CC BY
58
Е.В. Кузнецова (Москва)
«ЦАРСТВЕННЫЙ ПАЯЦ»: МАСКИ «КОРОЛЯ» И «ШУТА» В ПОЭЗИИ И. СЕВЕРЯНИНА.
Статья первая
Аннотация. Целью статьи является анализ двух взаимосвязанных масок героя поэзии Северянина: «короля» и «шута». В процессе исследования выявляются их амбивалентность и генетическая связь с творчеством В. Брюсова, Ф. Сологуба, А. Блока, А. Белого. На примере работы поэта-эгофутуриста с макрообразами «короля» и «шута» проясняется механизм пародийной трансформации символистского наследия в поэзии постсимволизма, маркерами которого выступают такие приемы как утрирование, гиперболизация, доведение до абсурда, стилистическое смешение и др. Основным методом исследования является сравнительно-стилистический анализ текстов, в результате которого отмечены те сдвиги, которые претерпевает символистская традиция в поэтическом языке последующей эпохи.
Ключевые слова: И. Северянин; король; шут; символизм; постсимволизм; пародийная трансформация.
E. Kuznetsova (Moscow)
«The Royal Buffoon»: The Masks of "King" and "Jester" in the Works of I. Severyanin. Article I
Abstract. The purpose of this article is to analyze the following two interrelated character masks in Severyanin's poetry, those of the "king" and the "jester". In the research the author identifies their ambivalence and genetic connections with the works of V. Bryusov, F. Sologub, A. Blok, and A. Bely. The material of the egofuturistic poet's works with its macroimages of the "king" and the "jester" helps clarify the mechanism of parodic transformation of the symbolist heritage in the poetry of postsymbolism whose markers are such techniques as: exaggeration, hyperbole, reductio ad absurdum, stylistic mixing, etc. The main research method is the comparative stylistic analysis of the texts resulting in the manifestations of the shifts the symbolist tradition has undergone in the poetic language of the subsequent period.
Key words: I. Severyanin; the king; the jester; symbolism; post-symbolism, parodic transformation.
Герой поэзии Северянина в ряде ключевых его произведений предстает в масках «короля» и «шута», которые можно назвать также макрообразами его творчества доэмигрантского периода. К первой из вышеназванных масок относятся такие лексемы-синонимы, как «царь», «государь», «властитель», отчасти «эстет» и «гений» в значении «король в поэзии», «поэтический король», а также смежные микрообразы: «венец», «порфира», «скипетр», «престол», «свита». Ко второй - «паяц», «клоун», «скоморох», «лирик в дурацком колпаке».
Маски «короля» и «шута» оказываются в системе образов поэта взаимосвязаны и амбивалентны, они образуют антиномичную пару. Генезис данной антитезы уходит своими корнями в поэтическое творчество символистов, пронизанное мотивами театральности и маскарада (хотя и к символистам эта пара пришла из предшествующей литературной и культурной традиции). В.Н. Виноградова, анализируя стилистику поэта, пишет об общем для всех футуристов тяготении «к контрастам трагического и комического» и столкновению высокого и низкого1. Можно предположить, это приводило к актуализации в их творчестве масок «короля» и «шута», важных, например, для В. Маяковского.
М.М. Бахтин первым осмыслил взаимосвязь в культуре данных ролей и их функции в народно-праздничной системе образов: «В этой системе образов король есть шут. Его всенародно избирают, но затем всенародно же осмеивают, ругают и бьют, когда время его царствования пройдет... <.. .> Если шута первоначально обряжали королем, то теперь, когда его царство прошло, его переодевают, "травестируют" в шутовской наряд»2. Согласно выводам М.М. Бахтина, в фольклоре и в художественных произведениях, воспроизводящих карнавальный хронотоп или генетически с ним связанных, шут всегда одновременно король, пародирует его функции, выступая в его роли властителя, а король в любой момент может подвергнуться развенчанию и обернуться шутом. На наш взгляд, в художественных установках русского модернизма, нацеленного на стирание границ между жизнью и иными реальностями (праздничным временем, миром искусства, сценическим или культовым действом), можно обнаружить сходство с законами карнавала в бахтинской интерпретации.
Безусловно, вся эпоха модернизма в целом, с ее игровым началом, противопоставленным миметическому принципу классической литературы русского реализма, располагала Северянина к игре масками и амбивалентному перевоплощению то в короля, то в шута, как в поэзии, так и в жизни (сценический образ «гения», «короля поэтов»3). Шутовское и эпатажное поведение как модель публичного амплуа было достаточно популярно среди деятелей культуры русского Серебряного века. По мнению Л.А. Сафроновой, маскирование - общая идея Серебряного века, который стремился разрушить границу между искусством и жизнью, выстроить жизнь по законам искусства. Маске тогда отводилась роль идеального самовыражения человека, «продолжения лица»: «Проблема маски и лица в начале ХХ в. - это проблема лицедейства, маскарада в жизни каждого человека»4.
В поэзии В. Брюсова, Ф. Сологуба, А. Блока, А. Белого макрообразы «короля» и «шута» (Арлекина, паяца) также представлены достаточно широко5, именно через их поэзию эти образы, в том числе, заимствуются в поэтический арсенал футуристов. Маски «короля» и «шута» маркируют представления о человеческой личности и о поэте-творце, которые предстают раздвоенными между миром быта и бытия, высоким пафосом и приземляющей самоиронией. Соответственно, образ «короля» относится
к области представлений о высоком служении искусству и надежде на преображение с его помощью всего мира, а «шут» художественно воплощает жизненную неустроенность поэта, невостребованность его творчества обществом, нелепость и комичность его притязаний на высокую миссию.
Переклички между творчеством Северянина и поэтикой символистов, как старшего, так и младшего поколений, отмечали еще некоторые совре-менники6. Критик и литературовед К. Мочульский в статье 1921 г. также рассуждал об этих пересечениях и оценивал это явление в поэзии Северянина однозначно негативно, как характеризующую поэта неоригинальность, подражательность: «Так поэзия Северянина препарирует "изыски" символической школы, фабрикуя из них популярное издание "для всех". (Пора популярить изыски! - Мороженое из сирени). <...> В творчестве И. Северянина в искаженном и извращенном лике изживается культура русского символизма. <...> Солнечные дерзания и "соловьиные трели" Бальмонта, демоническая эротика Брюсова, эстетизм Белого, Гиппиус и Кузмина, поэзия города Блока - все это слилось во всеобъемлющей пошлости И. Северянина»7.
Перед исследователем творчества поэта встает проблема беспристрастной оценки того, в каких же связях находится его поэзия с наследием символизма. Этот вопрос на примере анализа перекличек между творчеством поэта-эгофутуриста, с одной стороны, и поэзией Ф. Сологуба, В. Брюсова, К. Бальмонта, с другой, был поставлен, например, в диссертации и ряде статей С.А. Викторовой8. Но решается он без учета того «сдвига», который совершается в поэтике постсимволизма по отношению к символизму, причем у футуристов гораздо ощутимее, чем, например, у акмеистов9. В работах С.А. Викторовой Северянин предстает как продолжатель начинаний символизма, интерпретирующий их топосы, развивающий мотивы и темы, тогда как, на наш взгляд, необходимо говорить о трансформации им особым способом символистского наследия.
Пародийный механизм этой трансформации был почувствован еще современниками поэта. Можно привести проницательное суждение Н. Гумилева о первых сборниках начинающего поэта, перекликающееся с тезисом Ю. Тынянова о существовании особых, «некомических пародий», которые могут быть приняты за «серьезные» и даже лирические произведения: «Пусть за всеми "новаторским" мнениями Игоря Северянина слышен твердый голос Козьмы Пруткова, но ведь для людей газеты и Козьма Прутков нисколько не комичен, недаром кто-то из них принял всерьез "Вампуку"»10. Зинаида Гиппиус весьма язвительно, но в чем-то точно, описала взаимоотношения Игоря Северянина и Валерия Брюсова в своих воспоминаниях: «Брюсовская обезьяна народилась в виде И. Се-верянина»11. Отринув оценочный характер данного суждения, отметим, что З. Гиппиус не называет молодого поэта эпигоном или подражателем, а подбирает сравнение, в котором содержится значение трансформации, искаженного отражения. «Пародистом Бальмонта» именует Северянина М. Горький12. Вероятно, современники видели основания для подобных
Новый филологический вестник. 2017. №4(43). --
оценок в его творчестве.
Некоторые исследователи футуризма заметили, что образы и мотивы Северянина, как бы много общего с символистскими они ни имели, не представляют собой подражаний, стилизаций или развития тех же тем и топосов, а отличаются пародийной окраской. По мнению В.Н. Альфонсо-ва, например, красочные фантазии Северянина о Миррэлии, стране Мечты, нельзя воспринимать всерьез, как подобные же иллюзии Ф. Сологуба или А. Белого: «Греза, мечта получают свойство пародийности (курсив мой - Е.К.), игра ведется не только с читателем, но и с самим собой»13. Вопросом о пародийности северянинской поэтики задается и О.Б. Кушли-на в статье, предваряющей подборку пародий на самого поэта14. Ценным для нашего подхода является также замечание Л. Куклина: «Игорь Северянин - первый из русских поэтов, сознательно и надолго одевший эстрадную маску»15. В.Н. Терехина и Н.И. Шубникова-Гусева отмечают: «Поэтическое преобразование реального мира в "Миррэлию" нивелировало ценности окружающего, поэтому в поэзии Северянина появляется ирония, травестирование символистских образов (курсив мой - Е.К.) <...> Мир-рэлия становится больше похожа на планету Иронию»16. Причем иронизирование оказывается направлено как на окружающую действительность, так и образы символистов.
На наш взгляд, В.Н. Альфонсов, О.Б. Кушлина, В.Н. Терехина и Н.И. Шубникова-Гусева высказали очень точные наблюдения, но они все еще требуют доказательств с помощью сравнительно-сопоставительного и стилистического анализа конкретных текстов. Важной для нас является и теория Ю. Тынянова о существовании «некомических», скрытых, завуалированных пародий, т.е. текстов, не несущих элементов прямого комизма, но при этом все же двуплановых и направленных на некий текст или стиль17. В данной статье мы хотели бы коснуться только двух образов-масок - «короля» и «шута», генетически связанных с карнавальными истоками пародии, и на их примере продемонстрировать пародийную тенденцию в творчестве И. Северянина доэмигрантского периода.
Если у В. Брюсова образ «поэта-короля» создается, в том числе, за счет рассуждений о природе творчества и своем лирическом даре, то у его пародийного двойника Северянина, каким его считала З. Гиппиус, самопровозглашение и самовосхваление доводится до абсурда, например, в программном стихотворении «Эпилог»18:
Я, гений Игорь Северянин, Своей победой упоен: Я повсеградно оэкранен! Я повсесердно утвержден!
От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел. Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол! <.. .>
Схожу насмешливо с престола
И, ныне светлый пилигрим, Иду в застенчивые долы, Презрев ошеломленный Рим19...
Перед нами не просто самоутверждение поэта или поза, гиперболизирующая некоторые заявления и притязания поэтов-символистов на исключительность или на собственную гениальность (помимо В. Брюсова, в этой связи нужно упомянуть еще К. Бальмонта). В приведенном тексте множество аллюзий на стихотворения старших современников Северянина, в которых, так или иначе, отразился образ «царя», «короля», «властелина». Но обращает на себя внимание характерный жест, собственно и ставший темой стихотворения, - демонстративный отказ от власти: «Схожу насмешливо с престола». По мнению Н.В. Мокиной, такой жест был яркой чертой поэтики В. Брюсова: «Однако высшим воплощением этой "жажды всевластия", которую разделяют с поэтом и все его персонажи, становится не увенчание царским венцом, а отказ от него»20. Наиболее интересным представляется брюсовское «Возвращение», написанное в манере, странно напоминающей северянинскую, хотя в 1900 г. последний еще никаких стихотворений не писал:
Я убежал от пышных брашен, От плясок сладострастных дев, Туда, где мир уныл и страшен; Там жил, прельщения презрев.
Бродил, свободный, одичалый, Таился в норах давней мглы; Меня приветствовали скалы, Со мной соседили орлы.<.. .>
И много зим я был в пустыне, Покорно преданный Мечте... Но был мне глас. И снова ныне Я - в шуме слов, я - в суете.
Надел я прежнюю порфиру, Умастил мирром волоса. Едва предстал я, гордый, пиру, «Ты царь!» - решили голоса21...
Целый ряд слов из старославянского и церковно-религиозного лексикона («брашно», «дева», «прельщение», «глас», «порфира», «мирро») со-
седствует с просторечиями («волоса»), неологизмами («соседили») или прозаизмами («норы»). Достаточно прозрачно в тексте проводится подспудное сравнение лирического героя с Христом (мотив «гласа в пустыне», например). В. Брюсов создает эффект стилистического смешения, в котором позже критики обвиняли Северянина. Некоторые строки В. Брю-сова даже вызывают улыбку, хотя могут навлечь и обвинение в безвкусице: «Умастил мирром волоса».
На наш взгляд, «Эпилог» Северянина следует рассматривать не как подражание, а как «двусмысленный текст», имплицитно содержащий пародийную интенцию, направленную на соответствующие произведения В. Брюсова, в том числе на стихотворение «Возвращение» с мотивом отрекающегося короля. Второе и третье четверостишия «Эпилога» обращаются также к образу Христа, исцелявшего слепых, призывавшего идти за ним зрячих и преданного Иудой: «Среди друзей я зрел Иуду.». Как мы видим, то, что у В. Брюсова не названо и подразумевается, высказывается Северяниным предельно откровенно, как и писала З. Гиппиус в своих воспоминаниях.
Одно из следующих четверостиший анализируемого произведения заканчивается топонимом «Рим», набранным курсивом и стоящим в сильной ударной позиции. Курсив в поэтической речи в то время означал реминисценцию, ссылку на «чужое слово». Не закодирована ли в этих строках Северянина аллюзия на стихотворение Ф. Сологуба «Нерон сказал богам державным...», первое четверостишие которого заканчивается такой же лексемой: «Нерон сказал богам державным: / "Мы торжествуем и царим!" / И под ярмом его бесславным / Клонился долго гордый Рим»22.
Совпадает и размер обоих стихотворений - четырехстопный ямб, мелодика текстов также идентична. Таким образом, Северянин, возможно, использует скрытое сравнение своего героя с Нероном, тогда отречение его от поэтического престола сопоставляется по ошеломляющему эффекту с никогда не происходившем на самом деле отречением античного тирана.
Излюбленным приемом поэта является гиперболизация образов, утрированная категоричность во всех заявлениях, что также свидетельствует в пользу пародийности, лежащей в основании его поэтического метода. Приведем высказывание В.И. Новикова: «Все, что делает пародист, — это преувеличение. Он преувеличивает, когда заменяет поэтическую лексику прозаической или прозаическую поэтической, когда переносит приемы пародируемого автора на другой, контрастирующий материал, <...> когда буквально "цитирует" пародируемый текст, иронически его переосмысляя (курсив мой - Е.К.), когда доводит авторские излюбленные приемы до абсурда, заменяя смелые (или претендующие на смелость) образы и выражения явной бессмыслицей»23.
«Прощальная поэза» 1912 г. с подзаголовком «Ответ Валерию Брю-сову на его послание» снова обыгрывает королевские регалии, титулы и прочие атрибуты высшей власти, которыми пестрят послания А. Белого тому же В. Брюсову, например, «сюита» «Брюсов» 1904 г. или стихотворе-
ние «Туманы, пропасти и гроты.» 1909 г. И снова Северянин вызывающе прямолинеен в своем произведении:
Я так устал от льстивой свиты И от мучительных похвал... Мне скучен королевский титул, Которым Бог меня венчал.
Вокруг талантливые трусы И обнаглевшая бездарь... И только Вы, Валерий Брюсов, Как некий равный государь...
Не ученик и не учитель, Над чернью властвовать устав, Иду в природу, как в обитель, Петь свой осмеянный устав24.
Поэт категорично именует всех своих современников-литераторов «талантливыми трусами» и «обнаглевшей бездарью», делая исключение лишь для адресата послания. И в «Эпилоге» и в «Прощальной поэзе» ироническая игра заключена уже в самих названиях: поэт декларирует отказ от «надоевшей» поэтической славы, когда она на деле в 1909 г. так желанна, еще не вполне завоевана, и уходить с поэтического Олимпа он вовсе не собирается. При этом Северянин снова заимствует мотив отречения, отказа от королевской власти, столь свойственный В. Брюсову, обставляя его аллюзиями на отречения подлинных монархов, которые зачастую были связаны с угрозой ухода в монастырь: «Иду в природу, как в обитель».
Но эмоциональная тональность стихотворения эгофутуриста иная, нежели в произведениях В. Брюсова. Стихия иронии царит в его строках, а скрытый трагизм, мучительные сомнения в своем предназначении, которые проникают в тексты символистов с образом «поэта-короля», изгнаны из стихов Северянина с этой же маской. Игра с традицией проявляется в коллажности его поэтики, соединении мотивов романтизма (отверженность, изгнанничество) и декадентства (уход в природу, в царство Мечты).
Стихотворение «Поэза королеве» 1915 г. можно прочесть как пародийную вариацию на схожие символистские мотивы: образ «поэта-короля», стоящего над людьми, «на горах», по выражению А. Белого, мифотворчество символистов и их притязания на пророческую миссию:
Моя ль душа - душа не короля?
В ней в бурю, - колыханье корабля. <.>
Тенденциозной узости идей,
Столь свойственной натуре всех людей,
Не признаю, надменно их призрев, В поэзии своей ни прав, ни лев.
Одно есть убежденье у меня: Не ведать убеждений. Не кляня, Благословлять убожество - затем, Дабы изъять его навек из тем.
Я не люблю людей, но я им рад, Когда они мне рады - вот мой взгляд. Не верю им и гордо, свысока, Смотрю на них, к тому ж издалека.<.. .>
А стоит мне сильнее захотеть, -И будут люди вечно жить и петь, Забыв про смерть, страдание и боль: Ведь я поэт - всех королей король!25
Этот текст — характерный пример «двусмысленной» поэзии автора «Громокипящего кубка». С одной стороны, перед нами опять самопровозглашение себя поэтическим королем, а с другой стороны, в лексическую ткань текста тонко вплетены намеки на подлинную сущность творчества Северянина, его настоящих эстетических установок. В своих стихах, утрируя, доводя до абсурда поэтические образы, уже утратившие свою новизну, он как бы «благословляет убожество», «дабы изъять его навек из тем», т.е. для того, чтобы омертвевшие формы искусства, ставшие клише, заменились новыми.
Художественная экспрессия текста достигается за счет иронической игры поэта с таким литературным жанром, как афоризм, ставшим популярным на рубеже веков благодаря остроумным и парадоксальным высказываниям Оскара Уайльда (книгу с афоризмами О. Уайльда подарила в 1913 г. поэту Ан. Чеботаревская)26. Северянин нанизывает целую цепочку зарифмованных, пародийно-парадоксальных афоризмов: «Тенденциозной узости идей, столь свойственной натуре всех людей, не признаю», «Одно есть убежденье у меня: не ведать убеждений», «Я не люблю людей, но я им рад, когда они мне рады»27. О том, что поэт в этом тексте использует поэтику афористических высказываний О. Уайльда, свидетельствует чуть более позднее стихотворение «Афоризмы Уайльда». В нем из всего литературного наследия писателя, который, безусловно, был кумиром целого поколения 1900-х гг., Северянин упоминает лишь афоризмы. Отметим, что в своих публичных выступлениях поэт обращается к образу Уайльда-денди, о чем оставили воспоминания многие современники28.
Поэтика этого и многих других произведений поэта строится на причудливом смешении устойчивых поэтических лексем, «расхожих» фраз, философских клише, жаргонизмов, экзотизмов, газетизмов, «галантерейного» языка, оксюморонов и пр.29 Столь разработанный арсенал средств
художественной выразительности свидетельствует о повышенном внимании Северянина к форме своих произведений. А это, в свою очередь, может быть связано не только с установкой на футуристичность, а еще и с пародийностью. По мнению В.Я. Проппа, имитация «внешних признаков любого жизненного явления (манер человека, приемов искусства и пр.), чем совершенно затмевается или отрицается внутренний смысл того, что подвергается пародированию», а также перенесение внимания с того, что сказано, на то, как это сказано, т.е. с содержания на форму, являются отличительными признаками именно пародийного текста30. Северянин, с одной стороны, отчасти имитирует приемы и топику символистов, с другой стороны, он смещает акценты, создавая характерную для авангарда поэтику «сдвига», и в его случае этот «сдвиг» состоит в снижении и профанации высоких образов символизма. Установка на травестирование приводит к закономерному возникновению образа «шута».
Исследование выполнено в ИМЛИ РАН за счет гранта Российского научного фонда (проект № 14-18-02709).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Виноградова В.Н. Игорь Северянин // Очерки истории языка русской поэзии: опыт описания идеостилей. М., 1995. С. 100.
2 Бахтин М.М. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990. С. 220.
3 Шаповалов М.А. Король поэтов И. Северянин: страницы жизни и творчества (1887-1941). М., 1997.
4 Сафронова Л.А. Маска как прием затрудненной идентификации // Культура сквозь призму идентичности. М., 2006. С. 353.
5 Обухова-Зелиньская И.В. Персонажи commedia deИ'arte в культуре русского модернизма (живопись-театр-периодика) // «Вечные» сюжеты и образы в литературе и искусстве русского модернизма. М., 2015. С. 314-330; Наседкина Е.В. «Одержимый или пророк»: трансформация образов Арлекина, безумца, Христа и шута в творчестве и прижизненной иконографии Андрея Белого // «Вечные» сюжеты и образы в литературе и искусстве русского модернизма. М., 2015. С. 356372.
6 Чуковский К. Футуристы // Игорь Северянин. Царственный паяц. Автобио-рафические материалы. Письма. Критика. СПб., 2005. С. 454-455; Садовской Б.А. Озимь: статьи о русской поэзии. К. Бальмонт. А. Блок. В. Брюсов. И. Северянин. Футуристы. Петроград, 1915.
7 Мочульский К. Игорь Северянин. Менестрель. Новейшие поэзы // Игорь Северянин. Царственный паяц. Автобиографические материалы. Письма. Критика. СПб., 2005. С. 547.
8 Викторова С.А. Игорь Северянин и поэзия Серебряного века (творческие связи и взаимовлияния): дис. ... к. филол. н.: 10.01.01. Ярославль, 2002; Викторова С.А. Поэтический диалог Игоря Северянина и Федора Сологуба // Ярославский педагогический вестник. 2006. № 1. С. 17-18.
9 Богомолов Н.А. Постсимволизм (общие замечания) // Русская литература
рубежа веков (1890 - начало 1920-х годов): в 2 кн. Кн. 2. М., 2001. C. 381-391; Клинг О.А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов. Проблемы поэтики. М., 2010.
10 Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 171.
11 Гиппиус З. Живые лица. М., 2002. С. 63.
12 Горький М. Из писем // Игорь Северянин глазами современников. СПб., 2009. С. 53.
13 Альфонсов В.Н. Поэзия русского футуризма // Русская литература ХХ века. Школы, направления, методы творческой работы. СПб., 2002. С. 84.
14 Кушлина О.Б. Уж не пародия ли он? // Русская литература ХХ века в зеркале пародии. М., 1993. С. 117-118.
15 Куклин Л.В. Заглянем за маску // Северянин И. Лирика. Л., 1991. С. 12.
16 Терехина В.Н., Шубникова-Гусева Н.И. «За струнной изгородью лиры.»: научная биография Игоря Северянина. М., 2015. С. 312.
17 Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 198-226; Тынянов Ю.Н. О пародии // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 284-310.
18 Шаповалов М.А. Северянин и Брюсов // Северный вестник. 1987. № 6. С. 105-110).
19 Северянин И. Полное собрание сочинений: в 1 т. М., 2014. С. 106.
20 Мокина Н.В. Архетипическое и эпохальное в образе лирического героя в творчестве поэтов Серебряного века. Саратов, 2003. С. 31.
21 Брюсов В. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М., 1955. С. 64.
22 Сологуб Ф. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 7 (дополнительный). М., б.г. С. 482.
23 Новиков В.И. Книга о пародии. М., 1989. С. 69-70.
24 Северянин И. Полное собрание сочинений: в 1 т. М., 2014. С. 105.
25 Северянин И. Полное собрание сочинений: в 1 т. М., 2014. С. 463.
26 Терехина В.Н., Шубникова-Гусева Н.И. «За струнной изгородью лиры.»: научная биография Игоря Северянина. М., 2015. С. 9.
27 Северянин И. Полное собрание сочинений: в 1 т. М., 2014. С. 463.
28 Терехина В.Н., Шубникова-Гусева Н.И. За струнной изгородью лиры.»: научная биография Игоря Северянина. М., 2015; Игорь Северянин глазами современников. СПб., 2009.
29 Виноградова В.Н. Игорь Северянин // Очерки истории языка русской поэзии: опыт описания идеостилей. М., 1995. С. 100-131.
30 Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре. М., 2005. С. 72.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Viktorova S. A. Poeticheskiy dialog Igorya Severyanina i Fedora Sologuba [The Poetic Dialog between Igor Severyanin and Fedor Sologub]. Yaroslavskiy peda-gogicheskiy vestnik. 2006. no. 1, pp. 17-18.
2. Shapovalov M. A. Severyanin i Bryusov [Severyanin and Bryusov]. Severnyiy vestnik. 1987. no 6, pp. 105-110.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Vinogradova V.N. Igor' Severyanin [Igor Severyanin]. Ocherki istorii yazyka russkoy poezii: opyt opisaniya ideostiley [The Essays on the History of the Russian Poetry Language: The Experience of the Ideostyle Description]. Moscow, 1995, p. 100. (In Russian).
4. Safronova L.A. Maska kak priem zatrudnennoy identifikatsii [The Mask as a Technique of a Complicated Identification]. Kultura skvozprizmu identichnosti [Culture in the Light of Identity]. Moscow, 2006, p. 353. (In Russian).
5. Obukhova-Zelin'skaya I.V. Personazhi commedia dell'arte v kul'ture russkogo modernizma (zhivopis'-teatr-periodika) [The Dell'arte Comedy Characters in the Culture of Russian Modernism (Painting-Theatre-Periodicals]. "Vechnye" syuzhety i obra-zy v literature i iskusstve russkogo modernizma [The "Eternal" Plots and Images in the Literature and Art of Russian Modernism]. Moscow, 2015, pp. 314-330. (In Russian).
6. Nasedkina E.V. "Oderzhimyy ili prorok": transformatsiya obrazov Arlekina, bezumtsa, Khrista i shuta v tvorchestve i prizhiznennoy ikonografii Andreya Belogo ["The One Possessed or the Prophet": The Transformation of Images of the Harlequin, the Madman, Christ and the Jester in the Works and Lifetime Iconography of Andrei Bely]. "Vechnye" syuzhety i obrazy v literature i iskusstve russkogo modernizma [The "Eternal" Plots and Images in the Literature and Art of Russian Modernism]. Moscow, 2015, pp. 356-372. (In Russian).
7. Chukovskiy K. Futuristy [The Futurists]. Igor Severyanin. Tsarstvennyiypayats. Avtobioraficheskie materialyi. Pis'ma. Kritika [Igor Severyanin. The Royal Buffoon. The Autobiographical Materials. Letters. Criticism]. Saint-Petersburg, 2005, pp. 454455. (In Russian).
8. Mochulskiy K. Igor Severyanin. Menestrel. Noveyshie poezy [Igor Severyanin. The Menestrel. The Latest Poems]. Igor Severyanin. Tsarstvennyypayats. Avtobiogra-ficheskie materialy. Pis'ma. Kritika [Igor Severyanin. The Royal Buffoon. The Autobiographical Materials. Letters. Criticism]. Saint-Petersburg, 2005, p. 547. (In Russian).
9. Bogomolov N.A. Postsimvolizm (obschie zamechaniya) [Postsymbolism (General Notes)]. Russkaya literatura rubezha vekov (1890 - nachalo 1920-kh godov [The Russian Literature at the Turn of the Centuries (1890s - Early 1920s,)]: in 2 vols. Vol. 2. Moscow, 2001, pp. 381-391. (In Russian)
10. Al'fonsov V.N. Poeziya russkogo futurizma [The Poetry of Russian Futurism]. Russkaya literatura 20 veka. Shkoly, napravleniya, metody tvorcheskoy raboty [The Russian Literature of the 20th Century. Schools, Trends, Methods of Creative Work]. Saint-Petersburg, 2002, p. 84. (In Russian).
11. Kushlina O.B. Uzh ne parodiya li on? [Isn't He a Parody?]. Russkaya literatura 20 veka v zerkale parodii [The Russian Literature of the 20th Century in the Mirror of Parody]. Moscow, 1993, pp. 117-118. (In Russian).
12. Kuklin L.V. Zaglyanem za masku [Let's Look Behind the Mask]. Severyanin I. Lirika [Lyric]. Leningrad, 1991, p. 12. (In Russian).
13. Tynyanov Yu.N. Dostoevskiy i Gogol (k teorii parodii) [Dostoevskiy and Gogol (To the Theory of Parody)]. Tynyanov Yu. N. Poetika. Istoriya literaturyi. Kino [Tyinya-nov Yu. N. Poetics. History of literarure. Cinema]. Moscow, 1977. pp. 198-226.
14. Tynyanov Yu.N. O parodii [About Parody]. Tynyanov Yu.N. Poetika. Istoriya literatury. Kino [Poetics. History of Literature. Cinema]. Moscow, 1977, pp. 284-310.
(In Russian).
(Monographs)
15. Bakhtin M.M. Fransua Rable i narodnaya kul'tura srednevekov'ya i Renes-sansa [François Rabelais and the Folk Culture of the Middle Ages and Renaissance]. Moscow, 1990, p. 220. (In Russian).
16. Shapovalov M.A. Korol'poetov I. Severyanin: stranitsy zhizni i tvorchestva (1887-1941) [I. Severyanin, The King of Poets: the Pages of Life and Work]. Moscow, 1997. (In Russian).
17. Sadovskoy B.A. Ozim': stat'i o russkoy poezii. K. Bal'mont. A. Blok. V. Bry-usov. I. Severyanin. Futuristy [Winter Crops. Articles about Russian Poetry. K. Bal-mont. A. Blok. V. Bryusov. I. Severyanin. Futurists]. Petrograd, 1915. (In Russian).
18. Kling O.A. Vliyanie simvolizma napostsimvolistskuyupoeziyu v Rossii 1910-kh godov. Problemypoetiki [The Influence of Symbolism on Postsymbolist Poetics in Russia in the 1910s. The Issues of Poetics]. Moscow, 2010. (In Russian).
19. Terekhina V.N., Shubnikova-Guseva N.I. "Za strunnoy izgorod'yu liry...": nauchnaya biografiya Igorya Severyanina ["Behind of the String Fence of the Lyre.": The Scientific Biography of Igor Severyanin]. Moscow, 2015, p. 312. (In Russian).
20. Mokina N.V. Arkhetipicheskoe i epokhal'noe v obraze liricheskogo geroya v tvorchestve poetov Serebryanogo veka [The Archetypal and the Epochal in the Works of Poets of the Silver Age]. Saratov, 2003, p. 31. (In Russian).
21. Novikov V. I. Kniga o parodii [The Book about Parody]. Moscow, 1989, pp. 69-70. (In Russian).
22. Terekhina V.N., Shubnikova-Guseva N.I. "Za strunnoy izgorod'yu liry.": nauchnaya biografiya Igorya Severyanina ["Behind of the String Fence of the Lyre.": The Scientific Biography of Igor Severyanin]. Moscow, 2015, p. 9. (In Russian).
23. Terekhina V.N., Shubnikova-Guseva N.I. "Za strunnoy izgorod'yu liry.": nauchnaya biografiya Igorya Severyanina ["Behind of the String Fence of the Lyre.": The Scientific Biography of Igor Severyanin]. Moscow, 2015. (In Russian).
24. Propp V.Ya. Problemy komizma i smekha. Ritualnyy smekh v fol'klore [The Problems of Comicalness and Laughter. The Ritual Laughter in Folklore]. Moscow, 2005, p. 72. (In Russian).
Екатерина Валентиновна Кузнецова - аспирант Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Научные интересы: творчество И. Северянина, русская литература рубежа XIX-XX вв., память культуры, «вечные» сюжеты и образы в литературе русского модернизма, поэтика пародии.
E-mail: [email protected]
Ekaterina Kuznetsovа - Post-graduate student at the Gorky Institute of World Literature, The Russian Academy of Sciences.
Research interests: the work of Igor Severyanin, Russian literature at the turn of 19th - 20th centuries, cultural memory, "etenal plots" and images in Russian Modernist literature, poetics of parody.
E-mail: [email protected]
