CC BY
44
2016.01.002. ИВЕРСЕН С., НИЛЬСЕН Х.С. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В НАРРАТОЛОГИИ: ДВИЖЕНИЕ К КОНСОЛИДАЦИИ ИЛИ ДИВЕРСИФИКАЦИИ?
IVERSEN S., NIELSEN H.S. Emerging vectors of narratology: Toward consolidation or diversification? // Enthymema. - Milano, 2013. - N 9. -P. 121-128.
Ключевые слова: нарратология; неестественные наррати-вы; когнитивная нарратология; нарративный поворот; теория повествования; естественная нарратология; натурализация.
Статья датских специалистов по «неестественным» наррати-вам Стефана Иверсена и Хенрика Скова Нильсена (Орхусский университет) отвечает на вопросы, заданные участникам конференции Европейского нарратологического сообщества в 2013 г. итальянскими учеными Франко Пассалаква и Федерико Пьянцола. Действительно ли нарратология как дисциплина вошла в фазу объединения? Если иметь целью дисциплинарную консолидацию, какие важнейшие задачи должны быть решены для ее достижения? Что имеется в виду, когда говорят о диверсификации нарратологии?
В самом деле, отмечают авторы статьи, история этой научной области нередко излагается как периодическая смена центробежных и центростремительных тенденций. Консолидирующая фаза предполагает наличие общепринятой теории смыслопорождения в нарративе, согласие в научных кругах относительно того, какие повествовательные тексты можно считать парадигматическими или прототипическими, общую установку на создание единой теории всех разновидностей повествования. Фаза диверсификации в негативном плане может описываться как отсутствие этих трех аспектов научной ситуации, а в позитивном - как наличие интенсивного диалога между гетерогенными теоретическими школами и общее стремление «проверить на прочность» и переосмыслить границы повествования.
С момента своего возникновения нарратология, с одной стороны, была одной из многих дисциплин, изучающих повествование, а с другой - время от времени претендовала на создание единой теории нарратива. Р. Барт, Ц. Тодоров, А. Греймас, Ж. Женетт, взяв на вооружение «аксиомы и методы» французского структурализма, изучали преимущественно письменный, вымышленный
нарратив. В этом отношении они были наследниками русского формализма, американской риторики и немецкой ЕгеаЫШеопе, разработавших комплекс инструментов для анализа художественного повествования. Вместе с тем структуралистские подходы были также использованы лингвистами (в первую очередь У. Лабовым) для исследования нефикциональных текстов и бытовых, «разговорных» нарративов. В конце 1970-х - начале 1980-х годов имел место так называемый «нарративный поворот - взрывной рост интереса к изучению нарративов сначала в истории, психологии и науках об управлении, позднее - в социологии, юриспруденции, медицине и когнитивистике. В диалоге с этими науками и с литературоведческими направлениями контекстуального и тематического характера (феминистическая, материалистическая и т.п. критика) сформировалась область, которую принято сейчас называть постклассической нарратологией (или постклассическими нарратологиями).
Стремление создать единую теорию повествования было особенно ярко выражено в 1960-е годы у французских структуралистов и в конце 1990-х - начале 2000-х годов в рамках когнитивной нарратологии. Критика первого из этих двух подходов представлена в современной науке весьма широко: главные недостатки структуралистского нарратологического синтеза - изучение повествований вне контекста, сугубо формальный подход к их анализу и формализм самого понятия «структуры», а также весьма ограниченный круг объектов эмпирического анализа, на основании которого были сформулированы глобальные законы организации нарратива.
В постклассической нарратологии, в первую очередь в работах М. Флудерник и Д. Хермана, консолидирующие тенденции были связаны с опорой на теоретический аппарат когнитивных наук и с выбором спонтанного, разговорного повествования как прототи-пического случая нарратива. Именно эти «аксиомы» ставятся под вопрос в последние пять-восемь лет авторами статьи и их коллегами, разрабатывающими идеи так называемой «неестественной нарра-тологии»1.
1 Определение «неестественная», с одной стороны, противопоставляет данную концепцию теории М. Флудерник, названной автором «естественной нар-ратологией», а с другой - отсылает к тому факту, что преимущественным объектом исследования для этого поколения нарратологов служат «странные», необычные в формальном отношении тексты.
Во-первых, вызывает определенные сомнения перенос в литературоведение методологического и теоретического аппарата когнитивных наук. Яркий пример этого - активное использование в когнитивной нарратологии термина «Теория сознания», обозначающего нашу способность моделировать и симулировать мышление других людей. В работах Д. Хермана, Л. Зуншайн, А. Палмера это понятие было импортировано в изучение литературы и использовано для обоснования тезиса, что наше восприятие художественного текста основано на тех же механизмах, что и бытовое «чтение мыслей». Однако само представление о Теории сознания в последние годы подверглось серьезной критике именно в тех науках, откуда оно было заимствовано, - в психологии и философии, так что многие исследователи склоняются теперь к тому, чтобы отказаться от него.
Во-вторых, как считают авторы статьи и их сторонники, вы-мышленность литературных повествований имеет серьезное значение в контексте механизмов смыслопорождения. Говорить об общности этих механизмов для вымышленного и невымышленного текста можно только на самом базовом уровне (фактически только в плане того, что эти тексты воспринимаются одним и тем же мозгом / телом). Если процедуры смыслопорождения, служащие для интерпретации нефикциональных нарративов, используются и для интерпретации нарративов фикциональных, это не доказывает того, что во втором случае используются только такие процедуры и никакие иные. Особенно заметно это становится в случае анализа текстов, нарушающих традиционные повествовательные нормы и конвенции.
В-третьих, делая прототипическим случаем повествования бытовой, разговорный нарратив, мы маргинализируем те повествовательные формы и функции, которые основаны на игре с различными параметрами «естественного рассказа», их опровержении, сомнении в их релевантности, проверке их на прочность и т.п. Между тем такие тексты составляют существенную часть литературного наследия и должны восприниматься не как нечто неправильное или сознательное отрицание нормы, а как «важный эмоциональный, культурный и интеллектуальный вклад» в человеческую культуру (с. 123).
Еще один вопрос, поднятый итальянскими учеными, связан с внутренним разделением общего корпуса нарратологических исследований на так называемые «double entries narratologies» - феминистскую, когнитивную, неестественную и т.п. Должно ли быть их еще больше для исчерпывающего описания нарратива, и каких именно нарратологий нам не хватает?
Самостоятельной ценности такие двойные термины не имеют, отвечают авторы статьи. Они фиксируют различие интересов исследователей, но подобное различие не исключает использование одной и той же терминологии или даже одинаковых теоретических и методологических предпосылок. Так, взаимопроникновение концепций риторической и феминистской нарратологии помогает более комплексному освещению вопросов гендера или выявлению новых аспектов риторической ситуации. Аналогичные соображения можно высказать и о риторической и когнитивной нарратоло-гиях.
Вместе с тем некоторые из нарратологий несовместимы между собой в принципе - как, например, неестественная и когнитивная разновидности дисциплины. Если когнитивисты стремятся к созданию обобщенной теории нарратива, то представители «неестественной нарратологии» убеждены в том, что не может существовать единой теории, способной объяснить все виды повествования: литературные и нелитературные, фикциональные и нефикциональ-ные, естественные и неестественные. В основе позиции, которую занимают авторы статьи, лежит представление о том, что для интерпретации вымышленного и невымышленного текста используются различные «протоколы», например, при восприятии изображенного в романе человеческого сознания задействованы иные процедуры, чем при восприятии чужого сознания в обычной жизни. Когнитивисты называют эту предпосылку «тезисом об исключительности» (exceptionality thesis) и решительно его отвергают. Между тем авторы статьи подчеркивают, что не считают все литературные повествования в основе своей неестественными и не отрицают применимости модели естественного нарратива к некоторым видам художественного. Речь идет о том, что в реальности художественные и нехудожественные повествования слишком разнообразны для того, чтобы быть интерпретированными с помощью одних и тех же процедур.
Здесь следует особо остановиться на самом термине «естественный» в контексте повествования, происходящем из трех различных источников теории М. Флудерник. Он восходит к концепциям У. Лабова и лингвистическому анализу дискурса, а также НаШгПсИке^Шеопе, описывающей «те аспекты языка, которые регулируются и мотивируются когнитивными параметрами, основанными на человеческом опыте телесности в контексте реальной действительности». Вместе с тем нельзя забывать о его связи с принадлежащей Дж. Каллеру концепцией «натурализации», описывающей установку читателя на то, чтобы согласовать странные и необычные элементы текста со своими конвенциональными представлениями о мире. Но хотя эта читательская стратегия очевидным образом имеет право на существование, она не является единственно возможной, как подчеркивают С. Иверсен и Г.С. Нильсен. Во многих случаях отказ от нее является не только допустимым, но и наиболее продуктивным вариантом интерпретативной стратегии.
Ярким примером этого может стать роман Б.И. Эллиса «Гла-морама» - в некоторых своих аспектах классический «рассказ о двойнике». Главный герой и нарратор Виктор Вард очевидным образом имеет двойника, который постепенно отбирает у него его собственную идентичность. В конце концов Виктор, о котором повествуется в тексте, умирает в Италии, в то время как его двойник наслаждается жизнью в Нью-Йорке. Что необычно по сравнению с традиционными романами этого рода: двойник не только отбирает личность героя на тематическом уровне - в мире художественного произведения, он начинает говорить «я» об основном герое, отнимая у того роль повествующей инстанции. Местоимение «я» имеет своим референтом не того персонажа, который его употребляет. Подобная ситуация совершенно невозможна для естественного, бытового нарратива, но без ее осознания невозможно понимание основных событий романа. Роман Эллиса следует расценивать как экспериментальный, странный, «неестественный», но в нем в эксплицитном виде реализуется механизм, который можно наблюдать и в некоторых вполне конвенциональных текстах, написанных от первого лица. Рассогласованность источника местоимения «я» и его референта выявляется при внимательном анализе, например, детективов Р. Чандлера. Подробное описание в претерите утреннего похмелья детектива Марлоу исключает возможность того, что
герой произносит (пишет) эти слова в тот самый момент. Но еще менее согласуется с характером персонажа возможность того, что тот на старости лет взялся писать автобиографические рассказы. Таким образом, каждый раз, когда мы читаем «я пошел», «я выпил виски», «я» относится к Марлоу, но сам Марлоу ничего не говорит о том, что он куда-то пошел или что-то выпил. Это один из вариантов «денатурализующей» интерпретативной стратегии, который конкурирует со стратегией «натурализации», связывающей референт и источник местоимения «я» и предполагающей то или иное объяснение этой связи. Отказ от натурализации бывает необходим также и в традиционных повествованиях от третьего лица с нулевой фокализацией, в принципе несводимых к ситуации бытового устного рассказа, когда читатель считает авторитетным и заслуживающим доверия нарратив психологически невозможный, маловероятный или, по крайней мере, сомнительный по меркам реальной жизни.
Возвращаясь к вопросу о диверсификации нарратологии, авторы статьи указывают, что ее положительным аспектом является отказ от искусственных, малосодержательных дихотомий наподобие противопоставления когниции и контекста, с одной стороны, и риторики и поэтики - с другой. Отсутствие единственной глобальной теории нарратива открывает возможности для использования отдельных инструментов и концепций одного направления в рамках другого. Так, скажем, при всей противоположности когнитивной и неестественной нарратологий в последней продуктивно применяются такие когнитивистские понятия, как «социальное сознание» или экспериенциальность.
Постклассическая нарратология в целом - хороший пример междисциплинарной открытости. Образцом продуктивного сотрудничества различных направлений могут быть проекты представителей американской риторической школы Дж. Фелана и Р. Уолша, осуществленные совместно с авторами статьи. Конкретным результатом этой работы стало отделение понятия «фикцио-нальности» или «фикционального» от идеи художественного повествования (fiction) как жанра. Фикциональность как явление до сих пор очень плохо изучена, хотя встречается повсеместно в самых разнообразных типах дискурса общественной, политической и культурной жизни, будучи инструментом риторического убежде-
ния, формирования мнений и верований, сравнительного анализа возможностей, построения риторического этоса. Интересно также использование фикциональности в историческом дискурсе, в особенности о наиболее тяжелых моментах прошлого - Холокосте, Второй мировой войне.
В заключение, отвечая на вопрос, должна ли консолидация нарратологии каким-то образом учитывать различие онтологических и эпистемологических предпосылок различных ее направлений, С. Иверсен и Х.С. Нильсен снова подчеркивают, что не видят необходимости в самой консолидации, а следовательно, и проблемы в вышеуказанных различиях. Эти различия существуют не только внутри науки, сами повествования основаны на различных эпистемологических и онтологических фундаментах. И было бы большой ошибкой пытаться свести их к единой модели, игнорируя разницу между вымышленным и невымышленным, визуальным и невизуальным, естественным и неестественным, ситуационным и неситуационным нарративами. «Мы глубоко убеждены, что нам предстоит много захватывающей работы в рамках одной или на пересечении нескольких дисциплин, чтобы проанализировать и сравнить реализацию фикциональности и нарративности в различных жанрах и медийных носителях в политическом, философском, литературном, историческом, повседневном дискурсах, при этом не игнорируя существующие между ними различия» (с. 128).
Е.В. Лозинская
2016.01.003. ДЕСЯТЬ ТЕЗИСОВ О ФИКЦИОНАЛЬНОСТИ И ПРОТИВ НЕЕ: ДИСКУССИЯ В ЖУРНАЛЕ «НАРРАТИВ». (Сводный реферат).
Narrative. - Columbus: Ohio state univ. press, 2015. - Vol. 23, N 1.
From the content:
1. НИЛЬСЕН Х.С., ФЕЛАН Дж., УОЛШ Р. Десять тезисов о фик-циональности.
NIELSEN H.S., PHELAN J., WALSH R. Ten theses about fictionality. -P. 61-73.
2. ДОУСОН П. Десять тезисов против фикциональности. DAWSON P. Ten theses against fictionality. - P. 74-100.
3. НИЛЬСЕН Х.С., ФЕЛАН Дж., УОЛШ Р. Фикциональность как риторика: Ответ Полу Доусону.
