CC BY
24
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ^ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
- - --- ■ — - - ............
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
3
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 95.03.001-95.03.028
МОСКВА 1995
ничего лучшего, чем следовать природе. Закон выживания приспособленных, примененный к человечеству, предполагает абсолютное право Сильного (т. е. того, кто может доказать, что он наиболее приспособленный) произвольно жертвовать Слабым и Неприспособленным”1. Кобб считала ошибкой “собирать плоды с шипов физики и зоологии”, поскольку “такие фрукты не растут на этих деревьях”, а “моральные истины распознаются морально”, а “не раскрываются в исследовании вещей, не имеющих ничего... морального” (с. 764).
Кобб исповедовала этику зоофилии, считая, что пропасть между человеком и животным не столь велика, чтобы ограничить моральные обязательства человека только его собственной средой. Однако сама она не распространяла эти обязательства на низших животных, например, устриц и паразитов. Ее критерием оценки при этом была чувствительность к боли.
В одном из своих наиболее резких эссе с эпиграфом из вымышленного ею “Нового евангелия науки” она писала: “Блаженны безжалостные, ибо они получают полезное знание”. Кобб характеризовала ученых как жертв высших существ, стоящих ближе к Богу и ставящих эксперименты над ними самими. Она видела в вивисекции не просто жестокость, но и угрозу европейской цивилизации. При всей любви к животным, она разделяла со своей эпохой страх перед тем, что она называла животным началом. Человеческие свойства она была склонна приписывать домашним животным, опеку над которыми считала для себя святым делом. Цивилизация и природа были для нее различными ипостасями.
И хотя судьбой как Бакли, так и Кобб было уготовано выступать лишь в роли частных моралистов, они стремились к публичным заявлениям о своих знаниях и убеждениях. В век, когда господствуют мужчины, они смогли возбудить в обществе восприимчивость к нуждам других живых существ и включить ее з предписанные женщинам роли. Каждая из них в своей сфере ценила и защищала жизнь не только людей, поэтому их можно считать первыми феминистскими критиками дарвинизма.
Б. Г. Юдин
95.03.005. ДЖОНС Г. ВОЗВРАЩЕНИЕ К СОЦИАЛ-ДАРВИНИЗМУ. JONES G. Social Darwinism revisited // History of European ideas.— Elmsford, 1994, № 4/6 .— P. 769-775.
В последние годы происходит возрождение социал-дарвинизма. В
1 Gobbe F. P. The modem rack: Papers on vivisection .— L., 1889 .— Приведено □о реф. источнику. С. 768.
1979 г. французская “Фигаро” опубликовала статью апостола французских правых Алана де Бенуа, в которой он с неожиданным энтузиазмом по отношению к англосаксонским идеям цитировал этологов Э. Уилсона, Р. Докинза, Р. Триверса, Р. Фокса и У. Хэмилтона. Их работы, по его словам, показывают, как поведение человека управляется инстинктами, возникшими в ходе эволюции. Природа человека контролируется врожденным инстинктом борьбы за существование, и такие аспекты поведения, как война, неравенство и дискриминации, — продукты этих естественных сил. Мы можем сожалеть об этом, но не можем избавиться от них. Следовательно, по словам Бенуа, оптимистический прогрессизм левых обречен на разочарование. Никакие социальная инженерия или реформы не смогут освободить человечество от этого биологического наследства.
Едва ли цитируемые Бенуа этологи согласились бы с его выводами. Однако этот эпизод показывает, что дарвинизм сохраняет способность обретать политическое значение и быть включенным в общественные политические дебаты. Почему же он является такой устойчивой составляющей европейской и американской политической мысли? Среди возможных объяснений особенно часто используются два аргумента.
Согласно первому, дарвинизм в своей основе свободен от морально-нравственных ценностей, но извращается теми, кто хочет подкрепить свои политические взгляды авторитетом науки. В подтверждение этого указывают, что в Европе существовали совершенно разные и даже прямо противоположные версии социал-дарвинизма — от консервативных романтиков до марксистов. При этом отмечают, что самого Дарвина смущало использование его имени в политических дебатах. Он всегда придерживался либеральных взглядов и был противником рабства и очень колебался, если спрашивали его мнение по социальным и политическим вопросам. Сторонники этой позиции признают, что в некоторых формулировках Дарвина и в его языке были некоторые двусмысленности, способствующие возникновению социал-дарвинистских идей. Плохую услугу Дарвину часто оказывали интерпретаторы, особенно Спенсер.
Под влиянием последней историографии такой взгляд на Дарвина изменяется. Появляются указания на то, что и сам Дарвин отчасти несет ответственность за социал-дарвинизм. Прежде всего, он осознавал, что проект, в который он был вовлечен, в обстоятельствах того времени был сильно политизирован. Идея эволюции и превращения видов уже имела хождение в медицинских и научных кругах во времена его юности, так что, изучая медицину в Эдинбурге, он должен был слышать об этих взглядах. Сторонники дарвиновской эволюции часто использовали эти идеи для атаки на устоявшиеся ценности доминирующей клерикальной элиты в ведущих научных и медицинских
4-2023
университетах и учреждениях или вообще ставили под вопрос те социальные и религиозные ценности, которые поддерживали статус-кво.
Эта атмосфера иконоборчества, окружавшая идею эволюции, была одним из факторов, вызывавших ту осторожность, с которой Дарвин публиковал свои идеи. Будучи убежден в эволюции еще в середине 30-х годов после путешествия на “Бигле”, а с 1838 г. и обретя еще то, что он считал адекватным средством ее объяснения — концепцию естественного отбора, — он тем не менее отсрочил публикацию своих разработок на 20 лет, постепенно раскрывая их перспективу с близкими друзьями и коллегами.
По некоторым вопросам у Дарвина были общие взгляды с радикальными сторонниками превращения видов. В Эдинбурге он был близок с ламаркистом Робертом Грантом (Grant), хотя позже радикализм и материализм Гранта сделали его маргиналом в медицинских кругах, и Дарвин стад проявлять осмотрительность в отношении этой дружбы. Кроме того, Дарвин был встревожен анонимной публикацией “Знаки творения” в 1844 г. (в авторстве которой он подозревал Чамберса)1 в тот самый момент, когда он закончил теорию естественного отбора, поскольку опасался сравнения его идеи с идеями Чамберса. Дарвин считал, что многое у Чамберса с научной точки зрения является бессмыслицей, но только не идея саморазвивакмцейся Вселенной, движимой материальными законами без помощи Бога. Унитаристские корни предрасполагали его к “рациональной” религии, но подобно своему деду Эразму, он в конце 30-х годов стал скептиком в отношении траг диционных притязаний христианской космологии.
В политике Дарвин был либералом, сторонником парламентских реформ и меритократии, как и те, кому он поверял свои самые радикальные научные воззрения. Подобно Дарвину, они видели, что клерикальный контроль над наукой идет рука об руку с религиозной апологетикой, и хотели освободиться от этого. Однако Дарвин сторонился слишком тесных связей с радикалистами. Он был собственником и имел тесные связи с клерикальной элитой в Оксфорде и Кембридже. Это проявилось и в его работе: с одной стороны, он строго следовал тому, что вытекает из теории естественного отбора, а с другой — пытался, когда дело касалось чувствительных вопросов социальных и половых отношений, использовать язык и понятия, приемлемые для современников.
Историки" обнаружили в “происхождении видов” следы понятий, заимствованных из естественной теологии, объясняя это влиянием на Дарвина его клерикального образования в Кембридже. Но есть и другая причина: хотя в книге и нет первопричины, Дарвин тем не менее
1 Vestiges of Creation .— 1844 — Приведено по реф. источнику. С. 770.
смог предположить в природе провиденциальный порядок, сохранившийся в подтексте. И это стало особенно очевидным в тех разделах его книги, где речь пошла о человеческой эволюции. В числе идей этой книги — идея неизбежного и провиденциального упорядочивания Природой социальных отношений. Здесь Дарвин уверяет читателей, что институты Британии — самые прогрессивные, ее мораль — самая развитая и что естественный отбор фактически укрепляет социальную солидарность. Он говорил викторианской Британии, что ее доминирование над миром неизбежно, а свойственные ей взаимоотношения между полами — естественные. Он говорил и о том, что проявления жестокости в природе — это необходимая часть гармоничного целого. В этом он не был оригинален; подобные взгляды высказывали Бэй-джгот (Bagegot), и Тейлор (Туlor), и Гальтон (Galton), чьи работы Дарвин широко использовал в “Происхождении человека”.
Мир, в котором возник дарвинизм, все больше подпадал под влияние промышленного капитализма. Он был секулярным, технологически развитым и прогрессивным. Все это и есть естественный провиденциальный порядок, описанный в “Происхождении видов”. Таким его видели и критики, и сторонники Дарвина. Когда биолог Радл (Radi) описывал дарвинизм как идею английского либерализма, приложенную к природе, он имел в виду критику дарвинизма. Он считал, что механистический, прогрессистский характер этой социальной системы отражается и в типе биологии, порожденной дарвиновской революцией, тоже механистической и лишенной “жизненного принципа”. А в предисловии к французскому переводу “Происхождения видов” теория естественного отбора с энтузиазмом связывалась с триумфом политэкономии в англоязычном мире. Подобным образом воспринимался дарвинизм и в неевропейском мире.
В целом социальная философия Дарвина была оптимистичной. Но в 90-е годы прошлого столетия начинает укрепляться более пессимистический взгляд на исход социальной эволюции: прогресс цивилизации уже не видится столь гарантированным, триумфальным для Запада. Если ранние либеральные дарвинисты считали, что конкуренция между нациями будет происходить в интеллектуальной и экономической сферах, то теперь начали говорить о социальной смерти и дегенерации. Некоторые историки называют это внешним социальным дарвинизмом, когда дарвинистские аналоги используются для описания расовых или национальных конфликтов. Именно эти конфликты занимали многих социальных эволюционистов перед первой мировой войной. Однако противопоставление внутреннего и внешнего социал-дарвинизма неверно. Реальное различие проходит между теориями, в которых предполагается прогресс, и теориями, в которых данная теория подвергается сомнению. Из этих теорий и возникают убеждения 4*
согласно которым для обеспечения социальной эволюции необходимы специальные средства, включая вооруженные конфликты, евгенику и т. п.
В период между двумя мировыми войнами европейские политики, законодатели и интеллектуалы, интересующиеся общественными проблемами, обсуждали вопросы национального возрождения и то, кто наиболее “приспособлен” для выживания нации. Социал-дарвинизм этого времени, особенно из-за того, что он ассоциировался с нацизмом и евгеникой, сделал послевоенных европейских интеллектуалов чувствительными к обобщениям, направленным от природы к обществу. Версии социал-дарвиниэма периода “холодной войны” были либеральными, как идея о том, что Запад победит благодаря своему интеллектуальному и технологическому превосходству, и даже интерпретировались как требование защиты свободомыслия во времена маккартиз-ма.
С конца 60-х годов оживляются более пессимистичные версии. Это связано с прогрессом этологии, которая вновь утверждает примат индивидуалистических моделей социальной жизни: кажущееся альтруистическим или социальным поведение животных фактически объясняется попытками индивида максимизировать свою собственную генетическую приспособленность. Кроме того, в политической сфере имеет место реакция против интервенционизма и прогрессизма 60-х годов, особенно его попыток сгладить социальное влияние половых и классовых различий. И снова интеллектуалы хотят укрепить свои политические взгляды авторитетом науки. Б. Г. Юдин
95.03.006. ФРЭНСИС М. Г. С. МЭЙН: ВИКТОРИАНСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ.
FRANCIS М. Н. S. Maine: Victorian evolution and political theory // History of european ideas .— Elmsford, 1944 .— Vol. 19, № 4/6 .— P. 753-760.
Наука оказывала сильное влияние на мышление викторианской эпохи; это особенно сказывалось в воздействии эволюционных теорий на политический дискурс. Механические аналогии, уже встречавшие сопротивление с начала XIX в., были смыты потоком аналогий, заимствуемых из физиологии, геологии и палеонтологии. Люди и политические отношений между ними переинтерпретировались как нечто, формировавшееся древними условиями окружающей среды и общества. Вместо Человека, наделенного разумом, естественными правами и другими вневременными атрибутами, индивид стал наслоением исторически отобранных черт, а общество — ансамблем естественно эволюционировавших обычаев.
