CC BY
96
18. Mann Th. Ges. Werke in zwölf Bänden. 11. Bd. Berlin. 1955. S. 638.
19. Kleists Aufsatz über das Marionettentheater. Studien und Interpretationen. Mit einem Nachwort herausgegeben von Helm. Sembdner. E. Schmidt Vrl. (Berlin. 1967)
20. Ibid., S. 110.
21. Ibid., S. 18
A.M. Гильдина
К ВОПРОСУ ОБ «АРХИТЕКТУРНОМ ЕДИНСТВЕ» «ДУБЛИНЦЕВ»
(ОБЗОР ЗАРУБЕЖНОЙ КРИТИКИ )
Джемс Джойс (1882-1941) известен всему миру как автор "Улисса". Его ранние произведения традиционно воспринимаются как "легкое чтение", это расхожее мнение полностью распространяется и на сборник новелл Джойса "Дублинцы". «Я с трудом понимаю его, -сказал Джойс про одного писателя, - потому что мысль его необычна и глубока. Если меня и трудно читать, то исключительно из-за материала, которым я пользуюсь. Моя мысль всегда предельно проста»1.
Что можно сказать о материале «Дублинцев»? Джойс довольно ясно охарактеризовал его в своем знаменитом письме Гранту Ричардсу от 5 мая 1906 года: "Моим намерением было написать главу из духовной истории моей страны, и я выбрал местом действия Дублин, потому что этот город, с моей точки зрения, является центром паралича"2. Но до сих пор остается открытым вопрос, какой принцип положил Джойс в основу организации своего материала. Вот продолжение уже цитировавшегося письма: "Я пытался представить его (паралич) на суд беспристрастного читателя соответственно в четырех его аспектах: детство, юность, зрелость, общественная жизнь. Рассказы расположены в этом порядке"3. Такое механическое распределение вряд ли было в духе Джойса. Достаточно вспомнить, как уничижительно он отозвался о Бальзаке: «Я склонен думать, что репутация Бальзака зиждется на множестве складных жизненных обобщений и только»4. Возможно ли было из «складных жизненных обобщений» сложить «духовную историю» целой страны?
Как бы то ни было, именно первая публикация письма Гранту Ричардсу в биографии Герберта Гормана «Джеймс Джойс» в 1939 году послужила толчком для дискуссий об «архитектурном единстве» «Дублинцев», и до сих пор ни одна серьезная критическая работа, посвященная «Дублинцам», не обходится без этого письма. Через него, посредством Гормана, Джойс сам дирижировал критикой. В 1944 году это же письмо цитируют Ричард Левин и Чарльз Шаттак; они же вводят термин «архитектурное единство» по отношению к «Дублинцам», посвящая этой проблеме свою статью «Первый полет в Итаку»5. Статья является первой
попыткой поиска «образцов» построения книги, доказывающей, что «как «Улисс», только гораздо более ясно и очевидно... «Дублинцы» основаны на «Одиссее» Гомера»6. Более позднее добавление в сборник четвертой, на первый взгляд избыточной, группы рассказов, которую Джойс условно озаглавил «общественная жизнь», Левин и Шаттак объясняют незавершенным, в силу обстоятельств, переходом к «материалу второй (общественной) половины «Одиссеи». Они ссылаются на Гормана, который «предполагает, что Джойс когда-то планировал создать второй цикл «Дублинцев»7. Однако Джойс «не исчерпал всех возможностей этой параллели»8. Основываясь на принципе, что висящее на стене ружье должно все-таки выстрелить, авторы «Первого полета в Итаку» обращают внимание читателя на то, «как много случайных деталей (включая и некоторые названия), которые (если их не наполнить смыслом, заимствованным из «Одиссеи» Гомера) кажутся «пришедшими ниоткуда»9.
По их мнению, организация материала такова: рассказам о «детстве» соответствует «Телемахида», о «юности» - путь Одиссея домой, о «зрелой жизни» - рассказ Одиссея о своих приключениях Алкиною, а «общественная жизнь» - это «три рассказа четвертой группы, которые оригинально завершают «Дублинцев» («Мертвые» были написаны позже)», повествуют об Одиссее в Итаке. И, наконец, рассказ «Мертвые», занимающий особое место в «Дублинцах», рассматривается Левином и Шаттаком отдельно и, по их мнению, иронически воспроизводит «истребление женихов Одиссеем и его воссоединение с Пенелопой»10.
Статья «Первый полет в Итаку» кажется настолько же блестящей и тонкой, насколько надуманной и спорной; она является объектом критики авторов многих монографий о Джойсе. В недавно вышедшей книге «Джойс, хаос и сложность» Томас Райе, упоминая работу Левина и Шатгака, называет (причем в скобках, что весьма показательно) проведенные ими параллели «сомнительными»" , а Уоррен Бек говорит, что этот «подход был самонадеянным» и «построенным на искажениях»12.
Но начало было положено, и поиск «образцов» продолжался. Мэри Т. Рейнольде в книге, посвященной параллелям между Джойсом и Данте. Она говорит уже о символических образцах построения «Дублинцев», влияющих на художественный метод Джойса и форму сборника: «Символический метод Джойса, который впервые (в опубликованной форме) проявился в «Дублинцах», должен быть рассмотрен как эстетическое решение, тесно связанное с его намерением следовать дантовой структуре»13. И замечает, что «действительно, каждый рассказ в «Дублинцах» либо темой, либо происшествием может быть сопоставлен с эпизодом из «Ада» в каталоге моральной смерти» и предлагает следующую схему:
«Ад» Данте
круги Ничтожные
Несдержанные-
1-ый Лимб, некрещеные
2-ой Сладострастники
3-ий Чревоугодники
4-ый Скупцы и расточители 5ый Гневные
Ворота Дита
6-ой Еретики
7-ой Насилие: над ближним над собою над Богом
(соответствует в русском переводе Данте «насилию над естеством»14) Злые щели
8-ой Сводники и обольстители ..
Святокупцы
Прорицатели
Мздоимцы и сутяги
Лицемеры
Воры
Обман:
Лукавые советчики Зачинщики раздора Подделыцики металлов и под-делыцики денег
Колодец гигантов
9-ый Предатели: семьи, гостей; благодетелей, страны; Церкви и Государства
Дублин Джойса «Божественная комедия» «Эвелин» Песнь 3
«Аравия» «После гонок»
«Личины»
«Несчастный случай» «Встреча»
«Два рыцаря» «Пансион» «Сестры» «Милость Божия» «Земля» «День плюща»
«Облачко» «Мать»
«Мертвые»
Песнь 5 Песнь 7
Песнь 8, 12 Песнь 13 Песнь 15
Песнь 18 Песнь 18 Песнь 19 Песнь 19 Песнь 20 Песнь 21
Песнь 26 Песнь 28
Песнь 32 Песнь 33 Песнь 34
Следует заметить, что «это не точный порядок Данте, но он показывает очень близкую «подгонку» рассказов к ступеням его моральной иерархии»15.
Если придерживаться классификации, предложенной Рейнольде, то присоединение Джойсом к биологическому триединству «детства-юности-зрелости» довеска в виде «общественной жизни» не кажется таким уж странным (напомним, что Левин и Шаттак довольно неубедительно объясняли его незавершенным переходом ко второй, «общественной», части «Одиссеи»); оно воспринимается как «движение от менее пагубных форм морального падения к самому безнадежному злу», от личных форм греха к «антиобщественному виду несправедливости»16.
Данте, несомненно, не является единственным образцом для Джойса. Четырехчастная композиция «Дублинцев», по мнению ряда исследователей, берет свое начало в четырех веках циклической модели истории итальянского философа Джамбаттисты Вико. Влияние Вико, очевидное и общепризнанное как структурирующее в «Поминках по Финнегану», в «Дублинцах» не столь очевидно. Тем не менее, идея Вико как нельзя более точно соответствует намерению Джойса изобразить «паралич», объясняет его идеализацию недавнего героического прошлого и ту картину духовного упадка, которую он рисует в «Дублинцах». Вильям Йорк Тиндалл, соотнося модель Вико с концепцией истории Джойса, пишет: «[По Вико] В каждом цикле истории имеются три века: Божественный, Героический и Человеческий, иначе говоря - примитивный, полу исторический и исторический. Эти три века создают три священных обычая: религия, брак и похороны, первый обычай порожден Веком богов, второй - Героическим, третий - Человеческим. После расцвета наступает упадок. Когда один цикл закончен, другой начинается и, подобно тому, как восстает Феникс из пепла, история вновь повторяет себя. Первый Божественный век, о котором мы знаем, - период перед Троянской войной. С этой войны начался Век героев. Человеческий век Афин и Рима привел к обратному движению, и с распадом Рима наступил новый век, столь же варварский и жестокий, как первый, Божественный. Феодальный период Европы был возвращением к Героическому веку. Вико жил в Человеческом веке, и легко предположить, в каком живем мы»17.
Таким образом, мы, если проецировать схему Вико на современность, живем в веке «нового варварства», когда одиночество и разъединенность людей делаются главной проблемой: «Народы, подобно скотам, привыкли думать только о личной пользе каждого в отдельности, так как они впали в последнюю степень утонченности или, лучше сказать, спеси, при которой они, подобно зверям, приходят в ярость из-за одного волоса, возмущаются и звереют, то тогда, когда они живут в наивысшей заботе о телесной преисполненности, как бесчеловечные животные, при полном душевном одиночестве и отсутствии иных желаний, когда даже всего лишь двое не могут сойтись, так как каждый из них преследует свое личное удовольствие или каприз, - тогда народы, в силу всего этого, из-за упорной партийной борьбы и безнадежных гражданских войн начинают превращать города в леса, а леса - в человеческие берлоги»18.
Поразительно, как Вико в одном предложении (хотя и довольно пространном) сумел передать ощущение современности, неведомой ему, ощущение, которое должно было быть очень близким Джойсу. Но это только одна грань соотношения Джойс - Вико, версия, которую Джон Бишоп в статье «Ночь тьмы» Вико: «Новая наука» и «Поминки
по Финнегану» назвал «ортодоксальной». Надо сказать, что аргументы Бишопа весьма весомы. Он удивляется, почему «реалист, который в «Улиссе» вложил столько заботы и внимания в изображение единственного отдельного человека в единственном отдельном городе в единственный отдельный день в истории, должен был закончить свою карьеру, написав книгу с головокружительной игрой слов - и все это, чтобы рассказать новость, что те же самые вещи повторяются вновь и вновь в четырехчастных циклах истории»19. Бишоп видит в увлечении Вико причину того, что Джойс пренебрежительно отзывался о Фрейде, воспринимая его теорию как несравненно более обедненную, чем идеи Вико: «То, что Вико назвал «Поэтическая Мудрость», Фрейд объяснил через два столетия как первичный процесс бессознательного. Но Вико также предвосхищает Фрейда, и в конечном счете вносит вклад в «Улисса» и «Поминки по Финнегану», извлекая богатый запас истолкований из наблюдений и иамяти детства человечества»20. И хотя Бишоп ничего не говорит о «Дублинцах», он делает ряд замечаний, относящихся к ним. Анализируя «Портрет художника в юности» и связывая изменения в романе с влиянием Вико, Бишоп пишет: «Все мы знаем о первоначальной причине, сделавшей Джойса последователем «Новой науки» на протяжении всего его литературного творчества и на протяжении всех страниц «Поминок по Финнегану» - о том, что он впервые открыл Вико и выразил к нему страстный интерес еще в течение тех лет, которые он провел в Триесте (1904-1915); что он упорно трудился над «Стивеном-героем», полностью отказавшись от первоначальной версии, и переписал его как «Портрет» в течение того же самого периода; и что представление Вико о духовном развитии человечества имеет много общего с представлением Джойса о духовном развитии»21. Но именно 1904 год был началом работы над «Дублинцами», и они тоже претерпевали значительные изменения. Два рассказа были добавлены в конце 1905 года («Милость Божия» и «Аравия»), в 1906 году - еще два рассказа («Два рыцаря» и «Облачко»), а также подверглись переработке «Сестры». Наконец, в 1907 году Джойс пишет последний рассказ, «Мертвые», и сборник предстает в своем завершенном виде (но еще не перед читателями, а только перед издателем - в том же году контракт был расторгнут и гранки рассыпаны, и только в 1914 году «Дублинцы» увидели свет).
Таким образом, работа над «Дублинцами» не просто совпадает с годами «страстного интереса» Джойса к Вико, но и, возможно, так же как и «Портрет», сборник приобретает свою (четырехчастную) структуру благодаря Вико. В этом случае влияние Вико не ограничивается концепцией четырех веков, как предполагает Тиндалл, оно намного глубже.
Подмеченный Бишопом интерес и Джойса, и Вико к «духовному росту» налицо в «Дублинцах»: Джойс не удовлетворяется триадой «детство-юность-зрелость», добавляя «общественную жизнь», но, кроме того, он добавляет и выпадающий из общей структуры сборника рассказ «Мертвые».
В чем тут дело? Обратим внимание на добавлявшиеся и подвергавшиеся переработке рассказы: два из них о детстве и являются, по признанию самого Джойса, автобиографическими («Аравия» и «Сестры»), а «Мертвые», по замечаниям многих исследователей, рисуют самого Джойса таким, каким бы он стал, останься он в Ирландии, и содержат большое количество автобиографических отсылок22.
Мы получаем ретроспективу и перспективу «духовного роста», сопряженные с «духовной историей» страны. Как справедливо отмечает Бишоп, «аксиоматическое наблюдение Вико, что рациональность является искусственной структурой, исторически развившейся из животной бессознательности, объясняет, почему Джойс расценил теорию Фрейда как обедненную интерпретацию Вико... Чтобы полностью понять бессознательное, его логику, он (индивидуум) должен освободиться от родителей своих родителей, и родителей родителей их родителей, и «первых людей, глупых, бездушных и ужасных животных», которые установили основы человеческой гражданской жизни и сознания»23.
Поэтому «как последователя Вико, который уже всесторонне исследовал свои отношения с матерью и отцом в «Портрете» и «Улиссе», Джойса, автора «Поминок», так глубоко заинтересовали отдаленные причины неврозов, как непосредственно собственные»24. Но Джойс в «Дублинцах» тоже занимался постановкой диагноза («паралич») и искал корни болезни еще в «детстве» (как в биологическом детстве, так и духовном прошлом, истоках ирландской культуры - католической церкви, что мы можем наблюдать в «Сестрах», начальном рассказе «Дублинцев», который подвергся переработке в 1906 году (!).
Если мы принимаем эту версию Джойс - Вико, то оказываются эстетически, а не только идеологически, обоснованными эскапистские мотивы «Дублинцев». Жан-Мишель Рабате связывает концепцию четырех веков Вико с изменением авторского дискурса в конце сборника, в рассказе «Мертвые». В статье «Молчание в «Дублинцах» он рассматривает «Дублинцев» как предвосхищение «Поминок по Финнегану». а как мостик между одним из ранних произведений Джойса и его самым последним романом используется «Новая наука» Вико.
Вот какова интерпретация Рабате: «В «Поминках» повторяющееся «молчание» объединяет одинаковые признаки в историческом движении, оно маркирует tabula rasa в последнем витке цикла Вико: «и все застывает в неподвижности, чтобы возродиться после молчания». Это диа-
лектическое молчание прерывается молчанием «Дублинцев»; метафора исповеди, которая применяется в «Милости Божией»... не применяется в «Мертвых»... Первые четырнадцать рассказов - попытка выдвинуть возможность этического дискурса, разоблачающего паралич Дублина; он в конце концов покидает сферу субъективного дискурса в «Мертвых», как и в «Поминках по Финнегану»23. Таким образом, изменение типа повествования, переход его в новое качество, соответствует переходу в новое качество человеческой истории после века варварства и хаоса в циклической модели Вико. «Мертвые» показывают перспективу духовного развития, которая прослеживается, начиная с детства; в то же время «Дуб-линцы» в своей высшей точке как бы застывают в ожидании. Можно наблюдать своеобразный природный параллелизм: все замерзает, но холод бывает вечным только в Аду.
«Геометрический» подход к разгадке композиционного единства «Дублинцев» был предложен в монографии Томаса Райса «Джеймс Джойс, хаос и сложность». Основная идея этой книги не нова: еще Ум-берто Эко в "Эстетике Хаосмоса"26 высказал мысль о порядке хаоса в «Улиссе», но Райе, вычерчивая хитроумные математические схемы, в самом прямом смысле пытается «поверить алгеброй гармонию». Он считает, что творчество Джойса отражало путь от Евклидовой модели мира к современной квантовой. ,
В главе «Элементы геометрии в «Дублинцах» Райе обращает особое внимание на то, что написание рассказа «Милость Божия» совпало по времени с переработкой первого рассказа сборника «Сестры» и считает, что этот факт «позволяет нам точно датировать тот этап конструирования «Дублинцев», когда Джойс понял, что Евклидова геометрия... может дать и главный мотив его рассказов, и модель для общей формы сборника»27.
При изменении «Сестер» Джойс добавил знаменитый первый абзац, где он «подчеркивает необычно звучащие слова «паралич», «гномон», «симония». Если же говорить о «Милости Божией», «мы можем напомнить другое слово, которое «странно звучало в ушах» многих читателей Джойса, необычное слово quincunx, которое появилось в последних абзацах «Милости божией»... Quncunx, замечает Дон Гиффорд, есть «фигура из пяти точек, по одной в каждом углу квадрата и с одной в центре, связанная со следами от ран, которые получил Христос на кресте»28. (Кстати, русский читатель напрасно будет искать в переводе «Дублинцев» это латинское слово - оно заменено на более понятное «стигмы»29, хотя непосредственное его значение - просто геометрическая конфигурация, описанная выше).
Райе, споря с Гиффордом, полагает, что так как «quincunx заполняет геометрическую форму (квадрат), его связь с начальным абзацем
«Дублинцев» не в слове «симония» из катехизиса, а в другом необычном слове, обозначающем геометрическую фигуру, «гномон у Евклида»30. Недостаток концепции Райса в том, что за ее пределами остается самый блестящий рассказ «Дублинцев» - «Мертвые». К тому же, в «Милости Божией» в «богословских» спорах героев используются и другие латинские слова. Однако, нельзя не согласиться, что «стремление к совершенству в компоновке материала, конструированию своих произведений явно является определяющей чертой модернизма Джойса, которая связывает его с другими известными писателями-модернистами...»31. Поэтому можно принять «Мертвых» за пятую точку quincunx'а и символически обратиться к ним от имени других рассказов: «Присоединялись бы к нам: без четырех углов дом не строится» («Милость Божия»).
Итак, какие же «образцы» использовал Джойс и что структурировало «Дублинцев», превращая их в единое целое, из которого Джойс не согласен был выкинуть ни слова? Наиболее вероятным представляется, что «Дублинцы» имеют «комплексную» структуру, где каждый «образец» выполняет свои функции. Использование «Божественной комедии» Данте как первоначального образца (в первых версиях «Сестер» даже содержались прямые указания на «Божественную комедию») позволяет Джойсу «написать главу из духовной истории» его страны, переплетая образы Данте и свои собственные, навеянные историей и мифологией Ирландии (образ скованного льдом Ада не случайно выбран Джойсом для последнего рассказа - в ирландской мифологии Ад тоже связан с холодом). Но грех предательства амбивалентен у Джойса: «Дублинцы» пронизаны эскапистскими мотивами, и презрение Габриела Конроя к родной стране отражает чувства самого Джойса, последний раз посетившего Дублин в 1912 году и больше туда не возвращавшегося. К тому же, Джойс выстраивает свою иерархию греха; грех в «Дублинцах» заразен, и он превращается в болезнь - «паралич», как называет ее мальчик из «Сестер»32, «сифилис», как расшифровывает ее Филлип Херринг33. Единственное лекарство от этой болезни, передающейся от родителей к детям, - уехать из Ирландии, чтобы «освободиться от родителей своих родителей, и родителей родителей их родителей», как пишет Бишоп34.
Следование дантовой иерархии не определяет и четкую четырех-частную структуру сборника - здесь действует уже другая логика. Томас Райе как раз и предлагает построенную на логике версию, но эта версия рассматривает «Дублинцев» как голый продукт конструирования, лишая их эстетической завершенности (которую они обретают в последнем рассказе сборника, не подпадающей под геометрический идеал quincunx'a).
Жан-Мишель Рабате не только налагает общую схему четырех веков Вико на сборник Джойса, но и связывает ее с изменением автор-
ского дискурса в последнем рассказе «Дублинцев» «Мертвые». Это делает параллель Джойс - Вико еще более убедительной.
Таким образом, глубинная связь «Дублинцев» с «Божественной комедией» придает «Дублинцам» характер современной «духовной эпопеи», а концепция четырех веков Вико позволяет создать образ Дублина как Города вообще, с проблемами отчуждения людей друг от друга во времена «нового варварства», наступающего вслед за Героическим веком, и понять природу изменения нарративного типа в «Мертвых».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Джойс Дж. Статьи. Дневники. Письма. Беседы // Вопр. лит. 1984. № 4. С. 206.
2. Letters of James Joyce. Vol. II, ed. Richard Ellmann. London: Faber & Faber, 1966. P. 134.
3. Ibid. P. 134.
4. Джойс Дж. Статьи. Дневники. Письма. Беседы // Вопр. лит. 1984. № 4. С. 209.
5. Levin R., Shattuck С. First Flight to Ithaca // Two decades of criticism / Ed. by S. Givens. N.Y., 1963. P. 49.
6. Ibid. P. 49.
7. Ibid. P. 50.
8. Ibid. P. 50.
9. Ibid. P. 53.
10. Ibid. P. 54-87.
11. Rice T. J. Joyce, Chaos and Complexity. Urbana: Univ. of Illinois Press, 1997. P. 30.
12. Beck W. Joyce's «Dubliners»- Substance, Vision, and Art. Durham, N.C.: Duke Univ. Press, 1969. P. 2.
13. Reynolds M. T. Joyce and Dante: The Shaping Imagination. Princeton, N.J. : Princeton Univ. Press, 1981. P. 158.
14. Данте А. Новая жизнь. Божественная комедия. М.: Худож. лит., 1967. С. 677.
15. Reynolds М. Т. Joyce and Dante: The Shaping Imagination. Princeton, N.J. : Princeton Univ. Press, 1981. P. 159.
16. Ibid. P. 162-163.
17. Tindall W. Y. James Joyce: His way of Interpreting the Modern World. N.Y.: Charles Scribner's Sons, 1950. P. 71.
18. Вико Д. Основания Новой науки об общей природе наций. М.; Киев: REFL-book -ИСА, 1994. С. 469.
19. Bishop J. Vico's «Night of Darkness»: «The New Science» and «Finnegans Wake» // James Joyce: a collection of critical essays, ed. by Reynolds M. T. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall, 1993. P. 180-181.
20. Ibid. P. 189.
21. Ibid. P. 185.
22. См., например: Ellmann R. The Backgrounds of «The Dead» // James Joyce. «Dubliners» and «А Portrait of the Artist as a Young Man». A casebook, ed. by Morris Beja. London: Macmillan, 1973. P. 172-187.
23. Bishop J. Vico's «Night of Darkness»: «The New Science» and «Finnegans Wake» // James Joyce: a collection of critical essays, ed. by Reynolds M. T. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall, 1993. P. 188.
24. Ibid.
25.Rabate J.M. Silence in «Dubliners» // James Joyce: New Perspectives, ed. by Colin MacCabe. Sussex: The Harvester Press, 1982. P.68.
26. Eco U. The Aesthetics of Chaosmos: The middle Ages of James Joyce //No 18 in University of Tulsa Monograph Series. Tulsa; Univ Of Tulsa 1982.
27. Rice T.J. Joyce, Chaos and Complexity. IJniv. of Illinois Press, 1997. P. 31.
28. Ibid. P. 32.
29 Джойс Дж. Дублинцы // Джойс Дж. Собр. соч.: В 2 т. М., 1993. Т 1. С 157.
30. Rice Т. J. Joyce, Chaos and Complexity. Univ. of Illinois Press, 1997. P. 32.
31. Ibid. P. 26.
32. Джойс Дж. Дублинцы // Джойс Дж. Собр. соч.: В 2 т. М, 1993. Т 1. С. 7.
33. Herring Ph. F. «Dubliners»: The Trials of Adolescence // James Joyce: a collection of critical essays, ed. by Reynolds M. T. Englewood Cliffs,. N.J.. Prentice Hall, 1993. P. 131.
34. Bishop J. Vico's «Night of Darkness»: «The New Science» and «Finnegans Wake» <7 James Joyce: a collection of critical essays, ed. by Reynolds M. T. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall., 1993. P. 188.
Л.Г. Александров
ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ К ФИЛОСОФСКОЙ КОСМОЛОГИИ ДАНТЕ
Данте создавал "Божественную комедию" в культурных условиях, когда пространство и время бытия не считались физической реальностью, а воспринимались через посредство различных мистических и художественных абстракций. А кроме того, средневековый космос был явлением "собирательным". Устремленные в'бесконечность античные неоплатоники рациональным путем создавали космическую религию, и их языческая мудрость, подчиненная Писанию, была включена апологетами II-III веков в комплекс христианского теологизирования. Бог наделяет космос смыслом, который человек способен познать через точные науки1.
Древнееврейская традиция, однако, предлагала другое понимание бытия. Если для античности на первом месте стоит онтология, вечный и неизменный природный макрокосмос, то для ветхозаветного человека значительнее были временные категории. Важно было не созерцательно существовать в определенном месте некоей пространственной структуры (у иудеев вообще не было понятия, соответствующего греческой "форме"), а участвовать в живом потоке событий - olam, - который впоследствии и переводили как "космос". Для античности история - часть природы, вечный круговорот, из которого человек стремится вырваться, для библейских народов время линеарно и необратимо.
Эти культурологические различия отразились и в искусстве. "Греческая математика, физика, астрономия скульптурны и осязательны. Греческая поэзия - пластична... Ветхозаветная эстетика обес-
