CC BY
32
9. Зеркалов А. Евангелие Михаила Булгакова. - М., 2006.
10. Один-единственный литературный волк: К 125-летию со дня рождения М.А. Булгакова [Материалы круглого стола] / Подгот.: Сухих И.Н., Мелихов А.М. // Нева. - СПб., 2016. - № 5. - С. 158-183.
11. Малышева О.В. Первый этап рецепции романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в испаноязычной литературе // Вестник Томского государственного университета. - Томск, 2014. - № 383. - С. 51-55.
12. Ренан Ж.Э. Жизнь Иисуса. - М., 1891.
13. Фаррар Ф.В. Жизнь Иисуса Христа. - СПб., 1890.
14. Фёдоров А.М. Гефсимания. - Пг., 1911.
15. Флоровский Г. Пути русского богословия. - Вильнюс, 1991. - С. 261.
16. Франс А. Прокуратор Иудеи. - Париж, 1891.
17. Чевкин С.М Иешуа Ганоцри. Беспристрастное открытие истины. - Симбирск, 1922.
18. Чудакова М.О. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопросы литературы. - М., 1976. - № 1. - С. 218-253.
19. Шпенглер О. Закат Европы. - М.; Пг., 1923.
20. Эпштейн М.Н. Природа, мир, тайник вселенной..: Система пейзажных образов в русской поэзии. - М., 1990.
21. Юдин Л.А. Драматургический потенциал графического романа // Уральский филологический вестник. - Челябинск, 2014. - № 5. - С. 317-323.
22. Яблоков Е.А. «Мастер и Маргарита» как роман об истине [Видеозапись] / Телеканал «Культура». - М., 2012. - 13.05. - Режим доступа: http://tvkultura.ru/ video/show/brand_id/20898/episode_id/155526/video_id/155526/
23. Яновская Л.М. Творческий путь Михаила Булгакова. - М., 1983.
24. Giudici Fernández B. El Maestro y Margarita: Novela ética. - León: Universidad de León, 2012.
25. Dominguez Michael С. El Maestro y Margarita // Letras libres. - México, 2000. -N 15. - P. 86-88.
К.А. Жулькова
2016.04.020. «РАССЕЛИНА ВРЕМЕН...»: О НОВОЙ ПРОЗЕ Б.Т. ЕВСЕЕВА. (Аналитический обзор).
Ключевые слова: Б.Т. Евсеев; пространство-время; мета-пространство; феноменология литературного письма; онтологическая реальность; сверхреальная субстанция; религиозно-философские начала; «новейший русский реализм»; роман, притча, утопия; Офирское царство.
Известный русский писатель Борис Тимофеевич Евсеев (род. 10 нояб. 1951 г. в Херсоне) в текущем году подошел к своему 65-летнему юбилею, имея в активе целый ряд авторских книг и более
180 литературно-критических работ о нем разных жанров (статьи, рецензии, монографии, диссертации). Он стал лауреатом премии Правительства РФ в области культуры, а также премий «Венец», Бунинской, Горьковской, им. Валентина Катаева и др.; он - финалист «Русского Буккера», «Большой книги», «Ясной Поляны».
В советское время произведения Б. Евсеева не печатались (как «искажающие действительность», «проникнутые духом реакционной философии...»). В начале 1990-х годов ему удалось опубликовать небольшую подборку стихов под общим названием «Время лжи уже прошло, время истин не настало» (альманах «День поэзии», 1990). В 1992-1995 гг. вышли три его поэтических сборника: «Сквозь восходящее пламя печали» (1993), «Романс навыворот» (1994), «Шестикрыл» (1995). Лучшие рассказы 1992-1999 гг. («Никола Мокрый», «Узкая лента жизни», «Кутум», «Садись. Пиши. Умри.», «Рот» и знаковые в литературном процессе рассказ «Баран» и повесть «Юрод») вошли в сборник «Баран» (2001), отразивший стремление писателя осмыслить тему «цивилизационного слома СССР-России» как «слома былого уклада - взаимоотношений, верований, традиций» и «ощущения нового, но еще не вызревшего бытия» (4, с. 9-10). В сборнике ярко сказались свойства индивидуального стиля писателя: гротесковость и парадоксальность образов, непривычное сочетание реалистических и формалистических приемов письма; «музыкальный ритм» как организующее начало (2, с. 228).
Самым значительным в этот период явился роман «Отреченные гимны» (2003), посвященный проблемам «возрождения России» в преодолении «разрыва времен». В повествование о реальных драматических событиях (октябрь 1993 г., осада Белого дома, «хаос стрельбы» в сцене расстрела мирного населения и т.п.) «вплетаются философско-фантастические, религиозно-теологические мотивы» (3, с. 678). Затем вышли книги прозы: «Власть собачья: Повести и рассказы» (2003), «Русские композиторы: Рассказы о жизни. Летопись творческого пути» (2002-2010), «Романчик: Некоторые подробности мелкой скрипичной техники. Роман» (2005), «Площадь Революции: Книга зимы; Рассказы» (2007), «Лавка нищих: Русские каприччо» (2009), «Евстигней: Роман-версия» (2010), «Красный рок: Повести» (2011), «Пламенеющий воздух: История одной метаморфозы. Роман» (2013), «Чайков-
ский. Пётр Чайковский, или Волшебное перо: Повесть-сказка»
(2015) и, наконец, «Офирский скворец: Роман-притча и рассказы»
(2016).
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. писатель привлек внимание критиков, которые отмечали, что каждое следующее его произведение «ставит диагноз нашему обществу» или заключает в себе некое предостережение, возвращая к особенно значимым «эпизодам российской истории, бросающим драматические отсветы на день сегодняшний» (10, с. 95).
По мнению Л.А. Аннинского, повесть «Офирский скворец» «поражает новым взглядом на то, что с нами происходит. »; «похоже, наша проза собирается очнуться после долгого сна. » (цит. по: 14). «Офирский скворец» явил собой «удивительное сочетание пространства и времени», - подчеркнул В.Ф. Дударев (гл. редактор «Юности», где впервые публиковалось произведение).
Читатели и критики заметили, что в своей новой повести писатель продолжил темы и стилевые тенденции, заложенные в его предыдущем творчестве. И об этом здесь стоит напомнить хотя бы в общих чертах.
Вопрос о типе художественного мышления Б. Евсеева дискутируется с конца 1990-х годов. Одни критики (П. Басинский, В. Коробов) относят Б. Евсеева к последователям классического реализма, другие (И. Ростовцева) - романтизма, третьи (С. Василенко) называют его в числе представителей «нового реализма», воспринявшего некоторые приемы модернизма и постмодерниз-ма»1. По мнению А.Ю. Большаковой, есть основания говорить о формировании в творчестве Б. Евсеева «неомодернизма», где «христианское начало задает высокую точку отсчета авторскому поиску» (4, с. 112).
По мысли писателя, его метод предполагает неотъемлемость художественного миросозерцания от пластов сверхреального - от мистических субстанций, от «путешествий души по времени как метапространству». Именно «неведомое, запредельное», по его определению, будет все активнее «вторгаться в нашу жизнь, требовать изображения, фиксации в слове» (9, с. 3). Б. Евсеев включил
1 См.: Молва гудит: Роман-поступок / Басинский П., Варламов А., Василенко С., Турков А. и др. // Лит. Россия. - М., 2003. - № 15. - С. 4.
свое творчество в контекст «новейшего русского реализма», представленного также именами Л. Бежина, А. Варламова, С. Василенко, М. Гуреева, Т. Зульфикарова, Ю. Козлова, В. Отрошенко и др.
Писателей этого ряда Л. А. Аннинский называет «пионерами новейшего направления российской словесности», а их метод -«инструментальной феноменологией» или «сотворением художественных явлений волевым усилием, без опоры на онтологическую реальность» (2, с. 238).
А.Ю. Большакова применительно к прозе Б. Евсеева обосновывает понятие «феноменология литературного письма» именно как способ раскрыть «онтологические пласты жизни», «феноменальность народной судьбы, осознание нацией своей русскости» (4, с. 6).
Обе трактовки, по сути, дополняют друг друга, помогая осмыслить составляющие того феномена, каковым является творчество Б. Евсеева (и других представителей «новейшего направления российской словесности»).
Существенны размышления Л. Аннинского об истоках евсе-евского «страннословия» («словосдвижения» и «словотрясения» как освобождения от всего привычного). Критик считает, что аналогии к этому явлению стоит поискать в «метельной» советской прозе начала 1920-х годов, «в технике орнаментальной прозы» (например, у Ремизова) (2, с. 229). Имеется в виду такая форма организации текста, при которой сюжет уходит на второй план, а на первый выдвигаются «легенды, магические образы, дремучие письмена, загадочные послания, мистические поверья, эстетические модели, политические слоганы и прочая "музыка", которую слушает современный человек и принимает за реальность» (2, с. 249). В орнаментальной прозе особенно значимым, самоценным становится слово («крепежный материал реальности»), обретающее множество смысловых оттенков (как наваждение или как монтаж в «легком кинематографе», по слову писателя).
Б. Евсеев систематизирует фактуру своего письма, выделяя четыре основные зоны: ономастика (музыка старых названий); жаргон всех уровней (включая базарно-лагерный и площадной); «вожделение слуха» (мистика эроса и любви); гул и гомон «масс» (т.е. толпы, ищущей повода «излить безадресную злобу») (цит. по: 2, с. 249). При этом «иногда кажется, - продолжает Л. Аннинский, -что писатель дразнит читателя таким превышением средств над
целью и даже, некоторым образом, его морочит. и читатель поддается.» (2, с. 231).
Что касается «мироконцепции Евсеева», то, по разумению критика, главную «системообразуюущую роль» играет здесь бытийный «низ»; при этом «вверху - Бог, отсутствие которого чувствуется сильнее, чем присутствие» (2, с. 232). Так, «базисом, первоэлементом, центром» в евсеевской прозе становятся «тщета и надсада преджизни», над которой соколом парит мысль, а где-то в бесконечности реет Смысл бытия» (2, с. 231).
«Можем ли мы его постичь?» - евсеевский ответ на этот вопрос Л. Аннинский пытается сформулировать, обращаясь к повестям «Ночной смотр», «Юрод», «Рот» и др., а также к роману «Отреченные гимны». Однако «меж верхом и низом» в «гигантском пространстве», где «должно бы реализоваться человеческое существование», писатель находит «черную дыру», «вакуум смысла» и лишь потом «пунктирами конкретных суждений» определяются островки «анализа» среди «хаоса Бытия» (2, с. 232).
По определению критика, «лучше всего сказано у Евсеева про его художественный мир: он дается "со всех точек обзора сразу"» (2, с. 224).
Публицистический аспект наблюдений и суждений писателя раскрывается в том, как он мыслит Россию. Л. Аннинский формулирует это таким образом: «Россия, и в частности Москва - место, где все старое выгорит, а новое вырастет. Ведь в прошлом Москва всегда вовремя сгорала и из пепла вовремя же восставала. И теперь... Россия будет уменьшаться, чтобы потом, увеличившись, навсегда обрести контуры своей "суши-души". Не исключено, что возможность "тихо-мирно" поворотить Россию, куда следует, уже упущена. "Россия! Ты есть или тебя тоже нет?" Ты, как весь мир, в черной дыре, или спасена?.. Или впрямь дело в том, что "земля русская - небо и есть"?.. Или - что у нас есть душа, "настоящее русское оружие"?» (2, с. 233-234; курсив. - А. Р.).
В романе «Отреченные гимны» это «оружие» закодировано буквой «Д» и является «главным системообразующим элементом евсеевской феноменологии» (2, с. 235). Речь идет о лабораторных испытаниях сверхтонкой «материи д.» в закрытом научном учреждении, где испытуемого погружают в трансцендентное состояние, чтобы на время «отделить» душу от тела и получить искомую «ма-
терию». За ней охотятся и заграничные шпионы, и наши властные структуры перестроечной эпохи. Читателю может показаться, что это и есть основной сюжетный ход романа: «Похищения, налеты, допросы, убийства. "Приборы, расчеты, идеи". Запись информации в подкорку...» - отмечает Л. Аннинский. Ведь ни в одной издательской аннотации «не обошлось без комплимента автору по части детективных ускорений и авантюрных штопоров, в которые срываются герои со своих религиозно-философских бельведеров» (2, с. 234-235).
Однако, согласно замыслу писателя, высшим становится «сквозной» канонический христианский сюжет о «мытарствах души» - их видения возникают у испытуемых в лаборатории, где они записываются на пленку (идет микросъемка «контуров души»1). Но «подлинный сюжет» романа - вовсе не авантюрная история и даже не история характеров, двух основных героев - потомка раскулаченных домовладельцев Василия Нелепина и его подруги журналистки, обозревательницы «Аналитической газеты» Иванны Михайловны. Задачей евсеевского повествования, отмечает Л. Аннинский, является «испытание на прочность мироздания», которое по всем интуитивно определяемым признакам «вот-вот рухнет и развеется пылью. Интуитивно же старается душа эту катастрофу -заклясть. магически», ощущая ее «неотвратимость» (2, с. 237).
В этих целях из далекого бытия (Х в.) царьградской благочестивой старицы («Хождения святой Феодоры по воздушным мытарствам») писатель берет, как пример, 20 «заклятий-заклинаний» «во избавление от соблазнов, ее мытаривших», и живописует свое понимание тех грехов и соблазнов, за которые после смерти души истязаются во их спасение. Последовательность мытарств такова: празднословие (герой в ответе за «все на земле праздно сказанное»); клевета и осуждение; ложь и душевная кривизна; гнев и ярость; гордый ум и голый рассудок; вражда и братоненавистниче-ство; воздаяние злом за зло; чародейство и колдовство; сребролюбие и скаредность; убийство; суд неправедный, без совести; блуд; подлое молчание; разбой и грабеж; атеизм и ереси; чревоугодие и несоблюдение постов; утерянной связи и ростовщичества совесть;
духовное уныние; содомский грех и, наконец, «мытарство жестокосердия, мытарство мятежей, революций и гражданских войн»1.
Под пером Евсеева, отмечает Л. Аннинский, все это - попытки «оживить души, спев над ними "отреченные" гимны - полузабытые, отброшенные.» (2, с. 238).
Итак, романное действие от пролога до эпилога вбирает две взаимодействующие линии - земных и духовных мытарств, которые проходит герой, попадая в московский октябрь 1993 г., затем в водоворот невероятных приключений, связанных с деятельностью фирмы (куда его берут на работу и где проходят испытания «материи д.»). При этом герою приходится пройти не только через муки земные, но и через те мытарства, которые выпадают покидающей его тело душе.
В финале романа Борис Тимофеевич дает свой «автопортрет»: «Взгляд у меня опечаленный». И фотоснимок на обложке романа визуально подтверждает это: автор «Отреченных гимнов» выглядит грустным. Однако дело здесь «не в эмпирическом индивиде. дело в личности, пытающейся совладать с бытием», -заключает Л. Аннинский (2, с. 236).
Сам писатель на вопрос, чем объясняется глубокий интерес к его роману, ответил: «Думаю, в первую очередь - попыткой проникнуть в запредельное. Уверен: XXI век принесет с собой множество расшифровок таинственного. Наука все ближе подходит к пониманию того, что библейские и евангельские истины, а также истины других религий - это вовсе не доисторическая поэзия и не собрание метафор. Существование души научно почти доказано. Известно и то, что существует неведомое науке пространство, не являющееся ни небом, ни землей. У меня в романе оно названо "некромиром". Посмертные мытарства, описанные мною, как раз в этом самом "некромире" и происходят» (6).
Внутреннее напряжение романа создает взаимодействие пластов повествования - нижних («разрывы» исторической действительности) и верхних (испытания души и достижение желанного очищения, гармонии). Так слагается единое повествование о земных и духовных мытарствах России в огне политических распрей, восходящее к движущей автором сверхидее собирания распадаю-
щегося мироздания на высшей, не подвластной историческим катаклизмам основе, таящей в себе словесную «мелодию ангельских песнопений, сиречь - гимнов, сберегающих душу на небе. и на земле.»1.
Выстраивание «мытарственных рядов» в романе имеет «историческую подоснову»: двадцать мытарств символически увязаны со сменой и движением двадцати веков нашей цивилизации. «Мелькали, словно в обратных кадрах, мытарства, и каждое из них... словно бы равнялось прошедшему с Рождества Христова веку. 1-е мытарство - век 1-й, 7-е - У11-й, 12-е - Х11-й и дальше, дальше, сквозь столетья, сквозь века. Романный герой, его малая и ранимая душа. словно вбирает цивилизационные подъемы и катастрофы» (4, с. 87).
По убеждению многих критиков, Время является одним из самых значимых героев в семантике евсеевских повествований. «Время - душа мира», - так сказано в романе2. Стремясь осмыслить этот момент в теоретических понятиях, А.Ю. Большакова привлекает теоретические выкладки П. Рикёра и полагает возможным говорить о возникновении особой художественной материи «пространства-времени» (4, с. 51). При этом чаще всего речь идет о «поиске утраченного» (времени, пространства), вымышленного, обетованного, идеального пространства-времени, где не только «сходятся разные темпоральные сферы, точки зрения», но и соединяются, кажется, «несоединимые полюса» реальности и вымысла, правды и иллюзии, обретения и утраты, «времени и вечности, пространства и пустоты»3. Взаимодействие временных пластов - «их столкновение, противоборство, слияние, новый распад и новый синтез» - все это позволяет выделить сферу «авторских» «игр со временем»4 (4, с. 51).
Время у Б. Евсеева существует словно бы под маской обычных, сменяющих друг друга явлений. В романе действуют самые разные персонажи, начиная с автора-повествователя, сочинителя
1 Евсеев Б. Отреченные гимны. - М., 2003. - С. 486.
2 Там же. - С. 505.
3
См.: Рикёр П. Время и рассказ: Конфигурации в вымышленном рассказе. -М.; СПб., 2000. - Т. 2. - С. 131.
«романа в романе», главных героев (Нелепина и Иванны) - до пестрой россыпи «персонажей нашего времени». Характерно, что центром пространственно-временных схождений становится «дом» как место соединения текущей действительности и - таинственной «материи д.», космического и религиозно-философского начала бытия, как «центр, через который прошел разрыв, поделивший страну на Россию и не-Россию» (4, с. 67), - обобщает свои размышления А.Ю. Большакова.
«Дом» предстает в трех основных образах: Большой (т.е. Белый) Дом, подвергнутый испытаниям в кровавом октябре 1993 г.; родовой дом Нелепиных и, наконец, Дом Божий, куда в итоге переселятся все люди. В романе «об испытаниях души и поисках воссоединения "земной" природы вещей с ее сверхбытием» концепт дом «восходит к архетипическим концептам человеческой цивилизации». Ведь дом - такая же модель космоса (imago mundi), как и храм (4, с. 67-68).
Московский дом Нелепиных становится знаковым хронотопом: средоточием разновременных отражений, точкой пересечения «душ живых» и «мертвых», литературы и исторической реальности, катаклизмов XIX и ХХ вв., истории и мифа, реальной и духовной географии России: «Дом видел и отражал стеклами всякое!.. Видел дом затонувшие века, восстающие со дна постройки, а в треугольнике меж Яузой и Москвой-рекой, густо напичканном госучреждениями - пылающее лазурью невидимое озеро! Видел: словно бы Китеж-град Московский блистает-переливается, отразившись в сокрытом до поры от людей многослойном озерном зеркале!..»1
Введение хронотопа дом в сферу священных для русского сознания символов и эмблем: Китеж-град - Москва - Третий Рим -Святая Русь - «превращает его в средоточие русской национальной идеи... Идеи сохранения и вечного воссоздания Руси-России: из праха и тлена, разрухи и падения нравов, революций, войн, циви-лизационного разлома» (4, с. 69).
Китеж, по убеждению американской русистки Кетлин Парте, является «частью русского культурного мотива, связанного с феноменом духовного подполья. Сутью его является вера в то, что все наиболее могущественное, священное и поставленное под угрозу
исчезновения становится невидимым миру - с целью противодействия уничтожению, своему и Святой Руси»1.
Выведенная в заглавии романа идея гимна исподволь указывает на реставрацию ценностей прошлого. Но в целом «роман о гимнах» обращен к современному поиску самоидентичности - через Русский Космизм, универсальные духовные начала. Христианский «мотив испытаний» касается, в первую очередь, нынешних (новых) испытаний русской души, национальной идеи в перевернувшейся и все еще укладывающейся, пореформенной России, обобщает А.Ю. Большакова.
Роман завершается емким суждением, которое для писателя обладает вневременным свойством:
«Время же - будь то время переворотов сознания или время гимнов - первоматерия души и есть» («Отречённые гимны»)
* * *
Специальное внимание в обзоре уделено анализу повести «Офирский скворец», опубликованной в 2015 г. в журнале «Юность» (№ 1-3) и получившей одну из авторитетных русских литературных премий - «Ясная Поляна» (в номинации «ХХ1 век»).
На это событие раньше других откликнулся «Московский комсомолец» (2015, 30 окт.), опубликовав, в частности, мнение писателя Вл. Отрошенко, который отметил свойственное Б. Евсееву «удивительное чувство стиля»; ведь в книге присутствуют «и век ХУ111, и сегодняшний день»; в ней «исследуется природа власти», писатель продолжает сатирические традиции Гоголя и Салтыкова-Щедрина.
Повесть Бориса Евсеева - «зашифрованный портрет современной Москвы, переплетающийся со срезом российской истории», - этот вывод принадлежит А. Роговой, обозревателю журнала «Прочтение. Ру» (15). В самом заголовке ее статьи «Туман, тревога и отечество» очень точно определены глубинные смыслы произведения. По убеждению рецензентки, не противореча тютчевским строкам о том, что «умом Россию не понять», писатель лелеет на-
1 Парте К. «Призрачное имущество» России: Когнитивная картография и национальная идентичность // Россия и Запад на рубеже ХХ и ХХ1 вв. - М., 2003. -С. 42.
дежду, что страна наша, преодолев очередную смуту, «приблизится к образу чудесного государства Офир» (15).
Отметим, что тревога за отечество до конца сохраняет доминирующую тональность в общем эмоциональном настрое повествования. И этот настрой как бы закрепляется в имени Ивана Тревоги, первого персонажа, с которым знакомится читатель. Не случайно, что это имя соотносится с реальным историческим лицом1. Повесть и начинается как историческая - сценой беседы в Тайной канцелярии XVIII в. «Первые страницы - сплошной диалог, сквозь который вырисовывается завязка сюжета: некий Иван Тревога обучил скворца выкликать крамолу про царицу-матушку. Тревогу поймали и упекли в застенок, а вот скворец улетел - не догонишь. Потому обер-секретарь тайного приказа Степан Шишковский2 отправляет своих подручных в погоню через временную яму, образовавшуюся в Голосовом овраге, известном "нехорошем месте" в Коломенском, которое поросло городскими слухами, мифами и легендами».
Однако для Б. Евсеева (продолжает А. Рогова) «эта старая история - только отправная точка для создания совершенно другого сюжета. Голосов овраг становится местом, где в одной точке соединяются все эпохи, которые переживала страна. Там до сих пор хранятся мысли как правителей, так и обыкновенных людей. Причем собирается там все самое плохое, что было и есть в нашем государстве» (15).
По аттестации самого автора повести: «Время там вязкое и людей ненавидящее: не убивает - засасывает».
Лица, обеспокоенные исчезновением неведомой птицы, не без оснований опасаются, что именно там, во «временной яме», сгинул Скворец - особенный персонаж, тревожащий (привлекающий и отпугивающий) своими птичье-человечьими звукоподража-
1 Ср.: Иван Иванович Тревогин (урожденный Тревога; 1761-1790) - русский авантюрист и писатель-утопист, издатель журнала «Парнасские ведомости». Наиболее известен тем, что в 1783 г., находясь в Париже, выдавал себя за наследника престола вымышленного Голкондского царства. - Прим. А.Р.
Реальная историческая личность: Шишковский Степан Иванович (17271794), тайный советник, руководитель Тайной канцелярии; ведомство расследовало важнейшие политические дела (Е.И. Пугачёв, Н.И. Новиков, А.Н. Радищев и др.). - Прим. А.Р.
ниями, чреватыми какими-то манящими откровениями. Этот скворец и является «ключом к чудесной стране Офир, которая упоминалась еще в Библии как государство благополучия, разума и совершенного общества» (15).
Потому-то «за птицей гоняются все - от самой императрицы Екатерины и смутьяна Ваньки Тревоги до преступных авторитетов ХХ столетия. Дорога в Офир, куда много тысячелетий люди не могли найти путь, открывается, однако, только одному герою». Но «зачем бежать в неведомые страны, когда можно собраться с силами, внимательно изучить ошибки предыдущих столетий и навести, наконец, порядок здесь и сейчас. Тогда и развеется над голосовым оврагом зеленый мутный туман, отбивающий разум и историческую память» (15).
По мнению А. Роговой, автор пытается «найти выход из безвременья, распутать клубок исторических неправд, добраться до сути того, что называется "Россией" во всевозможных трактовках этого понятия». Тому способствует язык повести - сложный для восприятия, полный аллитераций, звуковых аллюзий, метафор, пословиц. В речи скворца «чувствуется искусственность вдохновенной нелепицы, причем каждая фраза толкуется двояко - совсем как у многих пророков, известных смутными предсказаниями» (15).
Необычность названия повести «Офирский скворец» да и явная неординарность самих действующих лиц, их взаимоотношений заставляют читателя задуматься о скрытых намерениях писателя. В своей беседе-интервью с Д. Филипповой он приоткрывает некоторые потаенные источники замысла (7). Естественно, что его собеседница и читатели задаются вопросами, как в повести «сплетаются разные пласты истории, разные характеры». И есть ли какие-то исторические документы, заставляющие поверить в то, что «связующим звеном между эпохами оказывается Голосов овраг - место, где люди пропадают и появляются вновь».
В своем ответе Б. Евсеев дает весьма сдержанные пояснения: будто бы о «разломе времен», существующем в Голосовом овраге, сообщалось в прессе. А в 1832 г. в газете «Московские ведомости» «сухим языком полицейского дознания была изложена история двух крестьян, вышедших во времена нашествия Наполеона из деревни Дьяково, присевших отдохнуть на краю оврага и там пропавших. Объявились они на том же месте, но уже через 20 лет» (7).
Вывод, который сам писатель делает из этих «документов», лишь укрепляет сложившееся мнение о нем как о художнике, который «пытается проникнуть в запредельное».
В данном интервью Б. Евсеев, по сути, признается в своих намерениях продолжать художественные мистификации: «Вполне возможно, Голосов овраг был и остается не только "временной ямой", но и чем-то вроде психологического укрытия, в котором можно уберечься от несчастий и бед, от партийных чисток и войн. Исследовать Голосов овраг, конечно, дело ученых и философов. А дело писателя - услышать еще не родившийся звук. Я и попытался...» (7).
Эту мысль писатель развивает, отвечая на другой вопрос Д. Филипповой: «.люди стали бы счастливее, найдя Офир - страну, в которой, как сказано в Библии, невероятное количество золота и драгоценностей?» Пояснения Б. Евсеев дает в своем стиле: «Офирское царство - потаенная русская мечта! Причем. это совсем не та переполненная золотыми слитками "страна Офир", о которой говорилось в Библии. Это то, к чему очень подходят строки Сергея Есенина: Средь людей я дружбы не имею, / Я другому покорился царству... Офирское царство (я называю его - Новая Эфиросфера) - это особая нематериальная среда нашего грядущего существования. Такая среда возникнет между жизнью земной и Воскресением (7).
«Подобное понимание, - продолжает писатель, - брезжит в философии Русского Космизма, и не противоречит православным канонам. Но "Офирский скворец" - это не мутно-философская за-нудиловка! Это голоса и картины пиров и пыток, это "тяжелый рок" нашей действительности и грациозное свинство века восемнадцатого, это - сверхреальное в реальном! Словом, "Офирский скворец" - это увлекательная история о будущем, про которое мы ничего не знаем, но которое скрытно от нас уже давно существует!» (7).
Важные для осмысления повести признания Б. Евсеев сделал в ответ на вопрос о визуальных истоках своего замысла: «. гуляя как-то в Коломенском, я увидел крупного скворца, с ярко-желтым надклювьем. Скворец ходил по земле размашисто, как землемер, и произносил звуки схожие с человеческими. А неделю спустя я прочел у князя Щербатова про "землю Офирскую", под которой он подразумевал будущую Россию. Эти "неблизкие материи", как
магнитом, притянуло друг к другу. На их перекрестье и возникла повесть: вся целиком, неразъемно, без подробностей, но с главными персонажами» (7).
Для читателя в данном «откровении» весьма существенно упоминание о князе М.М. Щербатове (1733-1790) - видном государственном и политическом деятеле, экономисте, историке и прозаике. Здесь уместно в контексте анализа рецензий на евсеевского «Офирского скворца» сделать отступление и сказать несколько слов о широко известном в свое время «Путешествии в землю Офирскую г-на С., шведского дворянина» (1896).
Эта «первая русская литературная утопия» М.М. Щебатова «содержит рассказ об идеальном Офирском государстве, или, точнее, о будущей России и о том благоденствии, которое ее ожидает, если она примет к сведению утопические рекомендации писателя», -отмечают В.П. Шестаков и В.М. Гуминский, авторы предисловия к роману (17). В их кратком пересказе суть утопии такова: герой «волей судьбы. попадает на неведомую "Офирскую землю", лежащую в Антарктике. Его первое впечатление - город Перегаб, некогда построенный государем Перегой на берегу моря, в болотистом месте. Этот государь объявил новый город столицей.
Безусловна аналогия со строительством Петербурга и нововведениями Петра I. Однако М.М. Щербатов недаром был убежденным противником ряда петровских преобразований. Отсюда вытекает и дальнейшая история Офирской империи.
Проходит много лет, и один из мудрых офирских государей возвращает звание столицы исконному офирскому городу Квамо. Герой романа едет из Перегаба в Квамо.» (топография «земли Офирской» совершенно прозрачна - она составлена из небольших переделок, анаграмм русских названий: Квамо - Москва, Перегаб -Петербург, Голва - Волга и т.п.). По дороге герой наблюдает признаки благосостояния и в военных поселениях, и в устройстве школ (обучение бесплатное, помимо наук учащиеся занимаются физическими упражнениями, играми и танцами; в школах преподаются основы нравственности.).
«Утопия Щербатова в своей "идеальной" части содержит и много других намеков на "государственный утопизм" времен екатерининского правления. Но в полном соответствии со "специфически свирепым" утопизмом реакционных правителей России
Офирское государство - это своего рода диктатура добродетели, которая определяет все офирское общество; от солдата до императора, носящего титул "блистательный в добродетели". "Полицейская" государственность Офирской земли является щербатовским методом "каждодневного управления страной". Одним словом, консервативный характер утопии безусловен» (17).
Думается, что отсылая читателя к этому произведению, Б. Евсеев, как и во многих других случаях, использует возможность (прием) обогащения контекста повествования за счет подключения ассоциативных связей разного уровня.
Прием этот имеет широкий фронт действия в творчестве писателя. Мысль объединить под одной обложкой с «Офирским скворцом» еще 10 рассказов стала плодотворной - ведь в тесном соседстве произведения помогают друг другу выявить обертоны смыслов повествования1. Перекликаясь своими «притчевыми нотками», они созидают метаидею сборника, утверждает Е. Кулаков-ская. По ее мнению, рассказы Евсеева «вольно или невольно продолжают мотивы и мысли», звучащие в «Скворце», и «это делает книгу по-настоящему цельной. А, может, и неразрушимой» (12). Такой вывод вполне органичен в устах критика, воспринимающего творчество Е. Евсеева как убедительное свидетельство «онтологического реализма» (13, с. 163).
В свою очередь, «Скворец» прилетел к нам из вызвавшего серьезный читательский отклик романа Евсеева «Пламенеющий воздух» (2013), как идея «овеществленного незримого», прикосновения героев к неуловимым явлениям. Невзирая на выкрутасы судьбы, герои все-таки приходят к пониманию важности и ценности «невещественного» бытия, настаивает Е. Кулаковская. Погружаясь «в глубину текста» повести, рецензентка уясняет для себя следующее: «Офирский скворец» - «притча о невещественной Земле, о неуловимой тайне, о силе незримого, об Офире, который находится то ли в неведомом птичьем царстве, то ли в расселине времен. Но отражения Офира, погоня за ним и есть тот путь, который возносит нас над пустотой и бренностью мира» (12).
1 Евсеев Б.Т. Офирский скорец: Роман-притча и рассказы. - М.: ЭКСМО, 2016. См. здесь рассказы: «В глубине текста»; «Арина-речь»; «Los caballos caprichosos»; «Лицедув»; «Письма слепым»; «Торт "Обама" и зимний вечер»; «Под мостом»; «Каждому по сладкой корюшке!»; «Городок Плёс»; «Гул земли».
Странно, что критики еще не заметили знаменательных перекличек «Скворца» с повестью-притчей под «ветвистым» (может быть, точнее, «орнаментальным») названием «Мощное падение вниз веховного сокола, видящего приближение воды, берегов, излуки и леса». Обе притчи несут в себе благодатный художественный материал для сравнения и раскрытия «невидимой подземной грибницы», которая «связывает героев Бориса Евсеева» (16).
Определив жанровое своеобразие этой повести как «роман-притчу», издатели книги поставили читателей и критиков в достаточно затруднительное положение, поскольку текст произведения все-таки сопротивляется этой теоретической дефиниции. О «романе» и вовсе не приходится говорить, поэтому рецензенты концентрируются на жанровых признаках притчи. Так, Е. Кулаковская к уже сказанному добавляет свои наблюдения над использованием образов, имеющих «метафизическую составляющую», способных «высвечивать», «овеществлять» невидимые стороны действительности. Стиль прозы Б. Евсеева самобытен тем, что почти каждый его образ, метафора постепенно становятся «витальными». Например, в рассказе «Арина-речь» «оживление» слова героини приводит к тому, что «чистая русская речь, тут же, на глазах, становясь физически-телесной, преображает наш пасмурный мир»1.
Важно отметить, что и в повести-притче «Офирский скворец», и в сопровождающих его рассказах писатель стремился так или иначе определить, сформулировать свое «главное». Один из ключевых в этом отношении - рассказ «Под мостом», где автор утверждает: «Души - мост между временами. Они, а не законы с параграфам, времена связуют. Как люди жизнь свою меж временами потянут - такой связи времен и быть!»2
Развеять «ядовитый туман временного разлома», затрудняющий понимание повести и сопровождающих ее рассказов, стремится А. Киров (11), выделяя как самый важный уровень - философ-
1 Евсеев Б.Т. Офирский скорец: Роман-притча и рассказы. - М.: ЭКСМО, 2016. См. здесь рассказы: «В глубине текста»; «Арина-речь»; «Los caballos caprichosos»; «Лицедув»; «Письма слепым»; «Торт "Обама" и зимний вечер»; «Под мостом»; «Каждому по сладкой корюшке!»; «Городок Плёс»; «Гул земли» -С. 100.
2
Евсеев Б. Т. Офирский скворец: Роман-притча и рассказы. - М.: ЭКСМО, 2016. - С. 132.
ский. Он скрывается «в глубине текста», связан с авторскими отступлениями, пронизывающими и соединяющими между собой повесть и рассказы, а также и «смутными противоборствами», возникающими ниоткуда («гул земли») (11). Можно предположить, что не рассказы являются приложением к скворцу, а наоборот: «Скворец является приложением к рассказам. Квинтэссенцией смысла, сознательно, умозрительно.»
А. Киров склонен улавливать традиции в евсеевском повествовании. По его мнению, «главенствующая и даже несколько деспотическая роль в идейной организации книги образа автора отсылает нас к горьковской традиции. А Горький в рассказах, летящих рядом со скворцом, почти всюду. В угрюмом сидении у костра с перебиранием древних, но переливающихся в настоящее легенд ("Арина-речь"). В старике, который, подобно Луке, берет на себя роль спасителя и ретируется, оставляя поверивших в него вместе с призраками их счастья.» (в рассказе «Под мостом») (11).
Сам писатель в одном из интервью назвал своими учителями всю русскую художественную словесность, ибо «литература без традиций не живет»: «. Лично на меня повлияли и Гоголь, и Достоевский, и, чуть позже, Толстой, и Бунин, ну и, конечно, русская литература 20-30-х годов прошлого столетия. Там было море интересного! И Малышкин, и Артём Весёлый, и Пильняк, и Булгаков, и Андрей Платонов, и Юрий Домбровский. Сколько было до нас дорогого, бесценного, вечного!..» (6)
Поклонники прозы Евсеева найдут в книге «Офирский скворец» все то, за что любят своего автора: «Сочный язык. Словечки. Парадоксальные ситуации. Лирическую ясность взгляда. Шальное, веселое отчаяние и надежды. Большие надежды» (11).
Подтверждение этих слов найдем и в других читательских откликах: «. У автора была сложная задача - в одном тексте совместить языковые конструкции разных эпох, соблюсти исторический антураж и передать атмосферу Москвы XVIII в. Поэтому самое интересное в повести - стилистика, эклектичная, местами сложная для восприятия, похожая на языковую головоломку» (1).
Но ведь стилистика-то под стать герою: речь скворца - это «вдохновенная нелепица», смесь птичьего бессмысленного передразнивания: « - Гр-ром и с-стекла! Гр-р-ром грянет - стек-ла др-ребезгом! З-золото - прахом! Офир-р, Офир-р! Майна, корм!»; но
и откровения свыше: «Р-россия - там Офир-р! Не будет Р-россии -Офир-ру конец! Простор-р есть воля! Воля есть простор!»1
Читатели будут огорчены гибелью Скворца, от которого останутся лишь крохи для чучельника («горстка перьев, оторванная лапка.»). Однако свои главные слова о России - Просторе - Воле он успеет сказать; и успеет услышать его завет другая, еще незнакомая птица: «Офир-р, Офир-рон! Сквор-р - знает где!.. Конец концов отсрочен! Ид-дем скор-рей!..»
Эстафета поисков обетованного Офирского царства будет подхвачена и продолжена.
Список литературы
1. Алхимова А. Вышла новая книга Бориса Евсеева «Офирский скворец» // Российская газета / Культура. - М., 2016. - 15.04. - Режим доступа: http://rg.ru/ 2016/04/15/vyshla-novaia-kniga-borisa-evseeva-ofirskij-skvorec.html
2. Аннинский Л.А. Феноменология Бориса Евсеева // Аннинский Л.А. Родная нетовщина: Из 1990-х в 2000-е: Статьи, эссе. - М., 2008. - С. 222-256.
3. Большакова А.Ю. В преодолении разрыва времен: (Борис Евсеев) // История русской литературы ХХ в. / Под общей ред. Агеносова В.В. - М., 2013. - Т. 2. -С. 678-680.
4. Большакова А. Ю. Феноменология литературного письма: О прозе Бориса Евсеева - М., 2003. - 128 с.; 2-е изд. испр. и доп. - М., - 140 с. - (В обзоре цитируется 1-е изд.).
5. Дардыкина Н. Названы лауреаты премии «Ясная Поляна» // Московский комсомолец. - М., 2015. - 30 окт. - Режим доступа: http://www.mk.ru/culture/2015/ 10/30/nazvany-laureaty-premii-yasnaya-polyana.html
6. Евсеев Б. Т. Не держу обиды на время / Беседу вел Туровский Н. // Труд. - М., 2004. - № 065, 09.04. - Режим доступа: http://www.trud.ru/article/09-04-2004/70325_boris_evseev_ne_derzhu_obidy_na_vremja/print
7. Евсеев Б.Т. Прощай, барабанная проза! / Беседу провела Филиппова Д. // Сетевое издание «Пиши-Читай» [Электр. ресурс]. - М., 2015. - 10.10. - Режим доступа: http://write-read.ru/interviews/4405
8. Евсеев Б.Т. Расселина времен / Беседу вел Пимонов В. // НГ Ex-Libris - приложение к «Независимой газете». - М., 2015. - 19.03. - Режим доступа: http://www.ng.ru/ng_exlibris/2015-03-19/2_persona.html
9. Евсеев. Б. Т. Частный суд, или Роман о душе / Беседу вел Тер-Маркарьян А. // Лит. Россия. - М., 2002. - № 51, 20 дек.
1 Евсеев Б.Т. Офирский скворец: Роман-притча и рассказы. - М.: ЭКСМО, 2016. - С. 84, 85.
10. Звонарева Л.У. В поисках определенности бытия героя // В поисках ключа к бессмертию: Статьи. Эссе. Рецензии. - Рязань, 2008. - С. 87-100.
11. Киров А. Притчи о времени: Новый роман «Офирский скворец» и десять рассказов Бориса Евсеева // Подлинник [Электр. ресурс]. - [Б. м.], 2016. - 11.05. -Режим доступа: http://podlinnik.Org/literaturnyi-resurs/literaturovedenie/1662-pritchi-o-vremeni.html
12. Кулаковская Е.И. Ходил по Москве скворец..: (О новой книге Бориса Евсеева) // Свободная пресса [Электр. издание]. - М., 2016. - 9 апр. - Режим доступа: http://svpressa.ru/culture/article/146271/
13. Кулаковская Е.И. Эмблемы и суперзнаки прозы Б. Евсеева // Язык. Словесность. Культура. - Ногинск, 2013. - № 2-3. - С. 156-165. - Режим доступа: http://www.publishing-vak.ru/file/archive-philology-2013-2/9-kulakovskaya.pdf
14. Пимонов В. «Офирский скворец» Бориса Евсеева: Первые отклики // Живой журнал [Электр. ресурс]. - [Б. м.], 2016. - 7 апр. - Режим доступа: http://vashhenkogen.livejournal.com/47167.html
15. Рогова А. Туман, тревога и отечество // Прочтение [Электр. издание]. - СПб., 2015. - 16.10. - Режим доступа: http://prochtenie.ru/reviews/28363. - Рец. на: Евсеев Б. Офирский скворец // Юность. - М., 2015. - № 1. - С. 17-32; № 2. -С. 10-29; № 3. - С. 20-41.
16. Тарасова М. Неисповедимые пути: Невидимая подземная грибница связывает героев Бориса Евсеева // НГ-ExLibris. - М., 2009. - 02.07. - Режим доступа: http ://www. library. kherson. ua/dovidnyk/pdf/d-j/evseev/evseev_proza_ng
17. Щербатов М.М. Путешествие в землю Офирскую / В сокращении; Предисл.: Шестаков В.П., Гуминский В.М. // Проект «Собрание классики»: (Lib.ru/Клас сика) [Электр. ресурс]. - [Б. м.], 2014. - Режим доступа: http://az.lib.ru/ s/sherbatow_m_m/text_1784_puteshestvie_v_zemlyu_ofirskuyu.shtml
А.А. Ревякина
2016.04.021. ГРЕСТА Е. ИЗ МОСКВЫ В ЛОНДОН И ОБРАТНО: НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ СЕРИИ Б. АКУНИНА ОБ ЭРАСТЕ ФАНДОРИНЕ.
GRESTA E. From Moscow to London and return: Some perspectives on Boris Akunin's Erast Fandorin series // Toronto Slavic quarterly. -Toronto, 2015. - N 55. - P. 1-8.
Ключевые слова: Б. Акунин; детектив; постмодернизм; массовая литература.
У истоков детективного жанра в России, считает Еуджениа Греста (университет Дж. Вашингтона), - роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», где убийство, совершенное движимым жаждой социальной справедливости Раскольниковым, тесно связано с этической проблематикой: возможно ли совершение зла
