продукт для конкуренции на рынке, тогда как индивидуальная изменчивость не имеет целью создать разнообразие
72
признаков, пригодных для действия естественного отбора. Очень важно также, что действие этой изменчивости не аддитивно: один благоприятный признак повышает шансы на выживание, другой -необязательно сделает организм еще более приспособленным или даже приведет к обратному следствию. Так, бактерия имеет больше шансов на выживание в будущем, чем млекопитающее, особенно человек. Далее, естественный отбор отбирает более приспособленных только к данным конкретным условиям, он ничего не может сказать об относительных преимуществах организма в борьбе за существование в более общих условиях и в будущем.
Майр описывает появление все более сложных организмов как эмерджентную эволюцию. Но при этом он сознает всю невероятность эволюционистского эмерджентного сценария. Самым невероятным является появление человека. Майр показывает, сколь ничтожно мала вероятность такого события, он рисует эволюцию человека как единичное, неповторимое, непредсказуемое событие. Серия вероятных событий производит нечто совершенно невероятное. В сущности, это чудо. Тем не менее Майр верит, что эволюционная биология преодолела традиционный антропоцентризм Библии и философской традиции.
Майр, подобно Огюсту Конту, верит, что наука способна служить основанием для определенной системы моральных ценностей и образа человека. Такой наукой он считает эволюционную биологию. Последняя показала, что человек - не статичное существо в статичном мире; он - часть природы и эволюционирует вместе с ней. Это, как полагает Майр, накладывает на человека серьезные моральные обязательства. Он должен отбросить эгоцентризм и преувеличенное внимание к индивидуальности и осознать свои обязательства перед обществом, человечеством, всей живой природой и окружающей средой. Человек, по утверждению Майра, конечно, не обладает душой как чем-то таким, чего нет у животных. Тем не менее человек в ходе эволюции приобретает способность к духовной жизни и познанию. Правда, замечает Грин, то, каким образом изменчивость и борьба за выживание произвели в конце концов духовную жизнь, остается совершенно необъясненным. Эволюционная биология, рассматривая человека среди прочих живых существ, вообще не имеет никаких оснований
73
приписывать ему особое совершенство, особую роль в природе и долг перед ней. Нельзя не относиться с большим уважением к защищаемым Майром гуманистическим ценностям, но надо отдавать себе отчет в том, что они никак не связаны с эволюционной биологией. Они вытекают вовсе не из научного взгляда на мир, но из ценностей иудео-христианской и античной традиций.
З.А. Сокулер
