CC BY
21
жизни и в дневниках отразились по-разному - в соответствии с жизненным и творческим опытом, личными устремлениями. Их дневники предоставляют возможность проследить, в каком направлении шло освоение «розановских вопросов», процесс формирования «русской эротической утопии», характер «поисков и постижения Абсолютного».
Помимо этого, дневники З. Гиппиус, М. Пришвина, С. Каб-лукова, М. Меньшикова содержат достоверный и убедительный материал, позволяющий составить представление о том, как происходило, по словам М. Пришвина, «искание Бога перед мировой катастрофой». Завершение религиозно-философских исканий в России предопределили октябрьские события 1917 г. За десять месяцев, прошедших с февраля 1905 г. до октябрьского переворота, существенно изменится мировосприятие авторов дневников, но вопросы, поставленные Розановым, так и не утратили своей актуальности до конца их жизней.
Когда пришло время «надевать чистые рубахи» после трагических февральских и октябрьских событий, были забыты взаимные обиды и прямые оскорбления, проигнорированы идеологические разногласия и личностная неприязнь, и тогда в пределах очерченного розановского «круга» произошло взаимное примирение. Всё, до этого разъединявшее, представилось второстепенным и незначащим, осталось лишь главное, сущностное, то, что, согласно Писанию, «едино же есть на потребу» (Лк. 10: 42). Объединяющим же началом для авторов дневников на протяжении всей жизни были поиски ответов на главные вопросы, «которыми держится мир», касающиеся «решительно всех и решительно всегда», - «Бог, Любовь, Смерть» и которые, по словам З. Гиппиус, «по-новому осветил» В.В. Розанов.
Т.М. Миллионщикова
2018.04.036. КУЗНЕЦОВА Е. ПОЭТИКА ПАРОДИЙНОСТИ В ДОЭМИГРАНТСКОМ ТВОРЧЕСТВЕ ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА // Russian literature. - Amsterdam, 2018. - N 95. - P. 33-62.
Ключевые слова: И. Северянин; пародия; ирония; символизм.
Представление о «вульгарной лире» Игоря Северянина, сформировавшееся еще при жизни писателя, по мнению Екатерины
Кузнецовой (ИМЛИ РАН), не вполне преодолено до сих пор. Основные претензии вызывали гиперболизм и утрированность образов, буквальная реализация метафор, стилистическое смешение разных языковых пластов, словотворчество и нарочитая бессмысленность его обращенной преимущественно к салонно-будуарной тематике поэзии. Все эти особенности исследовательница предлагает рассматривать как сознательный литературный прием, обусловленный обращением Северянина к поэтике пародийности.
Сам поэт в стихотворении «Моя двусмысленная слава» сделал такое признание: «Ведь я лирический ироник: / Ирония - вот мой канон». Под иронией, замечает Е. Кузнецова, «и он сам, и его современники понимали ироническую игру с чужим словом (произведением, стилем), но именно это осмыслено современными исследователями как основной признак пародийности» (с. 38).
Пародийные тексты Северянина связаны с сюжетами и образами символистской поэзии. Поэт «зачастую доводит до предела культы "Желания" и "Эго", проповедуемые В. Брюсовым и К. Бальмонтом. Но порой объектом иронизирования становятся тексты Брюсова на такие трагические темы, как самоубийство женщины, выбросившейся из окна» (с. 40). В последнем случае имеется в виду стихотворение Северянина «Самоубийца» (1913), ориентированное, в частности, на «Офелию» (1911) Брюсова, и представляющее собой яркий образец монтажной техники: «искусственное и порой нелогичное соединение внутри одного текста разных словесных блоков: традиционных поэтизмов ("в озаренном мраке", "кубок восторга"), примет современного поэту символистского дискурса ("гирлянда нарциссов белых", прозаизмов ("банда", "загнанная лисица", "укусили"), неологизмов ("ветровая", "разни-тив"), экзотизмов ("горилл"), иностранных заимствований ("дэн-ди") и наименований, относящихся к культурно-историческому базису ("Ариадна")» (с. 41). Стихотворение Северянина можно рассматривать и как направленное на целый комплекс символистских текстов о женских самоубийствах, трактованных в утрированно трагическом ключе и отмеченных стремлением «в каждом факте и жизненном случае видеть глубинные рефлексы, в каждой самоубийце - Офелию» (с. 42).
В произведениях Северянина находит пародийное переосмысление и присущий лирике символистов мотив враждебности
человеку современного города. В частности, нагромождение абсурдных и наводящих ужас образов в стихотворении «Молчанье шума» (1908) перекликается с урбанистической поэзией Брюсова.
Поэт не оставляет без внимания и философско-религиозные клише символизма. «Образы Христа-Антихриста, напряженное ожидание Апокалипсиса и всю мистико-символистскую философию В. Соловьева, Д. Мережковского, Вяч. Иванова, А. Белого и других теоретиков модернизма Северянин комически обыгрывает в пародии "Поэза не для печати" (1913) с посвящением Федору Сологубу. <...> Пародия Северянина вскрывает пустоту, с его точки зрения, экзальтированной философско-религиозной "зауми" символистов и религиозных мистиков, берущих на себя смелость христианской проповеди или так называемого "нового религиозного сознания", и этот посыл перекликается с иронией драмы Блока "Балаганчик", также высмеивающей чаяния (и своеобразный язык), но уже не петербургских, а московских мистиков начала века» (с. 45, 46).
Иронической трансформации Северянин подвергает и мотивы блоковской лирики. Таковы «Стансы» (1909), где «как в кривом зеркале преломились туманность и многозначительность содержания многих блоковских стихотворений, а также абстрактно-символическая лексика, частотная в его поэзии: сердце, кресты, мечты, туманы, забвенье, века, мгновнья и т.д.» (с. 47). Северянин сознательно снижает «высокое» и «сакральное» ядро младосимво-листской лирики, осваивая вместе с тем таким своеобразным способом символистский канон.
Как отмечает исследовательница, в произведениях поэта находят отзвук практически все духовные и стилистические практики Серебряного века - от культа Эго, Мечты, Красоты, Желания до эротики, гедонизма, урбанизма, мотива собственной гениальности и др. Однако наряду с пародийным прочтением, нельзя исключить и «серьезного» прочтения лирики Северянина (если рассматривать его вне широкого контекста русского модернизма), и тогда его стихотворения, особенно любовной тематики, могут восприниматься как балансирующие на грани трагедии и фарса.
Северянин вошел в литературу на рубеже 1910-х годов, так или иначе став наследником символизма, пережившего в 1910 г. свой кризис и клонившегося к закату, и проблема обретения собст-
венного голоса для него была напрямую связана с задачей преобразования символистской поэтики. Как показал О.А. Ханзен-Леве1, сами символисты начинают в этот период пародийно использовать свою прежнюю поэтику и философию, так что пародийная поэтика Северянина вполне вписывается в эту модель.
«В 1900-1910-е гг., - пишет Е. Кузнецова, - грань между новаторской литературой, литературой подражательной и просто пародийной была чрезвычайно тонка и подвижна. Слишком быстро менялись представления об искусстве и критерии художественности. Одно и то же эстетическое явление можно было отнести как к гениальным, так и к бездарным, пародию принять за искреннее излияние чувства, а в самом сокровенном увидеть пародию. Это было следствием сознательно расшатываемого языка русской классической поэзии, разрушать который начали еще старшие символисты, а футуристы продолжили эту тенденцию. В таком контексте возникновение в поэзии Северянина утрированных приемов лирики символизма вполне закономерно. Для вхождения в литературу на правах самостоятельной личности ему было необходимо преодолеть инерцию чрезвычайно сильного символистского канона (здесь и далее выделено автором. - Т. Ю.). Средством, которое избирает поэт, становится пародийная трансформация» (с. 49-50). Таким образом, пресловутая «вульгарность» Северянина, многочисленные переклички его произведений с поэзией символизма, связаны не только с учебой у предшественников, но и с «сознательной игрой с поэтическими темами, образами и масками его современников» (с. 50), что позволяет считать его одним из предтеч русского абсурдизма и постмодернизма.
Т.Г. Юрченко
2018.04.037. К.А. ЖУЛЬКОВА. «КОНАРМИЯ»: ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО В СИСТЕМЕ МИРОМОДЕЛИРОВАНИЯ И.Э. БАБЕЛЯ. (Обзор).
Ключевые слова: И.Э. Бабель; «Конармия»; время; пространство; игра; карнавал; балаган.
1 Ханзен-Леве О. А. К типологии возвышенного в русском символизме // Блоковский сборник. - Тарту, 1993. - Вып. 12. - С. 29-53.
