CC BY
34
литики государства и реформировать вооруженные силы времен апартеида в отвечающие требованиям современной политики ЮАР.
Внешняя политика ЮАР основывается на идее того, что среди стран Юга Африки она обладает самым высоким авторитетом. Этот авторитет поддерживается лозунгами о борьбе с империализмом, выдвижением инициатив по кооперации в различных областях гуманитарной сферы с соседними странами, участием в международных проектах по поддержанию безопасности и стабильности в регионе. Со своей стороны, соседи сами признают лидерство ЮАР и с радостью делегируют ей полномочия по организации тех или иных процессов, будучи не в состоянии решать данные проблемы собственными силами. Активно идет борьба за солидарность среди африканских стран (с. 52). Ряд стран активно критикует ЮАР, справедливо указывая на то, что очень часто за лозунгами и пафосной риторикой ничего не стоит, а реализуемые программы являются не более чем профанацией.
В заключение авторы отмечают, что в свете изменившейся социально-политической обстановки в государствах, граничащих с ЮАР, в связи с изменениями внутри политики самой страны, а также реформах внутри вооруженных сил, их роль остается чрезвычайно важной в обеспечении безопасности страны и проведении ее внешнеполитического курса.
Д.В. Палаткин
ИСТОРИЯ
2016.03.016. АКСУОРСИ М. ИРАН РЕВОЛЮЦИОННЫЙ. ИСТОРИЯ ИСЛАМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ.
Axworthy M. Revolutionary Iran: A history of the islamic republic. -L.: Penguin books, 2014. - XXII. 503 p. - 1st edition: Allen Lane, 2013.
Ключевые слова: Иран; ислам; Ирак; Хаменеи; Рухани.
Майкл Аксуорси (Экзетерский университет, Великобритания) дает широкую панораму истории Исламской Республики Иран (ИРИ) на ретроспективном фоне потрясений и сдвигов, которые пережило за вторую половину XX в. иранское общество, и пытается заглянуть в ближайшее будущее страны, которая по-прежнему в
равной мере интригует политических обозревателей и широкую публику по всему миру.
«Летом 2009 г. мир смотрел на Иран. Не из-за нерешенного вопроса иранской ядерной программы, не по причине непростых взаимоотношений Ирана с Соединенными Штатами, не в связи с нарушениями прав человека (по крайней мере, не это было первым по значимости мотивом). Мир и его подручные средства массовой информации (media-wife) смотрели на Иран, потому что через тридцать лет после Исламской революции 1979 г. (и через сто лет после революции Конституционной 1906-1911 гг.), сотни тысяч иранцев вновь вышли на улицы Тегерана, требуя свободного демократического правительства и окончания тирании. Подчас иранцам свойственно преувеличенное чувство важности своей страны для мира. Но на сей раз оно казалось вполне оправданным. Падет ли Исламская Республика? Или же, сохранив верность самой себе, перейдет в некую более открытую, свободную форму, когда выборы могли бы происходить как устоявшаяся процедура, а не манипуля-ционный процесс, которым они, по мнению многих, сделались после 12 июня 2009 г.? Если в событиях всемирной истории и живет некий дух движения и перемен, стремящийся во времени из одного места в другое, откликаясь на тот или иной кризис во взаимодействии между человеческими существами, то летом 2009 г. этот дух обитал в Тегеране. Как оказалось, на этот раз репрессии взяли свое. Дух, немного помедлив, переместился в другие точки региона, в Тунис, Египет и Ливию, где действовал более успешно, в Бахрейн и Сирию. В Иране репрессии расширили свой охват. Но история еще не кончена. Иран занял тогда центральное место и по-прежнему удерживает эту значимость» (с. XVII).
Истоки сдвигов, начало которым положила Исламская революция 1978-1979 гг., уходят в глубину долгой и сложной истории Ирана, о которой рядовые граждане Запада не имеют малейшего представления, что часто обескураживает и раздражает иранцев, гордящихся вкладом своих предков в мировую цивилизацию. Однако только поняв ее, можно объяснить себе кажущиеся странности иранской политики и поведения иранцев за последние 3040 лет. Этим автор оправдывает то, что, фокусируясь на революции 1978-1979 гг. и последовавших десятилетиях, он охотно отступает
к началу XX в. и даже за его пределы (например, в том, что касается корней шиизма).
«Иран не столько страна, сколько континент, скорее цивилизация, нежели нация. В прошлом такие страны, как США, Китай, Россия и Индия, допускали разнообразие и культурные различия, по крайней мере среди некоторых своих граждан, в достаточном масштабе, чтобы ощущать, что являются мирами в себе - самодостаточными, порой исполненными надменного чувства собственного превосходства, готовности обойтись без остального человечества. По мере того, как продвигается процесс глобализации, подобные представления все труднее отстаивать даже этим обширным странам имперского масштаба. Но в какой-то степени они удерживают свое мировоззрение и поныне. Китай и Индия к тому же обладают чувством глубокой древности, истории, которая еще больше усиливает сознание ими собственной самости. Ирану это тоже не чуждо - хотя и с примесью ностальгии, ощущения потери и упадка, но не с Китаем и Индией (еще менее - со своими соседями по Среднему Востоку) склонны соотносить себя иранцы, а с Европой и Северной Америкой. Иранцы, как и китайцы, способны ощутить себя обладателями изначальной, старейшей цивилизации. Многие иранцы были убеждены - а в глубине души, каким-то образом убеждены и поныне, - что у них лучшая поэзия, лучшая музыка, лучшая философия, лучшая еда - или хотя бы лучший рис -и, конечно же, лучшая религия. Как бы ни состоятельны были такие убеждения, они были бы даже непредставимы, если хотя бы отчасти не были оправданы. Речь действительно о великой поэзии, великой музыке, чудесной еде и отличном рисе» (с. XVIII).
Отчасти благодаря той самоизоляции, в пользу которой Иран сделал выбор со своим антизападным курсом, он удерживает свое замечательное разнообразие не только ландшафтов, флоры, фауны и климата, но и этносов и языков, которое еще сравнительно слабо затронуто нивелировкой глобализации. Купеческая традиция базаров, приветствовавших революцию как один из первых ее бенефициаров, по-прежнему играет центральную экономическую и политическую роль. Хозяйственная автаркия (возможно, во многом иллюзорная) все еще подкрепляет чувство культурной самодостаточности: базары все еще сбывают больше товаров отечественного производства и поддерживают больше кустарей, занимающихся
традиционным ремеслом (кузнечное дело, керамика, узорный текстиль, ковры и пр.), чем где бы то ни было еще. Более того, в туристических зонах южного берега Персидского залива (ОАЭ или Катар), высококачественные сувениры, продающиеся как местные (по колоссально завышенным ценам), на деле изготовлены в Иране.
Со II тысячелетия до н.э. Иран предстает «микрокосмом человеческой истории в ее совокупности: империи, революции, вторжения, искусство, архитектура, воители и завоеватели, великие мыслители, выдающиеся писатели и поэты, святые мужи и законодатели, харизматические лидеры и гнуснейшие подлецы. Гость с Марса, которому захотелось бы увидеть весь охват деятельности человека, добра и зла, понять человечество, мог бы вполне смотреть на Иран как на некое подобие вводного курса» (с. XIX). И даже на таком красочном фоне последние полвека иранской истории особо драматичны и характерны.
Еще один повод приглядеться к Ирану - это то, что если ранее европеец или американец воспринимал Средний Восток в категориях линейного развития по западным социально-экономическим лекалам Нового времен, отталкиваясь от традиционных моделей этого региона как отсталых и устарелых, то теперь подобные упрощенные представления неадекватны. Очевидно, что такие гиганты, как Китай и Индия, следуют собственному пути развития, а удельный вес их экономик в глобализированном мире требует к себе уважения, пусть и не обеспечивает доминирования, и западные образцы - отныне не единственный возможный вариант. Это вовсе не означает пренебрежения либеральными ценностями и идеей народного представительства, более того, они нуждаются в настойчивой и последовательной защите. Тем не менее революция 1979 г. и вызванный или вдохновленный ею «исламский бум» заставили пересмотреть все устоявшиеся стереотипы, и история и культура Среднего Востока (и Ирана как его органической части) тем более важны, что они куда ближе к Западу и теснее переплетены с его судьбами, чем когда-либо.
«В мире интеллектуальной неустойчивости, сомнений, сложности и двусмысленности, где для многих на Западе былые убеждения и старые боги прошлого низвержены со своих пьедесталов, иранской интеллектуальной культуре есть много что сказать. Иранским мыслителям давно и хорошо знакомы состояние слож-
ности, парадокса, двусмысленности и иронии - самое позднее начиная с эры великих персидских поэтов (XI-XV вв.), исследовавших эти категории глубже, чем кто бы то ни было» (с. XX).
Слишком многие мифы, сложившиеся на Западе об Иране, несостоятельны или шаблонны. Слишком часто европейцы или американцы, даже хорошо образованные, ассоциируют иранцев с арабами, хотя фарси имеет индоевропейское происхождение и по своей грамматике сближается скорее с английским или немецким. В отличие от большинства краев, покоренных исламом в VII в., в Иране арабский так и не восторжествовал, и зачастую его жители определяли себя в противопоставлении доминирующему на Ближнем Востоке арабизму. Иранцев изображают фанатичными мусульманами и мировыми лидерами религиозного фундаментализма, хотя опыт исламского правления в Иране отвратил множество его граждан от политического ислама, подтолкнув их к секуляризации.
Ислам ИРИ некорректно расценивать и как фундаменталистский в смысле целенаправленного возвращения к воображаемым ценностям раннего Халифата, как то пытается демонстрировать своим примером саудовский ваххабизм, и если за этим термином стоит какое-либо предметное значение, и он не служит просто жупелом. Он инкорпорировал радикальные, вполне «модерные» инновации, на которые с подозрением взирают и многие шииты за его пределами, не говоря уже о суннитах. Кроме того, всякое лидерство, которое шииты-иранцы могут предложить остальному исламскому миру, будет в лучшем случае весьма сомнительным, с учетом сильной антипатии между двумя главными направлениями ислама, из которых большинство принадлежит суннитам.
Новостные агентства картинками демонстраций и толп, скандирующих лозунги, словно подталкивают к выводу о том, что иранский шиизм - опасная и неуправляемая сила. Однако шиитская религиозная иерархия исна'ашаритского (умеренного) толка держит набожных иранцев под жестким контролем и в условиях строгой дисциплины под руководством высшего духовенства (среди которого не редкость - умеренные прагматики или лица, не питающие симпатий к действующему режиму). Суннитов же, напротив, ликвидация халифата в 1920-х годах оставила без аналогичных структур, в вакууме, что ряд экспертов считает фактором возвыше-
ния таких радикальных и теологически несостоятельных групп, как «Аль-Каида». «Исторически Иран занимал центральное место в наиболее человечных и рефлексивных течениях исламской мысли, включая пользовавшуюся громадным влиянием суфийскую традицию, вдохновившую ряд глубочайших и прекраснейших памятников персидской поэзии. Немаловажное течение и в самом иранском шиизме следует традиционным, квиетистским принципам, призывающим к порядочности и честности в повседневном поведении и терпеливому смирению перед лицом превратностей судьбы» (с. XXI).
Образу Ирана как агрессивной державы противоречит хотя бы то, что он не вел серьезных наступательных войн со времен Надир-шаха (середина XVIII в.). Его расходы на оборону и сейчас ниже среднего уровня для государства его размеров и близко не сопоставимы с аналогичной статьей в бюджете, например, СССР в годы «холодной войны». В войнах XIX-XX вв. иранцы, как правило, оборонялись, в частности, в ходе затяжной и опустошительной войны 1980-х годов, в которой Запад поддерживал саддамовский Ирак якобы во имя сдерживания иранского религиозного экстремизма. Точно так же, США позднее финансировали «Талибан» и «Аль-Каиду» в Афганистане, чтобы, после ухода русских, предотвратить его переход под контроль проиранских группировок. В обоих случаях Пентагону впоследствии приходилось устраивать интервенции против монстров, созданных его собственной стратегией сдерживания. Крайне неохотно признавая помощь иранцев коалиционным властям в обустройстве новых демократических учреждений в Багдаде и Кабуле, в Вашингтоне не скупились на декларации о том, что устранение Саддама и талибов упрочило влияние ИРИ в регионе.
Ни одно из этих обстоятельств не оправдывает тегеранский режим, репрессивный и автократичный, действующий в интересах немногочисленной клики, систематически отрицая за иранцами базовые права и свободы. Его изъяны, систематические и серьезных нарушения им правопорядка, с момента кризиса, спровоцированного президентскими выборами июня 2009 г. сделались только очевиднее. Однако его добровольная изоляция в противостоянии Западу и эпатажная риторика М. Ахмадинежада и его окружения позволяли неразборчиво громоздить на него поклепы, не считаясь с
фактами, когда даже «арабская весна» обошла ряд других режимов Среднего Востока, во многих отношениях не менее, а то и более преступных. В поисках решения проблем всего региона, принципиально важно видеть его, и Иран в особенности, такими, какие они есть, в их подлинном облике.
«Многое, что связано с Ираном, поражает и заседает в памяти, и это удобно для новостных программ, поскольку они рассчитывают на непосредственное и сильное визуальное восприятие. Часто это мулла с бородой в тюрбане и халате, говорящий в микрофон, и возбужденная толпа, которая что-то скандирует. Иногда это еще график, демонстрирующий последние перепады в ценах на нефть, что касается всех и каждого. Но каким образом представитель духовенства занял столь авторитетный пост? Почему Иран при Исламской республике выбрал такой непохожий на все путь?» (с. XXII).
Критикуя привычные для западной журналистики приемы репортажа и комментирования, акцентирующие странность, чуждость, иррациональность всего, что касается Ирана, М. Аксуорси видит своей целью показать, что «заботы, ценности, проблемы, действия и отклики иранцев совершенно объяснимы и рациональны, если рассматривать их в надлежащем контексте, на конкретном фоне; они открыты для сочувствия, а порой даже узнаваемы» (там же). Именно поэтому его повествование разнообразят записи речей рядовых иранцев и прочих наблюдателей, иллюстрирующие их непосредственные реакции, мнения и мотивации.
Поэтапно толкуя новейшую историю Ирана, обобщенно и обзорно, но не притязая на то, чтобы фундировать каждый сюжет всеми доступными источниками и документировать каждый месяц и год, Аксуорси стремится сфокусироваться на определяющих ее моментах или поворотных эпизодах. Много внимания уделяет он истокам революции 1979 г., в том числе драматическому разрыву в восприятии действительности между правящей элитой во главе с семейством Пехлеви и политически сознательной частью средних и низших слоев населения.
В 1970-е годы - «неспокойное десятилетие бьющей в нос пышности, дурного вкуса... и (по меньшей мере, в Европе) прилива идеологического радикализма, когда в сознании некоторых уже забрезжило понимание того, что жадное стремление ко всему но-
вому в 1960-е иногда разрушало нечто действительно ценное и подменяло его претенциозной посредственностью» - «на Среднем Востоке по-прежнему доминировали старые чаяния, связанные с развитием и вестернизацией, но они все чаще и чаще оказывались под вопросом» (с. 76). Несмотря на быстрое и успешное развитие или, возможно, отчасти из-за него, нигде противоречия и неуверенность не концентрировались с такой силой, как в Иране, что своеобразно воплотилось в праздновании 2500-летия монархии, проводившемся в 1971 г. на исторических объектах Персеполя и Пасаргад.
Церемония, которую шахиншах Мохаммад Реза собирался назначить еще на 1959 г., но первоначально не встретил поддержки, устраивалась по довольно нелепому поводу. Даже если не считаться с тем, что большинство монархов, царствовавших в стране между VII и XVI вв., не были иранцами, соотнесение предложенной хронологии с историческими данными формально давало дату второго года со смерти Кира Великого (529 г. до н.э.), хотя и Киру предшествовало множество иранских царей (в частности, мидий-ских). Суть была одна: Мохаммад Реза-шах хотел связать себя и свою династию с создателем первой великой персидской державы, желая продемонстрировать силу и постоянство иранского царства. В то время, когда монархии как институту в международном масштабе угрожали коммунизм и республиканство, а для многих в Иране подлинным центром идентичности служил скорее ислам, нежели монархия, он, возможно, острее чувствовал временную, авантюристическую природу притязаний Пехлеви на царственное достоинство. Чтобы заглушить обвинения в расточительности, к торжествам приурочили открытие тысяч новых школ, библиотеки Пехлеви, предназначенной на всестороннее отражение достижений иранистики и самые разнообразные инфраструктурные проекты в Ширазской области и по всей стране.
В октябре 1971 г. телевизионная картинка величественного парада в Персеполе с тысячами участников, переодетых в мидий-ских и персидских воинов, транслировалась на весь мир спутниковыми каналами. «Глав большинства важнейших государств со всего света, вместе с высокопоставленными представителями многих других стран, потчевали роскошным ужином с горячительными напитками. Угощение размещалось агентами парижского Maxim's
в трех огромных кондиционированных шатрах и 59 палатках поменьше, и специально по этому случаю сюда было доставлено 25 тыс. винных бутылок; по слухам на приемы было затрачено от 100 до 300 млн долл. США. Шах выступил с речью у гробницы Кира в Пасаргадах, в которой провозглашал возрождение былого величия иранцев: "Спи покойно, Кир, мы бодрствуем". Как событие, задуманное, чтобы одновременно воздать должное древнему наследию Ирана и его новоприобретенным благосостоянию и могуществу, то был успех. Но торжества не произвели особого впечатления на большинство рядовых иранцев. Зрелище изысканных иностранцев, пьющих вина и поглощающих иностранную еду, мало что им говорило. Как и международные трансляции, событие, разумеется, и адресовалось, прежде всего к иностранцам. Для них упор на личность Кира и седая древность и окружались обаянием голливудского эпоса, но для большей части иранцев все это игнорировало наследие шиитского ислама, которое имело центральную значимость для их идентичности. Многим празднование казалось фальшивым и искусственным и служило лишь дальнейшему отдалению монархии от народа» (с. 77).
Не удивительно, что оба «властителя дум» иранской религиозной мыслящей интеллигенции и благочестивых горожан не упустили шанса сказать о происходящем свое веское слово. Аятолла Рухолла Хомейни, пребывавший в эти годы в изгнании у шиитских святынь иракского Эн-Наджафа, заклеймил его как упадочное растление и провозгласил, что ислам по самой своей сути противостоит монархии как таковой, и что, более того, преступления персидских царей омрачают страницы истории. Через несколько недель Али Шариати, в одной из своих пламенных лекций в молитвенном доме (хосейнийе) Эршад, вскользь помянул, намекая на воспевавшиеся шахом 2500 лет монархии, 5000 лет «лишений, несправедливости, классового неравенства и гнета»; хосейнийе вскоре после этого было закрыто.
По мере того как близилось к концу десятилетие, которому суждено было увидеть завершение тех самых двух с половиной тысячелетий иранского самодержавия, то «впечатление, которое породили празднования, только подтвердилось» (с. 78) - Мохаммад Реза Пехлеви и десятки миллионов его подданных смотрели на вещи слишком по-разному.
Большую главу (с. 187-267) Аксуорси посвящает войне 1980-1988 гг. (в национальной историографии джанг-е тахмили -«навязанная война»), наложившей на современный Иран глубочайший отпечаток. Некоторые рассказы о ней создают впечатление, что ирано-иракская граница веками порождала яростные противоречия и глубокую взаимную неприязнь, что якобы подготовило почву для последующей войны. Автор придерживается обратного мнения, полагая, что если не брать вопроса о речном рубеже по Шатт-эль-Арабу, который обязан своим значением, главным образом, расширению нефтеэкспорта из обеих стран и, в сущности, касался использования водного пути, серьезных споров из-за обладания той или иной территорией между двумя сторонами не было.
В общей сложности более тысячелетия иранские государи -Ахемениды, Аршакиды и Сасаниды - властвовали в Двуречье, а столица последних двух династий, постоянно воевавших с Римско-Византийской империей за контроль над богатыми берегами Тигра и Евфрата, располагалась неподалеку от нынешнего Багдада. С зарождением ислама персы потеряли сначала Месопотамскую низменность, а затем и Иранское плато под натиском арабов. Когда в начале XVI в. династия Сафавидов овладела Ираном, она также пыталась не без успеха распространить свою власть на Месопотамию. Но после затяжных распрей с османцами, ожесточавшимися религиозным расколом между суннитами и шиитами, когда из рук в руки неоднократно переходил не только Багдад, но и Тебриз, Зо-хабский трактат 1639 г. разграничил владения обеих держав примерно по той же линии, по которой проходит и ныне турецко-иранский рубеж. В 1720-е годы османцы перешли ее, вторгнувшись в Иран; в 1821, 1840 гг. и в 1914-1918 гг. здесь вспыхивали новые стычки, но по преимуществу она оставалась устойчивой, хотя местами и беспокойной. На севере курдские племена пересекали ее, ища свежих пастбищ и спасаясь от притеснявших их наместников, каджарских или османских; а племена арабские вели себя сходным образом на южном пограничье.
Для Ирана западная граница была старейшей и более устойчивой, чем все остальные: в XVIII-XIX вв. только здесь он не потерял обширных кусков своей территории. Османско-сафавидские раздоры мало кого волновали в 1980-е годы, а Ирак был молодым государством, которое только в 1932 г. приобрело независимость.
Взаимоотношения между Тегераном и Багдадом были преимущественно добрососедскими, пока к концу 1960-х годов не назрел вопрос о Шатт-эль-Арабе, а в начале 1970-х годов Мохаммад Реза не стал покровительствовать курдским повстанцам в северном Ираке.
«Народы, веками обитающие по соседству, нередко питают в отношении друг друга разные предрассудки, и это верно применительно к иранцам и арабам в такой же степени, как и к британцам и французам, русским и полякам или шведам и финнам. Или даже шведам и норвежцам. Арабское завоевание Ирана в VII в. отбрасывало свою длинную тень на рассуждения иранских националистов: некоторые были склонны рассматривать арабов не только как первопричину всего, что пошло не так в иранской истории, но и как носителе низшей культуры. Кое-кто из арабов-суннитов считает иранцев-шиитов коварными и ненадежными. Но подобного рода предрассудки сами по себе редко служат предлогом к войне» (с. 188).
Британский иранист отметает и версию о том, что главной причиной войны стала иранская пропаганда экспорта революции. Такая политическая риторика, характерная для Ирана 1978-1979 гг., могла, разумеется, пользоваться определенной популярностью у иракцев-шиитов, на беспорядках среди которых летом 1979 г. Саддам Хусейн сыграл, чтобы сместить своего предшественника - Ахмада аль-Бакра. Однако предположение, что С. Хусейна подтолкнула к вторжению на иранскую землю угроза дестабилизации в Ираке, искажает реальную расстановку сил в стране, где гегемонию БААС (Партии арабского социалистического возрождения) и лично Хусейна летом 1980 г. никто всерьез не ставил под вопрос.
«Саддам затаил неприязнь к шаху за его вызывающее поведение в начале 1970-х годов и за то, что виделось ему как выгодный для Ирана (в ущерб Ираку) итог Алжирского мирного соглашения (в подписании которого он участвовал как вице-президент республики). В Шатт-эль-Арабе и, возможно, в нефтяных месторождениях Хузестана он увидел шанс быстро отыграться, пока Иран ослаблен революционной бурей и обескровлен последствиями армейских чисток [...] Пропаганда иранского режима, нацеленная против режима партии БААС в Ираке, вызвала у него желание дать ответную пощечину ее виновникам - муллам (которых он презирал). Кроме того, он увидел тут возможность проявить себя как
сильного национального лидера перед лицом всего арабского мира и выступить защитником арабов иранского Хузестана, воззвать к панарабскому чувству, являвшемуся частью изначальной идеологии партии БААС, к которой он принадлежал. Он был политическим авантюристом и оппортунистом, вообразившим себя полководцем. Таковы, вкратце, были задачи, ставившиеся перед иракским вторжением и первопричины ирано-иракской войны» (с. 189).
Особое место в книге занимает подробное, часто основанное на инсайдерской информации, освещение парламентской и, в целом, электоральной истории ИРИ, ключевыми периодами в которой являются два президентства - «духовника»-реформиста худ-жжат-аль-ислама Мохаммада Хатами (1997-2005) и «мирянина»-консерватора Махмуда Ахмадинежада (2005-2013) - последовавшие за восьмилетним нахождением у руля исполнительной власти «политического тяжеловеса» и одного из соратников Хомейни, худ-жжат-аль-ислама Али-Акбара Хашеми-Рафсанджани (1989-1997).
Так, например, анализируя предпосылки прихода к власти худжжат-аль-ислама Хатами, Аксуорси отмечает, что примерно за год до президентских выборов 1997 г. распространились слухи, что Али-Акбар Хашеми-Рафсанджани, стремясь удержать свою заметную роль в иранской политике, может провести поправку к ст. 114 конституции (гласящей, что президент имеет право переизбираться не более одного раза) или просто обойти ее. Однако речь руководителя (рахбар) ИРИ Сейеда Али Хаменеи на открытии V меджлиса в июне 1996 г. аннонсировала, что «с помощью и наставлением Бо-жиим» председательство правительством перейдет к новой «деятельной и всенародно избранной личности», что было истолковано как то, что рахбар не допустит третьего срока для А.А. Хашеми-Рафсанджани. Сам ли Хашеми-Рафсанджани решил не выдвигать свою кандидатуру на новый срок или это поползновение блокировал Сейед Али Хаменеи, вопрос, чем займется экс-президент (за которым среди иранцев закрепилась кличка Кусэ - «Безбородый», синоним хитрости и изворотливости) по истечении своих полномочий, остался в подвешенном состоянии.
В кандидаты правого крыла политического спектра, при поддержке рахбара Сейеда Али Хаменеи и Ассоциации борющегося духовенства (АБД), изначально прочили Али Акбара Натег-Нури, спикера меджлиса с 1992 г. Личности его возможных конкурентов
еще долгое время оставались неясны, но ведь и президентские выборы пока чаще всего представляли собой скорее коронацию, нежели реальный соревновательный процесс. «Многие исходили из того, что, при поддержке государственных СМИ и незам ("системы" - т.е. революционного государства) в целом, Натег-Нури станет следующим президентом без какой-либо серьезной оппозиции [...] В народе шутили, что, если в западных странах результаты выборов становятся известны через сутки, в Иране о них знают за три месяца вперед» (с. 324).
Уже самой заранее очевидной и нескрываемой уверенностью в том, что А. А. Натег-Нури является кандидатом-фаворитом, и он сам, и стоявшие за ним правые, словно демонстрируя, что считают систему своей собственностью, пробудили оппозиционные настроения и дали им вызреть, консолидироваться и оформиться. В рамках этого процесса, аятолла Махди Карруби в октябре 1996 г., провозгласив возобновление деятельности оппозиционного к АБД Объединения борющегося духовенства (ОБД), призвал к выдвижению президентской кандидатуры экс-премьер-министра ИРИ Мир-Хосейна Мусави, который, предположительно памятуя о своих стычках с Али Хаменеи, когда в 1980-е они были премьером и президентом соответственно, в конечном итоге отказался от президентских амбиций. Некоторое время казалось, что группа поддержки Али-Акбара Рафсанджани - Каргозаран - и ОБД не смогут договориться о едином кандидате. Между тем в ноябре формально объявили о своих кандидатурах на пост президента не только На-тег-Нури, но и экс-министр разведки Мохаммад Рейшахри.
Затем, к концу января 1997 г., о своем намерении баллотироваться в президенты объявил, при поддержке ОБД, М. Хатами, который, после ухода в отставку с поста министра исламской ориентации в 1992 г., возглавлял Национальную библиотеку. В его пользу через несколько недель высказались и другие группы, сплотившиеся против правых, включая Каргозаран. «Ходит рассказ, что в тот момент, когда было объявлено о его кандидатуре, Хатами присутствовал на международной конференции библиотечных работников и уже должен был выступать, но когда подошло его время, председатель конференции вышел на подиум и объявил, что, к сожалению, программа мероприятия меняется, так как Мохаммад Хатами отозван, чтобы стать президентом Ирана» (с. 325).
В заключение своей книги Аксуорси подробно останавливается на последних изменениях во властном раскладе ИРИ - судьбоносном периоде с марта 2013 по апрель 2014 г., который он рассматривает как преддверие крупномасштабного разворота в ее истории. В общей атмосфере репрессий и жесткой слежки за политической активностью, воцарившейся в 2009 г., большинство наблюдателей рассчитывало, что на президентских выборах июня 2013 г. незам будет манипулировать электоральным процессом, чтобы обеспечить избрание кандидата, лояльного рахбару и его окружению. Эти ожидания, казалось, подтвердились, когда в мае на список кандидатов было наложено вето с целью исключить из него Рафсанджани. «Это был шок - престарелый Безбородый испытал уже достаточное унижение от электората на выборах 2000 и 2005 гг., но вето Совета стражей на кандидатуру экс-президента словно бы еще больше подтверждало то, насколько система склонилась вправо, сузив свою базу поддержки. Рафсанджани как будто наказывали за его заявления вскоре после выборов 2009 г. Исключен был и кандидат, на которого сделал ставку Ахмадинежад, что, очевидным образом, обрекало на забвение как его самого, так и его сферу политического сектора» (с. 425).
Итоговый список кандидатов был весьма красноречив сам по себе. Из девяти участников, одобренных Советом стражей, пять были твердыми консерваторами (Саид Джалили, Мохаммад-Багер Га-либаф, Мохсен Резаи, Али-Акбар Велаяти, Хаддад-Адель), один -консерватором умеренным (Хасан Рухани), а двое - реформистами (Ареф и Гарази), причем М.-Б. Галибаф, А.-А. Велаяти и М. Резаи проиграли в предшествовавших президентских выборах, Ареф и Гарази не были личностями сколько-нибудь примечательными или харизматичными, да и Рухани, хорошо известный как дипломат и переговорщик по ядерному вопросу, никогда ранее не выступал как заметная фигура в общенациональной политике. Но у Велаяти, Ру-хани и Джалили имелся серьезный опыт международников, так что казалось, будто незам каким-то образом выделяет внешнеполитическую компетенцию, возможно, имея в виду так или иначе разрешить ядерную проблему и добиться отмены санкций.
До самых последних дней перед июньским голосованием кампания, в отличие от выборов 2009 г., проходила бледно, и даже теледебаты, в повестке которых доминировали темы экономиче-
ского кризиса, санкций и ядерной программы, многим казались тускловатыми по сравнению с гремевшими четыре года тому назад, хотя политически озабоченные иранцы, в основном, пристально следили за ними. Поначалу кандидатом - фаворитом режима виделся С. Джалили, что не помешало А.-А. Велаяти (из всех кандидатов, наверное, самому близкому к рахбару С.А. Хаменеи) в один весьма знаменательный момент дебатов раскритиковать его поведение как главного переговорщика по ядерному вопросу при Ахма-динежаде как крайне неконструктивное и безынициативное. Такой беспрецедентный выплеск в публичное пространство разногласий в высших кругах «незама» по самым животрепещущим вопросам государственной безопасности выглядел весьма непоследовательно, ибо Джалили, конечно, следовал на переговорах линии, одобренной свыше, но, в то же время, предвещал решительную перемену курса.
После того, как из кампании выбыли Ареф и Хаддад-Адель, причем первого из них, по всей видимости, подтолкнул к отзыву кандидатуры Хатами, который, уже незадолго до голосования, активно поддержал Рухани. Последний подавал себя как кандидата не только от умеренных и бывшего электората Рафсанджани, но и реформистов, которых покорил своими заявлениями в пользу равенства полов, освобождения политзаключенных и свободы слова. На очередной пикировке в течение дебатов, когда всплыла тема подавления студенческих демонстраций в 1999 г., он намекнул на свою позицию - более либеральную, нежели у Галибафа (отставного офицера Корпуса стражей исламской революции - КСИР), помимо прочего, словами: «Я не полковник, а правовед», напомнив, тем самым, что его противник манипулировал тогда ситуацией, чтобы нарастить свои политические дивиденды за счет демонстрантов-студентов. Свою репутацию умеренного деятеля он также подкрепил, намекнув в одном из выступлений на дебатах, что хорошо, когда крутятся не только центрифуги, но и «колесо жизни» (чарх-е зендеги) (с. 426).
В завершающие часы кампании общественный энтузиазм по поводу Рухани приобрел уже массовые формы, и после подсчета бюллетеней, выяснилось, что он избран с 50,7% голосов, еле проскочив через 50%-ный порог, преодолеть который должен был кандидат, претендовавший на победу в первом раунде выборов: своего
ближайшего соперника, Галибафа, он обогнал более чем на 2/3 голосов.
«С учетом предполагаемых масштабов фальсификаций на выборах 2009 г., результаты 2013 г. нетрудно было бы подтасовать на 1-2%, что было бы достаточно, чтобы обеспечить, в случае таковой необходимости, второй тур, и было далеко не ясно, победит ли во втором туре Рухани. Это опять же наводит на мысль о том, что избрание стало возможным благодаря решению Хаменеи и его окружения в пользу кандидата, лучше всех остальных подходящего и квалифицированного для решения ядерного спора, - мысль, которую тем более подкрепляет сообщение в иранской прессе о том, что кандидатура Рухани была лишь с большим трудом утверждена Советом стражей, после того как председатель, аятолла Джаннати, самолично выступил в его поддержку» (с. 427).
Победа Рухани может иметь и внутриполитический аспект. Президентство Ахмадинежада ознаменовалось для иранской политики значительным креном вправо и то, что его продолжение может стать опасным показал исход выборов 2009 г., которые увеличили зависимость рахбара от КСИР и прочих подразделений аппарата безопасности. В свое время аятолла Хомейни всегда старался поддерживать левое и правое крыло в равновесии. Несмотря на то что Хаменеи и Ахмадинежад в конечном счете всегда одерживали верх, громадные демонстрации - крупнейшие с 1979 г., которыми избиратели отреагировали на нарушение избирательного законодательства в 2009 г., должны были прозвучать для рахбара грозным предупреждением. В этом контексте, даже если не сомневаться в реальном успехе Рухани, результат выборов 2013 г. предстанет как целенаправленное возвращение к «хомейнистской модели баланса», когда правительство, опирается на более широкую социальную базу, практически общенародную поддержку.
В юности Рухани (родившийся в 1948 г. в маленьком городке к востоку от Тегерана) посещал как обычные занятия по религиозным дисциплинам в училищах Кума, так и курсы светского права на юридическом факультете Тегеранского университета (уже в конце 1990-х годов он защитит докторскую диссертацию в Каледонском университете, Глазго), в конце 1970-х годов, как активист антишахского движения, покинул Иран и в 1978 г. сопровождая Рухоллу Хомейни в его парижском изгнании. Он принадлежал к
той группе духовенства, что равнялась на Мохаммада Бехешти, органично сочетавшего консервативные и модернизаторские симпатии, благодаря богатому опыту жизни на Западе и хорошему знанию западных языков. После смерти М. Бехешти ведущим примером этой тенденции в иранской политике служил А.А. Рафсанджани -патрон и ментор Рухани, который не раз доказал ему свою лояльность в 1980-1990-е годы на посту вице-спикера меджлиса и вице-президента в должности действующего главнокомандующего вооруженных сил к концу войны с Ираком, причем в весьма щекотливых обстоятельствах: лучше остальных известен скандал «Иран-Контрас», когда он оказался одним из немногих, кому Рафсанджа-ни доверил общение с тайной делегацией из США, посетившей Тегеран в мае 1986 г. под началом Р. МакФарлейна.
С 1989 г. Рухани занял влиятельный пост секретаря Верховного совета национальной безопасности (ВСНБ), дававший ему право в ряде процедурных случаев выступать представителем рах-бара Али Хаменеи, отслеживая принятие жизненно важных для иранского государства решений. В последние годы президентства Хатами, с октября 2003 г., Рухани вновь пошел на повышение как главный переговорщик со стороны ИРИ по ядерному вопросу -иранская пресса прозвала его «шейх-дипломат» - и координировал в эти годы прекращение обогащения урана, завоевав далеко за пределами Ирана лестную репутацию своим умом, гибкостью и надежностью. Но эта инициатива скоро провалилась, и вскоре после избрания Ахмадинежада в 2005 г. он отказался как от работы переговорщика, так и от поста в ВСНБ.
После своего избрания в 2013 г. Рухани недвусмысленно заявил о своем намерении продвинуться как можно дальше и быстрее по пути урегулирования спора по ядерному вопросу. Пройдя в августе инаугурацию как президент, он уже в сентябре выступал на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке, последовав по тропе, проторенной до него Хатами и Ахмадинежадом, чьи появления с этой трибуны рождали столь различные отголоски. На сей раз послание было недвусмысленным: оно гласило, что эра азартных игр в международных отношениях завершена и что принуждение и угрозы нужно заменить компромиссом и диалогом во избежание всяческих трений и конфликтов. Это в равной мере касалось как столкновения в Сирии, так и иранской ядерной программы. Устами
главы своей исполнительной власти ИРИ изъявляла готовность устранить «все разумные сомнения» относительного своей атомной энергетики, но наиболее надежный путь к решению этого вопроса проходил через признание его «неотчуждаемых прав». Речь, тщательно продуманная в расчете не только на международную, но и на национальную аудиторию, и кулуарные переговоры иранской команды (во главе с новым министром иностранных дел Мохам-мад-Джавадом Зарифом) встретили позитивную реакцию. Пресс-секретари правительств США и Великобритании приветствовали новый, более примирительный и нацеленный на сотрудничество подход иранской стороны. Когда политики и дипломаты покидали Нью-Йорк, Рухани и Обама переговорили по телефону - настоящий прорыв, ибо главы американского и иранского государств общались напрямую впервые с 1979 г. По возвращении Рухани в Иран его встретили и голоса недовольных - непреклонных «ястребов», в том числе генерала Мохаммад-Али Джафари, главнокомандующего КСИР, которые, однако, не могли играть большой роли на фоне последовательных высказываний рахбара А. Хаменеи в поддержку президента, что придавало последнему дополнительную уверенность.
В октябре переговоры между Ираном и группой 5 + 1 (постоянные члены СБ ООН США, Великобритания, Франция, РФ и КНР + ФРГ) возобновились в гораздо более позитивном духе. В ноябре, когда главы МИД стран-участниц торопливо слетались в Женеву и сделка казалась неминуемой, переговоры внезапно, хоть и ненадолго прервались, так как французская делегация настояла на дальнейших ограничениях на работу иранских центрифуг и на строительство завода по производству плутония в Эраке, и только к декабрю договоренность, пусть и не носившая окончательного характера, была достигнута. То была скорее промежуточная сделка, предусматривавшая дальнейшие переговоры с перспективой заключения финального соглашения в пределах шести месяцев. Тем не менее этот сдвиг нес в себе огромный потенциал для улучшения взаимоотношений Ирана с окружающим миром и стабилизации положения на Среднем Востоке в более широком понимании.
Основой для промежуточной сделки послужило то, что Иран соглашался прекратить обогащение урана выше 5%-ного уровня в обмен на отмену некоторых санкций, которая, по оценкам, могла
принести его бюджету порядка 7 млрд долл. США (суммы «скромной», по американским меркам того времени). Кроме того, иранцы дали согласие на начало переработки урана, обогащенного выше оговоренного уровня, в продукт, непригодный для использования в военных целях, на учащение и более основательный характер проверок, на сворачивание работ на эракском заводе по производству плутония и на приостановку в функционировании усовершенствованных центрифуг, которые значительно увеличили бы скорость и эффективность обогащения (с. 429).
На первых порах в ряде докладов отмечалась очевидная разница в видении сделки с двух сторон - иранцы утверждали, что она признает право Ирана обогащать уран, а США и их партнеры -прямо противоположное. Как и в случае со многими дипломатическими тонкостями, правы и неправы одновременно были и те, и другие. Подобные заявления не фигурировали в сделке в данной формулировке, в отличие от разрешения Ирану продолжать обогащение ниже уровня в 5% (соответствующего «мирным целям»), ограниченного рядом условий и оговоренного намеченным на ближайшее будущее окончательным соглашением.
Скоро выяснилось, что иранские переговорщики были заведомо уполномочены на принятие предлагавшихся им условий, - и Рухани и, что важнее всего, рахбар Хаменеи не замедлили приветствовать их успех как «Божью милость и споспешествование иранской нации». Со стороны Брюсселя высокую оценку получила терпеливая и трудоемкая работа над соглашением, проведенная главным переговорщиком от имени ЕС К. Эштон.
В Израиле решительно высказался против Женевских переговоров премьер-министр Биньямин Нетаньяху, осудивший их итог как слишком мягкий по отношению к Ирану. Но его озлобленная критика, возможно, наоборот, помогла приглушить несогласие консерваторов в самом Иране. Сходное неприятие со стороны Саудовской Аравии также, как кажется, не было услышано. Но Бараку Обаме и его коллегам, дабы убедить скептиков в Конгрессе США и за его стенами дать шанс этому новому процессу и не налагать новых санкций, пришлось изобразить то, что свершилось в Женеве, как первый шаг, который приостановил или обратил вспять реализацию иранской ядерной программы. Как бы то ни было, безотносительно ко всем возражениям, подписанная главами МИД семи
ведущих держав мира, она знаменовала международное признание Ирана в качестве крупной атомной державы.
«Сделка отчасти была обязана своей значимостью тем, что обозначила те направления, которые США и Иран сознательно выбирать не стали. Обе стороны отошли от позиций нетерпимости, конфронтации и эскалации напряженности. Иранцы могли бы яростно упорствовать относительно каких бы то ни было уступок или ограничений в своей ядерной программе, проявить упрямство, соглашаясь платить высокую цену за изоляцию и идя на массивный ущерб своей экономике от санкций, осложняя жизнь собственному народу. Американцы могли бы продолжать следовать линии "нет обогащению урана, нет доверия Ирану", устойчиво усугубляя санк-ционный пресс вплоть до рубежа, на котором единственным выбором остались бы военные репрессалии. Но Обама дал задний ход и воспользовался представившимся ему шансом поверить иранцам. В этом - реальная значимость Женевского соглашения» (с. 430).
Уже после сделки в Женеве выяснилось, что прямые двусторонние переговоры тайно велись между Ираном и США с марта 2013 г., т.е. еще задолго до избрания Рухани. Крупные политические фигуры в двух странах внесли свой вклад в позитивный процесс на дипломатическом уровне. Как и в случае со всеми инициативами, предполагающими участие и символические инвестиции подобного рода, он будет только набирать силу и чем дальше, тем труднее будет политикам с обеих сторон развернуть его в обратном направлении или вовсе проигнорировать.
На последующих переговорах иранцы добиваются открытой констатации их права обогащать уран, а шестерка - прочных гарантий, которые помогут предотвратить вовлечение иранцев в разработку новых видов оружия. США также заинтересованы в том, чтобы получить от Ирана новые обязательства смягчить свое отношение к Израилю, для которого, невзирая на бескомпромиссную позицию Б. Нетаньяху, эта ситуация может таить и значительные выгоды. Если Конгресс США собирается применить новые санкци-онные меры, переговоры об окончательно урегулировании ядерного вопроса, вероятнее всего, провалятся. Неожиданные затруднения могут возникнуть и в течении самих переговоров. Но разумно будет теперь посмотреть и за пределы ядерной проблемы, чтобы понять, какие могут быть у нее последствия. Устранение угрозы
атомного конфликта откроет новые возможности во взаимоотношениях между Ираном и США. Во главе любого списка пожеланий, которые США могут представить Ирану, будет снижение градуса его враждебности к Израилю. Если, в соответствии с теми контурами, которые были намечены в предложениях, сделанных в рамках Большого торга 2003 г., Иран можно будет принудить к фактическому признанию существования Израиля, прекращению поддержки патронируемых им организаций вроде ХАМАС и ливанской «Хизбаллах», это станет тем выигрышем, который определенно перевесит неотступную тревогу израильтян по поводу иранской ядерной программы. Это окажет положительное, хотя, возможно, и не решающее, но, в любом случае, благотворное, воздействие на конфликт между Израилем и палестинцами.
Примирение с Ираном может иметь и другие значительные последствия. Рухани никогда не отказывался от того, чтобы способствовать решению проблемы сирийского химического оружия. «США и другим западным странам имело бы смысл сотрудничать с иранцами, чтобы снизить растущую и ожесточенную враждебность между суннитами и шиитами по всему региону, от Сирии до Ирака, Бахрейна, Афганистана и Пакистана - возможно, наиболее угрожающую тенденцию на современном Среднем Востоке» (с. 431). В среднесрочной перспективе, если Иран зарекомендует себя как надежный партнер в деле стабилизации региона, это не повредит, например, и взаимоотношениям Запада с Саудовской Аравией, которой пришлось бы тогда прилагать больше усилий к тому, чтобы конкурировать с другими странами за внимание и сочувствие западных наций, что побудило бы ее предпринять эффективные меры по преодолению внутриполитических факторов, генерирующих терроризм и дестабилизирующих регион.
Самому Ирану Женевский процесс может принести долгожданные плоды в виде отмены санкций, открытости для международной торговли и возвращения экономического процветания. С учетом потенциала, которым обладают миллионы высокообразованных и предприимчивых иранцев (даже если не учитывать компетентных и продвинутых представителей иранской диаспоры), экономический эффект может быть колоссальным. Вполне вероятно, что последствия смягчения внешней изоляции пойдут на пользу гражданскому обществу внутри страны, так как ослабление угрозы
ее безопасности сделает несостоятельными оправдания репрессий. Рухани уже взял на себя обязательства по восстановлению политических свобод - большие, чем ожидалось, когда он только был избран. Кто-то из политзаключенных (в частности, правозащитница адвокат Насрин Сотудэ) получили свободу еще до его нью-йорского вояжа в сентябре, но многие по-прежнему томятся в тюрьмах.
«Иранский народ со времен революции прошел долгий путь. На этом пути было много страданий, был и свет, но гораздо больше мрака. Революция - прекрасный, но жестокий учитель, и иранцы заслужили то, чтобы теперь перейти в более человечный век большей стабильности. Женева означает, что надежды теперь не преждевременны», - заключает свою «Историю Исламской республики» М. Аксуорси (с. 432).
Т.К. Кораев
2016.03.017. КАУТРА Г. ЮЖНОАФРИКАНСКОЕ ВОЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ 1974-1994 гг.
CAWTHRA G. The South African «war resistant» movement 19741994 // Scientia militaria, South African j. of military studies. - Stellenbosch, 2015. - Vol. 43, N 2. - P. 112-132.
Ключевые слова: ЮАР; антивоенное движение.
Автор (Университет Йоханнесбурга, ЮАР) рассматривает развитие антивоенного движения в ЮАР в 1974-1994 гг., как ответ на введение всеобщей системы призыва в армию для обеспечения стратегии абсолютной национальной безопасности, его роль в падении режима апартеида, а также сотрудничество с АНК.
Большинство стран, где установились режимы развитой демократии отказались от всеобщего призыва в армию. Они пытаются привлечь молодых людей на службу в армию через институты резервистов, частичного призыва, контрактов и т.д., полагая, что таким образом в армии окажутся только высоко мотивированные военнослужащие, а не набранные против их воли призывники.
Само по себе антивоенное движение в ЮАР не было чем-то выходящим из ряда вон. Оно было идейно близким к антивоенным движениям в США, Португалии и СССР, а также другим массовым кампаниям по отказу от призыва в армию.
