CC BY
12
гой стороны от ада. И наконец, слово «burella», по мнению большинства комментаторов, означает «погреб», небольшое углубление в земле. Стало быть, оно не может относиться к аду в целом, один из кругов которого имеет длину окружности в 22 мили (Ад, 29:9).
Привлекательность мнения, что Данте представил создание ада результатом падения Сатаны, определяется идеей, что есть взаимосвязь между его восстанием и карой за него: плодом зла становится благо. Отказаться от этой парадоксальной мысли сложно. Однако эта судьбоносная ирония находит выражение в иной дантовской концепции - его теории о происхождения чистилища.
Е.В. Лозинская
2019.04.015. ТУЧЧИНИ Дж. ПЕВЕЦ ЛЮБВИ: ПАМЯТЬ И АНТИЧНОСТЬ У ПЕТРАРКИ.
TUCCINI G. The bard of love: Memory and antiquity in Petrarch // Forum Italicum: A journal of Italian studies. - Tallhassee, 2019. -Vol. 53, N 1. - P. 14-26.
Ключевые слова: древность и современность; классика; гуманизм; Петрарка.
«Если какую-либо книгу можно назвать бессмертным образцом поэтической самоидентификации для западной поэзии, то это, несомненно, "Канцоньере" Франческо Петрарки. Новый коммуникативный код, найденный Петраркой, делает его не только "вспоминающим", работающим в пределах литературы прошлого, поэтом, но и "вспоминаемым", оживающим в памяти других -Леопарди, испытавшего влияние петрарковского planctus, Монта-ле, возродившего твердые метрические схемы в своих "Occasione", Дзандзотто, в его поисках истины в "Conglomerati"», - считает Джиона Туччини (Кейптаунский университет). Успех литературных текстов бывает разным - повсеместным и быстрым, удовлетворяющим какую-либо коллективную интеллектуальную жажду, или же укорененным во времени и пространстве, когда автор способен вызывать в новых поколениях читателей различные реакции -нравиться им по разным причинам, приводить к идентификации со своим лирическим «я» на различных основаниях. Когда автор име-
ет успех и в диахроническом и в синхроническом планах, он становится «классиком». Авл Гелий вводит это понятие в социальном контексте, уподобляя классических авторов гражданам первого класса, превосходящим обычных людей. Однако, поскольку на протяжении многих веков в школьную программу, помимо религиозных текстов, допускались лишь античные авторы, слова «античный» и «классический» стали синонимами, и во втором стал преобладать не оценочный, а типологический оттенок смысла.
У самого Петрарки эти два смысловых оттенка сочетались в единое целое. Не все античные авторы являлись для него классиками, хотя при этом никто из современных ему поэтов также не входил в их число. Дж. Туччини прослеживает, каким образом Петрарка дает отсылки к своим источникам, и обнаруживает определенное подобие между, например, Марциалом и Жиро де Барри, которых Петрарка цитирует, не называя по имени, позволяет по отношению к их высказываниям негативные оценки, использует их для заполнения тех пробелов, которые невозможно закрыть при помощи классических творений. Современных ему авторов Петрарка в любом случае исключает из своего личного Пантеона, о чем свидетельствует состав «De viris illustribus». И вместе с тем, как не раз отмечалось исследователями его творчества, Петрарка осознает свой статус живого «классика», моделируя на этой основе собственную личность - с этим Дж. Туччини связывает его предпочтение латинского языка (классик не может писать не на латыни), сглаживание дистанции между собой и древними адресатами XXIV книги «Писем о делах повседневных». Таким образом, Петрарка совмещает стремление к традиции и обновлению, и в связи с этим Дж. Туччини напоминает знаменитое высказывание Э. Ренана: «Петрарка был первым современным человеком, потому что на самом деле он был человеком античности».
Дж. Туччини обращает внимание на сложную диалектику понятий «современный» (modern) и «древний», которая характерна для европейской культуры вообще. В нынешние времена концепт «modernity» во многом связан с идеей модернизации как освобождения от устаревших и препятствующих человеческому процветанию практик. В других культурных контекстах эта оппозиция может являться безоценочной, как в случае противопоставления recentiores и antiquiores, характерного для петрарковской эпохи.
Более того, вне политической и административной сфер она может приобретать оценочный, но при этом прямо противоположный нынешнему характер, обозначая превосходство прошлого положения дел над упадком и испорченностью настоящего. Но это не абсолютная противоположность, оценочные оттенки менялись и в ту эпоху. Так, оставалось актуальным противопоставление «новой» (христианской) и древней (языческой) веры, заимствованное из святоотеческой традиции. Однако это не означало полного осуждения древности, античные ценности переосмыслялись в рамках христианской традиции. Идеология гуманизма, казалось бы, перевернула христианскую перспективу, но в действительности дело обстояло сложнее: «Двойственная природа подобного возрождения очевидна: с одной стороны, оно принимало форму переопределения христианства посредством обращения к античности, с другой - пылкого исправления античности посредством воскрешения аутентичной формы христианской веры» (с. 18).
Возвращение к римской культуре совершалось в условиях ясного осознания культурного разрыва с прошлым, но в первую очередь не с античным, а с непосредственно предшествующей эпохой схоластики. Культура Х1-Х111 вв. позиционировала себя как «новую» и действительно смогла осуществить «модернизацию» аристотелизма, платонизма и других античных философских систем. Гуманизм в свою очередь был новым явлением по отношению к схоластике, поскольку предложил новый метод осмысления классического наследия, направленный не на обнаружение уже открытых истин, а на их уточнение и углубление. Гуманизм стал отправной точкой для культуры «модерна» благодаря тому, что ключевыми для него были две философские идеи: значимость Ьишапае Пйегае и представление о принципиальном человеческом совершенстве, противопоставленном его реальному несовершенному состоянию. Ч. Де Лоллис в свое время отметил, что гуманисты видели главную роль литературных занятий именно в воспитании человека как такового, а не в образовании эксперта в той или иной литературе. Изучение литературы виделось ими как основа для всех наук и искусств.
Е.В. Лозинская
