CC BY
39
описывается его материнское попечение о монахах, уподобляемых в свою очередь «дочерям Иерусалима». Возникает здесь и образ кормящей материнской груди: «Мы помним, - пишет Пасхазий в риторическом обращении к Адальхарду, - о грудях, которыми ты кормил нас (quibus nos lactabas uberibus)... Твои груди прекрасней вина» (с. 375).
Итак, материнский язык, выработанный в комментариях к Песне Песней Бедой Достопочтенным и его каролингскими последователями, был использован прежде всего для описания отношений doctores и паствы - т.е., по сути дела, для характеристики той особой «мягкой» власти, которой обладала церковь в каролингском социуме. Однако этим значение материнского языка не ограничивалось. Он применялся и в иных целях: «мог быть поочередно или одновременно страстным, манипулятивным, агрессивным и нежным; его могли использовать и для критики теологических противников, и для того, чтобы растрогать монашескую братию до слез» (с. 381).
Каролингские толкования Песни Песней, по мнению Х. Метис, показывают, что этот памятник «всегда вдохновлял реформаторов и экзегетов на размышления о церкви и их роли в ней»; в этом смысле цистерцианцы лишь продолжили дело своих каролингских предшественников - они «восприняли традиционные идеи для того, чтобы заставить зазвучать старую струну в новом историческом контексте» (с. 381).
А.Е. Махов
2015.04.010. ДАНТЕ, ПЕТРАРКА, БОККАЧЧО: ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ. (Сводный реферат).
1. ЭЙСНЕР М. В лабиринтах библиотеки: Цицерон Петрарки, Вергилий Данте и историография Ренессанса.
Eisner M. In the labyrinth of the library: Petrarch's Cicero, Dante's Virgil, and the historiography of the Renaissance // Renaissance quarterly. - N.Y.: Renaissance society of America, 2014. - Vol. 67. -P. 755-790.
2. ХАУСТОН ДЖ.М. Боккаччо, играющий с пасторальным миром Петрарки.
Houston J.M. Boccaccio at play in Petrarch's pastoral world // MLN. -Baltimore: Johns Hopkins univ. press, 2012. - Vol. 127, N 1. - P. S47-S53.
Ключевые слова: Данте; Петрарка; Боккаччо; интертек-стуалъностъ; аллюзия; литературные связи; Вергилий; Цицерон; уединение; пасторальная эстетика.
В 1345 г. Петрарка нашел в Вероне личные письма Цицерона, и это событие расценивается как ключевой момент для истории Ренессанса. Считается, что оно символизирует возникновение нового исторического самосознания гуманистов, которое традиционно описывается с помощью противопоставления «средневекового Данте» и «ренессансного Петрарки». Хотя ранние авторы - от Дж. Боккаччо до Я. Буркхардта - подчеркивали преемственность между поэтами, более поздняя научная традиция, начиная с Т. Моммзена, противопоставляет их, как, например, Т. Грин, говоривший о «критическом разрыве» между этими двумя фигурами1. Если некоторые исследователи и выявляли средневековые моменты в творчестве Петрарки, то Данте в XX в. по большей части оказался исключенным из истории Ренессанса. Мартин Эйснер (Дюк-ский университет, США) анализирует письма Петрарки, в которых тот говорит о своем открытии, показывая, что на самом деле поэт конструирует свое отношение к античному классику по образцу отношения Данте к Вергилию. Присутствие дантовских мотивов у Петрарки - не случайное совпадение, оно свидетельствует, что комплексное представление Данте о прошлом оказало влияние на гуманистическую концепцию истории.
Отношение Петрарки к прошлому М. Эйснер характеризует преимущественно на материале «Писем о делах повседневных». 24 книга этого труда включает письма, адресованные великим людям древности, в частности тому же Цицерону. Исследователь особо отмечает сложность темпоральной организации всех писем, которые редко рассматривались как художественные тексты, хотя на самом деле они, несомненно, являются литературными артефакта-
1 Greene Th.M. The light in Troy: Imitation and discovery in Renaissance poetry. - New Haven, 1982.
ми1. Так, объясняя принципы составления собрания в первом письме, выполняющем роль вступления, Петрарка подчеркивает несовпадение временных планов написания и прочтения, а в письме, открывающем собственно 24 книгу, речь идет об относительности восприятия времени, которое зависит от выбранной человеком перспективы: один и тот же временной промежуток может видеться кратким и казаться несколькими веками.
Относительность восприятия временных промежутков обеспечивает фундамент для нового отношения Петрарки к деятелям прошлых веков. Традиционно авторитет основывался в первую очередь на временном разрыве. Именно благодаря безусловной отдаленности и отделенности от настоящего момента Цицерон воспринимался не просто как великий оратор и стилист: в глазах многих авторов Треченто он был почти бог. Но вариативность временных перспектив подрывает фундамент этого безусловного авторитета, и становится возможным отношение к Цицерону, которое Петрарка выражает эмфатическим повторением слова «о1Геп-dere». Слабость характера Цицерона и его политическая пристрастность «ранят» поэта, несмотря на его восхищение цицероновским стилем. Здесь имеет значение не только присутствие критических оттенков в оценке классика, но и восприятие его как близкого себе человека, который может «задеть» или огорчить. Петрарка приходит к выводу, что древние были «просто людьми», которые «приобретали знания, когда жили, видели, наблюдали, и сообщали их своим последователям подобно тому, как некто предупреждает путешественников о шатком мосте». Отсюда прямая дорога к знаменитому обоснованию Петраркой своей самодостаточности: «Я не нуждаюсь ни в поэте, ни в философе, я сам свой свидетель и авторитет». Петрарка, как пишет М. Эйснер, «не стоит на плечах гигантов», если использовать этот известный топос. И на самом деле, как подчеркивает исследователь, это, скорее, средневековое отношение к прошлому, весьма далекое от скалигеровского филологического историзма. «Новая герменевтика Петрарки менее исторична, чем философична» (1, с. 763).
1 Известно, что Петрарка менял даты написания некоторых писем, подвергал многие тщательной стилистической правке после отправления и т.п.
В этом контексте возникает один из самых знаменитых образов, связанных с этой темой - ночного путника, который освещает путь тем, кто идет за ним, но сам блуждает во тьме: «...словно ночной путник, размахивающий факелом во мраке, ты показал последователям горную тропу, на которой сам несчастнейшим образом поскользнулся» (Баш. 24:3; перев. В.В. Бибихина). В комментариях к нему принято говорить, что Петрарка либо цитирует какого-то классика, либо сам измышляет цитату, которую читатель безуспешно будет искать у древних. Но скорее всего, источник образа -намного ближе: это слова Стация в 22 песне «Чистилища», описывающего, как он уверовал, читая 4 эклогу Вергилия: «Ты был, как тот, кто за собой лампаду // Несет в ночи и не себе дает, // Но вслед идущим помощь и отраду» (Чист., 22:67-69; перев. М. Лозинского). У Данте этот образ использован с целью противопоставления ошибающегося автора и его спасительного текста - ключевой составляющей образа Вергилия. Критическое восприятие античного поэта автором «Комедии» очевидно также из четвертой песни «Ада», и, как показала Т. Баролини1, один из важнейших сквозных мета-нарративных мотивов текста - критика Вергилия и стремление его превзойти, фундаментом которых становится «по-новому осмысленная близость» между поэтом и его предшественником. Подобная же близость, по мнению М. Эйснера, конструируется Петраркой в его письмах Цицерону. Данная интертекстуальная связь подкрепляется еще одной дантовской аллюзией. Петрарка подписывает письмо: «В год 1345 от Рождества Господа, которого ты не знал». Это несомненная параллель к Дантовским словам, обращенным к Вергилию: «. тот Бог, которого ты не знал» (перев. М.Л. Лозинского: «. молю Творцом, чьей правды ты не ведал» -Ад, 1:131). На смысловую связь этого отрывка с рассмотренным выше эпизодом «Чистилища» указывали уже некоторые из первых комментаторов Данте: Дж. Боккаччо и Бенвенуто да Имола.
Судя по всему, утверждает М. Эйснер, Петрарка моделирует свое отношение к Цицерону по образцу дантовского восприятия Вергилия, хотя, как известно, он отрицал свое знакомство с «Комедией». Но имеет значение не то, что Петрарка был «пойман на
1 Barolini T. Dante's poets: Textuality and truth in the Comedy. - Princeton,
1984.
лжи», а то, что он осознал и воспринял новизну отношения Данте к Вергилию и использовал его идеи для структурирования своего подхода к прошлому. Более того, подчеркивает М. Эйснер, эти заимствования из Данте не спрятаны в тексте, они лежат на виду и, видимо, являются элементом той же самой двойственной стратегии в моделировании своего места в истории литературы и в современной литературной ситуации, которая характерна и для Данте.
Стоит отметить также, что сам Петрарка в дальнейшем будет восприниматься его потомками в рамках этой модели. Если Бок-каччо и Салутати видели в поэте исполнение пророчества 4 эклоги Вергилия, а коронацию Петрарки в Риме - как возвращение счастливой эпохи Сатурна, забытой много лет назад, то похвала со стороны Леонардо Бруни содержит определенные оговорки, сходные с отношением Петрарки к Цицерону и Данте к Вергилию. По мнению Бруни, Петрарка был первым, кто познал и вернул в мир «классическое изящество забытого и исчезнувшего стиля», и хотя его собственный стиль не был совершенен, «он открыл дорогу к его совершенствованию». «Определенно, он достиг многого уже только тем, что показал путь следовавшим за ним».
Боккаччо был менее склонен к эксплицитному самоутверждению в качестве литературного авторитета, чем Данте и Петрарка (2), по мнению Дж. Хаустона (ун-т шт. Оклахома). Он сам ставит себя ниже двух своих предшественников, называя первого своим «primus studiorum dux» (первый вожатый в занятиях), а второго - «preceptor inclite» (достославный учитель). Эта риторика самоуничижения во многом затеняет его важнейшую роль в истории итальянской литературы - роль медиатора между двумя величайшими поэтами. Но если литературные связи между Боккаччо и Данте или Петраркой и Данте хорошо изучены, то взаимоотношения Боккаччо и Петрарки до сих пор не исследованы в полной мере. Филологи полностью принимают на веру высказывания самого Боккаччо, отводя ему роль безусловного последователя Петрарки -движущей силы гуманизма эпохи Треченто. На самом деле отношения двух поэтов не были такими безоблачными, Дж. Хаустон говорит о существовании «хронического конфликта» между ними. В качестве одного из его моментов он рассматривает 10 Послание Боккаччо к Петрарке (1353), в котором осуждается отказ поэта вернуться во Флоренцию. В этом письме Дж. Хаустон видит не под-
ражание учителю, а своего рода сатиру на политические и поэтические принципы Петрарки.
Исторический контекст этого Послания таков. Уже первая встреча Боккаччо с Петраркой в 1350 г. во время путешествия поэта-лауреата в Рим дала начало их дружбе, которая была подкреплена отправкой Петрарке в подарок знаменитого кодекса с копией «Комедии» и стихотворением самого Боккаччо «Италии уже безусловная гордость...» (Vat. Lat. 3199). Боккаччо и другие флорентийские интеллектуалы питали надежду, что это будет способствовать возвращению Петрарки на родину, и весной 1351 г. Боккаччо по поручению Синьории пишет поэту приглашение (Ep. 8) занять место первого magister флорентийского Studio (университета), сопровождающееся гарантией возврата отцовского наследства. Это письмо он лично доставил Петрарке в Падую и был горько разочарован его отказом, сопровождавшимся лишь вежливой благодарностью (Fam. 11:5). Его разочарование еще более усилилось, когда из следующего письма (Fam. 11:6) он узнал о планах поэта вернуться в Авиньон, «сей Вавилон на Роне».
В ответе Петрарки на приглашение за формальными словами благодарности сквозит его горькая обида на Флоренцию, выславшую его отца и отобравшую семейное имущество. Но еще более заметен страх перед должностью и связанными с ней обязанностями, которые лишат его драгоценного поэтического уединения. Уединение как условие поэтического труда составляло существенный момент петрарковской теории поэзии. И именно этот ее аспект был подвергнут критике его «учеником».
В своем ответном послании Боккаччо, казалось бы, использует пасторальную эстетику Петрарки. Поэту дается поэтическое имя Сильван, восходящее к пасторальной эклоге самого Петрарки «Laurea Occidens», трактующей различные поэтические стили, и сходное с именем Сильвий, под которым тот фигурирует в эклогах «Parthenias» и «Argus», первая из которых выполняет функцию «защиты поэзии», а вторая восхваляет патрона Петрарки - неаполитанского короля Роберта. Таким образом, сам выбор имени намекает на то, что темой послания станет пересечение поэзии и политики.
Но «в своем письме Боккаччо преобразует идиллический и панегирический стиль Петрарковского пасторального модуса в по-
этический диспут. Он ловко избегает роли оппонента Петрарки в конфликте, который просвечивает в этом письме» (2, с. 50), оставляя ее другим многочисленным действующим лицам этого пасторального мира. Заслуживает внимания, что одним из них становится персонаж, носящий то же имя, что и Петрарка - Сильван. Такое повторение имени - весьма странная для аллегорического жанра ситуация, и скрывающийся под ним реальный прототип не был установлен исследователями. Дж. Хаустон склоняется к мнению, что второй Сильван - это тот же Петрарка, но идеализированный, соответствующий политическим ожиданиям Боккаччо. Вслед за «вторым Сильваном» с жесткой критикой позиции Петрарки выступает Симонид (под этим псевдонимом скрыт флорентийский друг поэта Франческо Нелли). Отказ принять на себя политическую роль во Флоренции и пребывание при дворе миланских Висконти - ее врагов - были восприняты патриотами города как своего рода предательство.
Политическая позиция Петрарки подвергается эксплицитному и очень резкому осуждению; менее заметно, что критика относится также и к его поэтике. И здесь снова возникает вопрос имени: Петрарка уже появлялся в качестве поэтического пасторального персонажа во второй эклоге «Буколических песен» Боккаччо под псевдонимом Мопсо, который возвышал поэта, поскольку это же имя в своей эклоге дал Данте своему собеседнику Джованни дель Вирджилио. В выборе другого имени - Сильван - Боккаччо следует установкам самого Петрарки, который настаивал на необходимости для поэта удаления от шума городов и общественной жизни, аллегорически выражая его образом бегства в лес или горы. Эта «поэтика одиночества» была эксплицитно сформулирована Петраркой в другом пасторальном тексте - послании брату Герарду. Но для Боккаччо поэзия как способ ухода от действительности неприемлема, и он стремится вернуть своего учителя в город - в аллегорическом и буквальном смыслах.
Е.В. Лозинская
