CC BY
15
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ^ИНФОРМАЦИИ
ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
.....-
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
3
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 95.03.001-95.03.028
МОСКВА 1995
согласно которым для обеспечения социальной эволюции необходимы специальные средства, включая вооруженные конфликты, евгенику и т. п.
В период между двумя мировыми войнами европейские политики, законодатели и интеллектуалы, интересующиеся общественными проблемами, обсуждали вопросы национального возрождения и то, кто наиболее "приспособлен" для выживания нации. Социал-дарвинизм этого времени, особенно из-за того, что он ассоциировался с нацизмом и евгеникой, сделал послевоенных европейских интеллектуалов чувствительными к обобщениям, направленным от природы к обществу. Версии социал-дарвинизма периода "холодной войны" были либеральными, как идея о том, что Запад победит благодаря своему интеллектуальному и технологическому превосходству, и даже интерпретировались как требование защиты свободомыслия во времена маккартиз-ма.
С конца 60-х годов оживляются более пессимистичные версии. Это связано с прогрессом этологии, которая вновь утверждает примат индивидуалистических моделей социальной жизни: кажущееся альтруистическим или социальным поведение животных фактически объясняется попытками индивида максимизировать свою собственную генетическую приспособленность. Кроме того, в политической сфере имеет место реакция против интервенционизма и прогрессизма 60-х годов, особенно его попыток сгладить социальное влияние половых и классовых различий. И снова интеллектуалы хотят укрепить свои политические взгляды авторитетом науки. Б. Г. Юдин
95.03.006. ФРЭНСИС М. Г. С. МЭЙН: ВИКТОРИАНСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ.
FRANCIS М. Н. S. Maine: Victorian evolution and political theory // History of european ideas .— Elmsford, 1944 .— Vol. 19, № 4/6 .— P. 753-760.
Наука оказывала сильное влияние на мышление викторианской эпохи; это особенно сказывалось в воздействии эволюционных теорий на политический дискурс. Механические аналогии, уже встречавшие сопротивление с начала XIX в., были смыты потоком аналогий, заимствуемых из физиологии, геологии и палеонтологии. Люди и политические отношений между ними переинтерпретировались как нечто, формировавшееся древними условиями окружающей среды и общества. Вместо Человека, наделенного разумом, естественными правами и другими вневременными атрибутами, индивид стал наслоением исторически отобранных черт, а общество — ансамблем естественно эволюционировавших обычаев.
На первый взгляд, для описания влияния эволюционной мысли на политику достаточно просто расклассифицировать основные политические воззрения наиболее влиятельных авторов. И здесь возможны две^авно'ошибочные стратегии. Во-первых, можно исходить из того, что большинство эволюционистов прошлого века были либеральными реформаторами или даже левым« и, сославшись на Дарвина, Спенсера и др., обосновывали ту тачку зрения, что биологические метафоры были особенно полезными для критики истеблишмента. Они хотели поставить под сомнение принятые моральной и политической философией положения и доказать полезность социального конфликта во имя реформ. Следовательно, статус-кво — это не точка покоя, а только переходный момент.
Во-вторых, можно утверждать, что эволюционное мышление превращало его приверженцев в расистов. Такой подход просто заново использует хорошо известную континентальную интерпретацию конца XIX в. и применяет ее к Англии. Внедрение в политику эволюционной науки, особенно в Германии и Австрии, вело к принятию резко конкурирующих доктрин, подрывавших конституционное правление и демократию. Теории социального дарвинизма использовались для придания респектабельности политическим воззрениям, сочетавшим моральное рвение и насилие с защитой борьбы между классами, расами и нациями. Эти теории базировались скорее на механической, чем органической модели общества.
Но обе эти интерпретации не применимы к Англии средневиктори-анской поры. Так, симбиоз эволюционизма и радикализма отвергается тем, что некотррые эволюционисты были консерваторами, к примеру Г. С. Мэин. Кроме того, радикализм того времени был смесью про-грессистских установок с месмеризмом, френологией или евгеникой: поэтому консервативные оппоненты этой неустойчивой реформистской амальгамы были менее эксцентричны и опасны, чем радикалы.
Что касается расизма, то резкий социальный дарвинизм в Англии не был популярен. Дарвинизм как теория естественного отбора играл минимальную роль в английских приложениях эволюционизма к политике. Естественного отбора обычно избегали во имя теорий, меньше полагавшихся на воинственность. Кроме того, ведущие английские эволюционисты не были приверженцами расистских догм, например, антисемитизма, распространенного среди континентальных социал-дарвинистов, а некоторые, как Мэин и Бэйджгот, даже нападали на сэоих современников за такие расистские предрассудки, как отказ от использования еврейских источников.
Конечно, английская эволюционная мысль не была полностью свободна от радикализма или расизма. Но наиболее неистовые выражения политического радикализма и расизма обнаруживаются у авторов, по-
чти не затронутых эволюционизмом. Вообще эволюционная мысль не была идеологической в том смысле, чтобы труды ведущих эволюционистов становились интеллектуальной основой для политических партий. Их взгляды в плане практической политики были весьма диффуз-ны; вместе с тем они оказали влияние на политический язык и политическое мышление. После сделанного ими стало трудно апеллировать к универсальным истинам, к разуму или к пользе как к руководству в политике. Эволюционисты отказались от "классических" текстов Гобб-са, Руссо и Бентама, которые они считали ненаучными из-за стремления опираться на разум и на какой-либо единственный мотивирующий фактор, такой, как счастье. Они критиковали философский подход к политике, стремясь заменить его научной психологией, социологией и научным подходом к античности.
Главный труд Мэина "Древнее право"1 появился в 1861 г. и более чем любая другая книга способствовал проникновению натурализма в важнейший английский институт — в право. Его друг и современник Ф. Поллок писал, что Мэн сделал огромный вклад в развитие естественной теории права. После Мэна законы, унаследованные от прошлого, перестали рассматриваться в качестве основы для нынешних институтов: законы стали вместо этого пониматься как устаревшие записи формальных отношений в обществе, которые разрушаются и исчезают. Изучение древнего права показало, что эти изменения происходят без того, чтобы процесс контролировался разумом; единственный способ их понять дает их естественная история. Выступая против философских всеобщих истин, равно применимых и к античности, и к современности, он особенно нападал на концепции закона природы и социального договора как на неверифицируемые. Подобно Т. Куну, он строго различал "преднауку" и "науку": первая опирается на общие принципы и допущения, вторая — на наблюдения.
В своем натурализме Мэин хотел избежать двух крайностей: руссоистской идеи неизменного совершенного человека и принадлежащего Монтескье объяснения природы человека исключительно как продукта непосредственных импульсов среды. Вместо этого он фокусируется на эволюции' рас. Природа человека обладает определенным постоянством, но оно коренится не в индивиде, как считал Руссо, а в "наследственных качествах расы": именно раса передает от одного поколения к следующему слегка измененные качества. Эта ламаркистская аналогия и дала Мэину исходную точку для переупорядочения истории права и. политической философии. Из своих исторических исследований Мэин вывел единственное обобщение: движение прогрессивных
'Maine Н. Ancient law: Its connection with the early history of society and its relation to modern ideas .— L., 1888 .— Приведено по реф. источнику. С. 759.
обществ однородно в том смысле, что оно характеризуется постепенным разрушением зависимости, связывающей индивидов с их семьями Место этой зависимости занимают обязательства индивида. Система статусов,"проистекающая из семьи и порождающая рабство, опеку над женщинами и власть над сыновьями, постепенно исчезает, а на смену ей идет система контрактов. Однако Мэин критикует и предшествующие теории социального контракта как неисторические, предполагающие индивидуализм, которого не было в древности.
Политика имплицитно присутствовала в научных и антропологических трудах многих эволюционистов викторианской эпохи, включая Ч. Дарвина и Ф. Гальтона, а А. Уоллес даже проповедовал новые социальные доктрины. Но большинство из них избегали прямого участия в дискуссиях по политике и политической философии. Поэтому их влияние на социальную теорию того времени не поддается однозначной оценке. Кто бы мог предположить, например, зная работы Уоллеса об естественном отборе у животных, что он будет защищать кооперативный социализм, а не конкуренцию и борьбу?
Эволюционная теория не предлагает метода для выбора тех или иных ценностей и альтернатив. Например, с точки зрения эволюции человека как вида неясно, будет ли возрастающий индивидуализм желательным или вероятным исходом того или иного хода событий. Социальная общность как социальный организм не обладает разумом, памятью или другими атрибутами мышления. Социальные эволюционисты викторианской эпохи не постулировали теории общества как организма, где сознание контролирует другие его функции — для этого они быри чересчур индивидуалистами. Однако они все же избавились от традиционных философских аппеляций к индивидуальному сознанию или чувству выбора. Они колебались между философией и наукой, прибегая к вопросам из первой и к информации из второй. Они предлагали викторианскую надежду на прогресс, однако это была отдаленная, безличная надежда и прогресс не конкретного индивида и даже не конкретного поколения.
Б. Г. Юдин
