CC BY
21
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 96.01.001-96.01.033
МОСКВА 1996
из членов Совета не идентифицировал себя с академической социологией Все эти исследования проводились так называемыми христианскими социологами, не было и намека на сотрудничество с возникающими отделениями социологии.
Деятельность КОПЭГ вызывала много критики, в частности^ за игнорирование строгих количественных методов и объективной информации. В 1929 г. КОПЭГ прекратил свое существование. Он потерпел неудачу в своем стремлении создать свою особую христианскую социологию, поскольку последняя оказалась не в достаточной степени социологической. Христианскую социологию упрекали в том, что "она носила скорее нормативный, пропагандистский характер, а не была количественным и сравнительным исследованием общества и общественного мнения" (с. 447).
Еще одной организацией, пытавшейся культивировать христианскую социологию, была группа Христианский мир (Christendom Group), созданная в 1922 г. С 1925 г. ею стали проводиться ежегодные летние школы социологии, которые продолжили работу, начатую КОПЭГ. Но опять лекторы летней школы были исключительно из протестантской среды. В 1932 г. эта группа начала публиковать журнал "Христианский мир: Журнал христианской социологии". Разница между его содержанием и статьями в "Социологическом обозрении" была уже очень заметной. Христианские социологи были убеждены, что церковь обладает собственными ресурсами в виде откровения и традиции, откуда проистекает ее понимание и ее модель общества (с 448). К началу 30-х годов христианская социология и академическая социология стали говорить на разных языках. "К середине века выражение "христианская социология" вызывало лишь недоумение, тогда как академическая социология получила абсолютное признание... И тем не менее если оглянуться назад, то именно церковь и англиканское духовенство стояли у истоков британской социологии" (с. 450).
Т. В. Виноградова
96.01.014. ФУЛЛЕР С. ИСТОРИЯ О ДВУХ КУЛЬТУРАХ И ДРУГИЕ ПРЕДРАССУДКИ.
FULLER S. A tale of two cultures and other higher superstitions // History of the human sciences.— L., 1995 .— Vol. 8, № 1 .— P. 115-125.
Автор — английский социолог науки, высказывает свое мнение о книге П. Гросса и Н. Левитта "Предрассудки: Академические левые и их ссоры с наукой".1
'Gross P., Levitt N. Higher superstitions: The academic left and its quarrels with science — Baltimore, MD, 1994.— Приведено по реф. источнику, с. 125 .— Прим.
ред.
В последние тридцать лет "левые" гуманитарии и социологи все активнее ставят под сомнение тот высокий авторитет, которым пользуются естественные науки в обществе и особенно в академической среде. Вначале речь шла о той роли, которую ученые сыграли в гонке вооружения, загрязнении окружающей среды, половой и расовой дискриминации. В последнее же время был брошен вызов самому содержанию и методу науки. Нарастающий поток таких работ долго не находил отклика со стороны естественнонаучного сообщества. Лишь в 1994 г. два известных американских ученых — биолог и математик — П. Гросс и Н. Левнтт опубликовали первую книгу, целиком посвященную анализу критики науки.
Разнообразие оппонентов, к которым адресуются Гросс и Левитт, ошеломляет: постмодернисты, социологи науки и техники, феминисты, афроцентристы, экологи, активисты по борьбе за права животных и активисты по борьбе со СПИДом. Легко заметить, что эти группы имеют между собой мало общего и, более того, некоторые из них вообще не принадлежат к академической сфере. Тем не менее Гросс и Левитт, по мнению автора, правы, что все этим группы рассматривают современные естественные науки как глубоко политизированную практику, часто идущую вразрез с интересами общества. Гросс и Левитт считают такую точку зрения вредной не только потому, что, по их мнению, она ошибочна, но что еще более важно, потому, что она позволяет политикам вмешиваться в научные исследования.
Слабость Гросса и Левитта в том, что, изображая людей, которых они берут под защиту, они как и другие элитарные ученые, исходят лишь из собственного опыта. Большинство же рядовых ученых занимаются преподаванием и научной работой, чтобы заработать на жизнь, и практика проведения исследований, которой они придерживаются, скорее напоминает капиталистическое производство, чем бес-, компромиссный, ничем не замутненный поиск истины. И именно эту практику в первую очередь критикуют "академические левые".
В данном случае имеет место противостояние естественных наук, от лица которых выступают Гросс и Левитт, и гуманитарного подхода, представителями которого являются критикуемые ими "академические левые". Ч. Своу (1959) интерпретировал старую проблему противопоставления "наук о духе" (гумантинитарных дисциплин) и "наук о природе" (естественных дисциплин) как конфликт двух культур. Хотя Сноу говорил о взаимном непонимании двух культур, у гуманитариев сложилось впечатление, что это преимущественно их вина. Сноу отмечал, что духовные цели, которые проповедовали гуманитарии, были исторически вытеснены материальными потребностями, удовлетворить которые может только наука. Но в то же время, хотя навыки проведения научных исследований прежде всего необходимы для
выживания человечества, ученые обычно страдают недостатком нравственного воображения — способности представить возможные варианты будущего, что обычно развито у гуманитариев.
После второй мировой войны на английском радио часто проводились дискуссии между представителями естественных наук и гуманитариями о будущем западной цивилизации. За некоторым исключением, ученые настаивали, что политические проблемы в конечном итоге будут решаться на основе строгих научных законов и методов. Гуманитарии же считали такие предположения абсурдными и невыполнимыми. Дж. Оруэлл увидел в таких идеях неослабеваемую притягательность марксизма для ученых, что, по его мнению, отражает глубокие тоталитарные установки, свойственные естественнонаучному менталитету. Сноу также считал ошибочными попытки ученых моделировать решение политических проблем по аналогии с научными, в отношении которых, как принято думать, объективные природные законы допускают единственное правильное решение.
Несмотря на изменения, происшедшие за тридцать лет, естественная наука, как полагает автор, не решила проблему своих отношений с обществом. Гросс и Левитт в конце своей книги признают этот факт. Они пытаются исправить эту ситуацию, настаивая на расширении традиционного естественнонаучного образования и пугая постмодернистских критиков перспективой оценки их работ с точки зрения их научной адекватности. Эти рекомендации — "воспитание в рамках определенной доктрины" (indoctrination) и цензура, — которых скорее можно ожидать от доминирующей идеологии, находящейся в обороне, создают впечатление о науке, явно противоположное тому, которое Гросс и Левитт хотели бы создать.
Лейтмотив книги, как отмечают автор, состоит в том, чтобы показать, что естественнонаучное знание отделимо от того изменчивого социального контекста, в который оно вписано. Гросс и Левитт подчеркивают высокий.эпистемологический статус науки — ее реализм, а издержки и преимущества, которые влечет за собой наука для общества, они относят за счет того, как общество распорядится ее результатами. Но в таком случае, считает автор, они должны четко указать, где, по их мнению, кончается "наука" и начинается "общество", но они этого не делают.
В качестве еще одного аргумента такой независимости Гросс и Левитт указывают на универсальный характер науки и научного знания. Но каким образом удалось прийти 1с такому заключению? Современное естествознание, опирающееся на экспериментальную проверку и математические вычисления, как подчеркивает автор, не возникло в нескольких местах одновременно, но лишь в особых условиях, сложившихся в Северо-Западной Европе в XVII в. Но и сами эти условия
не возникли в один день. Наиболее универсальное из всех универсальных утверждений о науке — что даже Бог связан законами природы — впервые проникло в Европу как мусульманская идея. Вначале она воспринималась враждебно как несущая угрозу Богу и абсолютному авторитету католической церкви. Кульминационным моментом стал 1277 г., когда все, кто симпатизировал исламу, были изгнаны из Парижского университета. Эти "аверроисты"1 бежали в Северную Италию, где в течение следующих трех веков они и их последователи подготовили появление большинства научных лидеров Возрождения, прежде всего Галилея.
П. Дюгем считал 1277 г. датой рождения современной науки. Коль скоро аверроисты были освобождены от теологических обязанностей, они получили возможность заниматься естественнонаучными изысканиями в условиях, свободных от религиозного влияния. Тот факт, что аверроисты смогли расцвести именно как еретическая школа, говорит о "гибкости" такого недавно возникшего института, как университет (с 119).
Первые высшие учебные заведения — медресе — появились в IX в. на Востоке, однако их судьба была тесно связана с судьбой их политических покровителей. Исламский закон не гарантировал медресе корпоративной автономии. "Университет был западным нововведением, рожденный дезорганизацией, свойственной феодальной Европе" (с. 119). Но нужно было пройти еще долгий путь от создания институтов, занятых чистыми исследованиями, до легитимации естественных наук в том виде, в котором мы знаем их сегодня. Решающее значение имел тот факт, что по средневековому римскому праву, категория "ишуегвиа" охватывала не только институты высшего образования, но также ремесленные и торговые гильдии. Это равенство юридического статуса допускало возможность общения между учеными и ремесленниками, которого не могло быть в великих цивилизациях Востока. Как отмечают некоторые исследователи, отличительная черта научной революции — спекулятивные гипотезы проверяются техническими средствами — уходит корнями во взаимное уважение, которое воспитывал равный статус. Тем не менее прошло еще два века, прежде чем естественные науки получили в обществе такой же статус, как математика или философия.
До конца прошлого века западные мыслители, как правило, считали естественные науки специфическим достижением их собственной культуры. Г. Гегель, О. Конт или Г. Спенсер никак не могли ожидать,
1 Аверроизм — это философско-теологическое направление, восходящее к воззрениям арабского философа XII в. Аверроэса,- пытавшегося связать учение Аристотеля с исламской теологией. — Прим. реф.
что естественные науки смогут также легко расцвести на Востоке, как и на Западе. Когда же этому этноцентризму пришел конец и когда началась эра научного универсализма, поборниками которого выступают Гросс и Левитт?
Это произошло, когда естественные науки были добровольно и успешно усвоены незападными странами, прежде всего Японией, ставшей к концу XIX в. одной из шести ведущих военных и промышленных стран в мире (с. 120). Тот факт, что японцы в области научных и технических достижений смогли догнать западные страны, оставаясь равнодушными к приобретению таких классических атрибутов "цивилизованности" , как знание изящных искусств, философии и литературы, вызвало удивление и дало возможность говорить об универсальном характере науки.
Подобная динамика представлений об универсальности науки указывает в противоположность утверждению Гросса и Левитта на отчетливую зависимость этой категории от изменений социокультурного контекста. Это первый урок эпистемиологии "социального конструктивизма" , которая лежит за большинством работ, критикуемых Гроссом и Левиттом. Эти работы помогают объяснить, почему эти авторы так и не смогли точно указать "реалистическое ядро" науки. "Это произошло потому, что это ядро не более (но и не менее), чем элементы науки, которые остались неизменными при переходе из одной культуры в другие. Однако теперь с появлением феминистской и постмодернистской критики науки, идущей изнутри нашей же культуры, установившийся баланс опять оказывается под угрозой. То содержание современной науки, которое эти группы включат в свою гибридную исследовательскую практику, и будет частично определять, что станет считаться реалистическим стержнем завтрашней науки" (с. 121-122).
Автор, как он отмечает, оспаривает самые общие принципиальные выгоды Гросса и Левита, хотя последние могут быть вполне точны в своей критике некоторых крайностей аргументации "академических левых". В частности, он согласен с их критикой попыток литературоведов и некоторых других социальных ученых использовать метафоры, заимствованные из современных естественнонаучных теорий. Но, как отмечает автор, "такое заимствование во многом было инспирировано французским постструктурализмом, возникшим в институциональных условиях, в которых легитимность философии и гуманитарных дисциплин по-прежнему оченьхильно зависит от имитации естественных наук, хотя бы на вербальном уровне" (с. 123).
Последнее серьезное обвинение, которое Гросс и Левитт предъявляют "академическим левым", состоит в том, что последние отказываются публично обсуждать свои внутренние разногласия. Но подобная такхика характерна не только "для академических левых", но еще в
большей степени для естественнонаучного сообщества. Автор полагает, что, если бы представители естественных наук публично обсуждали свои разногласия, в частности вопросы приоритетности тех или иных исследований, как того хотели бы Гросс и Левитт от "академических левых", тогда, возможно, и произошло бы сближение "двух культур".
Т. В. Виноградова
96.01.015. ФЕРНЬЕ Дж. ДЕЛО О ПЛАНЕТЕ НЕПТУН.
FERNIE J. The Neptune affair // Amer, scientist. — New Haven, 1995
.— March-April .— Vol. 83, № 2 .— P. 116-120.
Обычно для ученых, наделенных творческими способностями, как отмечает автор, канадский астроном, характерны целеустремленность, настойчивость, стремление определить соперника в гонке за приоритете««. Но иногда ученые ведут себя самым неожиданным и необъяснимым образом. Один из наиболее любопытных в этом отношении случаев касается открытия планеты Нептун.
События, вызвавшие такие споры, произошли в 1840-е годы, но история началась задолго до этого. 13 марта 1781 г. У. Гершель (Herschel), основатель звездной астрономии, открыл планету, названную впоследствии Ураном. С установлением предварительной орбиты Урана стало возможным вычислить, где планета могла находиться в прошлые десятилетия, таким образом проверить, не была ли она ошибочно каталогизирована в качестве звезды другими наблюдателями. Исследование оказалось плодотворным, такие ошибки были обнаружены. Учитывая эти данные, а также результаты наблюдений, которые велись уже после 1781 г., можно было ожидать, что точность определения орбиты Урана будет возрастать. Но как отмечал астроном А. Бувар (Bouvard) в 1821 г., если определить орбиту, исходя из ранних наблюдений, она не совпадает с той, которая получается на основе более поздних, и наоборот. Сам Бувар решил-ранними наблюдениями пренебречь и опираться только на последние результаты. Но вскоре оказалось, что и его собственные вычисления не соответствуют новейшим данным. Встал вопрос: какой внешний и неучитываемый фактор действует в данном случае? Выдвигались разные объяснения, но предпочтение было отдано гипотезе, согласно которой существует еще одна планета, расположенная за Ураном (т. е. еще более удаленная от Солнца), которая оказывает возмущающее гравитационное воздействие на последнего. "Легко предположить, но гораздо труднее доказать" (с. 116).
Существует строгая процедура вычисления возмущающего воздействия одного тела на другое, если даны орбита; положение и масса ка-
10 Зак. 3888
