CC BY
480
Е. А. Кошкина. «Духовный паралич» героя в малом рассказе Джеймса Джойса «Сестры»
ная с духовными исканиями, достигшими своей кульминации в это время.
Поначалу писательнице еще удается испытывать моменты счастья, как, например, в стихотворении «В память о счастливом дне в феврале» ("In Memory of a Happy Day in February", 1842), где увлеченность духовным не мешает лирической героине замечать физическую красоту вселенной. Но растущий гнет отчаяния и сомнений нередко заставляет ее стремиться уйти от мира для размышлений и молитв. С этого времени моральная сторона жизни стала более значимой для Энн, чем физический мир, и лиризм ее ранних стихов уступает место аллегорическому видению природы в поздней поэзии. Таково же отношение к природе и в романах. В «Незнакомке» изменение восприятия природы у главной героини Хелен Хантингдон тоже показано как результат ломки мировоззрения, как это произошло в свое время с самой писательницей. Главной функцией места действия - Уайлдфелл Холла, а также мрачных и унылых вересковых пустошей - является передача полной неустроенности жизни главной героини. В Хелен уже нет и следа инстинктивно радостного эмоционального ответа на окружающий ее дикий и суровый пейзаж, который чувствовался в ранних стихах Энн Бронте и сохранился у героини ее первого романа. Спокойное, лишенное энтузиазма отношение к диким, суровым и бесплодным пейзажам «Незнакомки» становится более понятным, когда рассматривается в контексте творчества Энн Бронте в целом.
В финальный период своего поэтического творчества Энн выступает как моралист. Качественно новый уровень ее произведений выражается в чрезвычайно интенсивном осмыслении сложнейших мировоззренческих тем в небольшом количестве программных стихов. Двенадцать стихотворений этого периода в основном посвящены вопросам о смысле жизни, о Боге, о Царствии Божием, об обретении спасения, о роли времени и памяти в жизни человека. Природа здесь меняет свою функцию, она больше не важна сама по себе, но становится источником аллегорий и символов, подкрепляющих и раскрывающих философские мысли поэта, чаще всего имеющих религиозный характер.
Поэзию Энн Бронте по праву называют дневником писательницы, она проходит через все ее творчество и отражает нравственные и художественные искания жизненного пути. Поэтому важность поэтических произведений для понимания художественного мира Бронте невозможно преувеличить.
Среди всего спектра тем поэзии Энн Бронте тема природы занимает существенную часть, что убедительно свидетельствует о важной роли, которую природа играла в сознании писательницы, и помо-
гает глубже понять функцию пейзажных зарисовок в двух ее романах: «Агнес Грей» и «Незнакомка из Уайлдфелл Холла». Как показывает анализ стихотворений Энн Бронте, специфика ее подхода к изображению природы складывалась из трех основных составляющих: биографического элемента, связанного с суровой, но прекрасной природой Йоркшира, где прошло ее детство, традицией английской пейзажной лирики XVIII в. и поэтическим наследием великого мастера пейзажа - У. Вордсворта.
Примечания
1. Duthie E. The Bronte and Nature. L., 1986. P. 73.
2. The Poems of Anne Bronte / A New Text and Commentary (ed.) Edward Chitham. London and Basingstoke: Macmillan, 1979. P. 11-14.
3. Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. М., 1972. С. 68.
4. The Poems of Anne Bronte A New Text and Commentary (ed.) Edward Chitham. London and Basingstoke: Macmillan, 1979. P. 11.
5. Там же. С. 14.
6. Там же. С. 11.
УДК 811.111
Е. А. Кошкина
«ДУХОВНЫЙ ПАРАЛИЧ» ГЕРОЯ В МАЛОМ РАССКАЗЕ ДЖЕЙМСА ДЖОЙСА «СЁСТРЫ1»
В статье описывается своеобразие стилистики и поэтики малой прозы Джеймса Джойса на примере сборника «Дублинцы», в частности рассказа «Сёст-ры». Автор анализирует повествовательную структуру произведения, его мотивы и образы-символы, а также лексико-синтаксические средства, способствующие воплощению основной темы рассказа.
The article describes the uniqueness of stylistics and poetics of James Joyce's prose on the example of the "Dubliners", in particular, the short story "The Sisters". The author analyzes its narrative structure, the leading motives and symbolic images as well as the lexico-syntactical devices contributing to the realization of the main theme of the story.
Ключевые слова: Дж. Джойс, духовный паралич, мотив, образ-символ, лексико-синтаксическая организация текста.
Keywords: J. Joyce, spiritual paralysis, motive, symbolic image, lexico-syntactical organization of the text.
Для англо-ирландского писателя Джеймса Джойса искусство слова было высшим из искусств, а проблема слова - одной из ведущих тем, которую он разрабатывал на протяжении всего своего творчества. Поставив перед собой задачу - выразить подсознательный мир словом -Джойс вдохнул значимость во всё: в фонетичес-
© Кошкина Е. А., 2012
кую организацию, семантическое значение, ми-фопоэтический контекст. Для писателя язык всегда был особым инструментом, используя который он говорил со своим читателем. Дж. Джойс не искал новых слов, не желал создавать новые значения, он находился в поиске совершенно иного, абсолютно уникального языка. Именно поэтому область значений текстов, созданных английским модернистом, чрезвычайно усложняется, что вводит читателя в заблуждение, побуждает к размышлениям и глубокому анализу. Текст превращается в одно большое слово, в котором отдельные слова лишь элементы мозаики, и нам их предстоит собрать. Голос автора чаще всего прячется под многоголосием других персонажей, но внимательный читатель обязательно должен услышать его.
Действие всех произведений Дж. Джойса происходит в Ирландии, в Дублине. Несмотря на огромное разнообразие форм, все работы автора являют собой единое целое. Взгляды писателя на искусство сложились в молодости, и он оставался верен им на протяжении всего творческого пути. Основные положения своей эстетики Джойс изложил в записных книжках 1903— 1904 гг. С его точки зрения, цель искусства - в эстетическом наслаждении. «Те явления прекрасны, которые доставляют нам удовольствие... Искусство не может быть ни моральным, ни аморальным» [1].
Особый интерес для нас представляют малые произведения ирландского писателя, вошедшие в сборник рассказов «Дублинцы» (1914) - первое зрелое реалистическое произведение Джойса, новый этап в развитии европейской новеллистики. «Моим намерением было написать главу из духовной истории моей страны, и я выбрал местом действия Дублин, поскольку, с моей точки зрения, именно этот город является центром духовного паралича» [2]. Паралич для Джойса -это символ ненавистных ему пороков современной ирландской жизни: косности, низкопоклонства, коррупции, культурной отсталости, бездуховности.
Серый скучный быт Ирландии выступает в «Дублинцах» фоном, своеобразными декорациями, где разыгрывается «драма жизни». Признаки духовного нездоровья современников Джойс видел в мелочах быта, что, безусловно, отразилось в его произведениях. Жизнь и нравы Дублина были знакомы Джойсу до мелочей, писатель относился к нему не только как к одной из древнейших столиц мира, но и как к живому организму, обладающему многообразием социальной и духовной жизни.
В сборнике «Дублинцы» были заимствованы элементы музыкального искусства: рассказы представляют цельное симфоническое полотно, в ко-
тором главная тема - «духовный паралич» -поддерживается множеством мотивов и вариаций. Мир поэтических образов-символов создаётся при помощи слова, передавая атмосферу «духовного паралича».
Джойс писал: «Я пытался представить жизнь Дублина на суд беспристрастного читателя в четырёх аспектах: детство, отрочество, зрелость, общественная жизнь» [3]. Дублин - полноправный настоящий герой рассказов. Его самостоятельная жизнь лишь подчёркивает ощущение заброшенности персонажей, которые блуждают по его улицам. Город взирает на них, наблюдает молча и беспристрастно.
На разных возрастных этапах осуществляются моменты постижения героями самих себя, своей судьбы, трагизма существования. Это рассказы о детстве («Сёстры», «Встреча», «Аравия»); о юности («Эвелин», «После гонок», «Два рыцаря», «Пансион»); о зрелом возрасте («Облачко», «Личины», «Земля», «Несчастный случай»); рассказы об общественной жизни («В день плюща», «Мать», «Милость Божия»). Общий замысел сборника отражается в сложной внутренней, тематической, идейной, интонационно-стилистической связи рассказов друг с другом. Заключительным этапом «Дублинцев» является «озарение», которое выделяется из всего повествования особой ритмической организацией прозы («Мёртвые»).
Новелла «Сёстры» открывает сборник «Дублинцы», являясь своеобразным лирическим прологом. Повествование начинается монологом мальчика, рассказывающего о смерти от паралича своего учителя - отца Флинна, с которым он часто проводил время. Но осознать утрату у него не получается до тех пор, пока он не видит священника мёртвым. Дяде мальчика не нравилось общение со священником, ведь дети должны беззаботно резвиться, бегать и играть с ровесниками, однако он не препятствовал их встречам и занятиям. На другой день тётя отвела мальчика в дом покойного попрощаться, где ребёнок погрузился в гнетущее состояние безысходности, увидев тяжёлое серое лицо священника.
Встречаясь в тексте несколько раз, слово «паралич» превращается в лейтмотив, который говорит читателю, что паралич - это не только болезнь, сразившая отца Флинна, но и духовное состояние мира, в который входит ребёнок. Моменты постижения бездуховности католицизма воспроизводятся через детское сознание, с этого момента навсегда изменяется представление мальчика о жизни.
Главной причиной «духовного паралича» Джеймс Джойс считает католицизм Ирландии. В рассказ автор вводит два важных символа:
1) священник Джеймс Флинн, выступающий символом ирландской церкви;
Е. А. Кошкина. «Духовный паралич» героя 6 малом рассказе Джеймса Джойса «Сестры»
2) чаша для причастия (дароносица), обозначающая духовную полноту жизни - символ религии (однако Джойс считает, что эта полнота жизни в ирландской религии отсутствует, поэтому чаша в повествовании пуста, лишена духовной сущности).
С детства у детей Ирландии рушатся надежды, их «чаши» дают трещину от самого первого соприкосновения с действительностью. Нравственное оцепенение нации порождено догматизмом и непримиримостью католицизма.
Рассмотрим текст рассказа «Сёстры» более подробно:
"Every night as I gazed up at the window I said softly to myself the word paralysis. It had always sounded strangely in my ears, like the word gnomon in the Euclid and the word simony in the Catechism. But now it sounded to me like the name of some maleficent and sinful being. It filled me with fear, and yet I longed to be nearer to it and to look upon its deadly work." [4]
«Каждый вечер, глядя в окно, я произносил про себя, тихо, слово "паралич". Оно всегда звучало странно в моих ушах, как слово "гномон" у Евклида и слово "симония" в катехизисе. Но теперь оно звучало для меня как имя какого-то порочного и злого существа. Оно вызывало во мне ужас, и в то же время я стремился приблизиться к нему и посмотреть вблизи на его смертоносную работу» [5].
Слово «паралич» связывается в стилистике приведённого отрывка с двумя другими понятиями - «гномон» и «симония». Дж. Джойс создаёт метафору духовной смерти католической церкви путём перекрещивания мотивов «паралича» и «симонии». Этот приём также усиливается событием смерти священника, выступающего, как мы уже отмечали ранее, символом ирландской церкви. Тот факт, что повествователем является мальчик, объясняет читателю, почему слово «гномон» выглядит таким странным и непонятным для восприятия. Но зададимся вопросом: почему Джойс вкрапляет понятия из религии и математики в текст рассказа с самой первой страницы? В своём труде "Joyce, Chaos, and Complexity" («Джойс, хаос и сложность») [6] британский писатель и драматург Т. Дж. Райс отмечает, что религия и математика (в частности, геометрия Евклида) являются важнейшими системами как в теории образования конца XIX в., так и в иезуитском 'Ratio Studiorum' (Latin: 'Plan of Studies'). Джеймс Джойс получил великолепное иезуитское образование, что оказало влияние на его эстетику.
Мальчик боится зловещего слова «паралич», помещаемого автором в рассказ в виде яркого сравнения, метафоры и эпитета: "...it sounded to me like the name of some maleficent and sinful
being. It filled me with fear, and yet I longed to be nearer to it and to look upon its deadly work." [7]
Интересно и следующее олицетворение, выражающее состояние раздражения ребёнка по отношению к мистеру Коттеру, принёсшему недобрую весть в его дом:
"Old Cotter looked at me for a while. I felt that his little beady black eyes were examining me but I would not satisfy him by looking up from my plate." [8]
«Старик Коттер присматривался ко мне некоторое время. Я чувствовал, что его чёрные, как бусины, глаза пытливо впиваются в меня, но я решил не удовлетворять его любопытства и не отрывал глаз от тарелки» [9].
Но нам хочется остановиться на одном из наиболее ярких по стилистике моментов данного рассказа:
"In the dark of my room I imagined that I saw again the heavy grey face of the paralytic. I drew the blankets over my head and tried to think of Christmas. But the grey face still followed me. It murmured; and I understood that it desired to confess something. I felt my soul receding into some pleasant and vicious region; and there again I found it waiting for me. It began to confess to me in a murmuring voice and I wondered why it smiled continually and why the lips were so moist with spittle. But then I remembered that it had died of paralysis and I felt that I too was smiling feebly as if to absolve the simoniac of his sin." [10]
«В темноте моей комнаты мне казалось - я снова вижу неподвижное серое лицо паралитика. Я натягивал одеяло на голову и старался думать о Рождестве. Но серое лицо неотступно следовало за мной. Оно шептало, и я понял, что оно хочет покаяться в чём-то. Я чувствовал, что погружаюсь в какой-то греховный и сладостный мир, и там опять было лицо, сторожившее меня. Оно начало исповедоваться мне тихим шёпотом, и я не мог понять, почему оно непрерывно улыбается и почему губы его так влажны от слюны. Потом я вспомнил, что он умер от паралича, и почувствовал, что я тоже улыбаюсь, робко, как бы отпуская ему страшный грех» [11].
Удивителен тот факт, что мальчик не называет по имени священника, не вспоминает его как учителя и наставника, а видит отца Флинна «паралитиком» с «тяжёлым серым лицом», преследующим маленького героя. Но более поразительным моментом является исповедь. Здесь мы снова встречаем понятие «симония» в сравнении -"as if to absolve the simoniac of his sin". Ребёнок выступает в роли епископа, отпускающего грехи виновному священнику.
Примечательно и то, как описывают покойного сёстры, ведь они говорят о теле усопшего как о произведении искусства:
1) "He had a beautiful death, God be praised." [12]
«Хорошая была смерть, хвала Господу» [13].
2) "No one would think he'd make such a beautiful corpse." [14]
«Никто бы ведь и не подумал, что он в гробу будет так хорош» [15].
Лексико-синтаксическая организация текста также представляет для нас интерес. Необходимо ещё раз отметить: повествование ведётся от лица маленького мальчика, однако речь его обладает большим разнообразием синтаксических структур. Читатель встретит обилие сложносочинённых и сложноподчинённых предложений, а также большое количество инверсионных конструкций:
1) "Had he not been dead I would have gone into the little dark room behind the shop to find him sitting in his armchair by the fire, nearly smothered in his greatcoat." [16]
«Если бы он не умер, я вошёл бы в маленькую комнату за лавкой и увидел бы его сидящим в кресле у камина, закутанным в пальто» [17].
2) "It may have been these constant showers of snuff which gave his ancient priestly garments their green faded look for the red handkerchief, blackened, as it always was, with the snuff-stains of a week, with which he tried to brush away the fallen grains, was quite inefficacious." [18]
«Из-за этого вечно сыплющегося табака его старая священническая ряса приобрела зеленовато-блеклый оттенок, и даже красного носового платка, которым он смахивал осевшие крошки, не хватало - так он чернел за неделю» [19].
3) "There he lay, solemn and copious, vested as for the altar, his large hands loosely retaining a chalice." [20]
«Важный и торжественный, лежал он, одетый как для богослужения, и в вялых больших пальцах косо стояла чаша» [21].
Инверсия, обособление второстепенных членов предложений наполняют речь персонажа живой экспрессией, делают её одновременно логической и эмоциональной.
Диалог Элайзы, одной из сестёр, с тётей мальчика также примечателен для анализа:
4) "Only for Farther O'Rourke I don't know what we'd done at all. It was him brought us all them flowers and them two candlesticks out of the chapel and wrote out the notice for the Freeman's General and took charge of all the papers for the cemetery and poor James's insurance." [22]
«Если бы не отец О'Рурк, уж и не знаю, как бы справились. Он вот и цветы прислал, и два подсвечника из церкви, и объявление во "Фри-мен джорнэл" дал, и взял на себя всё устроить на кладбище и насчёт страховки бедного Джеймса» [23].
5) "If we could only get one of the them newfangled carriages that makes no noise that Father O'Rourke told him about, them with the rheumatic wheels, for the day cheap - he said, at Johnny Rush's over the way there and drive out the three of us together of a Sunday evening. He had his mind set on that... Poor James!" [24]
«Вот только бы удалось достать недорого у Джонни Раша, здесь неподалёку, одну из этих новомодных колясок без шума - отец О'Рурк ему говорил, есть нынче с особенными какими-то ревматическими колёсами, - и поехать всем втроём в воскресенье под вечер... Крепко это ему в голову засело. Бедный Джеймс!» [25]
Характерной чертой речи Элайзы является «подмена понятий»: она заменяет слово "journal" в названии дублинской газеты на "general", путает слова "pneumatic" и "rheumatic", что говорит о неискушённости в выражении мыслей, более того, её речь представляет собой сбивчивый поток предложений. Читатель также обязательно заметит и некоторые неологизмы (например, "laughing-like", "confession-box"), которые служат сильным экспрессивно-стилистическим средством в художественном произведении. Высказывания Элайзы лишены грамотности, смысловой цельности и стройности.
Подводя итог, отметим: главными темами произведений Джеймса Джойса являются немота, отчуждённость, безразличие людей по отношению друг к другу и миру, бесконечное одиночество, мучительные поиски своего «я». Содержание и форма рассказов англо-ирландского драматурга поражают своей необычностью, что делает их крайне важными как для литературоведческого, так и лексико-синтаксического анализа.
Примечания
1. Joyce J. The Critical Writings. N. Y., 1959. P. 147.
2. Джойс Дж. Дублинцы: рассказы / пер. с англ.; под ред. И. Кашкина. СПб.: Изд. группа «Азбука-классика», 2010. С. 13.
3. Там же. С. 14.
4. Joyce J. Dubliners // Intr. and Notes by L. Davies. Dartmouth College, New Hampshire: Wordsworth Classics, 1993. P. 1.
5. Джойс Дж. Указ. соч. С. 23.
6. Rice T. J. Joyce, Chaos, and Complexity. Urbana: University of Illinois Press, 1997.
7. Joyce J. Dubliners. P. 1.
8. Ibid. P. 2
9. Джойс Дж. Указ. соч. С. 24.
10. Joyce J. Dubliners. P. 2.
11. Джойс Дж. Указ. соч. С. 26.
12. Joyce J. Dubliners. P. 5.
13. Джойс Дж. Указ. соч. С. 30.
14. Joyce J. Dubliners. P. 5.
15. Джойс Дж. Указ. соч. С. 30.
16. Joyce J. Dubliners. P. 3.
17. Джойс Дж. Указ. соч. С. 27.
18. Joyce J. Dubliners. P. 3.
Г. И. Родина. Античные образы и мотивы в творчестве Г. Зудермана
19. Джойс Дж. Указ. соч. С. 27.
20. Joyce J. Dubliners. P. 4.
21. Джойс Дж. Указ. соч. С. 29.
22. Joyce J. Dubliners. P. 6.
23. Джойс Дж. Указ. соч. С. 31.
24. Joyce J. Dubliners. P. 6.
25. Джойс Дж. Указ. соч. С. 32.
УДК 821.112.2-21.09
Г. И. Родина
АНТИЧНЫЕ ОБРАЗЫ И МОТИВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Г. ЗУДЕРМАНА
В статье рассмотрены античные образы и мотивы, особенности их рецепции и функционирования в ранних новеллах Г. Зудермана, вошедших в сборник «В сумерки» (1886).
The author considers ancient imagery and motifs, the peculiarities of their reception and functioning in H. Sudermann's early short stories included in "At Twilight" collection.
Ключевые слова: античность, миф, образ, мотив, рассказчик, собеседница, новелла, Зудерман.
Keywords: antiquity, myth, image, motif, narrator, interlocutor, novelette, Sudermann.
Немецкий писатель и драматург Герман Зудер-ман (1857-1928), образованнейший человек своего времени, на протяжении всего творчества в произведениях разных жанров вёл постоянный диалог с культурным наследием разных эпох и народов, в частности с античностью, которая была для него источником художественных образов, сюжетов, мотивов, идей. Начиная с самых первых произведений - новелл, составивших сборник «В сумерки» (1886) [1], особенностью использования автором античной образности было обращение и к греческому, и к римскому искусству.
Сборник состоит из двенадцати новелл, композиционное решение которых одинаково, что обусловлено сквозными темой и идеей книги, а также образами рассказчика и его собеседницы (Эгерии). Эти образы определяют рамочную конструкцию, лежащую в основе построения всех новелл, ядром которых является та или иная «маленькая история», изложенная рассказчиком своей собеседнице. А в «обрамлении» рассказчик выражает своё отношение к современному миру, к человеку.
Рассказчик «историй» называет свою собеседницу «Эгерия» (новелла «Ищите мужчину»). Он заходит к ней, когда наступают сумерки, и в зависимости от повода, продиктованного впечатлениями дня или сиюминутным настроением хо-
© Родина Г. И., 2012
зяйки дома, сообщает ей ту или иную жизненную «историю», из которой выводит нравоучение, полезное для понимания жизни, психологии человека, взаимоотношений мужчины и женщины.
Как известно, Эгерия - это «римская нимфа источника, возлюбленная (или жена) и мудрая советчица» «в государственных делах» царя Древнего Рима Нумы Помпилия [2]. В связи с этим женским именем следует подчеркнуть ещё одну особенность использования автором мифологического образа: из ряда его значений заимствуется лишь то, которое необходимо для решения конкретной идейно-художественной задачи. В новеллах сборника актуализируется, например, лишь личностная оценка Эгерии - её мудрость. Свою тридцатилетнюю собеседницу рассказчик называет так: «философ, женщина, украшенная сединой».
Писатель изменяет традиционный контур образа Эгерии, наполняя его иным содержанием в соответствии с иным временем. Так, рассказчик и собеседница - аристократы. В новеллах речь идёт не о событиях государственной важности, а о житейских повседневных делах и «историях». Советы даёт не Эгерия-собеседница, а сам рассказчик в своих нравственно-психологических резюме «историй». Она выслушивает его советы и, вероятно, принимает их к сведению. Поэтому повествование в обрамлениях представлено в форме диалогизированного монолога, т. е. собеседница является «внесценическим» персонажем, лексически не оформленным. Однако её присутствие читатель ощущает по репликам и обращениям рассказчика, по его ответам на вопросы; при этом понятна и реакция собеседницы.
Иные, чем у нимфы Эгерии и Помпилия, взаимоотношения собеседницы и рассказчика, хотя и их также объединяет взаимное чувство. Однако собеседница - не возлюбленная рассказчика, а друг [3]. Рассказчик впервые переступил порог её дома после смерти её мужа и застал женщину читающей Канта. Это и «послужило основанием» их дружбы. Теперь они «старые друзья», «интеллектуальная любовь к истине» объединяет их и выстраивает платонические отношения и чувства «вдовы» и её «друга». Эти отношения основаны на взаимном уважении и духовном родстве и подтверждают возможность дружбы между мужчиной и женщиной.
Для Зудермана принципиально важен именно такой тип взаимоотношений мужчины и женщины. Писатель особо подчеркивает интеллектуальное равенство рассказчика и собеседницы, изучающей Канта. Поэтому он и называет её уважительно «философ, женщина, украшенная сединой». Нужно сказать, что в 80-90-е гг. XIX в. в Германии в условиях кризиса патриархальной
