CC BY
18
которое римляне сами бичуют и презирают и которого они совсем не ожидали найти у Кориолана, являющегося архетипичным римлянином (как заметил исследователь Кеннет Берк, если Марцию пожаловали похвальный агномен «Кориолан» за штурм стен Кори-ол, то за победу над Римом логично было бы называть его «Romanus»1).
Кориолан начинает напоминать плебеев, которых он так презирает. Воссоединение с женой, расчетливо падающая ниц мать (акт V, сцена 3, с. 169-172), растапливают его сердце. Найдя в себе жалость, Кориолан обретает себя как личность, невидимая броня героя с грохотом спадает с него. Он смущен, старается по-прежнему выглядеть героически. Но вскоре момент единения завершен, и все возвращается на круги своя. Тулл высмеивает Ко-риолана за слезы и неловкость. Также как вид Тулла отвлекает Ко-риолана от описания горестей своего знакомого-бедняка на поле Кориола, так и теперь гнев на Туллия сжигает в душе Кориолана всю жалость.
Р. Хилльер обращает внимание на поразительное мастерство Шекспира: Кориолан уничтожен не одним, а сразу двумя типами жалости, условно называемыми им по другим пьесам, в которых они встречались: жалость из «Короля Лира» и жалость из «Макбета». Первый тип - всепрощающая жалость - позволяет ему понять печаль и страх его сограждан. Второй - единственно возможный в этом жестоком мире - приступ жалости при необходимости убивать невинных и беззащитных. Их совокупность взрывает Кориолана изнутри, и он сдается, проклинаемый Туллом за то, что оказался недостаточно жестким, чтобы довести дело до конца. Все возвращается к механичности Рима, постоянному перерождению, происходящему вследствие самоуничтожения.
А.И. Кузьмичев
2017.04.015. БОЙМЕЛЬ М. INSEPARABILE NEXU CONJUNCTIM. ПОРЯДОК МИРОЗДАНИЯ В «ЗЕМНОМ УСЛАЖДЕНИИ БОГОМ» Б.Г. БРОКЕСА.
BÄUMEL M. Inseparabile nexu conjunctim. Ordnung der Welt in Brookes' «Irdischem Vergnügen in Gott» // Deutsche Vierteljahrsschrift für
1 Burke K. Coriolanus and the delights of faction // The Hudson review. - N.Y., 1966. - Vol. 19, N 1. - P. 197.
Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. - Stuttgart, 2016. - Jg. 90, H. 3. - S. 339-376.
Ключевые слова: Бартольд Генрих Брокес; натурфилософская лирика; религиозно-политические конфликты в Гамбурге; фи-зикотеология; Уильям Дерем; порядок мира; хвала; созерцание; топос книги природы.
Мартин Боймель (Уэслианский университет в Мидлтауне, США) анализирует лирику гамбургского поэта Бартольда Генриха Брокеса (1680-1747) в двух контекстах - социально-историческом и философско-теологическом. Поэзия Брокеса трактуется им, с одной стороны, как опосредованный отклик на острые политические конфликты, омрачавшие жизнь Гамбурга в первые десятилетия XVIII в.; а с другой - как оригинальное претворение популярных в эту эпоху теологических идей, прежде всего так называемой физи-котеологии Уильяма Дерема и его последователей.
Лирика Брокеса почти полностью заключена в девяти томах огромного цикла, озаглавленного «Земное услаждение Богом» (1721-1748). В основе цикла лежит идея, выраженная Брокесом в его автобиографии: поэт, «тронутый красотой природы, решил воспеть ее Творца посредством радостного созерцания (Betrachtung) и посильного описания (Beschreibung)»; Брокес также высказывает уверенность, что «избранный им литературный род (Schreibart) оказался небесполезен для хвалы Богу» (цит. по: с. 341).
Изложенная в автобиографии идея цикла, по мнению М. Боймеля, не может не вызывать вопросов. Почему Брокес избрал для своего натурфилософского проекта именно лирику, а не какой-либо иной литературный род? Как именно должны взаимодействовать в этом проекте названные Брокесом моменты - красота природы, растроганность этой красотой, созерцание, описание и, наконец, познание Бога как конечная цель всего проекта?
Для полного понимания интенции, лежащей в основе лирики Брокеса, М. Боймель предлагает более глубоко, чем это делалось прежде, осмыслить исторический контекст, в котором зародился замысел поэта. Последние десятилетия XVII в., как и первые десятилетия следующего столетия, были отмечены в Гамбурге серьезным напряжением, возникшим между религиозными общинами (ортодоксальными лютеранами, пиетистами-реформаторами и ка-
толическим меньшинством) и сословиями (патрициями, входящими в городской совет, и бюргерством).
В 1712 г. городской совет и бюргерство пошли на компромисс, который был закреплен в мировом соглашении. Первый параграф соглашения содержал идею равноправия обеих сторон: «право и власть» должны реализовываться «благородным советом и наследственным бюргерством» совместно, «inseparabile nexu conjunctim», т.е. в «неразрывной связи», а не по отдельности (цит. по: с. 344). В этой концепции государственной власти ее носители (в данном случае патриции и бюргерство) остаются четко дифференцированными, но и «неразрывно связанными». «Агенты» власти, таким образом, не сливаются в единую «демократическую» массу, но сохраняют сословную дифференциацию.
Амбициозная политическая модель, разработанная в мировом соглашении, оказалась не столь действенной, как надеялись ее создатели: в 1719 г. в Гамбурге возобновились волнения и на религиозной, и на межсословной почве. В этой напряженной обстановке Брокес, недавно избранный членом городского совета, совершает в 1721 г. поездку в Вену, ко двору императора Священной Римской империи. В поднесенном императору стихотворении он упоминает гамбургские беспорядки, относя их причину к «слепому бешенству черни (des Pöbels blinde Wut)» (цит. по: с. 345).
Слово «слепой» из этой строки представляется М. Боймелю своего рода ключом, ведущим к пониманию всего литературного проекта Брокеса. Выход из неразумия, связанного со «слепотой», обнаруживается Брокесом именно в зрении, которое способно открыть человеку Божественный порядок мира. Вариантом этого порядка становится для Брокеса политическое устройство Гамбурга, в котором различные сословия связаны «inseparabile nexu»; модель порядка, в которой элементы, сохраняя свою самостоятельность и дифференцированность, все-таки складываются в стройное целое, Брокес переносит и на все мироздание: политический вопрос превращается для него в вопрос теологический и эпистемологический -в вопрос о том, как получить знание о присутствии Бога в мироздании и передать это знание другим людям (с. 347).
Уповая на зрение (собственно, на «созерцание» - «Betrachtung») как на источник подлинного знания о Божественном миропорядке, Брокес сталкивается с проблемой, которая всегда занимала
христианских богословов: как можно «узреть» сверхчувственное, т.е. по сути своей невидимое? Способность чувственного зрения слаба; ведь, по словам апостола Павла, в земном мире «мы видим как бы сквозь тусклое стекло» (1 Кор. 13, 12).
Если присутствие Бога в мироздании и открывается наблюдателю, то только в виде темной аналогии, зашифрованного иносказания. Эту ситуацию М. Боймель формулирует как парадокс «несходного сходства»: с одной стороны, Творца и творение связывает сходство (similitudo), ибо мир создан Богом и поддерживается им; с другой - их разделяет абсолютное несходство (dissimili-tudo), ибо Бог никогда явно и очевидно не открывал себя в мире и миру (с. 347).
Брокес, по мнению М. Боймеля, всецело принадлежит теологической традиции, опирающейся на идею «несходного сходства»: не склоняясь ни к одной из крайностей (Бог открыт нам в мире -Бог полностью скрыт от нас), он стремится «пережить чудо одновременного единства и различия земного и Божественного» (с. 349) и передать это переживание своему читателю. Для этой цели он прибегает в стихотворении «Мир» («Die Welt») к древнему топосу «книги природы», при этом существенно обновляя его. Созерцатель мироздания, в трактовке Брокеса, - одновременно и «читатель», и «буква» «книги мира»: «О непостижимая книга; о чудесный алфавит! В котором я присутствую и как читатель, и как литера! Позволь мне, великий Писатель, стать в книге этой земли, во славу Твоего имени, простой буквой!» (цит. по: с. 349).
Стремление Брокеса обрести посредством созерцания (или, если угодно, «чтения») природы неопровержимые свидетельства Божественного присутствия в мире не может не напомнить о весьма популярных в это время идеях так называемой физикотеологии (названной так по одноименному трактату основателя этого учения, Уильяма Дерема). Теория Дерема, представлявшая собой своеобразный синтез естествознания и теологии, основывалась на постулате о присутствии в мироздании несомненных атрибутов Бога: постижение творения неизбежно вело к вере в существование его Творца. Физикотеология подчеркивала силу познавательных способностей человека, важность эмпирического наблюдения природы; согласно представлениям физикотеологов, научная детализация в описании мира не противоречила религиозному воззрению
на универсум как на целостность, но, напротив, неизбежно вела к такому воззрению.
Признаки присутствия Создателя в создании столь очевидны, что для их выявления не требуется сложной работы разума: они естественным образом даны уже в наблюдении. Гамбургский ученый Альберт Фабриций в своем переводе (1728) «Астротеологии» Уильяма Дерема пишет: «То, что именно Бог является основателем этого достохвального театра всех вещей, - умозаключение столь естественное, что даже самая невежественная и варварская часть человечества способна его сделать на основе зримых и открытых знаков...» (с. 350).
Брокес полностью разделяет гипотезу физикотеологов о возможности обнаружения в мироздании знаков Божественного присутствия. Разделяет он и идею детализированного виденья мира: «знаки Бога» у Брокеса могут быть заключены в мельчайших, неприметных вещах. Сам поэт особо подчеркивает важность малого, неприметного: «Не только пространство неба, не только сияние солнца, и не одно лишь величие планет - пылинка (Stäubchen) [также] достойна изумления» (цит. по: с. 357).
Однако в натурфилософской лирике Брокеса обнаружение Бога в создании никогда не бывает столь легким, естественным и почти что автоматическим, как оно представляется А. Фабрицию и другим физикотеологам. Сама идея «несходного сходства», которой Брокес постоянно руководствуется, предполагает известную затрудненность перехода от природных «знаков» к их «означаемому» - Богу. Этот переход требует не одного лишь наблюдения, но и размышления-рефлексии; именно поэтому в стихотворениях Брокеса за описательным разделом следует, как правило, раздел медитативный, который вводится выражениями «я подумал», «я рассудил» и т.п. Зрение у Брокеса всегда сопровождается размышлением; этим, по мнению М. Боймеля, объясняется пристрастие поэта к глаголу «betrachten», соединяющему в своем значении семы физического зрения и медитативного «умозрения».
Как именно происходит у Брокеса переход от описания к мыслительному акту, «убеждающему» лирического героя в существовании Творца, М. Боймель показывает на примере стихотворения «Цветочек: незабудка» («Das Blümlein: Vergiss mein nicht»). Лирический герой находится в неком locus amoenus: он сидит на
небольшом холме рядом с «кристальным ручьем», любуясь растущими вокруг цветами. Каждый цветочный лист, каждая травинка, даже каждая прожилка на них представляются ему буквами в «книге мироздания» (Welt-Buch); однако он не может перейти от этих букв к «словам», т.е. к целостному смыслу мировой книги. Ключ к нему дает простая скромная незабудка, которая преподносит герою «ясный урок, заключенный в трех словах»: «Мне подумалось <...>, что этим простым цветком Творец незабудки (ее немецкое название буквально переводится "Не забывай меня") сам говорит и тебе, и мне: "Не забывай меня!"» (цит. по: с. 369).
Созерцание природы наводит героя на мысль о послании Бога, которое заключено в «книге мироздания»; однако его смысл открывается лишь посредством размышления: герой понимает, что послание заключено в самом названии цветка. Именно синтез созерцания и размышления, зрения и мысли позволяет соединить разрозненные «буквы» природы связью (nexus), которая открывает в этих буквах «речь» Бога.
Лирика Брокеса, пользовавшаяся огромной популярностью при его жизни, очень быстро была забыта - не в последнюю очередь потому, что вдохновлявшая поэта идея «порядка», воплощенного и в устройстве абсолютистского государства, и в самом мироздании, становилась во второй половине XVIII в. все более проблематичной. Однако само его открытие, что «сила лирической речи способна соединять бытие и видимость, ясность и двусмысленность, мышление и восприятие» (с. 375), имело огромное значение для дальнейшего развития немецкой философской лирики.
А.Е. Махов
2017.04.016. АРДЕНГИ Ф. «СЛУШАТЕЛЬНИЦЫ», ИЛИ ЖЕНЩИНЫ, НАПРАВЛЯЮЩИЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ ДРУГОГО ВО ФРАНЦУЗСКИХ СКАЗКАХ XVIII ВЕКА НА ВОСТОЧНЫЙ ЛАД. ARDENGHI F. Les «auditrices» ou les femmes guidant la narration d'autrui dans les contes français à la mode orientale du XVIII siècle // TRANS-: Revue de littérature générale et comparée: [Revue électronique]. - Paris, 2017. - Mode of access: http://trans.revues.org/1468
