CC BY
171
ла милюковская Демократическая группа. Но и она с течением времени исчерпала себя.
В.М. Шевырин
2016.03.013. БУЛДАКОВ В.П., ЛЕОНТЬЕВА Т.Г. ВОЙНА, ПОРОДИВШАЯ РЕВОЛЮЦИЮ. - М.: Новый хронограф, 2015. -720 с.
Ключевые слова: Россия; Первая мировая война; психология восприятия войны; патриотический подъем; революция.
В книге д-ра ист. наук, главного научного сотрудника Института российской истории РАН В.П. Булдакова и д-ра ист. наук, профессора, декана исторического факультета Тверского государственного университета Т.Г. Леонтьевой рассматриваются причины, по которым Россия проиграла Первую мировую войну. Авторы задаются целью «объяснить, почему в величайшем мировом столкновении Россия оказалась потерпевшей стороной, а революция сделалась неизбежной...» (с. 6). В центре исследования - психология восприятия войны различными слоями общества. Вскрывается природа патриотического подъема в начале войны, причины утраты веры в победу и недовольства царской властью. Источниковую базу монографии составили опубликованные (официальные и личные) и неопубликованные (материалы ГА РО, ГА РФ, ГА ТО, ММХАТ, НА РТ, РГАСПИ, РГИА ДВ, РГВИА, ТЦДНИ) источники.
Книга состоит из предисловия, двух обширных частей, разделенных на главы, и заключения. В предисловии авторы отмечают, что в современной историографии нет единства мнений по вопросу о причинах Первой мировой войны. Одни историки считают ее «случайной», другие говорят о «закономерности» произошедшей катастрофы. К концу XX в. в сознании ученых закрепилось представление о том, что именно Первая мировая война стала его ключевым событием, а все последующие его коллизии - это видимые или скрытые ее последствия. Однако до недавнего времени воспоминания о войне были оттеснены на второй план образом «перевернувшей мир» Октябрьской революции в России.
Часть первая («Война или Россия?») посвящена преддверию Первой мировой войны. В ней освещаются самые разнообразные сюжеты: метания творческих людей, образы врагов и друзей, воз-
можности российской экономики, коллизии веры, очаги социального бунта, внутренняя политика России накануне войны.
К началу XX в. вся Европа шла, на первый взгляд, прежним курсом. Перспектива утрат казалась тогда нелепой. Трудно было представить себе и то, что культурный универсализм Европы развалится под натиском «провинциальных» национализмов. Что касается участия России в Первой мировой войне, то с точки зрения ее внутренних особенностей того времени, не было ничего более абсурдного, способного «перечеркнуть все ее усилия на протяжении последних пятидесяти лет» (с. 11).
Спонтанный рост общественного богатства, нажитого, по представлениям традиционного общества, нечестным путем, ввергал человека начала XX в. в непреходящее состояние злобы, агрессии. Такой человек превращался в «пролетария», «нуждавшегося в идее, символе, знамени, за которыми можно было устремиться, ломая все на своем пути» (с. 26). Он жил идеей освобождения от «врага», на которого ему наиболее обоснованно укажут.
Авторы полагают, что в смутные времена провоцирующую роль способна сыграть даже здравая предусмотрительность. Так, «российские стратеги увидели неизбежность противоборства с Германией и Австро-Венгрией уже после франко-прусской войны» (с. 42). С 1890 г. начались переговоры с французскими военными по проблемам взаимной подготовки к конфликту.
В целом, российской стороне удалось даже угадать расчет германского командования на блиц-криг. Правда, самодержавие не желало крупномасштабного военного конфликта - «многие сановники доказывали, что империя достигла своих оптимальных границ» (с. 43). Но развитие ситуации в Европе требовало активизации России, а начало войны зависело именно от текущей ситуации. И здесь положение складывалось не в пользу России - «переоснащение армии рассчитывали закончить только в 1917 г., завершение военно-морской программы должно было произойти еще позднее» (там же).
Боевой дух войск также оставлял желать лучшего. Анонимный «русский нижний чин» накануне войны писал: «Придя на военную службу, я встретил везде подлость, воровство, несправедливость... Из меня старались выбить все человеческие чувства, каждый начальник ругает, наказывает, не разбираясь с тем, прав я
или виноват, а только потому, что имеет право» (цит. по: с. 47). Существовал еще один фактор, способный повлиять на моральный дух войск - обилие этнических немцев среди офицеров и генералов. Как пишут авторы, «их требовательность и педантичность шли вразрез с солдатским идеалом "своего "командира» (с. 49).
Слабым местом российских вооруженных сил была система управления. Император по-прежнему обожал смотры и парады, радовался «молодецкому» виду солдат. Эти критерии легли в основу оценки деятельности командного состава. Технические нововведения император игнорировал. «Даже постоянного ритма учебного процесса достичь не удавалось», - пишут Булдаков и Леонтьева (с. 51).
Финансовое положение страны базировалось на бюрократической арифметике мирного времени. Российская элита ориентировалась на текущую конъюнктуру, а не на будущее, исходя из психологии стабильности, а не прогресса. Поэтому «промышленность не была приспособлена к работе в экстремальных обстоятельствах» (с. 61).
Психология власти-подчинения в России менялась медленно. Отсюда готовность или имитация готовности народа действовать по команде власти за определенное вознаграждение. Совершенно очевидно, что приказное управление было неэффективным и «строилось на верноподданнических эмоциях» (с. 65).
Цели войны формулировались двояко: «помимо осуждения агрессора консерваторы подчеркивали идею противостояния славянства германизму, либералы противопоставляли право насилию» (с. 68). В реальности предполагалось покончить с доминированием Германии на континенте и обеспечить государственное размежевание народов по национальному принципу. Россия планировала аннексировать низовья Немана, Галицию и Силезию. В ходе войны аппетиты росли. В начале ноября 1914 г. министр иностранных дел С. Д. Сазонов «уже заговорил о том, что Россия просто обязана наказать Турцию за ее вероломство, захватив Константинополь и очистив его от турок» (с. 69).
С началом войны оживилась «патриотическая» самодеятельность. Существовавшие в России салоны, клубы и общества пополнились разнообразными самодеятельными организациями -вспомоществования, кредитования, страхования и т.п. Дачники
объединялись в кооперативы, разные «любители» создавали свои кружки и общества согласно интересам. Но если в Европе различные сообщества создавались на основе лозунга «национальной обороны», то в России «ощущалась потребность в деловой и при этом независимой от начальства общественной спайке» (с. 70).
В историографии утвердилось мнение, что начало войны восстановило единение царя с народом. На деле «единение» было не совсем полным. Народ считал, что царь должен стать во главе армии, а Николай II совершил первую поездку на фронт только 19 сентября 1914 г. Кроме того, в царе «хотели видеть волевое начало, но его не было заметно» (с. 75).
Тем временем активно развивалась пропаганда. Актеры охотно играли Суворова и Кутузова, а патриотические пантомимы разыгрывались даже в цирке. Появился специальный журнал «Война и герои», где воспевались воины, «безропотно идущие на верную мучительную смерть» (цит. по: с. 77).
Люди творчества отреагировали на войну по-разному: одни «страшились грядущей трагедии, другие предавались геополитическим и культурно-гегемонистским грезам» (с. 83). Неизвестный автор из Петрограда писал в сентябре 1914 г. в письме в Москву: «В интеллигентной среде большая разноголосица. Просто смута какая-то. И нет настроения, хотя некоторые пытаются щеголять пафосом или возбуждать его в других, не чувствуя в себе» (цит. по: с. 83).
Российская интеллигенция создавала образ врага для всех слоев населения, но, по мнению авторов, он получился не столько устрашающим, сколько отталкивающим. Существовала опасность того, что «внешний враг уподобится своему внутреннему двойнику в лице самодержавной власти.» (с. 107).
Перед армейским духовенством стояла другая задача - поддерживать бодрое настроение в войсках. В деле «духовной мобилизации» населения империи главная роль отводилась православной церкви. Но ее задача осложнялась тем, что в стране сохранялись многочисленные анклавы верующих-сектантов (духоборов, менно-нитов, баптистов, евангелистов и т.д.), «мировоззрению которых чужда была сама идея войны» (с. 235). Авторы пишут также о разобщении РПЦ и российского образованного общества, что «можно отнести к утверждению в последнем идей Просвещения» (с. 266).
В целом война складывалась для России неудачно. К 1917 г. «эмоции населения сконцентрировались вокруг невеселых перспектив, связанных с продолжением войны» (с. 416). Все мечтали о ее конце. Как пишут авторы, «низы связывали его с миром, верхи с победой» (там же).
Вторая часть книги («Россия или революция?») посвящена Февральской революции, политическим партиям и общественным организациям между двумя революциями, соотношению революции и веры, новым внешнеполитическим проблемам, экономическим вопросам, взаимодействию власти и общественности, приходу к власти большевиков, Брестскому миру.
Российские верхи полагали, что 1917-й год станет переломным в ходе войны, однако российская армия истощила себя в «бру-силовском» наступлении. Стратегический перелом достигнут не был. Практика постоянных и бесцельных лобовых штурмов нарушала связи между личным составом, офицерством и командованием. Моральный дух войск падал. Солдаты отказывались вести активные действия, заявляя: «Мы вперед не пойдем, но ни одной пяди не уступим немцам» (цит. по: с. 437).
Все шире распространялось представление о том, что командование не считается с потерями живой силы. Тревожный характер приобретали слухи о недостатке хлеба в городах, начались проблемы на железных дорогах. В Пермской губернии была отмечена «пропаганда против сдачи хлеба для армии». Во фронтовой полосе усилились мародерство и грабежи мирного населения. В армии солдаты все чаще покушались на жизнь своих командиров, случались кровавые разборки между офицерами.
В низах происходили системно значимые подвижки. «Существенное место в Февральской революции сыграл неприметный, казалось бы, факт: незадолго до нее Петроградский военный округ оказался выделен из состава Северного фронта. Город был переполнен дезертирами, научившимися свое разочарование в "войне до победы" прикрывать идейным пацифизмом. Возникла гремучая смесь из них и сочувствовавшего им голодного населения», - пишут авторы (с. 443).
Во время Февральской революции в партийных верхах царила растерянность. Булдаков и Леонтьева считают, что «самое поразительное в революции, произошедшей в разгар войны, было то,
что за императора, стоявшего во главе отнюдь не сломленной в военном отношении армии, не вступился никто» (с. 449).
Атмосфера первых дней после победы Февральской революции характеризовалась всеобщим ликованием, всепрощенчеством и митинговой стихией. Люди постоянно выдвигали какие-то требования, не понимая при этом, чего они требуют. Эйфория победителей начала затихать лишь к концу марта.
Правительство стремилось любым способом стабилизировать ситуацию, однако революционные события сделались необратимыми. Солдаты нарушали присягу царю, дезертирство становилось «законным» протестом против былых «притеснений». Начались расправы над флотскими офицерами, которые считались в военно-морских силах «высшей кастой». Всё отчетливей проявлялась не-состыкованность гражданского и военного управления.
К октябрю обреченность правительства Керенского становилась все более очевидной. Большевики оказались сильнее, а сопротивляться им в то время было почти некому. Однако, придя к власти, они не стали разрушать старую управленческую машину, а направили в соответствующие ведомства своих комиссаров. На службу к большевикам шли разные люди - одни из корысти, другие - чтобы избежать нужды. Авторы усматривают парадокс в том, что «у власти оказались те, кому нужна была не власть, а мировая революция» (с. 664).
С подписанием Брестского мира в марте 1918 г. война не закончилась. «Она перешла в иное измерение, но вовсе не в то, на которое рассчитывали большевики. Война могла начаться со случайности, но закончить ее символическим жестом, как мечтали утописты мировой революции, оказалось невозможно. Переломить ход мировой истории они не могли», - пишут авторы (с. 696).
В.П. Булдаков и Т.Г. Леонтьева делают вывод о том, что «Первая мировая война была порождена коллективным безумием, которое и по сей день пытается спрятаться за благообразным фасадом» (с. 697). Надежды, с которыми Россия вступала в войну, нельзя сравнить с ее последствиями. В данном случае неудивительны попытки «подправить» историю с помощью «патриотизма» - безоговорочного верноподданничества в отношении авторитарной власти. Авторитаризм покоится скорее на вере, чем на разуме, и порождает социальную разобщенность, историческую безответственность и
повышенную эмоциональность. Бедой многих исследователей авторы считают их стремление перевести эмоции на язык удобной для них «логики». Историческая наука не может ничего противопоставить возникшим на фоне эмоций категорическим суждениям о войне и революции. В.П. Булдаков и Т.Г. Леонтьева полагают, что «единственный урок, который извлекло человечество из опыта Первой, а затем Второй мировых войн, состоит в признании опасности силовых столкновений в Европе» (с. 698).
О. В. Бабенко
2016.03.014. ПОЛИКАРПОВ ВВ. РУССКАЯ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА 1914-1917. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЗАДАЧИ И ЧАСТНЫЕ ИНТЕРЕСЫ. - М.: Центрполиграф, 2015. -383 с.
Ключевые слова: Россия; Первая мировая война; военная промышленность.
Монография канд. ист. наук В.В. Поликарпова посвящена развитию военной промышленности России в годы Первой мировой войны. Затрагиваются вопросы снабжения русской армии, а также общие тенденции и направления военно-промышленной политики царского правительства в указанный период. По мнению автора, данная тема играет важнейшую роль при анализе экономической и общественной жизни предреволюционной России, так как военное производство является «средоточием высших технических достижений, отражает уровень развития и возможности общества в целом» (с. 5).
Монография состоит из введения, шести глав и заключения. Принципиальным вопросом, основополагающей проблемой автор считает определение места и роли военной промышленности для развития экономики в целом, и в частности экономики России накануне и в годы войны. Этот вопрос уже в ранней советской историографии породил разногласия: одни авторы полагали, что расширение государственных военных заказов в 1912-1914 гг. напрямую повлияло на промышленное оживление и рост русской экономики (с. 13). Автор склоняется к другой позиции, согласно которой государственная промышленная политика в этот период не оказала на экономику решающего влияния, а предвоенный про-
