CC BY
47
2017.01.022. ИСУПОВ КГ. МЕТАФИЗИКА ДОСТОЕВСКОГО. -СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. - 208 с. - (Серия «Нитапкая»).
Ключевые слова: Ф.М. Достоевский; мировоззрение писателя; мировоззрение героев; теология; этика; метафизика; метафизика Петербурга; диалог; эстетика словесного творчества; религиозно-философский ренессанс.
В очерках, входящих в книгу д-ра филос. наук К. Г. Исупова (С.-Петербург), исследуются вопросы метафизического мировоззрения Ф.М. Достоевского и его героев. В терминах почвеннической концепции «непосредственного познания» анализируются художественно-эстетические и созерцательно-умозрительные конструкции писателя (онтология и гносеология; теология, этика и философия человека; диалогическое общение и метафизика Другого, философия истории и литературная урбанистика; эстетика творчества и философия поступка).
Во Введении К.Г. Исупов отмечает, что «Достоевский -классик философской прозы. За плечами у писателя был опыт его предшественников - "Герой нашего времени" (1840) Лермонтова и "Русские ночи" (1844), но лишь Достоевскому удалось создать героя-идеолога, свободного от авторского диктата, с автономным голосовым приоритетом и личной волей высказывания. Ничего похожего мировая литература не знала. Свобода речевого поведения героя - одна из главных новаций Достоевского. Более того, он показал, что свобода может оказаться греховной и опасной, неподъемной и невыносимой (Раскольников, кн. Мышкин), что свобода готова обернуться самоизоляцией и самонаказанием, стать дорогой к смерти» (с. 5).
В первой главе монографии «Метафизика Достоевского (онтология и теология)» исследователь пишет, что метафизика в преддверии Достоевского питалась романтическими представлениями об Абсолюте (П.Я. Чаадаев, масоны, славянофилы, любомудры). Контуры этой философии обозначались в следующих проявлениях: 1) эстетизованные формы в духе немецкой мистики и Ф. Шеллинга; 2) поэтика переживания «тайн бытия» (С. С. Бобров, В. И. Жуковский); 3) трагическая персонология и натурфилософия в литературе классического романтизма (Ф. Тютчев); 4) катастрофизм с
примесью масонского мистицизма (П.Я. Чаадаев, В.Ф. Одоевский), идеология соборности (А. С. Хомяков, почвенники) (с. 8).
С приходом Достоевского метафизика стала определяться как: 1) род особого качества бытия и описания его ирреальных состояний («язык» онтологии); 2) область неочевидного знания и не-верифицируемого опыта («языки» гносеологии), 3) проблематиза-ция мотивов поведения человека («языки» этики и философии истории); 4) философия творчества («языки» эстетики) (с. 8).
Достоевский совершил центральный творческий поступок своей жизни: в плане художественной онтологии он реализовал метод, который Ф. Шеллинг называл в широком смысле «конструированием»; в плане эстетической аналитики поведения русский писатель развернул проблемную «метафизику внутреннего человека» (с. 9).
Новая картина мира была воспринята Достоевским и его героями во всех подробностях и неясных впечатлениях, «в единстве нравственной реальности авторского сознания» и поставлена «на почву новой интегративной метафизики», позволяющей если не объяснить, то хотя бы верно обозначить «проблемы отношений Бога, мира и человека» (с. 12).
Во второй главе «Метафизика Достоевского (антропология и этика)» К.Г. Исупов утверждает, что в мире произведений писателя герои непрестанно выясняют отношения, что часто приводит к дискредитации звучащего слова, выступающего «инструментом лжи, обмана и самообмана». Тем выше на этом фоне ощущается ценность «неподготовленного слова», спонтанного высказывания, импровизации, несобственно-прямой речи, восклицания и прочих «вдруг».
Кризисная атмосфера общения персонажей Достоевского выражена не столько путем устной речи, но скорее посредством ее различных заменителей (жест, взгляд, поза, молчание; крик, вопль, стон, рыдание, истерика).
Дискредитации устного высказывания соответствует девальвация письменного слова: «...мир диалогов в прозе Достоевского» исследователь определяет как «мир изображенной устности». Повествовательное начало «от автора» ослаблено или перепоручено повествователю или хроникеру: «Принципиальная новизна метафизического общения героев Достоевского сказалась в том, что оно
происходит в условиях взаимного доверия - не переговорного процесса ("дипломатия"), а договорного (конфиденциальность) и подано в перспективе Страшного суда, заключая общающихся в горизонт богообщения и лишь постольку - самоопознавания» (с. 66).
Негативная метафизика общения, построенная на отрицании дольнего опыта эмпирического «контакта», в теологическом смысле есть восстановление утраченного в Эдеме богоподобия (чем глубже подполье вопиющего в нем парадоксалиста, тем выше и труднее вертикаль восхождения к истине). Героев Достоевского губит не дефицит общения, а его непродуктивный избыток, порождающий потребность в творческом одиночестве, которое оказывается источником тревоги, образом привычной мысли и условием самособирания «я» перед угрозой его распада (с. 66).
В третьей главе «Взыскание читателя» исследователь обосновывает концепцию, что «направленная поэтика» и «риторика вовлеченности читателя» проявляются у Достоевского:
- в снятии безопасной дистанции между героем и читателем;
- в интимизации отношений героя и читателя преобладают «жалостливые» оправдания интонации героя, что превращает читателя в исповедника;
- в реализации поэтики провокативного противослова: оглядка героя и автора на читателя предполагает ответный жест читающего;
- в усилении средств поэтики поведения (жест, тон), в символизации предметного мира и топосов обитания (угол, порог, окно);
- в эксплуатации древнейших механизмов суггестии (в частности, повтора) и в связи с этим - во вторжении в неконтролируемые сферы эмоций читателя;
- в переосмыслении идеи границы личности. Граница маркирует не отдельность одного «я» от другого, а идею контакта и работает на поэтику узнавания, приятия («сыновства»); границей становится и читатель, соприсутствующий в тексте как фигура эстетической гипотезы;
- в снятии недоверия к «литературности» текста. Если у Пушкина «Евгений Онегин» стремится стать «романом жизни», то у Достоевского произведение осмысляет себя в читателе как «роман сознания»;
- в обытовлении пограничных состояний сознания. Для героев большой прозы Достоевского «мистическое», «интересное», «иррациональное» и «трансцендентальное» входят в состав повседневной реальности, а идея «непосредственного познания» стала еще и принципом восприятия текста, что окончательно упразднило дистанцию между героем, автором и читателем;
- в изменении акцентов так называемых «вечных вопросов», которые у Достоевского переведены в ранг сенсационных: читатель приглашен к общению с мировым духовным опытом. Достоевский создал мир, населенный не только читателями-героями, но и героями-читателями, героями-писателями и героями-слушателями (с. 88-89).
«Возрождение Достоевского в русском религиозно-философском ренессансе» - предмет исследования, проведенного в четвертой главе.
К. Г. Исупов констатирует, что русский опыт философской рецепции Достоевского огромен по объему и универсален по содержанию. Спор о Достоевском разворачивался во внутреннем голосовом пространстве его прозы, в полноте соприсутствия герою. На родине и в эмиграции религиозные философы отчетливо слышали свою современность, артикулированную голосами героев Достоевского. Страницы его великих романов воспринимались русским зарубежьем не как тексты, а как наяву воплотившаяся реальность «Бесов» и «Братьев Карамазовых», получившая экстремальную актуализацию в живой истории первых десятилетий ХХ в.
Достоевского воспринимали не просто как современника. Его проза создала социально-психологическую реальность начала ХХ в., «так что вся действительность - бытовая, эстетическая, политическая - оказалась повитой голосами его героев» (с. 123). На Достоевского, как на пророка и как на одного из «духов русской революции», возложили историческую вину за кризис личности и за рухнувший вокруг нее социальный уют. И в этом смысле «ренессанс Достоевского» был далеко идущей попыткой поставить в суждениях писателя «точку там, где предполагался вопрос».
«Метафизика Города. Историческая мистика Петербурга» -объект исследования в пятой главе монографии. Город в прозе Достоевского предстает как пространство нового типа деятельности, как труд жизни. Новая для отечественной урбанистики идеоло-
гема проясняется на антиномично выстроенных категориях: «служба» / «дело»; «суета» / «дело»; «сплетня» (скандал)» / «творчество», - Достоевский их артикулирует не без влияния Гоголя.
Осмысление и художественный анализ психологии горожанина и фактурной природы Города в ее метафизических измерениях прошли у писателя три этапа. Ранний Достоевский предъявлял феноменологию восприятия городской реальности глазами «мечтателя» из фельетонов «Петербургской летописи» (1847); в основе поэтики этих текстов - эскалация гоголевских «экфразисов». В дальнейшем во взгляде на Город у Достоевского стало преобладать интроспективное видение; феноменология перешла в эстетическую герменевтику. Наконец, наиболее впечатляющие результаты достигнуты на путях суммарной авторской метафизики петербургского пространства, которая научила мировую литературу конца Х1Х - начала ХХ в. приемам художественной урбанистики.
Герои Достоевского живут внутри «большой вещи, именуемой Петербургом». Эта вещь, «сработанная мозговым усилием великого реформатора, не имеет внутреннего лика»: ее внутренняя форма - голый расчет и чертеж. Градостроитель мыслит макетами, подобиями и моделями - так и вырос на брегах Невы не Город для людей, а макет Города, «масштабная декорация мистериального действа». «В этом сценически-условном топосе безусловно только одно: страдания персонажей сцены, которые не ведают, что они -всего лишь марионетки лицедействующей онтологии. Градостроительная эклектика Города работает на усиление поэтики мнимости и фантасмагоричности. Это Мнимый Град, люди в нем - мнимые, они заняты мнимыми делами, и сам он - всего лишь - чей-то сон.
Однако все эти качества не отменяют высокой историософской миссии Петербурга, на которую возлагал надежды писатель, -«быть для Европы и России... обетованием трансцендентной надежды на сбывание Царства Божьего здесь, в будущем Граде мировой приязни и сердечного сочувствия Другому» (с. 137), - обобщает исследователь.
В шестой главе «Метафизическая эстетика Достоевского» К. Г. Исупов утверждает, что основные темы эстетики писателя содержатся в комплексе представлений о прекрасном и возвышенном, комическом и трагическом, страшном и гротескном в жизни и
в искусстве и могут быть сведены к формуле «судьба красоты в обезбоженном мире» (с. 184).
В понимание Достоевским трагического и комического в жизни и в искусстве невольно инкорпорируется унаследованное от него значительное расширение семантического объема терминов, которое было предпринято Серябряным веком. Религиозная историософия рубежа веков стремилась положительно осознать трагическую дуальность мира в моделях манихейского (Н. Бердяев), символистского (П. Флоренский, Е. Трубецкой, А. Белый) типов и в образах тварно-нетварной Софии, то в разлуке с Душой Мира, отвращающей свое Лицо от человека (В. Соловьёв, символисты, А. Блок), то поднимающей его из глубин дольней трагедии жизни к свету Истины (С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, С.Л. Франк).
В русской традиции трагическому - в плане переживания -противостоит не комическое и не смех, а его собственный негативный избыток, апофатически приемлемый в акте катарсиса. От Чаадаева, Гоголя, архим. Фёдора (А.М. Бухарева) и всего ближнего ряда мыслителей Серебряного века «идет мощная традиция православной транскрипции проблем культурного зодчества. Имя Достоевского должно быть вписано в этот ряд на правах сигнатуры наиболее продуктивного влияния на развитие этой тенденции и расширение ее проблемной зоны в историческом пространстве отечественной религиозной эстетики» (с. 187), - заключает К. Г. Исупов.
Книгу завершает «Указатель имен», составленный И.И. Ремизовой.
Т.М. Миллионщикова
2017.01.023. СТРАТЕГИИ ПОВЕСТВОВАНИЯ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Л.Н. ТОЛСТОГО: СВОЕОБРАЗИЕ КОМПОЗИЦИИ В РОМАНАХ «АННА КАРЕНИНА» И «ВОСКРЕСЕНИЕ». (Сводный реферат).
1. ЧЕРНЕЦ Л.В. Эпизод в композиции романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина» // Толстой сегодня: Материалы Толстовских чтений 2012 г. - М.: Оригинал-макет, 2014. - С. 63-75.
2. ДЕСЯТНИКОВА А.В. Композиция повествования и сюжетно-повествовательные циклы в романе «Анна Каренина» Л.Н. Толстого // Русская словесность. - М., 2015. - № 5. - С. 41-52.
