CC BY
17
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 95.01.001-95.01.013
МОСКВА 1995
95.01.006. УСАЧЕВА А. С. ПОСЛЕСЛОВИЕ // Жданов В. А. Любовь в жизни Льва Толстого .—М., 1993 .— С. 289-293.
Книга видного исследователя творчества Л. Н. Толстого, знатока и хранителя его рукописей, художественного и эпистолярного наследия В. А. Жданова была написана и издана в 1928 г., с тех пор не переиздавалась. На богатом документальном материале автор тактично затрагивает одну из сложнейших и интимнейших сторон жизни великого писателя.
Поступив в 1916 г. в Московский университет, В. Жданов (1898— 1971) познакомился с В. Ф. Булгаковым, хранителем Толстовского музея, одним из личных секретарей писателя. Дружба с ним привела будущего исследователя в 1920 г. в Толстовский музей, работе в котором он отдал более полувека. Вместе с В. Булгаковым В. Жданов также участвовал в возрождении хамовнического дома, организации там музея-усадьбы Л. Н. Толстого. Он познакомился с детьми Толстого — Сергеем Львовичем и Татьяной Львовной.
Еще до работы в Толстовском музее В. Жданов встречается с ближайшим другом Толстого, фактически его “душеприказчиком”, — В. Г. Чертковым, когда тот приступил к подготовке издания Полного собрания “писаний” (слова Черткова) Толстого. Владимир Григорьевич пригласил В. Жданова к сотрудничеству в качестве секретаря редколлегии, созданной на общественных началах. Позже Владимир Александрович подготовил к печати шесть томов писем (1889-1909) для “Полного собрания сочинений” Л. Н. Толстого (М.; Л., 1928-1958).
Главная деятельность В. Жданова была связана с отделом рукописей Толстовского музея. Он был одним из первых сотрудников этого отдела, а с 1939 по 1959 годы — его заведующим, принимая деятельное участие в собирании, систематизации и изучении рукописей Л. Толстого, мемуаров его современников и других архивных материалов. Во время Великой Отечественной войны ему была поручена эвакуация и хранение рукописей Толстого, Пушкина, Гоголя и другие музейные ценности, возвращенные потом в Москву и в Ясную Поляну. Многие годы посвятил Владимир Александрович изучению писательской лаборатории Л. Н. Толстого, об истории создания произведений которого он написал много работ. Он также опубликовал эпистолярные и мемуарные материалы, связанные с жизнью и деятельностью Танеева, Репина, Стасова и других деятелей русской литературы и искусства.
Книга “Любовь в жизни Льва Толстого” состоит из трех частей: “Молодость”, “Семейное счастье”, “Семейный разлад”. Рассказ о периоде холостой жизни и ранних увлечениях Толстого “носит вспомогательный характер к основной теме — описанию сложной истории сорокавосьмилетних отношений писателя и его жены”, — замечает
А. Усачева (с. 290).
Обращаясь к одной из наименее изученных проблем в биографии Толстого, В. Жданов старался вести изложение не от своего имени, а словами родных и знакомых художника, широко привлекая письма, дневниковые записи, мемуары. Лишенный всякой предвзятости, вдумчивый анализ документов позволил ему показать любовную привязанность Толстого к жене не только в первые годы “безмерного” (слова Толстого) семейного счастья, но и в последующий период тяжелого семейного разлада. События семейной жизни Толстого, отраженные в книге В. Жданова, завершены 1909 г. Описание того, что произошло в 1910 г., по обещанию автора, должно было составить тему третьей книги. Между тем В. Жданов не написал о событиях и страданиях 1910 г.
Может быть, похвальный отзыв о книге Татьяны Львовны Толстой не снял для автора мучительного вопроса о том, стоило ли трогать вообще эти стороны жизни в доме великого художника слова, что в какой-то мере объясняет действительную причину, почему третий том все-таки не появился в свет.
В то же время материалы второй части ждановского труда дают ясное представление о причинах “семейного разлада” и позволяют понять трагедию 1910 г., завершившуюся уходом Толстого, его болезнью и кончиной.
А. Усачевой представляется необходимым уделить внимание этим последним событиям в жизни великого художника слова, не нашедшим отражения в книге.
Уход Толстого из Ясной Поляны был вызван переплетением социальных и личных причин, где семейный разлад сыграл большую роль. “Основой раздора в семье были противоположные взгляды писателя и его жены на многое в жизни и невозможность для Софьи Андреевны понять внутренний мир мужа” (с. 290). О том, что неспособность понять мужа была для Софьи Андреевны больше несчастьем, чем ее виной, и это несчастье ее сломило, написала впоследствии Т. Л. Сухотина-Толстая.
Особым обстоятельством, осложнившим жизнь яснополянского дома в 1910 г., было составление Толстым официального завещания.
В. Г. Чертков считал, что С. А. Толстая и младшие сыновья, заинтересованные в получении доходов с изданий, будут препятствовать выполнению воли Толстого о передаче литературного наследия во всеобщее пользование, и он убедил писателя придать завещанию юридический характер. Формально наследницей отца назначалась младшая дочь Александра, но “Сопроводительная записка” к завещанию передавала дело издания и редактирования литературного наследия Толстого, все его рукописи в руки В. Черткова, обязанного передать право издания на общую пользу (писатель очень ему доверял). Татья-
на Львовна (по воспоминаниям В. Жданова) говорила, что, несмотря на отрицательные свойства В. Черткова, надо помнить: он создал лабораторию, где разрабатывались и распространялись самые дорогие мысли Толстого, поэтому он был самым близким ему человеком. Эта “лаборатория” находилась близко от Ясной Поляны — в Телятенках. Там составлялся “Свод мыслей Толстого”, в котором использовались отрывки из дневников и частной переписки писателя, туда посылались копии только что написанных произведений.
Софья Андреевна ревниво относилась к деятельности В. Черткова, считая, что он занял ее место, и обижалась, что не знает содержания дневников Толстого последних лет, хранящихся в Телятенках. Упреками и угрозой самоубийства она заставляет мужа пойти на уступки, он забирает дневники у В. Черткова, помещая их на хранение в Тульский банк и отказывается от встреч с Владимиром Григорьевичем.
В. Чертков, в свою очередь, в письме от 24 сентября 1910 г. упрекал Толстого за это, считая, что писатель допустил постороннее вмешательство в их взаимоотношения, тем самым дав втянуть себя в “не вполне правдивое положение” (с. 291). Отвечая на письмо В. Черткова, Толстой полагал, что все представляется ему (Толстому) в гораздо более трудно разрешимом виде, и решить это дело он должен один в своей душе перед Богом.
Между тем жизнь в Ясной Поляне, его отношения с женой были предметом обсуждения многих лиц. Он полагал, что Софья Андреевна пыталась представить его ослабевшим умом и потому сделать недействительным его “завещание, если есть таковое”, а сам относился к жене как к больной и жалел ее. Противники Софьи Андреевны не считали ее больной, обвиняя в притворстве (например, В. Чертков, А. Гольденвейзер, даже доктор Д. П. Маковицкий), и Толстому приходилось защищать жену от своих друзей. Предположение о существовании завещания перешло у Софьи Андреевны в уверенность, усиливая ее болезненное состояние (пишет А. Усачева), она хотела слышать каждый вздох мужа. И в ночь на 28 октября, услышав шум в кабинете и полагая, что жена что-то ищет у него в столе, Толстой решил покинуть Ясную Поляну в сопровождении доктора Д. Маковицкого, оставив Софье Андреевне прощальное письмо. В пути Л. Толстой заболел, и внимание всего мира было приковано к маленькой железнодорожной станции Астапово. Софья Андреевна прощалась с мужем, когда он был уже без сознания, ибо по совету докторов родные приняли решение не допускать свидания жены с Толстым до тех пор, пока он сам ее не позовет. А он, уже будучи тяжело больным в Астапово, полагал, что Софья Андреевна находится в Ясной Поляне и очень интересовался ее самочувствием.
Событиям 1910 г. посвящены многие мемуарные свидетельства, они
зафиксированы в письмах современников. Дневники и записки писали Лев Николаевич, Софья Андреевна, Александра Львовна, В. Чертков, А. Гольденвейзер, Ф. М. Феокритова, Д. Маковицкий, В'. Ф. Булгаков, многие страницы книг П. И. Бирюкова, И. Л. Толстого, С. Л. Толстого также посвящены событиям последнего года жизни великого художника слова, свои воспоминания оставили и посетители Ясной Поляны.
Труд В. Жданова получил высокую оценку семьи Толстых, И. А. Бунина и литературной критики. Безусловное достоинство анализируемой книги В. Жданова, обобщает А. Усачева, “состоит в тщательной подготовке текста, в удачной форме отсылок, где указываются даты документов, а не печатный источник, что позволяет использовать любое издание в случае опубликования документа” (с. 293).
Е. Ю. Лукина
95.01.007. АУЭР А. П. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН И ПОЭТИКА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА,— Коломна: Изд-во Коломен. пед. ин-та, 1993 .— 110 с.
В монографии исследуется щедринская традиция в поэтике А. И. Эр-теля, Вл. С. Соловьева, В. П. Буренина, И. И. Ясинского. Обращение к творчеству названных писателей позволяет автору монографии показать, как художественная система Салтыкова-Щедрина, проникая в мир образов столь разных беллетристов, развивает и литературную поэтику в целом.
В первой главе — о щедринской традиции в поэтике Эртеля — отмечается также влияние на писателя и таких художников, как И. С. Тургенев, Г. И. Успенский, К. Ф. Головин. Свойство “подчиняться порой литературным образцам” находил у Эртеля Ф. Д. Батюшков. Таким образом, обобщает А. Ауэр, писатель “оказался в мучительной и болезненной раздвоенности: с одной стороны, почти наивно-детское доверие к “чужому” опыту, а с другой — стремление к абсолютной творческой независимости” (с. 6).
Творчество Эртеля — воплощение такого эстетического сознания, которое направлено больше на самоотрицание, чем на отрицание предшествующей традиции. Образцы сохраняли для него свою притягательную силу в течение всей жизни.
По мысли Эртеля, творческий дух Салтыкова возвышался над всеми, чтобы предаться свободному художественно-сатирическому созерцанию бытия. “Художник всегда должен стоять выше того, что изображает, таков Шекспир” (с. 8). “Породнив” Салтыкова с Шекспиром, Эртель выделил его объективную универсальность и впервые утвердил мысль о поэтике Салтыкова как “художественной перспективе”, уходящей в “бесконечность”. “Эртель видел главное в творчестве Сал-
