CC BY
26
слова к проблемам детства и «детского» (Е. Васильева, Б. Юль-ский, А. Несмелов). В заключительной главе «"Кто ты, чьей семьи подкидыш?": Проблема этничности в культурном сознании дальневосточных эмигрантов» А.А. Забияко приходит к выводу, что «этнокультурная стратегия харбинской диаспоры, рассчитанная на максимальную консервацию русскости с опорой на литературу и высокое искусство», все же не создала «универсального образца для всех русских этнических сообществ, развивавшихся в китайской культурной среде» (с. 418).
Материалы книги имеют много отсылок к другим работам
A. А. Забияко, написанным лично и в соавторстве1. Можно было бы дополнить текст и материалами, связанными с образами Китая и России в творчестве харбинских писателей2. Однако и то, что представлено в монографии, демонстрирует целостное исследование сознания русского человека дальневосточного фронтира в его исторической динамике. Книга дает возможность услышать литературную полифонию ушедшего в небытие «русского Харбина».
Е.В. Сенина
2017.01.031. «Я ИНАЧЕ - НИКТО, ВСЕЧЕЛОВЕК, ОДИН ГО...»: ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО И. А. БРОДСКОГО. (Сводный реферат).
1. ПРОФФЕР ТИСЛИ Э. Бродский среди нас / Пер. с англ.
B. Голышева. - М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2015. - 224 с.
2. ПЛЕХАНОВА И.И. Интеллектуальная лирика Иосифа Бродского // Плеханова И.И. Интеллектуальная поэзия: Иосиф Бродский, Генрих Сапгир, Д.А. Пригов. - М.: ФЛИНТА: Наука, 2016. - С. 2978.
1 См.: Забияко А.А. Тропа судьбы Алексея Ачаира. - Благовещенск, 2005. -286 с.; Забияко А.А., Эфендиева Г.В. Меж двух миров: Русские писатели в Маньчжурии. - Благовещенск, 2009. - 361 с.; Забияко А.А., Эфендиева Г.В. «Четверть века беженской судьбы...» (художественный мир лирики русского Харбина). -Благовещенск, 2009. - 434 с.; В художественном мире харбинских писателей: Арсений Несмелов: В 3 т. / Сост. А.А. Забияко, Г.В. Эфендиева. - Благовещенск, 2015 и др.
2
Об этом: Русский Харбин: Опыт жизнестроительства в условиях дальневосточного фронтира / Забияко А.А., Забияко А.П., Левошко С.С., Хисамутди-нов А.А. - Благовещенск, 2015. - С. 141-359; Ли Иннань. Китай в творчестве Сергея Третьякова: Роман «Дэн ши-хуа» // Русский Харбин, запечатленный в слове. -Благовещенск, 2012. - Вып. 6. - С. 237-251 и др.
Ключевые слова: русская эмиграция; Бродский; мемуары; переводы; интеллектуальная лирика; хроносенсорика; лингводеизм.
Эллендея Проффер Тисли - американская славистка, основавшая совместно со своим супругом Карлом Проффер в 1971 г. издательство «Ардис», которое специализировалось на русской литературе Серебряного века и советского времени, выпускало книги1, запрещенные в СССР идеологической цензурой2.
Дружеские отношения между четой Проффер и И.А. Бродским (1940-1996) начали складываться в конце 1960-х и продолжались долгие годы. Именно К. Проффер с большим трудом добился для Бродского въездной визы в США и помог получить место в Мичиганском университете. Позднее Бродский так писал о своем друге: «Он не жалел усилий, если вам нужна была помощь. Кому, как не мне, это знать. В 1972 году, когда я покинул Россию, он прилетел в Вену меня встречать, и несколько лет Профферы заботились обо мне, как будто я был их четвертым ребенком»3. Перед смертью К. Проффер работал над воспоминаниями, посвятив одну из глав Бродскому. Эта глава так и не была опубликована. Препятствием послужила угроза Бродского подать в суд, если публикация состоится. Некоторые фрагменты заметок К. Проффера его супруга Э. Проффер Тисли включила в свои мемуары «Бродский среди нас».
Пространственно-временные координаты, заданные в главах: «Дом Мурузи, 1969», «Дворец Шварценберг, 1972», «Стокгольм, 1987», «День рождения в Нью-Йорке: 24 мая 1990 г.» и др., а также
1 Среди них книги И.А. Бродского: Бродский И.А. Конец прекрасной эпохи: Стихотворения, 1964-1971. - Ann Arbor: Ardis, 1977; Бродский И.А. Часть речи: Стихотворения, 1972-1976. - Ann Arbor: Ardis, 1977; Бродский И.А. Новые стансы к Августе (Стихи к М.Б., 1962-1982). - Ann Arbor: Ardis, 1983; Бродский И.А. Мрамор. - Ann Arbor: Ardis, 1984; Бродский И.А. Урания. - Ann Arbor: Ardis, 1987; 1989 (испр.); Бродский И.А. Остановка в пустыне. - Ann Arbor: Ardis, 1988; Бродский И.А. Пейзаж с наводнением. - Ann Arbor: Ardis, 1996; Brodsky J. A stop in the desert, droadside. - Ann Arbor: Ardis, 1973.
2 Список книг, выпущенных «Ардисом» на английском и русском языках с 1971 по 2002 г. см.: Проффер Тисли Э. Бродский среди нас / Пер. с англ. В. Голы-шева. - М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2015. - С. 199-221.
3
Бродский И. Памяти Карла Проффера // Звезда. - СПб., 2005. - № 4. -С. 122-125
название мемуаров свидетельствуют о желании Э. Проффер показать Бродского земным и живым, выразить протест против тенденции, при которой «магнетического и трудного человека из плоти и крови пожирает памятник» (1, с. 197).
Знакомство Профферов с Бродским произошло 22 апреля 1969 г. в Ленинграде. Поэт сразу очаровал молодых славистов умом, юмором, очаровательной улыбкой, решимостью. Отметили супруги и другое важное качество его характера: «Бродский - конквистадор по натуре, и скрыть этого не могут ни слегка смущенные улыбки, ни нервная самоирония. Он колоссально уверен в себе как в поэте» (1, с. 43). Бродский верил в высокое предназначение поэта. Он полагал, что язык может удержать от распада угасающую империю. Подобно художнику, ставящему во главу угла образ, Бродский обожествлял язык: «Он думал, что если бы вожди читали больше стихов и научились ценить язык как таковой, это могло бы уберечь мир от тирании» (1, с. 63).
Э. Проффер подчеркивает, что смелость в общении с известными людьми была продиктована не самомнением Бродского, а именно серьезным отношением к своему призванию. Он считал себя вправе обращаться к Л.И. Брежневу, так как «он поэт и, следовательно, ровня любому вождю; быть поэтом для него - Божий дар, и он намерен был чтить свой талант и вести себя как подобает поэту» (1, с. 90). Бродский отказался от публикации своего «прощального» письма Брежневу, заявив: «Это касается только Брежнева и меня». А на вопрос: «А если опубликуете, оно уже не Брежневу?» - ответил: «Да, именно так» (1, с. 88).
Мемуаристка оспаривает версии, по которым, уезжая из страны, Бродский не знал, куда ему ехать, утверждая, что он знал, куда поедет, с того самого дня, когда его пригласили в ОВИР. Был выработан план выезда, который помогали осуществлять разные люди. Одним из них был Джордж Клайн, переводчик Бродского, профессор колледжа Брин-Мор. Он работал над выпуском первой книги Бродского «Избранные стихотворения», публиковал стихи Бродского в периодике, делая все возможное, чтобы появления поэта ждали. К. Проффер убеждал руководство Мичиганского университета взять русского поэта на должность «писателя при университете» (предшественниками Бродского на этом месте были высокоценимые им Роберт Фрост и У.Х. Оден). Э. Проффер при-
глашала принять участие в судьбе русского поэта журналистов из «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Тайм», Си-би-эс, Толстовского фонда.
Дом Профферов в Анн-Арборе стал надолго «основной базой» Бродского. Описывая привыкание поэта к новой действительности, Э. Проффер помимо комических сюжетов отмечает чувство одиночества, которое испытывал поэт, несмотря на то что его постоянно окружали люди. Это чувство прослеживается в «Колыбельной трескового мыса» и самым пронзительным образом выражается в «Осеннем крике ястреба». Была испытанием для Бродского и новая профессия: иногда он «приходил в аудиторию неподготовленным и импровизировал», однако «являл собой образец того, с чем редко встречались эти студенты, - размышляющего вслух гения» (1. с. 104-105).
Бродский принимал почти все предложения написать эссе, прочесть лекции, участвовать в литературном мероприятии, выступить со стихами, «большую часть жизни писание было для него радостью» (1, с. 111). Между тем издатели удивлялись тому, как трудно заставить Бродского собрать стихотворения в книгу. Если бы, например, Владимир Марамзин «не составил пятитомное сам-издатовское собрание в 1974 г. (за что был арестован, и Карл с Иосифом подняли кампанию в его защиту), для русского читателя была бы потеряна значительная часть его [Бродского] ранних произведений» (1, с. 112).
Сложная ситуация складывалась с переводами Бродским своих стихотворений. Он стремился сохранить рифму и метр. Многие поэты и литературоведы считали, что при этом строй поэтической мысли будет искажаться в угоду рифме. Бродский не обращал внимания на предостережения. «Писать стихи без рифм - все равно что играть в теннис без сетки. Он будет переводить себя и покажет, как это делается» (1, с. 115). Несмотря на фантастическую быстроту в совершенствовании своего английского, Бродский «не чувствовал акцентов и тона английских фраз, и поэтому даже технически правильные стихи звучали как вирши; сложносочиненные предложения иногда не складывались в нечто осмысленное, по-русски это прошло бы, на английском - нет» (1, с. 117). В тот же период ожесточился спор В. Набокова с Уилсоном из-за набоковского очень буквального перевода «Евгения Онегина». Сравнивая Бродского с
Набоковым, мемуаристка находит в них, несмотря на разницу в возрасте и происхождении, удивительно много общего. Выходцы из Петербурга, города, которого не увидели больше после отъезда на Запад, решительные противники советской власти, создающие свои произведения на русском и английском языках, чрезвычайно остроумные и чувствительные в вопросах, касающихся их литературной чести, «оба были самоуверенны, честолюбивы, и в обоих жил сильный дух соревнования», «оба враждебно относились к тому, что понимали под фрейдовской теорией бессознательного» (1, с. 52). И тот и другой не хотели возвращаться в Россию, но по разным причинам. Набоков считал, что это уже не та страна, какую он знал, а Бродский был уверен, что это та же самая страна, из которой он уехал. Отмечены Э. Проффер и более существенные личностные различия. Она замечает, что Набоков в частных беседах был «шутлив и свободен - никакая тема не была запретной, но, даже когда болтал, например об Апдайке, проскальзывала в его рассуждениях легкая тень halluciné1», «не то у Бродского: в разговоре он присутствовал целиком, всегда настроен на собеседника, всегда начеку»: «Этих двух писателей отличал их подход к миру. Набоков был и художником, и ученым; его заботила точность. Иосиф старался познать мир через идеи о нем, которые у него уже сложились, и часто превращал свои чувства в факты; его не очень волновало, если какая-то деталь была ошибочной - лишь бы поэтическая строка удалась» (1, с. 53-54).
Э. Проффер выражает несогласие с русской критикой, упрекающей поэта в холодности. По мнению мемуаристки, в поэзии Бродского есть кипение, отрицающее его собственную позицию мрачного реалиста. Техническая виртуозность сочетается с удовольствием и радостью, которые испытывает автор, придавая, например, строфе форму бабочки в стихотворении «Бабочка». Полагая, что по природе Бродский тяготел к метафизике, Э. Проффер утверждает и «почти готова доказывать», что он романтик, находя подтверждение своей точке зрения в «самом крупном его поэтическом проекте» - стихотворениях, обращенных к Марине Басмановой (1, с. 61).
1 Галлюцинирования (фр.)
Сложная и непредсказуемая натура, эта женщина - или идея ее - имела колоссальное влияние на жизнь и творчество Бродского. Она была не только музой, вдохновлявшей почти 30 лет его поэзию, но и адресатом, и воображаемым читателем. Э. Проффер вспоминает, что при подготовке русского издания «Новых стансов к Августе» (сборник стихов, посвященных и адресованных М. Басмановой) вырисовался масштаб будущей книги: «Думаю, и ему он только тогда стал виден» (1, с. 130). То, что в сборник вошли стихи, посвященные другим возлюбленным, поэт спокойно объяснил: «на самом деле» стихи написаны о Марине или для нее.
Э. Проффер рассказывает о взаимоотношениях Бродского со своими американскими (Уистен Хью Оден, Энтони Хект), ирландскими (Шеймус Хини), польскими (Чеслав Милош) и русскими (Белла Ахмадулина, Василий Аксёнов, Евгений Евтушенко) коллегами.
Доктор филологических наук, профессор Иркутского государственного университета И.И. Плеханова (2) считает самоочевидным определение лирики Бродского как интеллектуальной, проективно-рефлексивной. «Рассуждения в эссе, интервью и стихах составляют единый метатекст, связывающий метафизические прозрения с жизненными реакциями, из которых, как свидетельствовал сам поэт, они и произрастали, что и позволяет максимально сближать лирическое и биографическое "я" поэта» (2, с. 29).
Бродский отрицал рациональную изощренность творчества, противопоставляя интеллектуализму как умственно-стилистической игре «категорию души». Размышляя о романе Т. Манна «Доктор Фаустус», он утверждал, что «чистый интеллект» творчески пуст, бесплоден и даже токсичен для автора и читателя: «И я более или менее понял, что это за господин. Ужасно интересный и сугубо немецкий феномен. Отсутствие души, если угодно, пользуясь русскими категориями, подмененное избытком интеллекта. Это тот вакуум, который заполняется интеллектуальными построениями. И это, надо сказать, довольно невыносимо»1.
В лирике Бродского ранимость души и холод иронии создают контрапункт. Одной из внутренних пружин драматургии сознания становится игра на антитезе пронзительной силы чувств и рез-
1 Бродский И. Большая книга интервью. - М., 2000. - С. 641.
кой оптики интеллекта. Например, яркая фраза: «Только размер потери и / делает смертного равным Богу», - насмешливо комментируется в скобках: «(Это суждение стоит галочки / даже ввиду обнаженной парочки)»1.
И. И. Плеханова обращает внимание на хроносенсорику -угадывание физического присутствия стихии времени в голосах и знаках здешнего мира - как особый тип познания, культивируемый поэтом. Дешифровка этих посланий превращается в поэзию: «И глухо - глуше, / чем это воспринимают уши - / листва, бесчисленная. Как души / живших до нас на земле, / лопочет / нечто на диалекте почек, / как языками, чей рваный почерк - / кляксы, клинопись, лунных пятен - / ни тебе, ни стене невнятен. / И долго среди бугров и вмятин / матраса вертишься, расплетая, / где иероглиф, где запятая»2.
Тезис о преображении Универсума в язык не был сформулирован Бродским прямо, но следует из синтеза двух главных идей поэта: о власти языка над временем и о поэте как избраннике языка. Таким образом «жизнь языка проявляет структуру бытия, а поэт как мыслитель открывает для себя и других взаимосвязи целого» (2, с. 39). В «Полевой эклоге» поэт призывает: «Что ж. Замри и смотри в небеса / до поры, когда облачным пряжам / нужно вдруг превращаться в леса, / становиться оврагами, скажем, / набегая кустом на глаза, / обращаясь к сознанью пейзажем»3.
И. И. Плеханова подчеркивает, что Бродский мыслил примат языка как «диктат языка»4, т.е. предуказанность творческой воли. Сакраментальную формулу о писателе как «орудии языка»5 он связывал с другими доминантными идеями: «Во-первых, это идея вездесущей и узнаваемой трансценденции (бесконечность, время, инобытие) и, во-вторых, идея самобытности поэтического мышления» (2, с. 44).
Мироощущение Бродского соединяло острейшее экзистенциальное переживание смертности со стремлением проникнуть в по-
1 Бродский И. Избранные стихотворения, 1957-1992. - М., 1994. - С. 245.
2 Там же. - С. 372.
3 Там же. - С. 35.
4 Бродский И. А. Набережная неисцелимых: Тридцать эссе. - М., 1992. -
С. 191.
5 Бродский И. Большая книга интервью. - М., 2000. - С. 68.
тустороннее усилием духа, интуиции и разума: «Новое решение классической темы пресуществления слова в бессмертие - в случае Бродского это инобытие - демонстрирует неиссякаемый эвристический характер интеллектуального поиска» (2, с. 66).
Формула самосознания и самоопределения поэта - лингводе-изм, при котором речь - не столько поток сознания, сколько стихия смыслотворения.
И.И. Плеханова отводит Бродскому особое место в процессе перехода поэзии от классической ценностной модели к отчужденной рассудочности постмодернистского интеллектуализма, полагая, что рациональность его не рассудочна, и реализует энергию разума как силу духовную. В условиях критики и крушения всех систем Бродский выстроил свою систему поэтического мироздания. Мысль поэта граничит с откровением: «О сколько света дают ночами / сливающиеся с темнотой чернила!»1 Суть откровения -состояние абсолютной свободы волеизъявления поэта. Благодарность миру за духовно-нравственную свободу слышится в автоподношении на 40-летие: «Только с горем я чувствую солидарность. / Но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность»2. И в концовке «Римских элегий»: «...я / благодарен за все; за куриный хрящик / и за стрекот ножниц, уже кроящих / мне пустоту, раз она - Твоя»3. Таким образом, аналитическая энергия интеллекта направляется «на созидание - на оправдание присутствия человека в мире» (2, с. 77).
К.А. Жулькова
Зарубежная литература
2017.01.032. АГАЦЦИ Е. МЕРА ВСЕХ ВЕЩЕЙ И ИЗМЕРЕНИЕ МИРА: ОТ НАУЧНЫХ ЭКСПЕДИЦИЙ ДО ЛИТЕРАТУРНЫХ ТЕКСТОВ: В.Г. ЗЕБАЛЬД, КОНРАД БАЙЕР И ДАНИЭЛЬ КЕЛЬ-МАН.
AGAZZI E. Mass der Dinge und Weltvermessung zwischen Forschungsreisen und literarischem Werk: W.G. Sebald, Konrad Bayer und
1 Бродский И. Избранные стихотворения, 1957-1992. - М., 1994. - С. 350.
2 Там же. - С. 350.
3 Там же. - С. 351.
