CC BY
36
Использовавший различные формы и жанры Оруэлл представлен в исследовании А. Уолоха как смелый необычный писатель и центральная фигура в литературе и политической мысли ХХ в.
Т.Н. Красавченко
2017.04.031. ПЕЛЛОУ К.К. ТЕМА ДВОЙНИЧЕСТВА В «ДУБ-ЛИНЦАХ» ДЖОЙСА.
PELLOW C.K. Joyce's doubling // Renascence: Essays on values in literature. -Milwaukee, 2016. - Vol. 68, N l. - P. 27-48.
Ключевые слова: дублирование; арфа; зеркальность; кодирование; двойник; возвращающие знаки; отражение.
Известно, что когда Джеймс Джойс (1882-1941) создавал книгу рассказов «Дублинцы» (1914), он собирался таким образом написать «главу в нравственной истории своей страны»1. По его мнению, произведение должно было послужить определенной моральной цели, способствовать исцелению пороков современного писателю ирландского общества. При этом Джойсу было важно, чтобы в его рассказах отсутствовало какое-либо авторское назидание, вторжение «я» повествователя, которому, как он считал, следует быть «невидимым» и «безразличным»2. Автор «Дублинцев» частично разрешил данную дилемму с помощью преобладающего в произведении приема удвоения, рассмотрению которого посвящена реферируемая статья Кеннета Пеллоу, американского профессора английского отделения университета Колорадо. К. Пеллоу определяет этот прием как постоянное повторение типов характеров персонажей, отдельных фраз и речевых маннеризмов, мелких деталей, а также визуальных образов. Автор статьи ставит целью рассмотреть различные подобные пары в «Дублинцах», подчеркнув их тематическое значение для всей книги.
В качестве начальной иллюстрации К. Пеллоу отсылает читателя к нескольким рассказам, предлагая выявить на их основе некую «модель» джойсовского «дублирования». Так, в первом из них идет речь о священнике, разбитом параличом; в рассказе «Милосердие», который был изначально задуман как последний в книге,
1 Joyce J. Dubliners / Ed. by Scholes R., Walton Litz A. - N.Y., 1969. - P. 269.
2
Joyce J. A portrait of the artist as a young man / Ed. by Anderson Ch.G. -N.Y., 1964. - P. 215.
священник с трудом пробирается к своей кафедре. Каждый из этих персонажей страдает от «нефизического паралича», один - от психологического, другой - от идеологического. В рассказе «После гонок» перед читателем предстает сын мясника Джимми Дойл, который делает все возможное, чтобы растратить семейное имущество; двумя рассказами позже, в «Пансионе», изображена дочь мясника миссис Муни, старающаяся материально обеспечить семью. Помимо этих двух рассказов ни один мясник больше в книге не упоминается. Подобным образом арфы упоминаются только дважды во всем тексте «Дублинцев» (при этом К. Пеллоу подчеркивает, что это книга об Ирландии, для которой данный музыкальный инструмент является одним из главных культурно-национальных символов). В рассказах «Аравия» и «Два рыцаря» обе арфы употребляются как олицетворения в причудливом эротическом контексте.
Следующие друг за другом произведения «Облачко» и «Личины» в качестве протагонистов имеют писцов, которые в финале обоих рассказов ведут себя сходным образом в сходных ситуациях. К. Пеллоу вновь акцентирует внимание на том, что больше в книге не встречаются персонажи данной профессии. Наконец, только две женщины (рассказы «Эвелин» и «Два рыцаря»), каждая из которых по-своему эксплуатируется мужчиной, носят предметы из черной кожи - кошелек и пояс соответственно.
Свои основные рассуждения автор статьи предваряет введением в контекст критической интерпретации истории «Дублинцев». Так, он упоминает Бернарда Бенстока, который стал инициатором предложенного в данном эссе типа прочтения джойсовского текста, исследуя «зеркальные техники» в книге рассказов1. Б. Бенсток писал о том, как «зеркальность» способствует единству повествования. Спустя десятилетие джойсовские повторы исследовал в своей работе Зак Боуэн2. В настоящем эссе, как пишет далее К. Пеллоу, продолжая развивать ту же тему «зеркальности», рассматриваются не упоминавшиеся ранее (в вышеупомянутых монографиях) случаи двойничества и дается их анализ, сопровождаемый определенными моральными выводами.
1 Benstock B. The gnomonics of Dubliners // Modern fiction studies. - Baltimore, 1988. - Vol. 34, N 4. - P. 519-539.
2
Bowen Z. Dubliners and the accretion principle // A collideorscape of Joyce: Festschrift for Fritz Senn / Ed. by Frehner R., Zeller U. - Dublin, 1998. - P. 68-82.
Многие двойники в этих историях действительно помогают объединить книгу, но это не единственная и отнюдь не самая важная их функция. Практически каждое повторение типа персонажа, особенностей речи, визуальных образов может вызвать в читателе воспоминание о предшествующем примере и неизбежно привести к сравнению или противопоставлению данного и предыдущего случаев. Эти аналогии, в свою очередь, подспудно приводят читателя к моральным заключениям, даже к суждениям, где конкретный персонаж предстает в большей или меньшей степени «виновным», чем тот, с которым он ассоциируется. В связи с этим К. Пеллоу обращается к теории и терминологии исследователей памяти, мнемо-логов, 1960-х годов. Они ввели понятие «принципа специфического кодирования» (the «encoding specificity principle»), под которым понимали особый способ кодирования того или иного события, определяющий «возвращающие знаки», или аллюзии («retrieval cues»), позволяющие человеку вспомнить это событие. При этом процесс подобного кодирования последовательно усиливается с помощью визуальных аллюзий («visual cues»).
Главная функция джойсовского удвоения, по К. Пеллоу, состоит именно в том, что повторы представляют собой такие «возвращающие знаки»: писатель помогает читателю в процессе «заливки» («priming») новых образов посредством визуальных аллюзий и речевых маннеризмов. Вследствие этого читатель неосознанно вспоминает другой похожий образ (характер, речь, жест и т. д.) и иногда выносит соответствующее моральное суждение, что, как правило, достигается при помощи сравнения и противопоставления.
Анализируя основные «двойники» в «Дублинцах», К. Пеллоу отмечает, что они встречаются повсеместно в книге. Автору статьи кажется логичным начать с первого и последнего (в оригинальной версии Джойса) рассказов - «Сестры» и «Милость божия». В «Сестрах», по мнению американского критика, читатель знакомится с типами персонажей и темами, которые вновь и вновь будут возникать на страницах «Дублинцев»: в Коттере К. Пеллоу видит прекрасный пример несостоявшегося наставника, в Флинне - несостоявшегося священника, и они неразрывно связаны друг с другом при помощи вербальных и визуальных «знаков». Ни один из героев не преуспел в роли, которую он для себя выбрал. Неудача Коттера
оценивается как более явная. Типология такого рода, согласно К. Пеллоу, ожидает читателя в последующих рассказах: несостоявшиеся родственники; неэффективные религиозные влияния, терпящие неудачу разнообразные советчики, и в еще большей степени неверности и предательства. «Милость божия», находившаяся в первоначальной задумке Джойса в финале «Дублинцев», продолжает развивать темы первого рассказа и связана с ним серией «дублирований». Кернан и Флинн оба «падшие», однако первого церковь принимает, а второго - нет. Собрание вокруг больного Кернана в центральном эпизоде «Милости божией» можно сопоставить с эпизодом оплакивания в «Сестрах»: по ряду схожих деталей в описании обстановки данных сцен выясняется, что дядя Джек и Старый Коттер являются двойниками. Кроме того, священник становится фокусом каждой из двух историй, в то время как в остальных рассказах данный тип персонажа не занимает центральное место, но кратко упоминается.
К. Пеллоу продолжает анализ параллелей в «Милости божи-ей» с другими произведениями сборника, среди которых наиболее ярким для сопоставления ему представляется рассказ «В день плюща». Политические агитаторы в нем представляются автору статьи такими же несобранными и неумелыми, как и делегация в комнате Кернана. Обе группы собираются у огня, внутри обеих групп противоборство усиливается за счет алкоголя, члены каждой самоуверенны, но при этом совершенно непроницательны. В обоих рассказах звучит фраза «человек мира» и появляется образ пепла. Более важными для К. Пеллоу, однако, являются визуальные мотивы, тесно связывающие эти два рассказа не только между собой, но и с «Сестрами». В каждом из трех рассказов персонажи (все они мужского пола) сидят у огня и занимаются морализаторством. В двух из этих историй они курят, в двух они пьют портер, в двух главный персонаж всегда обозначен прилагательным «старый», во всех трех присутствует некий Джек. И поскольку они связаны подобными (в большинстве своем, зрительными) «напоминаниями», рассказы обладают также и тематической связью: эпизоды лицемерия и предательства присутствуют в них в изобилии, добавляя интенсивности остальным общим для них темам и мотивам. В «Милости божией» явное лицемерие можно отметить в характере миссис Кернан и ее отношении к алкоголю: она принимает на себя
роль оскорбленной супруги, когда ее мужа приносят пьяного домой, однако буквально минуту спустя угощает его друзей портером. Собравшиеся «реформаторы» не менее лицемерны: они приветствуют принесенный портер, их разговор оживляется еще больше, когда мистер Фогарти приходит с «особым виски». Эти «вступительные» случаи лицемерия готовят читателя к еще одному, более значимому, которым заканчивается рассказ, когда святой отец оказывается «человеком мира». Похожие эпизоды лицемерия на алкогольной почве возникают и в рассказе «В день плюща». Три рассказа объединены еще и более глобальной для «Дублинцев» темой - паралича, в трех его аспектах - буквальном, т.е. физическом («Сестры»), духовном («Милость божия»), идеологическом («В день плюща»).
Еще один тип паралича, характерный для джойсовского Дублина, К. Пеллоу выделяет в рассказе «Эвелин», в котором героиня, давшая ему название, становится обездвиженной психологически. Образ Эвелин Хилл во многом подготовлен предыдущим рассказом «Аравия», связями двух рассказов, основанными на приеме удвоения. Примечательно, что эти две истории расположены как бы на стыке возрастов («Аравия» - последний из «детских» рассказов Джойса, «Эвелин» - первый из «юношеских»). Оба рассказа открываются картинами уличных вечерних видов, которые наблюдают главные герои. Как мальчика из «Аравии», так и Эвелин терзают сомнения, неспособность сделать выбор, их окутывают заблуждения, с которыми, однако, один из героев предпочитает все же расстаться. Поднимается проблема родительского насилия, только в этих двух рассказах звучат слова «долг» и «тоска», которые становятся ключевыми в финале «Эвелин».
К. Пеллоу видит в Эвелин Хилл «модель» парализованности, из-за чего ее историю можно рассматривать в качестве фона практически для любого из рассказов джойсовского сборника. Он приводит в пример «Личины» и «Облачко». В первом читателю не может не броситься в глаза сходство Эвелин с молодым Томом Фаррингтоном: оба боятся отцовского гнева, и отцы обоих действительно представляются опасными в однотипных условиях. Эвелин также можно сравнить с героем «Облачка» - Маленьким Чэнд-лером: оба жаждут признания и уважения, но каждый оказывается скован общественными условностями в восприятии данных ка-
честв, боится мнения окружающих. Оба персонажа несчастны в Дублине, оба оказываются неспособными к совершению побега.
Двойниками являются, о мнению К. Пеллоу, и сами Фар-рингтон и Чэндлер: оба, как уже было упомянуто в начале статьи, являются единственными писцами в книге, оба направляются в публичный дом, оба слишком много пьют, оба испытывают разочарование в жизни, оба остаются в одиночестве в финале. Тем не менее Чэндлер не идентичен Фаррингтону, но является его деликатной, скромной, поэтической версией (это один из немногих персонажей книги, кто краснеет, и единственный, в описании которого звучит сходство с ребенком). Фаррингтон, напротив, в похожих действиях проявляет себя злым и жестоким. Он вопиюще нарушает супружеский и родительский долг и представляет собой крайность, чистый джойсовский тип. Кроме того, от Маленького Чэндлера его отличает неспособность к раскаянию.
Наконец, Пеллоу переходит к анализу последнего в «Дуб-линцах» рассказа «Мертвые». Это бесспорно высшая точка всей книги, где удвоение становится самостоятельным художественным приемом. Это рассказ, в котором тема и структура создаются на контрасте дуальных пар прошлого / настоящего, живого / мертвого, горячего / холодного, Габриела / Майкла (его присутствие доминирует в финале рассказа, хотя его нет в живых). Подобно Эвелин Хилл, Габриел чувствует себя узником и никогда не покинет Ирландию, несмотря на то что оба должны это сделать. Подобно Чэндлеру, Габриел - скромный потенциальный поэт, которого сбивает с толку общество и привлекает Континент. Главные двойники Габриела Конроя - это не раз упоминавшийся выше Фаррингтон и Джеймс Даффи из «Несчастного случая». В частности, Даффи и Конрой чувствуют себя одинокими, изгнанными с «пира жизни». Как утверждает К. Пеллоу, все три героя как бы не полностью развиты, не совсем зрелые физиологически, хоть и в различной степени. Фаррингтон, наиболее физически сильный и чувствующий из всех, не способен к рефлексированию, не говоря уже о самоисправлении; Даффи проявляет кое-какие самоисследовательские способности, но он скорее пытается избежать вины; напротив, Габ-риел, несмотря на то что он никогда не был достаточно смелым, способным на риск, интроспективен, направлен внутрь себя. Таким образом, Джойс позволяет нам наиболее четко увидеть своих пер-
сонажей и самим оценить их - без необходимости авторского вторжения. Нам не нужны прямые указания автора «Дублинцев», чтобы понять, что Габриел извлечет определенный урок из опыта описанной в рассказе ночи и станет на ступень выше в познании себя и своем взрослении.
К. Пеллоу делает вывод, что Джойс в самом деле исполняет свое обещание дать ирландцам отполированное зеркало, в котором они смогут тщательно себя рассмотреть1. Отражение, пишет К. Пеллоу, - подходящая метафора, поскольку персонажи Джойса и их поступки и слова постоянно возвращают нас к другим персонажам книги рассказов. Иначе говоря, в «Дублинцах» «возвращающие знаки» всегда тематически продуктивны. Как следствие, Джойс получает от читателя ответы, которых он, несомненно, ждал, без необходимости на них «настаивать».
Д. О. Дьяченко
2017.04.032. ХСЮ-ЧИН ЧОУ К. ВНУТРИ СВЯТОГО ПРОСТРАНСТВА: К ПРОБЛЕМЕ ПСИХОЛОГИИ РЕЛИГИИ В РОМАНЕ «ПОКА МЫ ЛИЦ НЕ ОБРЕЛИ» КС. ЛЬЮИСА. HSIU-CHIN CHOU C. The sacred space within: Toward a psychology of religion in C.S. Lewis' «Till We Have Faces» // Literature and theology. - Oxford: Oxford univ. press, 2016. - Р. 1-17.
Ключевые слова: К.Г. Юнг; миф; аналитическая психология; коллективное бессознательное.
Тайванская исследовательница, профессор католического университета Фу Джен Кристин Чоу анализирует психологию религии в романе К.С. Льюиса (1898-1963) «Пока мы лиц не обрели» (1956) сквозь призму теоретических открытий К.Г. Юнга.
Согласно К.Г. Юнгу, миф - изначальный язык психических процессов, и никакая рациональная форма не может сравниться с богатством и экспрессивностью мифической образности. Концепция Юнга критиковалась как с научной, так и с религиозной точки зрения. С одной стороны, его открытия не могут быть рассмотрены в русле неодарвианской теории приспособительной эволюции. С другой стороны, тенденция к самообожествлению, просматри-
1 Joyce J. Letters / Ed. by Ellmann R. - N.Y., 1966. - Vol. 2. - P. 63-64.
