CC BY
12
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973 г. выходит 4 раза ■ год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 96.02.001-96.02.034
МОСКВА 1996
циального или биологического расизма. По крайней мере в западных демократиях нет "согласованности" между доминирующими политическими идеологиями и научными теориями, такой, чтобы те и другие могли друг друга поддерживать.
А. А. Али-задс
96.02.011. ВАН ДЕР СТЭН В. К ДИСЦИПЛИНАРНОЙ ДЕЗИНТЕГРАЦИИ В БИОЛОГИИ.
VAN DET STEEN W. Twoards disciplinary disintegration in biology// Biology a. philosophy — Dordrecht etc.', 1993 — Vol.8, № 3 .— P. 259-275.
Автор, сотрудник биологического и философского факультетов Амстердамского университета (Голландия), намерен оспаривать "наиболее взлелеянную мечту" философов науки и ученых — мечту такой междисциплинарности, какая предполагает не просто сотрудничество, но именно слияние разных дисциплин.
Классическая картина науки, обязанная долгому господству фи-лософско-научной ортодоксии в облике логического позитивизма, включала два главных требования: генеральности и согласованности. Идея генеральности в науке связана с феноменом "законов природы," которые научному мышлению предписано формулировать и которые должны быть универсальными, т. е. исключать любую конкретику — субъекта, времени, места. Причем отдельный, пусть и универсальный закон — это еще не наука, представляющая именно взаимосвязь, систему законов. Иначе говоря, наука ценит в генеральности (универсальности) согласованность. Наиболее жесткая форма согласованности — дедукция. Так мы приходим к идеалу теоретического знания как дедуктивно организованным сетям законов. И отсюда естественное движение к теоретической редукции — дедуктивным связям внутри всего корпуса теоретического знания. Конечный идеал генерализованной науки — дедуктивно (редуктивно) связанные дисциплины. Такова ортодоксальная философия науки, сугубо нормативная, предписывающая по своему характеру.
И хотя теперь подобная ортодоксия в целом отвергнута, отвергнут идеал дедуктивных (редуктивных) связей между законами, теориями, дисциплинами, ученые и философы продолжают исповедовать более слабую форму "генеральности" и "согласованности". К их числу относятся К. Шэффнер, Л. Дарден и Н. Маулл, а также У. Бечтел. В частности, последний известен своими исследованиями междисциплинарности в биологии. Действительно, именно эта наука демонстрирует множество примеров междисциплинарности и, разумеется, поучительно иметь представление о такой картине, что и делает У. Бечтея в детальном анализе пересечения физиологии, биохимии и клеточной
45
96.02.011
биологии. И более того, ценность его исследования возрастет, так как ои дальновидно предостерегает от излишнего'увлечения междисципли-нарностыо, утверждая, что сама по себе она не благо, ибо хорошая наука возможна только в случае, когда четко определены и сохраняются границы между дисциплинами, т. е. когда собственно и сохраняется, а отнюдь не преодолевается как таковая междисциплинарность в дисциплинарном слиянии — пересечение границ между дисциплинами не самоцель, а возникающая по случаю исследовательская необходимость. С очень многим у У. Бечтела, отмечает автор, можно и нужно согласиться, однако не без комментариев. Во-первых, баланс социальных сил "за" и "против" относительно самой идеи междисциплинарноети не таков, как это описывает У. Бетчел — голоса "за" явно побеждают, т. е. в обществе склонны приписывать междисциплинарности некую самоценность. Почти все биологи — сознательные междисциплинарни-ки: эндокринологи оккупировали биохимическую область, эколога — физиологию и т. д., в геометрической прогрессии возрастает число междисциплинарных журналов с названиями вроде "Психонейроэндо-кринология", и тут мы, вероятно, быстро движемся к хаосу. Во-вторых же, У. Бечтел выбирает именно успешные случаи междисциплинарности, игнорируя практику, когда нет и в помине взаимопроникновения дисциплин, во всяком случае такого, какое он описывает.
Конечно, многие проблемы научного познания можно решить, лишь используя ресурсы разных дисциплин. Однако такое использование далеко не всегда предполагает форму глубокой интеграции. Допустим, для лабораторного исследования обезьян нужно сконструировать клетку, где они бы содержались. Очевидно, что успех предприятия требует, с одной стороны, этологической информации о поведении обезьян, а с другой — знания физических свойств материала клетки, чтобы исключить возможность, скажем, разрушения клетки подопытными особями. И вполне понятно, что здесь нет никакой необходимости в некоей "генеральной" теории, которая бы объединила области этологии и прикладной физики. В данном случае обе дисциплины будут объединены только в том смысле, что обе призваны решить абсолютно периферическую для них проблему. Вот почему подобную интеграцию следует обособить в качестве "периферической интеграции": она создается на периферии соответствующих теорий, не затрагивая их главного смысла. И соответственно нужно выделить "сущностную интеграцию" , или просто "интеграцию" для обозначения практики именно слияния разных теорий, представляющих суть разных дисциплин. Причем необходимо подчеркнуть, что указанные формы интеграции выступают не двумя единственными, а скорее крайностями интеграционного спектра.
Периферическая интеграция — обычная научная практика. Дар-
вин, удостоверяя сам факт эволюции и реконструируя специфические ее пути, использовал материал из таких разных областей, как эволюционная биология и биогеография, не пытаясь разрабатывать "генеральную" теорию, которая бы вобрала в себя названные области. Его способ рассуждения повысил "согласованность" в биологической науке благодаря тому, что индуктивный ряд в одной области совпал с индуктивным рядом в другой, и это совпадение, понятно, не было сущностной интеграцией. Мы действительно говорим сегодня о синтетической теории эволюции. Однако теория эта не замещает все те дисциплины, которые имеют отношение к эволюции, например, она не отменяет эволюционную биологию. Верно, что существующее дисциплинарное членение науки оставляет нас с проблемами, которые невозможно решить в рамках той или иной отдельной дисциплины, но это и не требует сущностной интеграции дисциплин. Лаже простая арифметика показывает, что междисциплинарная интеграция легко превращается в самоцель. Пусть у нас есть десять дисциплин, которые мы хотим интегрировать, и если мы не слишком амбициозны и ограничимся интегративными парами, то будем иметь сверх исходного количества еще 45 дисциплин, и в результате необходимость интеграции не только не уменьшилась, но напротив, очень сильно возросла, стала самоцелью. И кстати, именно такое происходит сегодня с биологией и психологией.
Это — один резон противостоять интеграционному энтузиазму. Другой, более тонкий, связан с природой методологии. В сущности интеграция работает на одну специфическую методологическую особенность теорий — их внутреннюю согласованность (цельность). Между тем теории должны удовлетворять многим другим методологическим критериям, в частности, универсальности, простоте, объяснительной и предсказательной силе и т. п. Невозможно, чтобы все эти критерии были удовлетворены одновременно — придется выбирать, скажем, ради предсказательности принести в жертву универсальность и т. д., т. е. начнется "методологический торг". И как показал еще Р. Левине,1 такой "торг" неизбежен в биологической науке.
В крайних случаях цена интеграции может быть столь высокой, что едва ли способна оправдать самую благую цель. К примеру, интеграция, результатом которой является междисциплинарная теория, лишенная эмпирического содержания, должна рассматриваться как полностью несостоятельная. И именро такие крайние случаи очень распространены сегодня в науке, в биологии по крайней мере. Один из них касается исследования стресса.
1 Ьеуша В. Е*Ыи1>оп ш сЬап£П1£ еплгошпешЬ.— Рг1псе1оп, 1968 .— Приведено по реф. шеточюку.— С. 274.
47
96.02.0U
Поначалу феномен стресса исследовался в различных дисциплинах без какого-либо объединения усилий. Прежде всего это было делом физиологов, которые обнаружили, что многие неблагоприятные условия побуждали к одинаковой физиологической реакции организма — они однотипно влияли на нервную и эндокринную системы, вызывая то, что и было названо стрессом.
Тогда же и психологи занимались стрессом, но уже в терминах "стимул" и "внутреннее состояние организма". И было подмечено, что разнообразные стрессовые стимулы не всегда порождают стрессовую реакцию, поскольку здесь ситуацию контролируют "внутренние состояния". Если ситуация воспринимается как опасная, то вероятны определенные (стрессовые) гормональные изменения в крови. Если же стрессовый стимул не квалифицируется как опасность, то соответственно нет и надлежащего ответа. Яо особенность состояла в теш, что не было разработано понятие "психологический стресс" — психологи просто воспользовались идеей физиологического стресса, тем более, что и в самом деле было сложно говорить именно о специфическом психологическом стрессе, поскольку трудно оказалось локализовать стрессовые стимулы, типизировать их.
Около двадцати лет назад многие исследователи пришли к выводу: для того, чтобы реально продвинуться в понимании феномена стресса, необходима Интеграция здесь биологических и психологических теорий. И "стресс" определили как специфическую связь между стимулами, внутренними состояниями И организменными реакциями. И в то же самое время ставилась задача обнаружить эмпирическую связь между тремя сторонами. Итак, сначала виеэмпирически, умозрительно определили стороны явления, а затем вознамерились наполнить эту умозрительную конструкцию эмпирическим содержанием. Ясно, что оба плана друг друга исключают — надо идти либо одним путем, либо другим. В самом деле, если для упрощения отвлечься от "внутренних состояний", то эмпирический путь приобретает смысл при условии Независимых определений стрессовых стимулов и стрессовых ответов. Поскольку стрессовые стимулы очень трудно "собрать", локализовать, то наилучший путь их определения — в терминах стрессовых ответов. Но невозможно сделать это и одновременно утверждать, что открыт общий эмпирический закон, согласно которому стрессовые стимулы всегда производят стрессовые ответы. Невозможно, поскольку сформулированное определение логически запрещает стрессовым стимулам Ие производить стрессовые реакции. И накопилось уже огромное количество книг и статей по проблемам стресса, где господствует подлинный хаос из путаницы логических и эмпирических связей между "стимулами" и "ответами". Вновь и вновь нас убеждают, что генеральная междисциплинарная теория стресса благополучно выстраивается, но
на поверку "генеральность" присутствует исключительно в терминологии. Фактически область исследования стресса — собрание слабо взаимосвязанных моментов естественной истории. Истина в том, что стрессовые стимулы не имеют между собой ничего общего кроме того, что вызывают некий род внутренних состояний и стрессовых реакций. Вот и все. Нет смысла пытаться формулировать общие законы стресса. Существует именно огромное разнообразие явлений, ответственных за стрессовые реакции, и нужно лишь изучать это разнообразие, а не стремиться насильно унифицировать его.
Отсюда существенные для философии науки выводы. Во-первых, она действительно может быть нормативной, предписывающей. Ведь в данном случае именно философский анализ показывает, что нужна не междисциплинарная интеграция, а, напротив, дезинтеграция.
Во-вторых, в междисциплинарных проектах следует особо критически оценивать использование тех или иных ключевых понятий. К сожалению, в сегодняшней философии науки подобный концептуальный анализ не очень популярен.
В-третьих, анализируя ключевые понятия, нужно уметь каким-то образом отделять логическое содержание от эмпирического. И хотя, скажем, У. Куайн правильно отмечает, что подобное разграничение невозможно сделать точно и быстро, это не значит, что его вообще невозможно сделать.
В-четвертых, есть проблема понятий, "нагруженных" теорией. Философы десятилетиями обсуждают этрт предмет, но до сих пор не удосужились предложить ученым ни одной практической рекомендации. Хотя сделать это было достаточно легко и полезно. В частности, в психосоматической медицине часто используется понятие того же стресса, сильно теоретически нагруженное, поскольку его относят к "стимулам" , "внутренним состояниям" и "ответам" одновременно. Между тем совершенно очевидно, что было бы лучше заменить любое такое понятие рядом самостоятельных понятий для каждой из перечисленных сущностей, что и снизило бы теоретическую нагрузку каждого.
Другой пример предпочтения не интеграции, а дезинтеграции в науке — исследование проблемы ориентирования животных. Биологи различают два основных образца животного ориентирования — таксис и кинесис. В то время как таксис — это прямое реагирование особи на определенный внешний стимул, например, световой источник, который заставляет животное неуклонно к нему двигаться, кинесис — движение под влиянием скрытого Стимула, скажем, когда особь ориентируется на влажность, выбирая траекторию, проходящую по влажным меетам, и тем самым подчиняясь скорее некоему "внутреннему побуждению", нежели прямому, внешнему стимулу. Поэтому таксис часто описывается как направленное ориентирование, а кинесис — не-
49
96.02.011
направленное. И в биологической литературе по данной проблеме зафиксированы только эти два образца, которые, понятно, не могут охватить все имеющееся у животных разнообразие форм ориентирования. Более того, как и в случае с проблемой стресса, эта дихотомическая схема логически запрещает даже возможность существования иных поведенческих форм. Иначе говоря, опять-таки стремление к теоретической интеграции, к тому, чтобы одна-единственная теория объясняла огромную область разнообразных явлений, ведет попросту к ложным выводам, а между тем здесь как раз-таки требуется дезинтеграционная стратегия. И вновь этот пример показывает уместность философского анализа в разработке научных доктрин, показывает, что биологи работают с чрезмерно ограниченным рядом гипотез в результате неверного формулирования ключевых понятий. "Необходимо, чтобы философы играли самую активную роль не только в разработке научных теорий, но даже и в проведении экспериментов" (с. 267).
Представленные из биологии примеры, резюмирует автор, возможно упрощают ситуацию. Они включают в себя философскую нормативность весьма элементарного уровня. На более же высоком уровне задачи философии куда сложней, чем просто замена старого идеала "единой науки" новым. Старый идеал ныне отвергается, но все равно в научной практике он в силе, ибо не существует пока адекватного его преемника. Организмы — очень сложные системы, и потому формулирование для них общих законов почти невозможно. В биологическом исследовании мы обычно встречаемся с многими взаимодействующими переменными, лишь часть из которых нам известна в каждый данный момент. Поэтому обычная процедура здесь — сконцентрироваться на том, что известно, и в его свете воспроизвести всю картину. Таким образом, теоретическая интеграция тут, в условиях, когда вновь открытые детали могут кардинально изменить картину, попросту опасна, и всякий раз она должна обставляться максимумом оговорок. Например, несколько десятилетий назад мы думали, что имеем прекрасную модель эндокринной системы, построенной на знани« некоторых гормонов. Но теперь-то нам известны и другие гормоны, а в будущем ситуация опять поменяется. В определенном смысле очень верна идея, что наше невежество возрастает быстрее нашей просвещенности. В некоторый момент нам кажется, что мы схватываем целое, но затем мы обнаруживаем, что это иллюзия. То же и относительно междисциплинарной интеграции. В принципе любую дисциплину можно связать с любой другой на том или ином основании. Можно подойти к человеческой истории с эволюционной точки зрения, а можно и с позиции паразитологии, того влияния на историю, которые оказывают паразиты, ответственные за массовые эпидемии. Однако невозможно интегрировать все единовременно, точно также, как не нужно всегда
7-1005
ставить цель сущностной интеграции — для решения многих проблем будет достаточна интеграция периферическая.
К какому же идеалу науки мы должны стремиться? Мы именно не должны стремиться к идеалу или пусть нашим идеалом будет трезвая самооценка, очень давно уложенная одним философом в афоризм: чем больше мы узнаем, тем меньше знаем.
А. А. Али-эаде
96.02.012. ЧАЛМЕРС А. СКРОМНОЕ МЕСТО МЕХАНИСТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ У БОЙЛЯ.
CHALMERS A. The lack of excellency of Boyle's mechanical philosophy // Studies in history a. philosophy of science.— N.Y., 1993 .— Vol.24, № 4 .— P. 541-564.
Автор, сотрудник секции истории и философии науки Сиднейского университета (Австралия), полагает, что общепринятое мнение, будто успехи Р. Бойля в естествознании целиком и полностью обязаны его механистической философии, ошибочно: они достигнуты скорее вопреки, чем благодаря этой философии.
Суть механистической, или корпускулярной, философии Р. Бойля, пишет автор, заключается в следующем. Ключевая ее особенность — редукционизм: все явления материального мира сводятся к субстанции "движущаяся материя". Материя как субстанция характеризуется фундаментальным свойством непроницаемости, носителям которого выступают невидимые частицы материи, корпускулы, называемые "минимальными" и "первичными". Причем каждая корпускула обладает, помимо фундаментального свойства непроницаемости, определенными формой, размером, степенью движения (или покоя), и этот комплекс свойств именуется первичными качествами. Все тела материального мира — те или иные комбинации корпускул, где собственно и возникают вторичные качества, как чувственно постигаемые, например, цвет, вкус, так и проявляющиеся во взаимодействиях тел, скажем, упругость, магнетизм. Первичные качества — объяснительное основание. Вторичные качества — объясняемые явления. Иными словами, все явления материального мира объясняются в терминах формы, размера и движения корпускул.
В сущности механистическая философия Р. Бойля именно в аспекте разграничения им мира явлений, или вторичных качеств и мира корпускул, или первичных качеств, с Ъем, чтобы первые объяснять вторыми, была направлена против схоластической традиции "тавтологического" объяснения действительности путем приписывания всякому наблюдаемому свойству его причины в виде того же самого свойства, например, когда красный цвет какой-либо веши объяснялся наличием
