CC BY
49
могут быть использованы в театре сегодняшнем. Но это произойдет лишь тогда, когда Эрдман, который все еще ждет своего открытия, будет правильно прочитан и поставлен.
Т.Г. Юрченко
2015.03.028. ХЕТЕНЬИ З., СТЕРН Л. В ПОИСКАХ КЛЮЧА, СПРЯТАННОГО ЦЕНЗОРОМ: О РАССКАЗЕ ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА «В КИСЛОВОДСКЕ».
HETENYI Z., STERN L. Recovering the key the censor hid: On Vasily Grossman's «In Kislovodsk» // Toronto Slavic quaterly. - Toronto, 2014. - N 49. - P. 25-37.
Ключевые слова: В.С. Гроссман; цензурные сокращения; нравственный выбор; самообман; предательство; отсутствие героя; открытый финал.
Венгерская русистка З. Хетеньи и американский теоретик литературы Л. Стерн, обращаясь к рассказу В.С. Гроссмана «В Кисловодске» (1962-1963), сопоставляют две его версии - опубликованную посмертно в 1967 г. с цензурными сокращениями и впервые увидевшую свет в 1988 г. полную. Рассказ повествует о событиях 1942 г., когда немецкими войсками был оккупирован курортный город Кисловодск. Центральный персонаж рассказа врач элитного санатория Николай Викторович - человек заурядный, склонный к компромиссам, ценящий в жизни комфорт и уют и потому решивший не ехать в эвакуацию. Он остается в занятом фашистами городе, но отказывается умертвить по приказу нацистов раненых русских солдат, размещенных в санатории, предпочтя совершить вместе с женой самоубийство. На первый взгляд, отмечают исследователи, это - типичный советский военный рассказ. Вместе с тем, если учесть время его создания, произведение обретает дополнительные смысловые оттенки, углубляясь и обогащаясь.
Гроссман написал свой рассказ уже в конце жизни, имея за плечами опыт общения с отечественной цензурой. За год до его написания писатель обращался с письмом к Н.С. Хрущёву по поводу отказа в публикации его романа «Жизнь и судьба», в котором, по словам Гроссмана, не было ничего, кроме правды. Как подчеркивают З. Хетеньи и Л. Стерн, в советскую эпоху, чтобы опубликоваться, писателю надо было выполнить одновременно три трудно
совместимые условия: удовлетворить цензуру, донести свой замысел до своих современников и критиков, передать послание читателям грядущих поколений. Именно поэтому сопоставление цензу-рированной и полной версии рассказа, по мнению исследователей, поможет полнее раскрыть авторский замысел.
Ключевым в этом смысле становится снятый цензором эпизод, в котором Николай Викторович вспоминает разговор со своим бывшим гимназическим другом, приезжавшем за год до войны в санаторий - партработником Гладецким. Речь шла о также проходившем лечение в санатории соратнике Ленина и кумире Гладец-кого - старом большевике Савве Феофиловиче. На замечание Николая Викторовича, что у Саввы тона сердца лучше, чем у многих молодых, Гладецкий вдохновенно говорит о том, что Савва -«сверхчеловек», обладающей «свехсилой» и потому способный требовать смертной казни Бухарина, в невиновности которого он был убежден; изгонять из института молодых ученых, только потому, что они были в «черных списках» и так далее. При этом Гла-децкий добавляет: «Думаешь, легко... делать великие жестокости во имя революции? Поверь мне, я это знаю по своему опыту, вот на этом и проверяется сила и бессилие души».
В реальности друзья Ленина во имя революции предавали и Бухарина и друг друга. Каждый мог почувствовать себя и в роли обвинителя, и в роли жертвы, каждый мог стать пособником режима. Гладецкий не мог знать, что творилось в душе Саввы, чувствовал ли он жалость к тем людям, жизнь которых разрушал; в данном случае он «говорит о своем персональном опыте, он говорит то, что хотел бы, чтобы сказали о нем самом» (с. 30), приписывая Савве свои сомнения и чувства. Гроссман не разделяет восторга Гладец-кого по поводу Саввы. В стилистическом плане приведенный фрагмент - образец антифразиса, когда формальное одобрение имеет негативный смысл (прием, нацеленный на то, чтобы сбить с толку цензора).
Савва жесток по отношению другим и обвиняет их, думая, что страдает во имя высшей цели. Он лжет другим, обвиняя Бухарина, лжет себе, когда предает друзей, лжет и себе и другим, когда утверждает, что делает это во имя революции. Это - самообман, ведущий к распаду личности и потере своего Я. Гладецкий обожествляет Савву, потому что ему нужен пример для подражания, не-
смотря на то что знает, что он способен на ложь. И Савва Феофи-лович, и Гладецкий публично признают то, во что сами не верят -типичная ситуация для тоталитарных обществ, когда надо скрывать то, во что веришь, и демонстрировать то, что навязывается как требуемое.
Самые важные слова в исключенном цензором фрагменте, считают исследователи, - «по собственному опыту»: Гроссман затронул тему обвинения невинных потому, что знал это «по собственному опыту». В 1937 г. в самом начале своей писательской карьеры он подписал открытое коллективное письмо, требовавшее наказания для восьми генералов Красной Армии. Более того, под давлением друзей он подписал письмо, обвинявшее осужденных по сфабрикованному «Делу врачей». Если он никогда не верил в то, под чем подписался, его ситуация схожа с той, в которой оказались его герои. Если же верил, то должен был испытывать чувство вины за то, что позволил себя обмануть.
Персонажи рассказа наделены такими отрицательными чертами, что читатель попадает в затруднительное положение: он не может найти среди них хотя бы одного героя, с которым мог бы себя внутренне идентифицировать.
Перед тем как покончить самоубийством, доктор и его жена ведут себя, пишет Гроссман, «очень пошло». Они оделись в приготовленные для театра костюмы, ели паюсную икру, слушали «пошлое пение Вертинского и плакали», целовали на прощание свои фарфоровые чашечки и картины. Все это может быть прочитано как моральный приговор и, вероятно, было рассчитано именно на такое восприятие цензора. Между тем здесь вновь - антифразис.
Гедонизм был главным жизненным принципом Николая Викторовича и его жены Елены Петровны. Они любили друг друга и любили свои вещи - роскошную и удобную мебель, фарфор, хрусталь, ковры, заграничные наряды. Почти до самой последней минуты кажется, что их смерть будет такой же буржуазной и пошлой, как их жизнь, но все меняется в последнюю, поражающую своей резкостью минуту, когда Елена Петровна «грубым голосом» говорит мужу: «А теперь трави меня, как бешеную собаку, и сам травись!». Что в характерах Николая Викторовича и Елены Петровны делает возможным их самоубийство в финале? Главное и единственное, что отличает доктора и его жену от Саввы и Гладецкого,
это - цельное Я, которое сохранили никогда не лгавшие себе супруги. Такую жизнь можно вести, независимо от времени, места, политического режима. Они жили сегодняшним днем, а не будущей утопией, их жизнь не была образцом для подражания, и последняя фраза Елены Петровны не делает из них моральных героев. Их самоубийство оставляет финал рассказа открытым.
Своим открытым финалом и отсутствием героя автор хочет сказать читателю: «Этот рассказ о тебе». Стратегия открытого финала - один из ведущих принципов его творчества, начиная с ранней прозы, как, например, в рассказе «В городе Бердичеве». Как и там, в рассказе «В Кисловодске» сталкиваются стили жизненного поведения: традиционная частная жизнь и жизнь общественная, революционная. Выбор за читателем. Проза Гроссмана далека от того, чтобы в соответствии с требованиями социалистического реализма создавать героя для подражания: он провоцирует читателя на углубленные размышления. Именно поэтому смысл рассказа превышает его непосредственное тематическое содержание. Он - о проблеме нравственного выбора в условиях диктатуры, будь то немецкая оккупация или советский террор. Это и было безошибочно почувствовано цензором.
Т.Г. Юрченко
2015.03.029. БОРОВСКАЯ Е.Р. ОБРАЗЫ СТИХИЙ И ПРИРОДНЫХ ЯВЛЕНИЙ В РОМАНЕ ЮРИЯ БОНДАРЕВА «БЕРЕГ» // Природные стихии в русской словесности / Отв. ред. Смирнова А.И. - М.: ЛЕНАНД, 2015. - С. 87-99.
Ключевые слова: любовь; природные стихии; семантизация слов; берег и планета в переносном и символическом значении; оппозиции парных понятий; мир - война; Восток - Запад; Россия -Германия; прошлое - настоящее; жизнь - смерть; солнце - луна; стихия воздуха и земли.
«Без дерзости и предчувствия открытия писать нельзя», - так утверждал известный российский писатель-фронтовик Ю.В. Бондарев в преддверии своего 90-летия (р. 1924). Авторы статей к юбилею отмечали, что его творчество стало «нравственным ориентиром для многих поколений читателей»; в его жизни были «война, писательская слава, обвинения в антисоветчине, сталинизме, госу-
