CC BY
43
ную специфику социального контекста в каждой стране: время перемещения английского языка на новую территорию, социальный состав и географическая принадлежность носителей языка, контакты с другими языками и культурами, этапы формирования и получение новым произносительным вариантом основного национального статуса.
В. В. Потапов
СИНТАКСИС
2016.02.028-029. ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ СИНТАКСИСА. (Сводный реферат).
2016.02.028. СИГАЛ К.Я. Интеграция словосочетания с точки зрения лингвистики и психолингвистики // Вопр. психолингвистики. -М., 2015. - № 2 (24). - С. 107-114.
2016.02.029. Очерки по синтаксису связной речи / Сигал К.Я., Ба-калова З.Н., Пушина Н.И., Юрьева Н.М. - М.: Ключ-С, 2013. -142 с.
Ключевые слова: связная речь; синтаксическая организация высказывания; словосочетание.
В статье (028) рассматривается процесс интеграции словосочетания и выявляются факторы, способствующие переходу от словосочетания к сложному слову.
Во вступительной части статьи автор представляет процесс интеграции словосочетания как «особый шаг развертывания речи» (с. 107) и обосновывает необходимость изучения данного процесса как в общелингвистической, так и в психолингвистической перспективе.
Ссылаясь на Э. Бенвениста и Д.И. Квеселевича, К.Я. Сигал рассматривает процесс трансформации словосочетания в слово (преобразования синтаксической единицы в лексическую) в терминах метаморфизма. Автор подчеркивает, что данный процесс более характерен для языков аналитического строя, в частности английского. Тем не менее он наблюдается и в русском языке, где интеграции могут подвергаться словосочетания со связью примыкания и управления. Примерами первой группы являются единицы типа быстровозводимый, быстроговорящий, быстрогустеющий, быст-
родействующий. Ко второй группе автор относит такие единицы, как чайпить и Памятник-Пушкина, которые и являются основным объектом исследования в рамках данной статьи.
Автор определяет «структурно-функциональные условия» (028, с. 109), способствовавшие интеграции словосочетания пить чай. Основным из них он считает возможность инверсии зависимого компонента (чай пить - я чай пью). «Препозиция односложного компонента с нулевой флексией и вместе с тем жесткая контактность компонентов словосочетания привели к формированию единого акцентологического центра - ударения на первом слоге. При этом нулевая флексия оказалась "парализованной" и превратилась в своеобразный интерфикс, что обусловило потерю способа реализации активной синтаксической валентности на атрибут» (028, с. 110). Автор показывает, что интеграции рассматриваемого им словосочетания могли бы воспрепятствовать атрибутивные распространители: ваш чай пить, такой чай пить. Он приходит к выводу, что семантически процесс интеграции словосочетания чай пить обусловлен желанием обозначить «процесс чаепития как таковой» (028, с. 110), без акцентуации на характеристиках чая.
Второе анализируемое автором сложное существительное Памятник-Пушкина используется М. Цветаевой. Приводя цитату из ее очерка «Мой Пушкин», автор показывает, что в языковом сознании поэтессы сочетание понятий «памятник» и «Пушкин» «преобразовалось в единое понятие» (028, с. 110). Автор обращает внимание на нестандартность управления (родительный падеж вместо дательного) и приводит данные НКРЯ, доказывающие распространенность этого сочетания (31 вхождение, по сравнению с 54 вхождениями для нормативного «Памятник Пушкину»).
Автор полагает, что интеграция этого словосочетания стала возможна благодаря тому, что главный компонент обладает нулевой флексией, которая, «полностью не теряя своей структурной функции, оказывается во многом "парализованной"» (028, с. 111). Автор отмечает также ограниченную «падежную маневренность» сращения, указывая на возможность его использования лишь в двух формах: родительного падежа (у Памятник-Пушкина) и дательного падежа (к Памятник-Пушкину).
К.Я. Сигал подчеркивает, что в обеих проанализированных им единицах наблюдается семантический сдвиг: «отношение меж-
ду действием и предметом или между предметами получает осмысление как действие или предмет, взятые сами по себе» (028, с. 112).
Автор указывает на ряд ограничений формально-грамматического свойства, препятствующих интеграции словосочетания. Так, «интеграция некоторых словосочетаний со связью управления возможна только тогда, когда их препозитивный компонент <.. .> имеет нулевую флексию, в той или иной мере утратившую функцию маркера "внешних" для словосочетания синтаксических связей» (028, с. 112).
К. Я. Сигал отмечает, что интеграция словосочетания происходит при экстериоризации смыслового компонента внутренней программы, «комплексированность которого допускает его развертку в формате как словосочетания, так и сложного слова» (028, с. 112). Он подчеркивает, что исходное словосочетание является одновременно производящей и конкурирующей синтаксической конструкцией.
Автор полагает, что интеграция словосочетания является не только речевой, но и метаязыковой операцией, поскольку для ее осуществления необходима актуализация в языковом сознании говорящего метаязыковых представлений о словосочетании и сложном слове.
В коллективной монографии (029) рассматриваются синтаксические аспекты феномена связной речи. Во введении, написанном К.Я. Сигалом, определяются базовые методологические установки исследования. Связной в работе называется речь, «формальное построение которой оптимально воплощает замысел говорящего / пишущего, его смысловую "программу", создаваемую им мыслительную конструкцию» (029, с. 6). Связная речь, по мнению автора, начинается с единичного самостоятельного предложения, фрагментами которого могут быть словосочетания и разнообразные осложняющие формы выражения диктума и / или модуса. В том случае, если содержащаяся в предложении мысль требует развития, оно может разворачиваться в сверхфразовые образования.
По убеждению автора, основной задачей синтаксиса является изучение «всех синтаксических форм выявления связности речи -от словосочетания до текста» (029, с. 7) и обнаружение закономерностей синтаксического «связывания» текста (029, с. 7).
Автор считает необходимым особо подчеркнуть, что связная речь характеризуется онтогенетически подвижной синтаксической организацией и объясняет это явление развитием смыслового син-таксирования от целого к части, а фазического - от части к целому.
К.Я. Сигал указывает на отсутствие жесткой корреляции между связностью речи и наличием в ней маркеров связи (например, союзов и и а). Маркеры связи не закреплены «за конкретными смысловыми конвенциями связности» (029, с. 9), и связная речь представляет собой смысловую конструкцию, в которой велика доля имплицитного и допускается безущербный пропуск смысловых звеньев.
К первоочередным задачам исследования, результаты которого отражены в монографии, автор относит следующие: изучение связной речи как сложного синтаксического процесса; определение закономерностей синтаксической «упаковки» смысловой информации в ходе построения связной речи; обнаружение правил отбора маркеров развернутой связной речи; анализ влияния коммуника-тивно-средовых факторов на синтаксическую организацию связной речи. Автор указывает на связь поставленных задач с теорией речевой деятельности.
В названии работы намеренно не обозначена определенная аспектная позиция, поскольку авторы не желают ограничивать себя в выборе объяснительных процедур при изучении феномена связной речи. Более того, они эксплицитно указывают на возможность использования комбинации различных подходов и указывают на то, что отдельные синтаксические теории и аналитические процедуры являются взаимодополняющими.
В главе первой «Метаязыковое осознание словосочетаний во внеэкспериментальных условиях (в связной речи)» рассматривается специфика речевой объективации метаязыкового осознания словосочетаний.
Автор главы К.Я. Сигал отмечает, что одним из наиболее актуальных и перспективных направлений в современной отечественной лингвистике является исследование метаязыковой способности человека, в том числе способности носителя языка к метаязыковой рефлексии над синтаксической организацией высказывания.
Автор не принимает тезис о «метаязыковой "непроницаемости" синтаксиса для рядовых носителей языка» (029, с. 12) и ссыла-
ется на труды Д.Н. Овсянико-Куликовского, который отмечал, что процесс синтаксического упорядочения слов происходит «у порога сознания» (029, с. 12), т.е. является более или менее осмысленным процессом. Сделав ошибку в сочетании слов, говорящий способен осознать ее и произвести коррекцию, что свидетельствует о действии механизма метаязыковой рефлексии.
К.Я. Сигал предполагает, что основу для метаязыковой рефлексии над синтаксической организацией языка составляют полученные в школе знания о синтаксической структуре языка и приемах синтаксического анализа.
Автор исследует примеры контекстов, в которых носители языка фиксируют свое метаязыковое внимание на том или ином словосочетании и обозначают последнее с помощью метаязыковой номинации «словосочетание». Автор ставит перед собой следующие задачи: выяснить, что стоит в речевой деятельности рядового носителя языка за эксплицированным лексическим показателем метаязыковой рефлексии над словосочетанием; определить функциональный статус этого показателя на лексическом уровне языка и доказать его нетерминологический характер; разъяснить специфику изучения метаязыкового осознания словосочетаний путем анализа контекстов связной речи во внеэкспериментальных условиях при отсутствии установок, провоцирующих метаязыковую реакцию со стороны испытуемых.
Автор указывает, что произвольная метаязыковая рефлексия, зафиксированная в метаязыковой номинации «словосочетание», осуществляется в контексте самостоятельного завершенного высказывания. Автор выдвигает гипотезу о том, что «только в условиях связной речи возникает возможность полноценной реконструкции акта метаязыкового осознания словосочетания во всей его полноте, с учетом мотивации того акта и формы его речевого воплощения» (029, с. 17).
Материалом исследования послужили контексты, представленные в Национальном корпусе русского языка1. Отбор производился методом случайной выборки, общий объем которой составил 40 контекстов, представленных в приложении к главе первой.
1 Реж. доступа: www.ruscorpora.ru
Анализ метаязыковых комментариев показал, что во внеэкс-периментальных условиях рядовые носители языка осознают в качестве словосочетаний весьма разнообразные речевые структуры. Автор приводит следующие статистические данные: в 86% случаев словосочетаниями называются классические структуры с подчинительной связью, в 14% случаев под категорию «словосочетание» подводятся такие структуры, как сочинительные (Война и мир) и аппозитивные (директор Коркунов) конструкции, предложно-падеж-ные словоформы (в Украине), сложные слова (национально-патриотический) и др. Таким образом, «"канонические" словосочетания более чем в шесть раз превышают долю иных речевых структур, названных словосочетаниями в метаязыковых высказываниях рядовых носителей языка» (029, с. 23). Приведенные данные наглядно свидетельствуют о том, что именно подчинительная связь воспринимается носителями языка в качестве основного категориального признака словосочетания как синтаксической единицы. Автор производит дальнейшую классификацию словосочетаний по структурным признакам, выделяя бинарные и сложные словосочетания, а также по формально-грамматическим признакам, выделяя субстантивно-адъективные, бисубстантивные, глагольно-адвербиальные, биадвербиальные словосочетания. Автор сопоставляет эти внеэкс-периментальные результаты с результатами проведенного им ранее эксперимента и делает три вывода: 1) во внеэкспериментальных условиях наблюдается абсолютное преобладание в контекстах связной речи субстантивных словосочетаний; 2) во внеэксперимен-тальных условиях полностью отсутствуют в контекстах связной речи глагольно-субстантивные и субстантивно-партиципные словосочетания; 3) в контекстах связной речи в большей степени представлены сложные словосочетания (029, с. 25).
Автор отмечает, что «в контекстах связной речи преобладают словосочетания из "чужой" речи: цитатные, прецедентные, штампы, термины - т. е. словосочетания, обладающие устойчивостью (т. е. стабилизированностью лексического состава) и воспроизводимостью на уровне реализации» (029, с. 26).
Автор особо оговаривает, что компоненты словосочетания могут быть дистанцированы друг от друга, однако, по его наблюдениям, словосочетание осознается легче, когда оно употреблено «модульно» (029, с. 27), как единое синтаксическое звено. Автор
полагает, что «метаязыковая рефлексия рядового носителя языка вообще готова опознавать словосочетания только в их целостно-контактном (или модельно-гештальтном) функционировании» (029, с. 27).
К.Я. Сигал обращает внимание на терминологическую некорректность метаязыкового комментария «словосочетание» во многих контекстах его употребления и объясняет подобные ошибки тем, что в языковом сознании рядового носителя языка термины школьного синтаксиса могут понятийно перепрофилироваться. Автор полагает, что метаязыковые номинации обыденного языкового сознания обладают лишь «остаточной» терминологичностью (029, с. 28) и предлагает для них термин «металексема» (029, с. 29). Автор поясняет, что металексема совпадает с термином лишь на уровне означающего, в то время как ее означаемое устроено совершенно иначе: в своей ядерной части оно совпадает с понятием, для обозначения которого был создан термин, в то время как периферийные «слои» втягивают в себя категориальные признаки иных понятий, входящих в то же самое терминологическое поле.
Во второй части главы автор подробно рассматривает контексты, в которых металексема «словосочетание» была отнесена носителями языка к «каноническим» (подчинительным) словосочетаниям.
Автор полагает, что метаязыковое осознание словосочетаний есть не столько когнитивный, сколько речемыслительный акт. Этот акт формально конституируется таким суждением, где в качестве субъекта выступает словосочетание, ставшее предметом метаязы-ковой рефлексии автора речи, а в качестве предиката - металексема «словосочетание».
По наблюдениям автора, в 31 контексте компрессированное выражение метаязыкового квалифицирующего суждения «Х есть словосочетание» достигнуто за счет аппозитивной конструкции «словосочетание Х». В 4 контекстах это суждение выражается рас-члененно-предикативно: его субъект и предикат становятся компонентами разных предикативных конструкций, но остаются связанными между собой ассоциативно либо с помощью особых маркеров когезии. В качестве примера аппозитивной конструкции автор приводит следующий контекст: «Словосочетание "права человека" стало бранным выражением» (029, с. 34). Анализируя
структуру этого высказывания, автор выделяет в нем два суждения: имплицитное («Права человека» есть словосочетание) и эксплицитное (Это словосочетание стало бранным выражением). «Здесь за счет имплицитного суждения осуществляется метаязыковая квалификация словосочетания, ставшего предметом метаязыкового осознания, тогда как за счет эксплицитного суждения - функционально-статусная характеризация данного словосочетания» (029, с. 34).
Расчлененно-предикативный способ выражения суждения «Хесть словосочетание» заключается в том, что словосочетание, являющееся предметом метаязыковой рефлексии, употребляется как автономное звено в составе одной предикативной конструкции, а металексема «словосочетание» - в другой: «Значит, это должны сделать те, кому это экономически выгодно, хотя подобное словосочетание пока не ассоциируется с жилищно-коммунальным хозяйством» (029, с. 38). Автор поясняет, что расчлененно-предика-тивный способ выражения суждения «Х есть словосочетание» становится востребованным лишь тогда, когда уже в процессе речевой реализации высказывания «метаязыковое внимание автора речи привлекает какое-то словосочетание, в том числе по причине непривычной или окказиональной лексической сочетаемости компонентов, и автор речи, желая вербализовать свою незапланированную метаязыковую интенцию, вынужден употребить металек-сему словосочетание в дистантной постпозиции и, что крайне важно отметить, анафорически по отношению к конкретному словосочетанию» (029, с. 38).
Автор высказывает предположение, что аппозитивный и рас-члененно-предикативный способы выражения суждения «Х есть словосочетание» свидетельствуют о том, что на уровне синтаксической формы происходит дифференциация двух вариантов мета-языкового осознания словосочетаний в речевой деятельности. Первый из них состоит в том, что словосочетание становится предметом метаязыкового осознания автора речи в процессе грам-матико-смыслового программирования будущего высказывания, и само это высказывание строится во многом ради метаязыковой квалификации и характеризации словосочетания. Второй вариант заключается в том, что в процессе реализации предикативной конструкции у автора речи возникает метаязыковая интенция, направ-
ленная на только что употребленное в составе данной предикативной конструкции словосочетание, и для метаязыковой квалификации и характеризации словосочетания строится новая предикативная конструкция. Общим для обоих вариантов является то, что характеризация словосочетания осуществляется за счет предикативной и / или атрибутивной синтагматики металексемы «словосочетание».
В главе отражены также результаты семантико-типологи-ческого анализа предикатов, используемых в контекстах связной речи. Автор выделяет следующие интенционально-смысловые признаки: актуальность / деактуализация словосочетания (выдумано не зря, за последние два года стало устойчивым и т.д.); прагматический эффект, вызванный употреблением словосочетания (было запрещено, было пустым звуком для кого-л.); гностические свойства словосочетания (вспоминалось, вызывает в воображении что-л.); эмоционально-оценочная перцепция словосочетания (звучит несколько странно, просто смешно); функциональный статус словосочетания (представляет собой юридический термин, стало бранным выражением); семантическое тождество словосочетания (это то же самое, что..., <это> то, чего в природе не существует); субститутивность словосочетания (заменено на термин) (029, с. 40-41).
Рассматривая процесс метаязыковой рефлексии над словосочетанием как речемыслительный акт, автор выделяет облигаторные и факультативные его компоненты. К облигаторным он относит следующие компоненты: автора речи, который является инициатором метаязыковых суждений о словосочетании; конкретное словосочетание - предмет метаязыковой рефлексии; металексему словосочетание, осуществляющую референцию к конкретному словосочетанию; метаязыковое квалифицирующее суждение автора речи «Хесть словосочетание»; метаязыковое характеризующее суждение автора речи в форме субъектно-предикатной конструкции, субъектом которой является металексема «словосочетание». К факультативным компонентам он относит следующие компоненты: метаязыковое характеризующее суждение автора речи, выраженное за счет реализации атрибутивной валентности металексемы «словосочетание»; имплицитные отношения обусловленности между метаязыковыми характеризующими суждениями о словосочетании,
выраженными в субъектно-предикатной и предметно-атрибутивной форме; другие металексемы / метасловосочетания, употребленные наряду с металексемой «словосочетание» (029, с. 44-45).
Подводя итог, автор отмечает, что данные о метаязыковой рефлексии рядового носителя языка должны учитываться при разработке теории словосочетания в лингвистике.
В главе второй «Сложные сочинительные конструкции в связной речи: от системного рассмотрения к коммуникативно-функциональному», написанной З.Н. Бакаловой, представлены результаты экспериментальных исследований, в которых определяется семантическая неоднозначность и семантическая дифференциация сочинительных конструкций при их смысловом восприятии. Автор исходит из того, что в связной речи любая синтаксическая единица отличается более широким спектром конструктивно-семантических возможностей, чем в языке. Сочинительные конструкции обнаруживают способность к значительной модификации в соответствии с потребностями контекста, а также пресуппозициями автора и читателя. Автор формулирует две задачи, решению которых посвящена данная глава: 1) выяснение конструктивно-семантического потенциала сложных сочинительных конструкций в художественном тексте в зависимости от синтаксической системы и речевых условий реализации и 2) определение специфического характера системных отношений сочинительных конструкций при их функционировании в качестве типизированных модификаций языковых моделей, в виде синтаксических синонимов и в виде текстовых высказываний. Основным материалом исследования послужили сложносочиненные предложения с союзами и, а, но, или. Исследование проводится в коммуникативно-функциональном аспекте. Автор поясняет, что такой подход позволяет получить ответы на следующие вопросы: «Что надо сказать? Почему? Зачем? Как это сделать синтаксическими средствами, в частности с помощью сочинительных конструкций?» (029, с. 51).
Автор изучает явление синтаксической синонимии на примере союзов а и но. Описание ведется в двух направлениях: в плане возможности взаимозамены союзов и невозможности или неуместности их взаимозамены «в зависимости от факторов семантического, структурного, стилистического и фразеологического характера» (029, с. 56). Автор отмечает национальную специфичность союза а,
проявляющуюся в высказываниях типа Мороз 20 градусов, а сын выбежал на улицу раздетым (029, с. 56). В исследованиях отечественных лингвистов отмечается, что союз а «передает бесконтрольное, странное, неудачное положение дел, не соответствующее общему представлению о правилах поведения и в связи с этим негативно оцениваемое, при этом причина поведения действующего лица во втором компоненте сложного предложения автору речи неизвестна» (029, с. 56-57). В отличие от а, союз но представляет поступок как намеренный, имеющий убедительные основания (Мороз 20 градусов, НО сын выбежал на улицу раздетым, ТАК КАК должен был догнать друга и вернуть ему забытые тем документы) (029, с. 57).
Автор приводит данные психолингвистического эксперимента, цель которого заключалась в подтверждении реальности указанных выше семантических особенностей союзов а и но. Получив в целом положительные результаты, автор обнаружил и ряд исключений из общего правила. Так, при употреблении союза а автору речи могут быть известны причины поступков действующих лиц, но он может считать их неуважительными. Кроме того, интерпретация семантики союза может зависеть и от личностных качеств реципиента высказывания (так, в русской аудитории неизменно обнаруживались люди, понимающие и одобряющие поступки, идущие вразрез с общепринятыми нормами). Автор описывает и стилистические различия между изучаемыми союзами: союз а используется преимущественно в речи разговорного и просторечного характера, в то время как союз но используется главным образом в книжной или нейтральной речи.
В структурном плане союз но требует организации сложносочиненного предложения по модели типа Я..., НО Я. .. Для союза а необходим такой порядок следования компонентов со значением несоответствия, при котором реальный факт предшествует и противопоставляется ожидаемому, а неожидаемый - реальному.
Автор показывает, что союзы а и но специфичны и с точки зрения синтаксической фразеологизации. Для союза а фразеологи-зирующими элементами являются: еще, туда-сюда, как-никак. Для союза но фразеологизирующими являются слова типа странно, простите, извините и т.д.
Обнаруженные ограничения исключают синонимические отношения между союзами а и но.
Глава третья «Функционирование английской -ing формы в связной речи как литературно-художественный эксперимент» написана Н.И. Пушкиной и посвящена исследованию английского -ing-формного письма в экспериментальных текстах. Под -;^-форм-ным письмом понимаются тексты, «в которых наблюдается активное употребление -^-формы, объединяющей прежде всего причастие I на герундий, а также отглагольное существительное на -ing и отглагольное прилагательное на (029, с. 70).
Автор напоминает читателю о специфике -г^-формы, указывая на ее гибридный, двойственный характер, выражающийся в совмещении именных и глагольных свойств. Этот двойственный характер -/^-формы определяет ее широкий функциональный и конструктивный диапазон и способность к реализации текстовых категорий континуума и когезии, означающих «непрерывное образование чего-то, нерасчлененный поток движения во времени и в пространстве, посредством которых раскрываются возможности грамматического строя связной речи» (029, с. 71).
Н. И. Пушкина исследует индивидуально-авторские употребления английской -ing-формы и выявляет творческий потенциал этих единиц, рассматривая его как проявление скрытых ресурсных возможностей языка. Основным материалом исследования послужили тексты Г. Стайн, обладающие ярко выраженным экспериментальным характером. В них широкое употребление -ing-форм является одним из приемов, составляющих в совокупности технику повествовательных повторов, в которой «воплощаются самые существенные особенности прагматического понимания Г. Стайн, согласно которому не объективная действительность, а поток сознания, поток субъективной жизни, "конкретный опыт" представляют собой единственную человеческую реальность» (029, с. 7778). В произведениях Стайн -^-формы содержательно нагружены, задавая свои собственные смысловые планы, которые автор называет «ситуациями второго ранга по отношению к ситуациям первого ранга, обозначенными личными глаголами» (029, с. 78) и которые распределяются и ранжируются по узлам одной структуры, создавая полиситуативные конструкции.
Автор указывает на важность использования -/^-формы для реализации стайновской концепции художественного времени, известного как «единое настоящее». Суть ее заключается в том, что писательница представляет весь опыт своих героев как единовременно существующий, длящийся, и -ing-формы в большей степени приспособлены для выражения этой идеи, чем имена, которые фиксируют устойчивые состояния сознания.
Подводя итог, автор отмечает, что -ing-форма в произведениях Стайн «не представляется абсолютно аномальной и аберратив-ной, как это может показаться на первый взгляд» (029, с. 95). Стайн раздвигает функционально-парадигматические рамки -/^-формы, употребляя наряду с традиционными неличными формами глагола предлоги и союзы на -1^, обнаруживает эстетические возможности форм на -ing «за счет интенсивной реализации их полифункциональности» (029, с. 95) и тем самым приводит в действие творческий потенциал языка.
Автор считает важным особо подчеркнуть, что формное письмо у Г. Стайн оказывается не разовым способом достижения эстетического воздействия на читателя, а весьма востребованной в ее идиостиле формой организации связной речи», а сама практика -/^-формного письма является «самостоятельным литературно-художественным экспериментом» (029, с. 96).
В главе четвертой «Механизмы онтогенеза связной речи: динамическая типология устного повествования на дошкольной ступени (по материалам эксперимента)», написанной Н.М. Юрьевой, изучается эволюционная стратегия освоения нарратива в дошкольном возрасте. Автор предпринимает попытку выявить особенности спонтанного устного повествовательного дискурса у детей в возрасте от 3 до 7 лет. Автор напоминает читателю о том, что речь ребенка младшего дошкольного возраста ситуативна и характеризуется наличием большого количества невербальных и звукоизобразительных средств, дейксиса и т.д. Строя свое первое предложение, ребенок отражает реальную ситуацию, и последовательность используемых им знаков диктуется логикой наблюдаемых событий.
«Началом активной грамматики детской речи считается момент, когда ребенок начинает соединять вместе два слова» (029, с. 97). Этот момент маркирует начало структурирования речи, ее
стремления к регулярности. Наибольший психолингвистический интерес представляет тот этап в речевом развитии, когда в речи ребенка появляются сложные предложения-высказывания. Этот этап позволяет изучать некоторые процессы, относящиеся к происхождению и природе повествования.
Автор придерживается положения о взаимосвязи когнитивной и языковой составляющих в онтогенезе и формулирует гипотезу о существовании «тесной взаимосвязи между познавательным развитием ребенка, развитием понятийного мышления, связной повествовательной речи и ее продуктов» (029, с. 100).
Автор описывает эксперимент, в ходе которого детям предлагалось рассказать сказочную историю, представленную в серии из 24 иллюстраций. Эти иллюстрации служили визуальной моделью структуры устного рассказа и опорой для семантической организации устного повествования. Общий объем полученного текстового материала составил 72 устных рассказа. Цель эксперимента формулируется автором как фиксация детского нарратива в качестве целостного явления речевой деятельности и желание установить «привязанность детского нарратива к конкретному периоду понятийного и познавательного развития ребенка» (029, с. 101).
Специфика авторского подхода заключается в том, что он основан на «концепции о взаимосвязи когнитивных и коммуникативных аспектов текста как продукта и инструмента речевого общения» (029, с. 103). Одним из основных исследовательских инструментов в работе является понятие «когнитивно-дискурсивных стратегий», которые представляют собой «индивидуально своеобразные способы отражения, переработки и структурирования познаваемого ребенком мира» и которые проявляются в «особенностях освоения языковой материи и общих принципов "языка повествования"» (029, с. 104).
Анализ материала проводился с использованием методики А. Эпплби, основанной на теории концептуального развития Л. С. Выготского, и предложенной Эпплби терминологии. Различные онтогенетические типы повествования именуются следующими терминами: «скопление» (неупорядоченное множество повествовательных высказываний), «секвенции» (последовательный ряд повествовательных высказываний), «примитивный нарратив», «несфокусированная нарративная цепь», «сфокусированная нарратив-
ная цепь», «настоящий нарратив». Кроме того, в своем исследовании автор опирался на структуралистские теории текста (В.Я. Пропп, А.-Ж. Греймас, Ц. Тодоров, В. Лабов и др.), что позволило ему выработать следующие критерии зрелого нарратива: 1) повествование содержит вербальное указание на действующих лиц истории, время и место происходящих событий; 2) повествование имеет начало, т.е. ориентировку истории; в нем выделено смысловое ядро истории, конец истории имеет формальное окончание; 3) повествование содержит речевую репрезентацию временной последовательности событий, связанных между собой смысловым ядром истории; 4) действия участников истории взаимосвязаны, ведут к изменению ситуации, физического или ментального состояния участников истории; 5) в повествовании присутствует не только семантико-содержательная, но и аффективно-оценочная информация о происходящих событиях (029, с. 108).
Автор определяет и показатели смысловой целостности и связности повествования: 1) развитие сюжетной линии и структурная организация повествования в соответствии с фрагментами истории; 2) выделение и вербальное обозначение основных участников истории; 3) наличие смыслового ядра истории; 4) наличие смысловой связи между фрагментами истории и их взаимосвязи со смысловым ядром истории; 5) ориентация на темпоральную ось повествования; 6) наличие языковых средств связи между смысловыми частями и сверхфразовыми единствами; 7) наличие основных композиционных нарративных структур, характерных для «зрелого» нарратива (029, с. 108-109).
Используя выработанную систему критериев, автор предпринимает попытку описать процесс развития повествования у детей дошкольного возраста и выявить повествовательные когнитивно-дискурсивные стратегии, возникающие в ходе становления тексто-порождающей деятельности детей. Основная цель заключается в том, чтобы выявить повествовательные формы, наблюдающиеся в дискурсивной деятельности детей разного дошкольного возраста, зафиксировать усложнение смысловой структуры повествования, формирование смысловой ценности и связности в повествованиях.
Автор приводит подробные статистические данные о типах нарратива в той или иной возрастной группе и прослеживает динамику формирования нарратива от скоплений до полноценной,
«зрелой» формы. Описываются преобладающие дискурсивные стратегии, используемые детьми из разных возрастных групп.
Автор заключает, что в дошкольном возрасте «процессы когнитивного, языкового и дискурсивного развития ребенка находятся в периоде активного движения не только к связной диалогической, но и к монологической повествовательной речи»; «в этот период происходит превращение речи, сопровождаемой действием в конкретной ситуации, в связную речь, оторванную от действий и актуальной ситуации, порождающую разнообразные формы устного текста-повествования» (029, с. 135). Обнаруженные различные формы детского повествования указывают на возникновение в период дошкольного детства тенденции к созданию цельного связного текста.
А.В. Нагорная
ЛЕКСИКОЛОГИЯ. ЛЕКСИКОГРАФИЯ. ФРАЗЕОЛОГИЯ. ОНОМАСТИКА. СТИЛИСТИКА
2016.02.030. ДОРЖИЕВА Т.С., ДОРЖИЕВА Г.С. ТОПОНИМИЯ ЧАЙНОГО ПУТИ НА ТЕРРИТОРИИ БУРЯТИИ. - Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 2015. - 172 с. - Библиогр.: с. 156-170.
Ключевые слова: топонимия Бурятии; ассоциативное восприятие топонимов; межъязыковые контакты; межкультурные контакты.
Монография, содержащая системное описание топонимов Чайного пути на территории Бурятии, состоит из введения, трех глав и заключения.
Во введении отмечается, что топонимия выбранного для исследования отрезка Чайного пути рассматривается авторами как фрагмент национальной языковой картины мира. Она отличается высокой информативностью в плане истории региона и происходивших в нем межэтнических и межкультурных контактов.
В первой главе «Общая характеристика топонимии Чайного пути» исследуется процесс формирования данной подсистемы имен собственных и предлагается их лексико-семантическая классификация. Авторы указывают, что Чайный путь в XVIII в. и в начале XIX в. обеспечивал русско-китайские торговые связи, втягивая
